Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 144 страниц)

Более низкая ступень – цензурные комитеты, главный – в Петербурге, остальные – в Москве, Дерпте, Вильно. Первый подчинен министру просвещения, остальные – попечителям округов, через которых комитеты сносятся с министром, испрашивают его разрешения (параграф 18). Главный комитет состоит из председателя и 6 членов, остальные – из трех цензоров, включая председателя (параграфы 9, 14). Цензоры – профессионалы (а не профессора и магистры, как было по уставу 1804 г.). Специально оговорено, что должность цензора, важная и многотрудная, не может соединяться с другой должностью (т. е. запрет на совместительство – ПР). За духовным ведомством (Синод), Академиями, Университетами, некоторыми административными учреждениями сохраняется право собственной цензуры. Уже здесь сказано, что цензура, оставаясь при министерстве просвещения, перестает быть руководимой Академией Наук, университетами. Она по сути превращена в самостоятельное учреждение.

Начиная с 12 главы устава следуют подробные разъяснения обязанностей цензуры по отношению к произведениям печати. Не останавливаюсь на тех пунктах, которые для устава 1826 г. не специфичны, повторяются во многих предшествующих и последующих инструкций по цензуре. В них идет речь о запрещении всего, что несогласно с православной верой, законами самодержавной России, существующим порядком, что может бросить малейшую тень на императора, его семью, окружение. Не разрешено и всё, что противоречит сохранению нравственности, чести и достоинства жителей России (об этом говорится в последнюю очередь).

Во многочисленных параграфах подробнейшим образом расписано, что должно запрещаться. Строгость доведена до крайних пределов. Возбраняются антирелигиозные, возмутительные, непочтительные, безнравственные сочинения, сообщения о правительственных и важных административных решениях, о существенных событиях, рескриптах, указах прежде, чем они будут обнародованы от имени правительства (параграфы 139–143). Статьи по вопросам государственного управления позволено публиковать лишь с согласия министерств, ведомств, о которых в них идет речь. Запрещены записки частных лиц «по тяжебным делам» (кроме судебных материалов Западного края). Специально оговаривалось, что стихи, сочинения в честь Высочайших особ можно печатать только с их согласия, рескрипты же и указы умерших государей, не обнародованные прежде – только по разрешению министра просвещения, Верховного цензурного комитета, а в нужных случаях – высочайшего разрешения.

В параграфах 153–155 разрешалось печатать литературные критики и антикритики, основанные «на беспристрастных суждениях», «хотя бы неприятные, но справедливые возражения и нужные для пользы языка и словесности обличения в погрешностях», но при этом требовалось наблюдать, чтобы в них не было личных оскорблений. Пять параграфов посвящено историческим наукам. Суть их сводилась к тому, чтобы авторы, ограничившись «повествованием», изложением событий, не должны давать «произвольные умствования» (параграф 181). В параграфах об умозрительных науках (философия) запрещалась «всякая вредная теория, таковая, как например, о первобытном зверском состоянии человека, будто бы естественном, о мнимом составлении первобытными гражданами обществ посредством договоров, о происхождении законной власти не от Бога…» (параграф 190).

Даже медицинские науки не оставлены в покое (параграф 193). Цензорам предписывалось следить, «чтобы вольнодумство и неверие не употребляло некоторые из них к поколебанию <…> священнейших для человека истин, таких как духовность души, внутренняя ее свобода и высшее определение в будущей жизни».

Любопытен параграф 154, отразивший, видимо, личные симпатии и антипатии Шишкова: предписано не пропускать, без надлежащего исправления, сочинения и рукописи на языке отечественном, в которых нарушаются явно правила и чистота русского языка, которые исполнены грамматических погрешностей.

Не разрешалось обозначать точками цензурные вычеркивания (параграф 63). Особенно знаменателен параграф 151, где запрещается печатать в сочинениях и переводах места, имеющие двоякий смысл, «ежели один из них противен цензурным правилам».

Устав продержался недолго. Николай I, утвердивший его, сразу же разрешил не руководствоваться им и приказал готовить новый цензурный устав.

19 ноября 1825 г. Александр I умирает в Таганроге, куда он приехал в начале сентября. До этого он едет из Таганрога в Крым, где в то время свирепствовала лихорадка. Вернулся в Таганрог он больным. Отказывался принимать лекарство. Много признаков того, что он желал смерти. В Таганроге не хотел жить, лечиться, царствовать. Лейб-медик Вилье записал, что Александр не хотел лечиться и вел себя странно. «Я отлично знаю, что мне вредно и что полезно<…>Мне нужны только уединение и покой. Я желаю, чтобы вы обратили внимание на мои нервы, так как они чрезвычайно расстроены». И добавил, что в настоящее время для такого расстройства имеется причин «более, чем когда-либо» (281-2). Обострившееся ощущение вины, косвенного участия в убийстве Павла1, страшного греха отцеубийства. Все, что связано с убийством отца, мучило Александра, он искал любого случая, чтобы хоть как-то замолить грех. Тяжелая горячка у царя в начале 1824 г. Он на пороге смерти. Когда один из приближенных, кн. Васильчиков, поздравляет Александра с выздоровлением, тот говорит, что «в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя это бремя короны, страшно тяготящей меня» (269). 23 июня умерла от чахотки юная, уже просватанная любимая дочь Александра и его возлюбленной M. A. Нарышкиной, восемнадцатилетняя Софья. В конце 24 г. начинается серьезная болезнь императрицы Елизаветы Алексеевны, с которой Александр после многолетней размолвки вновь сблизился. Она через несколько месяцев после смерти Александра тоже умрет в дороге, возвращаясь из Таганрога в Петербург. 7 ноября 1824 г. – страшное петербургское наводнение. Пророчества архимандрита Фотия о заговорах, переворотах, гибели России. Всё оказывает гнетущее впечатление на царя. Восприятие происходящего, как «перст Божий». Слухи о «божьем гневе». С лета 25 г. доносы Шервуда и Бошняка о скором восстании (280). Еще ранее, в январе 1821 г. донос Грибовского о деятельности Союза Благоденствия. Довольно широко распространенная легенда о реакции Александра: «Не мне судить их». Она вряд ли соответствует действительности. На самом деле из гвардии и армии удалены все, «кто не действует по смыслу правительства» (38). Секретная беседа царя с мужем своей сестры голландским наследным принцем Вильгельмом Оранским: признание в сильном желании отречься от престола (Оранский решительно отговаривает его). Множество версий, связанных со смертью Александра. Невозможность различить, что правда, а что миф, народная легенда. В действительности многое способствовало возникновению разных версий. Петр Волконский, приближенный царя, сообщает царской семье через несколько дней после смерти Александра, что тело его «забальзамировано по всем правилам, но при этом черты лица сильно изменились» и необходимо гроб закрыть. В плотно закрытом, тщательно охраняемом гробе тело привозят в Москву.

Там принимаются чрезвычайные меры безопасности: в 9 часов вечера запираются ворота Кремля, у всех входов усилены наряды пехоты и кавалерии. Заряженные пушки, ночные патрули по городу. Только через 4 месяца тело привозят в столицу. На короткое время гроб открывают для близких родственников, русских и иностранных, и для некоторых дипломатов. Прусский принц Вильгельм (позднее император Германии Вильгельм I), по словам адъютанта, «был чрезвычайно поражен видом покойника». Один из дипломатов утверждал, что императрица– мать, Мария Федоровна, воскликнула: «Нет, это не мой сын!». Другой дипломат уверяет, что она сказала: «Да, это мой милый сын». В марте 26 года торжественные похороны в Петропавловском соборе. А слухи все ширятся. Возникает ряд народных легенд (286-7). Надо сказать, что подобные слухи и легенды появлялись и после смерти других императоров, Петра III, Павла. В тех случаях, когда со смертью было что-то необычное. В случае с Александром эти слухи усугублялись сумятицей с престолонаследием, декабристским восстанием. Подобные версии дожили до XX века и ими интересовались в царской семье. К тому времени становится известной история старца Федора Кузьмича: вблизи Томска долго жил и в 1864 г. умер ссыльно – поселенец, очень похожий на Александра I. По слухам, он не выглядел простолюдином, имел отличное образование, знал иностранные языки, явно принадлежал в прошлом к высшим слоям общества. Слухи попадают в печать, активно обсуждаются, Биография Федора Кузьмича подвергается научному изучению. Великий князь Николай Михайлович (он после революции сразу отрекся от всех своих наследственных прав, что не помешало его расстрелять в январе 1919 г., несмотря на заступничество Горького– 295), ученый, историк, один из лучших знатоков биографии Александра I, его внучатый племянник, серьезно занимался вопросом о Федоре Кузьмиче. Он высказывал гипотезу, что тот – один из незаконных детей Павла 1 (вот почему он похож на Александра). Позднее другой член царской семьи, великий князь Андрей Владимирович, уже в эмиграции говорил, что Николай Михайлович сомневался в своей гипотезе и иногда склонялся к «царской версии», но по семейно-этическим соображениям не все свои выводы публиковал.

Как-то в споре о Федоре Кузьмиче один из присутствующих сказал: «Если бы царь ушел, это как-нибудь просочилось». Тот же великий князь Андрей Владимирович, вздохнув возразил: «В XIX веке люди еще умели держать тайну; а кроме того, в конце концов кое-что ведь просочилось…» (284).

В начале XX века великие князья однажды спросили прямо Николая II, что он думает о гибели Александра. Тот ответил: «Всё может быть» (291).

В конце XIX – начале XX в. об уходеАлександра серьезно задумывается Л. Н. Толстой. Уже в марте 1990 п. в его записной книжке появляется имя Федора Кузьмича. В 1901 г., в Крыму, Толстой встречался с великим князем Николаем Михайловичем, говорил с ним о Федоре Кузьмиче. Видимо, великий писатель и князь сблизились. В письмах Толстой обращается к князю по имени-отчеству, а не «Ваше Высочество». После революции, расстрела князя его огромный архив был конфискован, но чудом уцелел. В 1927 г. оттуда извлечена любопытная запись о беседе Николая Михайловича с Толстым. 26 октября 1901 г. Толстой говорил о давнем замысле: написать кое-что по поводу легенды о Федоре Кузьмиче. «Хотя пока еще легенда эта не подтверждается, – писал князь, – и, напротив того, много данных против нее, но Льва Николаевича интересует душа Александра I, столь оригинальная, сложная, двуличная, и Толстой добавляет, что если только Александр I действительно кончил свою жизнь отшельником, то искупление, вероятно, было полное, и соглашается с Н. К. Шильдером, что фигура вышла бы шекспировская».

В 1905 г. Толстой начинает писать повесть. «Федор Кузьмич все больше и больше захватывает», – записывает он в дневнике. Толстой продолжает советоваться с князем Николаем Михайловичем. Писателя все более занимает тема ухода, не только в связи с мотивом Федора Кузьмича. Еще в 1998 г. закончен «Отец Сергий». Еще через два года завершена драма «Живой труп». «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» – как бы итог, подчеркнутый уходомсамого Толстого (294–297). Все три произведения опубликованы уже после его смерти, в 1911–1912 гг. «Федор Кузьмич» напечатан в журнале «Русское богатство», издаваемом В. Г. Короленко (февраль 1912 г.). Журнал был конфискован (удалось арестоватьиз 17 тыс. менее 300 экз.). Против Короленко было возбуждено уголовное дело по статье 128 уголовного уложения («намеренье с целью оказания дерзостного неуважения верховной власти и порицания установленного законами образа правления»). Петербургская судебная палата оправдала Короленко и его журнал (298–300).

Толстой верил, что «Посмертные записки…» не вымысел, народная легенда, а истина. Верили в это и многие другие, в их числе серьезные историки. В последние годы несколько исследователей высказали предположение, что в основе повести Толстого могут лежать подлинные факты. Об этом предположительно говорит Натан Эйдельман в книге «Первый декабрист», посвященной судьбе Владимира Раевского. Подобная точка зрения высказывается в телепередаче «Искатели. Александр I. Тайна отречения» (первый канал, вторник, 03.08.04). Другие исследователи решительно отрицают такую версию. Видимо, окончательного вывода в этой истории пока сделать нельзя.

Подведем некоторые итоги деятельности Александра Первого. Молодой царь, вступивший на престол с самыми лучшими намерениями, либеральный, сторонник европейской образованности, республиканского правления, противник крепостного права, намеривающийся проводить коренные реформы, отказывается от своих замыслов, становится деспотическим, двуличным, лицемерным, превращается в мистика, возглавляет европейскую реакцию. Вначале при нем принимают самый либеральныйцензурный устав, в конце подготавливают самый реакционный, чугунный, И все при одном правителе. Как это ни грустно, прекрасное началопервых лет царствования было утопией, вряд ли исполнимой. Действительность мало соответствовала ей. Она была гораздо ближе к тому, что произошло в России после 1812 г. Заставлял задумываться и опыт Франции. Пройдя через якобинский террор, она превратилась в наполеоновскую империю, далекую от первоначальных идеалов свободы, равенства и братства… В 04 г. в ней расстреляли герцога Энгиенского, последнего потомка боковой ветви Бурбонов. Когда Александр в специальной ноте по этому поводу выразил недовольство, ему ответили, что три года назад, в связи со смертью Павла, Франция никаких нот России не посылала.

Несколько слов о дате «1812-й год». Она – славное время Отечественной войны, всенародного подвига, освобождения страны от наполеоновских полчищ. Этим временем заслуженно можно гордиться. Было и другое. Поход через Европу, пребывание в Париже, во Франции приобщили русских офицеров к европейским идеям, к свободолюбивым настроениям, к неприятию деспотизма, ко всему тому, что привело к созданию тайных обществ, к декабристскому движению. Тоже предмет для гордости. Но нельзя забывать еще одного обстоятельства. Именно 1812-й год, отставка Сперанского, отказ от предполагаемых реформ послужил границей, отделяющей прекрасное началоот совсем не прекрасного продолжения и конца, хотя они и были более в духе времени, чем начало.

А в Петербурге события развивались с пугающей быстротой. Восстание оказалось неизбежным. Неясность с престолонаследием усилило сутолоку: по старшинству наследовать престол должен был великий князь Константин, но он не претендовал на то, чтобы стать царем, по ряду причин. Александр I давно назначил своим преемником Николая. Но всё это хранилось в тайне, способствующей возникновению неопределенности ситуации. Имело значение и то, что Александр умер не в столице, при не совсем ясных обстоятельствах, а Константин находился в Варшаве.14 декабря стало кровавой тризной по Александру и грозным преддверием царствования Николая I.

Глава третяя. «Должно повиноваться, а рассуждения держать про себя»

«истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности». В них «последний якорь нашего спасения и верный залог силы и величия нашего отечества». « В нынешнем положении вещей нельзя не умножать, где только можно, количество умственных плотин».

(С. С. Уваров)

«Въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки»

(М. Е. Салтыков-Щедрин)

Россия при Николае I-м. Декабристское восстание и подавление его. Расправы с декабристами. Характеристика Николая. Прирожденные черты. Обусловленность его действий эпохой. Первые годы его царствования. Новые журналы и альманахи. Цензурный устав 1828-го г. Создание корпуса жандармов, III-го отделения. Бенкендорф и его сотрудники: фон Фок, Дубельт. Греч и Булгарин – «братья-разбойники». «Северная пчела». Булгарин и III-е отделение. История Полежаева. 1830-е годы. Французская революция. Восстание в Польше. Запрещение «Литературной газеты» Дельвига. Уваров и его теория «официальной народности». Усиление цензурных репрессий. Запрещение журналов: «Европейца“ Ив. Киреевского», «Московского телеграфа» Н. Полевого, «Телескопа» Н. Надеждина. Лермонтов и цензура. Никитенко о событиях 1830 – 40-х гг. Общие меры по усилению цензуры. Конкретные преследования. Проект Н. И. Тургенева по смягчению цензуры.

В декабре 1825 г. начинается царствование Николая I-го. Оно длилось долго, около 30 лет, до начала (18 февраля) 1855 г., от декабрьского восстания до Крымской войны. Естественно, за такой продолжительный период произошли многие события, несколько раз обстановка существенно менялась. Можно было бы наметить несколько периодов, как всегда в подобных случаях весьма условных: первый – 1826– 1830-й гг.; второй – 1830-е гг., третий – 1840-е, четвертый – конец 1840-х – первая половина 1850-х. Итак, – первый период. У общества, как обычно в начале нового правления, сохраняются еще какие-то надежды. Утверждены цензурные уставы, 1826 г., «чугунный», и почти сразу же, 1828 г., немного помягче. Особо громких цензурных репрессий в эти годы нет. И всё же, не говоря уже о жестокой расправе с декабристами, весьма мрачные перспективы. Создание III-го Отделения. История с Полежаевым. Разные по значимости события, но одинаково зловещие, предвестники мрачного будущего. Затем период 1830-х гг. Революционные события во Франции. Польское восстание 1830-го года. Формирование теории «официальной народности». Период наполнен крупными журнальными репрессиями. Судьба «Литературной газеты» (1830). Прекращение «Европейца» (1832). Запрещение «Московского телеграфа» (1834), «Телескопа» (1836). Отношения властей (царя) и Пушкина. Период 1840-х гг. Некоторая стабилизация обстановки (в том числе цензурной). Журнально-литературный подъем. Знаменем периода оказывается Белинский. И наконец 1848–1855 гг. Революционные события в Европе. Петрашевцы. Эпоха цензурного террора.

Материал эпохи царствования Николая I слишком объемен. Вряд ли его следует втискивать в рамки одной главы. Думается, целесообразно разбить его на три части.

В первой дать общий обзор эпохи Николая I. Во второй остановиться на отношениях власти (Николая) и Пушкина. В третьей рассказать о времени цензурного террора. Это в какой-то степени нарушит хронологическую последовательность, но во многом будет оправдано композиционными соображениями.

Особенности эпохи, восприятие европейских революционных событий начала 1830-х и конца 1840-х гг., внутренняя политика, вызванная этими событиями, во многом определялось личностью Николая. Историк С. М. Соловьев давал ему такую характеристику: Николай – деспот по природе. У него инстинктивное отвращение ко всякому движению, выраженному свободно и самостоятельно. Он любил лишь одно движение – бездушное движение войсковых масс, где все подчиняется команде. Страшный «нивелировщик», царь ненавидел и преследовал людей, выделяющихся из общего уровня. Рассказ Никитенко о посещении царем одной из петербургских гимназий. Лучший по поведению и успехам ученик, внимательно слушая учителя, сидел, облокотившись на стол. Царь счел это нарушением дисциплины; приказал попечителю уволить учителя (Турчанинова); затем царь посетил урок Священного писания, и здесь один мальчик сидел, прислонясь к заднему столу; Николай сделал священнику выговор, тот не побоялся с почтением ответить: Государь, я обращаю более внимания на то, как они слушают мои наставления, нежели на то, как они сидят. В итоге попечитель, К. М. Бороздин (друг и покровитель Никитенко, правителя канцелярии попечителя) вынужден подать в отставку (129). Инстинктивная ненависть к просвещению. Требование: «не рассуждать!» Всё напоказ: лишь бы было всё хорошо на поверхности. Мало образован (не готовили в цари). Г.-Ф. Паррот, физик, ректор Дерптского университета, писал Николаю: вы меньше препятствуете вывозу наличных денег, чем ввозу образования. Естественно, Николай не признавал свободы и независимости литературы. Она должна быть верной и покорной служанкой его режима. Писатель – чиновник, занимающийся между прочим литературой.

Но дело не только в характере Николая. Его царствование слишком уж густо насыщено неприятными с точки зрения императора событиями: декабристское восстание, революционные события в Европе (две революции), восстание в Польше, петрашевцы. Это могло напугать любого царя, с любым характером. Отсюда стремление всеми мерами обезопасить себя от потрясений, укрепить престол, русское самодержавие.

К тому же не только Николай, но и его окружение, правительство, даже не самые реакционные министры, являлись сторонниками «крутых мер», в том числе в отношении к литературе. Да и общество, насколько о нем можно было говорить, считало оправданными, а иногда и слишком либеральными подобные меры. Один из историков цензуры, Скабичевский, считает ошибочным мнение, что общество вело борьбу с правительством, что было два противостоящих лагеря. Такое мнение высказывал Герцен, позднее его повторял Ленин. Оно стало господствующим в советской исторической и литературной науках. В нем есть рациональное зерно, но есть оно и во мнении Скабичевского, исследователей, пессимистически оценивающих развитие русского общества. Скабичевский приводит случаи, когда представители власти, цензоры иногда более либерально относились к литературе, чем некоторые писатели, ученые. Упрощенность взгляда, что правительство всегда давило, преследовало литературу, рвущуюся вперед, к прогрессу. Пушкин признавал необходимость цензуры («Послание цензору», «Путешествие из Москвы в Петербург»), оправдывал запрещение «Московского телеграфа». Многие писатели николаевского времени сами были цензорами, не всегда либеральными (Сенковский, Вяземский, Глинка, Тютчев, Никитенко, Гончаров и др.). Условия создавали крепостные души и умы. И наоборот: иногда в структурах власти появлялись люди, мыслящие далеко не официально. Довольно широко в обществе был распространен взгляд о необходимости цензуры, добровольного ее принятия, поддержке, иногда вплоть до доносов. Доносчиков-литераторов оказалось довольно много. Среди них – относительно порядочных людей. Дело не сводится даже к тому, что свобода слова понималась слишком узко. Всё, выходившее за рамки официальной точки зрения, воспринималось как недопустимое нарушение. По словам публициста и критика М. С. Ольминского, цитируемых Лемке, борьба дворянских и демократических тенденций, подавление общественного движения относится не только (столько) к высшему правительству, сколько к так называемому обществу, которое «притеснительнее» правительства. Оценка Ольминского несколько прямолинейна и социологична, но во многом верна. Аналогичную точку зрения высказывал и Чаадаев, считавший, что толчок в сторону реакционного движения обычно идет снизу, а не сверху. Большинство общества видит в критическом отношении к существующему только хулу, непозволительное своеволие и вольнодумство. Увы! Подобные размышления могут относиться не только к николаевскому времени. Конечно, речь идет не об оправдании действий властей. Но и люди, составляющие общество, в большинстве «хороши».

Вернемся к Николаю I. О нем вряд ли можно сказать, в отличие от Александра I, что он был сначала либеральным. Уже расправа над декабристами свидетельствовала об этом. И все же в первые 2–3 года, в начале его царствования, как мы упоминали, еще сохранялись какие-то надежды. Некоторые основания для таких надежд имелись. Сравнительно легко еще разрешалось издание новых журналов и альманахов. В 1826–1830 гг. их появилось около 45. Самый значительный, пожалуй, журнал (в 1829 г. альманах) «Московский вестник» Погодина (1827–1830). Создан группой любомудров (Д. В. Веневитиновым, М. П. Погодиным, братьями И.В. и П. В. Киреевскими, А. С. Хомяковым, С. П. Шевыревым и др.) для литературной борьбы с изданиями Булгарина-Греча и Н. Полевого. В журнале активно сотрудничал Пушкин, поместивший там более 20 стихотворений, отрывки из «Евгения Онегина», из «Графа Нулина», «Сцену из Фауста» и др. Печатал свои стихи и переводы из Гете Веневитинов. Публиковались произведения Шевырева, Хомякова. В журнале принимали участие Н. М. Языков, Е. А. Баратынский, Д. В. Давыдов. К концу 1828 г. редакционный кружок «Московского вестника» распался. Пушкин не смог стать руководителем журнала и привлечь к сотрудничеству своих единомышленников. Журнал сделался единоличным изданием Погодина, который публиковал в нем узкоспециальные исторические статьи, архивные материалы. Он и ранее не делал ставки на массового читателя, ориентировался на узкий круг просвещенных «любителей изящного». Журнал не был популярным, избегал обсуждения общественно-политических проблем. Но, несмотря на это, он подвергался цензурным репрессиям.

Среди изданий, начавших выходить на рубеже 1820 – 1830-х гг., стоит, пожалуй, упомянуть ежегодный альманах М. А. Максимовича «Денница» (1830–1834 г. Всего три номера). В нем публиковались хорошие стихи (Пушкина, Баратынского, Веневитинова, Вяземского, Дельвига, Тютчева). Статья, помещеная в «Денница», И. В. Киреевского «Обозрение русской словесности 1829 года» вызвала высокую оценку Пушкина. Кратко упомянув, что в альманахе мы «встречаем имена известнейших из наших писателей», Пушкин остальную часть своей заметки посвящает довольно подробному сочувственному анализу содержания этой статьи, заканчивавшейся словами: «у нас еще нет литературы», но выражавшей надежду на будущее. Процитировав Киреевского, Пушкин завершает свою заметку так: «Мы улыбнулись, прочитав сей меланхолический эпилог. Но заметим г-ну Киреевскому, что там, где двадцатитрехлетний критик мог написать столь занимательное, столь красноречивое ''Обозрение словесности'', там есть словесность – и время зрелости оной уже недалеко» (118-19). И к этому изданию придиралась цензура: том на 1830 г. был сначала арестован (позже его все же разрешили).

Следует отметить и «Литературную газету» А. А. Дельвига (1830–1831), выходившую в Петербурге раз в 5 дней (всего 109 номеров). После № 64 редактора, Дельвига, вынуждены были заменить О. М. Сомовым. Ближайшее участие в организации и редактировании газеты принимали Пушкин и Вяземский (о ней см. далее).

Главное Управление Цензуры, высшая цензурная инстанция, тогда еще принимало во внимание жалобы авторов. Иногда проявляли либерализм и цензоры. Так, например, цензор О. И. Сенковский, по поводу статьи «Искусство брать взятки“, предназначенной для публикации в “ Литературной газете», высказал мнение, что она не имеет конкретного адресата, что в ней высказана общая мысль, применимая ко всем странам. Главное Управление… согласилось с Сенковским и статья не была запрещена.

В какой-то степени как относительный либерализм нового царя можно расценить принятие цензурного устава 1828 г. Устав 1826 г. только-только принят. Николай I – отнюдь не сторонник свободы печати, даже в первые годы царствования. К тому же он напуган восстанием декабристов. И всё же царь сумел понять несостоятельность «чугунного устава». Когда в 1827 г. министр внутренних дел В. С. Ланской, составляющий устав для цензуры иностранных книг, попросил у царя разрешения отступать от правил устава 1826 г., Николай повелел не только не держаться их, но подвергнуть весь устав подробному пересмотру. Для этого создается специальная комиссия. В нее входят генерал-адъютант Васильчиков, гр. Нессельроде, Бенкендорф, Уваров, Дашков, Ланской (а Шишков, министр просвещения, которого дело цензуры касались в первую очередь, не входит: знак немилости царя). К концу 1827 г. комиссия подготовила проект нового устава, который в Государственный Совет внес уже новый министр просвещения, князь К. А. Ливен. К этому времени Шишков отправлен в отставку (25 апреля 1828 г.), хотя он продолжает оставаться членом Государственного Совета и президентом Академии Наук. Князь Ливен до своего назначения министром 11 лет (с начала 1817 г.) был попечителем Дерптского учебного округа, членом Главного Правления училищ. Опыт работы в министерстве просвещения у него имелся немалый. Знали его и при дворе. Его мать – воспитательница младших детей императора Павла, в том числе нового царя Николая Павловича. Как Петрушу Гринева, в три года Ливена записали на военную службу. Выросши он стал военным, участвовал в ряде кампаний. Личность не очень яркая, но и не реакционная. Вполне подходил как переходная фигура. Искренне религиозный и нравственный человек. В свое время выступал против Магницкого (голосовал в Главном Правлении училищ против ряда его мракобесных предложений) и против Шишкова (его планов переделки университетского устава). Ливен – сторонник устава 1803–1804 г., довольно либерального, ненавистного деятелям последних лет царствования Александра. Не слишком держится за свое место министра. Не карьерист (он оставался на посту министра до назначения в 1833 г. Уварова). Да и с Бенкендорфом Ливен ведет себя более независимо, чем Шишков. В целом он сочувствовал программе Бенкендорфа в отношении цензуры, но считал, что нужно ориентироваться на закон, а не на III отделение. Впрочем, у Ливена и Бенкендорфа были и родственные связи: брат Ливена женат на сестре Бенкендорфа. За время управления министерством просвещения ничего особенного Ливен не совершил, ни крайне реакционного, ни прогрессивного. Уже это – благо. Позднее Уваров, делавший карьеру, в докладе царю резко осудил состояние дел в министерстве просвещения. Что-то и на самом деле давало основание для подобных заключений, что-то было явно сгущено. 18 марта 1833 г. Ливен подал в отставку, по причине «расстроенного здоровья».

Новый цензурный устав был утвержден 22 апреля 1828 г Ливен в подготовке его участия не принимал. Для этого, как мы говорили, создана особая комиссия.

Устав более мягкий, чем устав Шишкова. Он ориентирован на опыт Западной Европы, где уже с конца ХVIII– начала ХIХ в. стали меняться задачи цензуры: не доставление обществу полезныхкниг, а пресечение вредных. Именно отказ от положительного влияния на общество определяет направленность устава 1828 г., его отличие от «чугунного устава». И это не так мало. Согласно новому уставу цензура не должна давать какого-либо направления литературе и общественному мнению, а только ограничиваться запрещением печатать и продавать книги, вредящие вере, престолу, добрым нравам, личной чести граждан. Цензура уподобляется таможне, которая не производит добротных товаров, но наблюдает, чтобы не ввозились товары плохие, запрещенные, а лишь те, которые дозволены (такое сравнение дают составители устава). Отсюда меняются и обязанности цензоров: они не должны судить о достоинствах и недостатках, о достоверности или недостоверности содержания, а отвечать только на вопрос: вредна книга или нет? Вся деятельность цензуры, по мнению членов комиссии, ограничивается ответом на этот вопрос; такой подход полезен для авторов, способствует успехам подлинного просвещения, ограничивает произвол цензоров, но и дает возможность запрещать всякую вредную книгу на основании закона, не вступая в пререкания с автором.