Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

Царь согласился с такой мыслью; по его мнению, эти лица должны находиться вне всякой зависимости от министров, но им должны быть известны направления, которыми министры, государственные деятели намерены следовать; они, лично общаясь с министрами, выясняя возникшие недоумения, в то же время обязаны быть связанными с редакторами главнейших журналов, с видными писателями, « действуя на них не силою официальной строгости, а мерами убеждения и поощрения и приобретая таким образом нравственное на них влияние». Этим лицам, общающимся с министром народного просвещения, предоставлено право поручать, по их усмотрению, разным людям составление статей, в видах правительственных, для публикации их в периодических изданиях и в таких случаях « испрашивать, если сочтут нужным, вознаграждение автору статьи за его литературный труд»(330).

Все это высказано от имени царя, но инициатором считали А. М. Горчакова, министра иностранных дел, имевшего репутацию сторонника гласности. Сама идея была заимствована из Пруссии и Франции, где существовали Bureau de la presse (330). Горчакову в осуществлении его идеи помогал Н. А. Муханов, друг Горчакова, товарищ министра просвещения. Проект одобряла и молодая императрица. Ковалевский, министр просвещения, выступал против замысла Горчакова, но когда он вернулся из недельной поездки в Москву, всё уже было решено. Ковалевский хотел уйти в отставку, говорил об этом, но оставался на своем посту до лета 61 г. Позднее, в 62 г., идею поддерживает новый министр просвещения, Головнин. Он считает необходимым дать печати «желательное направление», предлагает поручить новому учреждению «доставлять полезные занятия даровитым писателям, которые иногда живут в бедности, и, не имея возможности жить своим трудом, обращаются в лиц, враждебных правительству». Предложения Головнина приняты (330).

Вскоре такое учреждение, еще без названия, сформировано (Позднее оно названо «Комитетом по делам книгопечатанья». По мнению Лемке, о нем мало знают, часто приводят ошибочные сведения (333.). Председателем назначен гр. А. В. Адельберг 2-й (сын министра двора), членами Н. А. Муханов – товарищ министра просвещения, А. Е. Тимашев – шеф жандармов, управляющий III Отделением (главноуправляющий кн. В. А. Долгоруков). Позднее к ним прибавлен Никитенко. Его дневник, пожалуй, наиболее верный фактический источник (не считая архивов), освещающий работу нового учреждения: «Если бы нарочно постарались отыскать самых неспособных для этой роли людей, то лучше не нашли бы»; им поручено руководить литературой, давать советы, а «они никогда ни о чем не рассуждали, ничего не читали и не читают! смех и горе!» (331). Кн. А. Ф. Орлов, председатель Комитета Министров говорил И. С. Тургеневу: «Они хотели присвоить себе власть над всеми министерствами, а литература служила так, предлогом» (331).

Учреждение Комитета подписано царем 24 января 59 г. Просуществовал он ровно год (до января 60 г). Перед ним поставлена задача неофициального надзора за литературой. Ни в чем не ограничен. Действовал в рамках существующего цензурного положения. Статьи, предназначенные министерствами для печати, поступали сначала в Комитет, их печатали по его распоряжению, под рубрикой «Сообщено» (знак, что сообщение официальное). Знак важен и для читателей, и для ориентировки цензоров. Публикация статей, подписанных кем-либо из членов Комитета, для редакторов была обязательна.

Полуофициальное положение Комитета (335,336). Ходили слухи, что в него введут известных литераторов, которые будут писать статьи в видах правительства (Тютчев, Тургенев, Гончаров). Не получилось. Вместо них в Комитет вошли консервативный историк и публицист П. К. Щебальский, бывший жандармский полковник, журналист, автор обличительных статей С. С. Громека (338). Плетнев вспоминал: «между прочим, приглашали и Гончарова, но все отказались» (336). Никитенко оценивал Комитет так: «судя по людям, из которых он состоит, из него выйдет гласная и чудовищная нелепость» (337). Ковалевский требовал, чтобы Никитенко тоже вошел в Комитет, говорил, что этого хочет государь. Никитенко обсуждает с Мухановым, с другими членами Комитета условия своего вхождения. Они соглашаются с мыслью, что Комитет должен стать посредником между литературой и царем, оказывая воздействие на общественное мнение, проводя в него путем печати виды и намерения (337). Никитенко назначен директором-распорядителем канцелярии Комитета, с правом голоса (с чем согласились не сразу). Его установка, по его словам, – идея прогресса, гласность, законность, народное воспитание и образование. Записка Никитенко царю. Тот принял автора и одобрил Записку (338). В ней говорилось, что литература не имеет никаких революционных замыслов и не нуждается в подавлении, что вполне достаточны обычные цензурные меры, а литература в настоящее время не должна расторгать всякую связь с правительством и становиться открыто во враждебное к нему отношение (339).

Журналисты приняли подобные предложения без особого восторга. С критикой их выступил, в частности, Катков. В январском и февральском номерах «Русского вестника» за 59 г. напечатаны статьи, весьма резкие и смелые (мнение Лемке), о бесплодности таких мер в Германии и Франции (Лемке, цитаты 341-3). Резкое неприятие в правительственных кругах выступлений Каткова. О них доведено до сведения царя. Распоряжение министра просвещения от 28 февраля 59 г.

Выговор цензорам, пропустившим статьи в «Московских ведомостях». Предложено внушить Каткову, что подобные публикации непозволительны. Видимо, всё это сделано по инициативе Комитета (344).

Становится всё яснее, что Комитет из посредника между литературой и властью превращается в негласного надзирателя, все резче нападает на «чрезмерные» обличения (345). Он всё более входит во вкус. Вызывает писателей и редакторов, «вразумляет» их (см. Никитенко 347). Нападки на сатирическую газету «Искра». Колебания Никитенко, оставаться ли ему в Комитете: «Снова гласность сводилась к полной свободе молчания» (350). Заявление членов Комитета (Муханова, Никитенко) об его бесполезности. Превращение Комитета в Главное Управление цензуры, под руководством министерства просвещения. На заседания Главного Управления допускаются и цензоры, и литераторы (последние по идее). Замысел русского Bureau de la presse оказался несостоятельным.

Как мера воздействия на общественное мнение возникает и проект правительственной газеты. Принято решение издавать ее. Идею поддерживает и царь (352). Редактором предполагается Никитенко. Он начинает подбирать сотрудников (даже дом для них выстроили), но далее замысла дело не пошло. Ощущение неуверенности, подавленности, отчаяния. А идея правительственного издания была осуществлена позднее, уже при Валуеве.

С желанием как-то упорядочить цензурные дела связана кратковременная (всего один месяц) попытка выделить цензуру в самостоятельное ведомство, предпринятая в конце 59 г. Главное управление цензуры отделялось от министерства просвещения, становилось самостоятельным, превращаясь по существу в отдельное министерство. Высочайшее повеление 12 ноября 59 г.: 1. отделить Главное Управление цензуры от министерства просвещения. 2. комитет по делам книгопечатанья слить с Главным Управлением. 3.министру народного просвещения взять обратно проект нового цензурного устава и передать его назначенному царем главе Главного Управления, который должен подготовить подробные соображения об устройстве цензуры (16). Ковалевский, который вначале решительно возражал против отделения цензуры, резко меняет свою позицию (вероятно, осознав, что без цензуры ему будет гораздо спокойнее). 12 ноября на заседании Совета Министров он выступает за немедленное отделение цензуры. Одобрение царя. Такое решение нравится и реакционерам, Панину, Чевыкину и др. (16). Через несколько дней начальником цензуры назначен бар. М. А. Корф, давно жаждущий министерского поста. Быстро составлен проект указа, положение о Главноуправляющем и Совете Главного Управления (17–20). Корф заявляет, что будет следовать либеральной системе, спешит отмежеваться от прежних цензурных учреждений и людей (21). Специально куплен дом у Аничкина моста. На нужды Главного управления выделено 200000 руб. в год, не включая жалованья Корфу, которое должен назначить царь. В доме предусмотрены и квартиры для главного начальства, самого Корфа. На траты не скупились, что вызвало раздражение министерства финансов. Министр, при докладе царю, выразил удивление и недовольство тратами. Недовольны и Ковалевский, Горчаков. Вызван Корф, которому предложили отложить покупку дома (еще 200 тыс.) (24). Корф понял необходимость отказаться от идеи нарождавшегося министерства, царь не стал разубеждать его. 12 декабря 59 г., ровно через год со времени возникновения замысла, Корф освобожден от своих обязанностей. Все дела по цензуре вновь переданы министру просвещения. Идея о министерстве цензуры оставлена без применения. Царь отказался от нее (25).

Письмо А. Г. Тройницкого, чиновника министерства внутренних дел, которого Корф прочил главным помощником, обо всей этой истории. Отдавая должное Корфу (человек замечательного ума и образованности), Тройницкий писал, что тот «слишком прыткий и слишком увлекающийся». Добролюбов же реагировал на события так: одни жалеют, что дело лопнуло, другие радуются. «Но и то, и другое глупо. Корф – ли, Ковалевский-ли, всё единственно; стеснения, придирки, проволочки на каждом шагу» (25–27) (Матер. для жизни Доброл.)

События в Европе 60–61 гг. Укрепление империи Наполеона III во Франции. Но и усиление общественного движения, противостоящего власти. Возвращение французских эмигрантов (59 г.). Их оппозиция императору. Некоторая. либерализация законов о печати. В Пруссии германская прогрессивная партия, оппозиционная императору Вильгельму 1. Революционное движение в Австрии. Гарибальди. Демонстрации в Варшаве. Брожение в Финляндии. Студенческие беспорядки зимы 60–61 г. в России. Панин и Чевыкин (крайние консерваторы) награждены Андреевской лентой. 19 февраля 61 г. отмена крепостного права. Недовольство части дворянства. Общество, сохранявшее еще недавно видимость единства, всё более раскалывается на противостоящие друг другу группы (39). Появление первых прокламаций, бесцензурных изданий. Прокламация М. Л. Михайлова «К молодому поколению», нелегальный журнал «Великорус» В. А. Обручева. Раскол усиливается. Сторонники возврата к прошлому. Вражда к революционным демократам. Обвинение их в том, что они, своими действиями, вынудили правительство свертывать либеральные реформы. Погодин, Вяземский, Шевырев о «крайностях» радикалов, об их нападках на всё.Отзывы Погодина о Чернышевском, Добролюбове, других революционных демократах: «Они употребили во зло печатное слово, вместо того, чтобы воспользоваться им» (33). Никитенко в дневнике тоже отрицательно относится к революционным демократам. В подобных оценках отразился поворот многих в сторону реакции, но есть в них и рациональное зерно. 17 ноября 61 г. смерть Добролюбова.

Ряд правительственных мер по «упорядоченью» цензуры. 21 января 60 г. реорганизация Главного Управления цензуры. С ней слит Комитет по делам книгопечатанья. Цензура осталась в ведении министерства просвещения. Главному управлению предоставлено право окончательного решения всех дел цензурного ведомства. Образован Совет Главного управления, под руководством министра просвещения. При разногласиях предписывалось обращаться к царю. На Совет возложена и задача рассмотрения цензурного устава 28 г. Но общий пересмотр последнего в компетенцию Совета не входил (29). Рекомендовалось приглашать на заседания Совета и цензоров, редакторов, литераторов. Вместо попечителей учебных округов для руководства цензурой на местах назначены председатели московского и петербургского цензурных комитетов. Три члена Совета должны прочитывать всё, печатаемое в России, и сообщать в Главное управление о нарушениях (29). Большинство членов Совета – сторонники крайне реакционных мер. Ковалевский, Делянов, Никитенко пытаются их сдерживать. Неурядицы и скандалы. Добролюбов пишет из Ниццы: «В России цензура свирепствует<…> Остальное сплетни» (29). Ряд сообщений о цензурных преследованиях (Лем с. 29–30). Из 50 просьб о разрешении новых периодических изданий удовлетворено лишь 30.

Скандал с журналом «Русское слово». В нем (60 г. т.1Х) впервые в печати приведены слова Белинского о рабской готовности Гоголя «подкурить через край царю Небесному и земному» (из письма Белинского Гоголю). Цензор уволен. Кушелеву-Безбордко, издателю «Русского слова», сделан строжайший выговор, от имени царя, сформулированный таким образом: царю безразлично то, что говорится о нем, он не обращает на это внимания; одни его любят, другие – нет, «но о царе Небесном нельзя так отзываться» (31).

Историк Н. И. Костомаров пишет об убийственной суровости цензуры: по решению Особого комитета (министры внутренних дел, юстиции, просвещения и шефа жандармов), обнародованному 21 января 61 г., запрещено писать о царствующих особах после Петра I (при Николае можно до Екатерины II) (31–32).

В апреле 61 г. царь вызывает Ковалевского и говорит ему о том, что студенческие беспорядки более нетерпимы. На заседании Совета Министров высказываются упреки Ковалевскому в бездеятельности по поводу студенческих волнений. Его действия рассматривает комитет в составе Панина, С. Г. Строганова, Долгорукова (шефа жандармов). Комитет не одобряют предложений Ковалевского по изменению устава университетов. Его обвиняют в излишнем либерализме. 23 апреля 61 г. Ковалевский подает в отставку. Никитенко в дневнике пишет о ней, о том, нужно ли было это делать (190). Ковалевский, по словам Никитенко, не совсем прав: следовало серьезно подумать об университетских беспорядках; он не обладает сильной волей, смелым обширным умом; но он умен, а главное – честен; это уже много. Прочие не так умны, а о добросовестности и говорить нечего; каково положение государя: не иметь возможности положиться ни на ум, ни на честность окружающих его; говорят, Строганову предложено быть министром просвещения, но тот отказался; царь дал прочитать предложения Ковалевского приехавшему московскому попечителю Н. В. Исакову; тот сказал, что полностью разделяет их; как говорят, главная мысль предложений – никакие репрессивные меры, строгости не приведут к добру; надо усовершенствовать университеты, дать им возможность действовать в науке соответственно потребностям времени и успехов ее в Европе (187). Речь здесь идет об университетах (причина отставки Ковалевского), а не о цензуре, но общий образ мыслей Ковалевского приведенные записки Никитенко проясняют. Впрочем, Лемке не согласен с мнением, что Ковалевский уволен за либеральные действия, за снисходительность к «излишкам» печати, и ушел потому, что был отвергнут его проект цензурного устава (отвергнут в конце 59 г., а отставка в средине 61 г.) (40).

В тот же день, в который Ковалевский подал в отставку (23 апреля 61 г.), меняется и министр внутренних дел. Вместо С. С. Ланского (55–61) назначают П. А. Валуева (61–68). Никитенко пишет в дневнике: Валуев сделан министром внутренних дел; Делянов тоже подал в отставку; у Муханова встертил Валуева, он был «лучезарен, как восходящее светило». Толки о кризисе в министерстве просвещения (186).

Несколько слов о Валуеве. Для него характерны либеральные слова без соответствующих поступков. Вырос в атмосфере николаевского режима. В молодости (род. в 1814 г.) близок «кружку 16» (противников крепостничества), в 1838 г. – кружку вольномыслящей университетской молодежи, гвардейских офицеров (к нему принадлежал и Лермонтов). Вскоре кружок распался. Лермонтов сослан на Кавказ. Кто-то убит, другие разбрелись кто куда (42). Валуев же пошел в гору. В 53 г. он стал Курляндским губернатором. В августе 55 пишет «Думу русского» (о ней см. выше). Быстрая карьера. Работа в редакционных комитетах, готовящих крестьянскую реформу. Противник коренного решения крестьянского вопроса. Сторонник дворянской партии. Директор департамента государственных имуществ. Вхож в салон великого кн. Константина, в другие великосветские салоны. Становится статс – секретарем императора. В начале 61 г. управляющий делами Комитета Министров. Неплохо образован, человек с внешним лоском, разговорчив, остроумен, когда нужно почтителен, отличный танцор. Завышенные надежды общества, связанные с ним, скоро развеявшиеся. Тщеславный бюрократ, администратор, противник коренных реформ. Нет устойчивости в решениях, флюгер, эквилибрист. Стремление угодить всем высокопоставленным лицам. Двуличность. На его гербе можно бы было написать: И нашим, и вашим (46). В сатирическом журнале «Искра» его изображали балансирующим между «да» и «нет», в виде модного тогда канатоходца Леотара. Относительно гуманный, западник, видимо искренне сочувствующий либеральным идеям 50-х гг. Поставленный во главе министерства, никогда не решался на последовательные реформы, останавливался на полумерах (46). А. Д. Шумахер, работавший с ним не один год, говорил о нем так: прекрасно сервированный завтрак, на котором есть нечего. Отсутствие глубокой сущности, основной идеи. Стремление всё округлить и сгладить. Погряз в мелочах и частностях (47). В одном из сборников напечатан очерк «Характеры». Там изображен некий Никандр, напоминающий Валуева; он мастер общих фраз, внешне глубокомысленных, но совершенно бессодержательных: «всеми признано», «новейшая цивилизация дошла до выводов», «статистические цифры доказывают», «никто уже нынче не спорит», «в науке признано». Нижегородские дворяне как-то 273обратились к нему с жалобой на губернатора; Валуев принял их весьма любезно, всех очаровал своими речами; после встречи они пили за его здоровье и вдруг поняли, что Валуев им ничего об их деле не сказал. В «Сне Попова» А. К. Толстого на Валуева ориентирован образ министра, на словах либерального, в сущности же весьма реакционного и властолюбивого. Толстой прекрасно пародирует привычку Валуева произносить красиво звучащие, но бессодержательные слова:

 
Прошло у нас то время, господа —
Могу сказать: печальное то время —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес – но не вполне – да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
 

 
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступление!
 

 
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, как смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?
 

Валуев является и прототипом Савелова, одного из весьма непривлекательных персонажей в романе Чернышевского «Пролог“. Савелов тоже жонглирует либеральными фразами, но в решительный момент поддерживает крепостников. Не сумел Валуев создать и партию своих единомышленников. Мало кто сочувствовал ему: консерваторы не любили его за англоманство, за симпатию к английскому парламенту, либералы – за поверхностность его либерализма, превращавшего свободу в красивую декорацию, радикалы говорили о нем как об остзейском феодале, славянофилы презирали за незнание народа и космополитизм. Все вместе считали типичным петербургским бюрократом, делающим прежде всего карьеру (51). Его двухтомный дневник скучен, посвящен деталям административной деятельности автора, не передает живой атмосфере эпохи, но содержит много фактов, отражающих характер Валуева, в целом мелкого, не масштабного, не талантливого деятеля. Типичные записки чиновника-бюрократа, взобравшегося довольно высоко по служебной лестнице.

Ставши министром просвещения, Валуев проявляет себя отнюдь не либералом. И. С. Аксаков рассказывал Никитенко, со слов Громеки (к этому времени тот работает в МВД) о том, как: Громека просил о разрешении издавать газету. Валуев отказал (“ и так слишком много» – формулировка Николая I), говоря при этом, что литература поет минорным тоном, а он «хочет заставить петь ее мажорным тоном», т. е. в правительственном духе (54). Здесь же Аксаков говорил о стремлении Валуева перевести цензуру в свое министерство: «не дай Бог, чтоб это случилось» (55).

Валуев с самого начала министерского правления является сторонником такого перевода и успешно осуществляет его. При этом Валуев ориентировался на французского министра внутренних дел Персеньи, друга Наполеона III, изобретателя «Бureau de la presse», поклонника инспирируемой правительством литературы (55). Его лавры не давали Валуеву покоя. Формально такой переход цензуры в министерство внутренних дел имел основание: в 1811 г. вновь созданному министерству полиции (его затем сменило министерство внутренних дел) были переданы некоторые функции надзора за литературой (наблюдения за книжной торговлей, типографиями, объявлениями, афишами и пр.). Предшественники Валуева мало использовали их, так как фактически этот надзор находился в компетенции главноуправляющего III отделением. В 56 г. им стал кн. В. Н. Долгоруков, почти не вникавший в цензурно-литературные дела, с удовольствием уступивший право контроля Валуеву (55). Проект передачи цензуры из министерства просвещения в министерство внутренних дел поступил на рассмотрение комитета 61 г. из четырех чиновников (два от каждого из министерств). Решено в будущем образовать и комитет для пересмотра всего цензурного законодательства. Лемке пишет, что единственныйповод этого преобразования – «недовольство правительства увлечениями и необузданностью нашей литературы» (а вовсе не стремление к большей свободе печати, как считает историк цензуры Скабичевский). В состав комитета назначены «чистые канцеляристы, покорно выполнявшие волю начальства» (56).

Между тем 28 июня 61 г. министром просвещения назначен адмирал Е. В. Путятин. Герцен писал о причине его назначения: он не зачто-либо, а противвсего прогрессивного (воскресных школ, женского образования, светской науки и т. п.). Путятин зарекомендовал себя неплохим моряком, выполнял отдельные дипломатические поручения; он командовал русской эскадрой, направленной в 1852 г. вокруг света к берегам Японии, заключил с ней договор (там и о спорных ныне остовах, которые по договору принадлежали Японии). О путешествии подробно рассказал Гончаров, сопровождавший Путятина, в путевых очерках «Фрегат „Паллада“». За успешное выполнение задания Путятин в 55 г. получил титул графа. Но к просвещению он никакого отношения не имел. И продержался министром недолго, менее года. Никитенко отмечает в дневнике, что уже в начале 61 г. ходят слухи о назначении нового министра просвещения: называются имена Ф. П. Литке и М. А. Корфа (188). Затем становится известно, что новым министром назначен Путятин. Никитанко представлен ему: тот не произвел приятного впечатления, с первого взгляда, за три минуты визита: «Какая-то сухая, холодная сдержанность с учтивостью тоже холодною, сухою». О том, что Путятин монархист, искренне преданный Александру со времени освобождения крестьян (т. е. не крепостник, но когда успел проявить свою преданность?! ведь реформа только– только произошла). Назначение Путятина вызывает у Никитенко опасения: «боюсь, чтобы мне не перестать уважать его»; как можно делать министром таких людей, как Путятин? ведь поговорив с ним четверть часа, поймешь его ограниченность; «Неужели у избравшего его так мало знания людей и знания государственных нужд, которым должны удовлетворять избираемые?» Никитенко передает рассказ Плетнева о том, как был назначен Путятин министром: «Митрополит Филарет рекомендовал его как религиознейшего человека. Императрица, плененная рассказами о благочестии и набожности графа, забыла, что для министра необходимы еще и другие качества, и начала сильно настаивать у государя о назначении его на место Ковалевского. Разумеется, к этому присоединились и другие члены камарильи, которые, кроме угодничества двору, ничего не знают и знать не хотят. К сожалению, государь отдался этой интриге, – и вот Путятин сделан министром, к стыду правительства, ко вреду России и к своему собственному позору» (237).

12 сентября 61 г. Путятин обращается к московскому митрополиту Филарету, его покровителю, с вопросом-просьбой: каким способом можно довести до царя, что положение крайне опасно и нужны большая твердость и сильные меры. К этому «весьма секретному» письму приложены и некоторые прокламации (второй номер «Великоруса»). Филарет, обычно активно вмешивавшийся в земные дела, на этот раз помочь Путятину по сути дела отказался. Он пожелал, чтобы Господь наставлял и укреплял Путятина на поприще его борьбы. Но из круга своих обязанностей, церковных дел митрополиту, по словам Филарета, не следует выходить. Соглашаясь, что существует потребность в благоразумных и твердых мерах, Филарет добавлял, что рассуждать о них «я не имею не только призвания, но и возможности» (52,93).

В начале сентября 61 г. Путятин настаивает на запрещении журнала «Русское слово», но дело ограничилось предостережением (53). Во всеподданнейшем докладе от 9 ноября 61 г. Путятин пишет о беспрерывном уклонении литературы от цензурных правил, бессилии цензуры, неудобстве употребления крайних мер. Как средство наказания для периодической печати, он предлагает установить денежные залоги. Путятин высказывает мнение, что цензура не может оставаться более в министерстве просвещения, предлагает передать ее в министерство внутренних дел (54). Видимо, до этого Путятин вел переговоры с Валуевым и заручился его согласием. Может быть, тот сам подсказал Путятину такую меру. Валуев жаждал власти, влияния, а Путятин хотел избавиться от цензурной обузы. Так что желания их совпадали.

Никитенко рассказывает о посещении им Н. А. Муханова (сенатора, члена Государственного Совета; в 58–61 гг. Муханов занимал пост товарища министра просвещения, в 59 г. он член Комитета по делам книгопечатанья, в 61–66 товарищ министра иностранных дел, т. е. человек весьма влиятельный и хорошо информированный). Муханов говорил о Путятине, о неспособности того управлять министерством. Слухи о скорой отставке Путятина: толкуют о А. В. Головнине; «Будет ли это находка?»

Слухи подтверждаются. В конце 61 г. на место Путятина назначен А. В. Головнин (61–66), сторонник умеренного либерализма, ищущий популярности, с неодобрением встреченный правительственными сановниками. Как и Валуев, он не пользуется популярностью ни в одной части общества (о нем Лемке– 83-4). Никитенко к назначению Головнина относится сперва сочувственно. Он с одобрением пишет о первом заседании Главного Управления цензуры под председательством Головнина, отмечает быстроту, с которой тот вел заседание, без прежней болтовни и пустых словопрений; в заключение министр сказал, что государю угодно, чтобы цензура «усилила свою бдительность и строгость против периодической литературы»; цензорам уже даны циркуляры; Никитенко согласен с Головниным, считающим, что грех лежит на душе «красных». Но вскоре приходит разочарование: «Вот мое определение Головнина: сух, холоден, умен, изворотлив. Вот и все пока» (256).

С назначением Валуева и Головнина быстро начала продвигаться вперед подготовка нового цензурного устава. Дело было не только в их личном отношении к делу. Просто ко времени их назначения вопрос об уставе стал злободневным. В феврале 62 г. комитет, созданный еще в 61 г. для рассмотрения вопроса о передаче цензуры в МВД, представил свои соображения двум новым министрам. Составлено две Записки. Первая, Берте-Янкевича, от министерства просвещения, не одобряла передачи в МВД и уничтожения предварительной цензуры. Вторая, составленная Фуксом, ориентирована на цензуру карательную. И та, и другая мотивировали свои доводы неблагополучным состоянием литературы, особенно журналистики, которые стали явно крамольными, не боятся выражать сочувствие реформам и даже насильственным переворотам, в ущерб монархическому правлению; превозносятся деятели революций, восхваляются представительные правления; другие начала обвиняются в выражениях, не сдерживаемых ни приличиями, ни уважением. Большая часть изданий, отрешившись от почвы, на которой они были основаны, делаются неограниченными судьями политического мира, обсуждают и решают политические события и вопросы, иногда в противность явным видам нашего правительства (102).

Отмечалось исчезновение изящной литературы, беллетристики, которые уступили место произведениям, имеющим только реальные значения. Всё идеальное, эстетическое, возвышенное отвергается, как устарелое. Иногда унижаются и отрицаются даже авторитеты веры и церкви. Журналистика взяла на себя роль верховного судьи, диктаторским тоном произнося приговоры по таким предметам, над такими лицами, которые не подлежат литературной критике (102). Она прикасалась дерзкой рукой к авторитетам религии, церкви, Верховной власти, правительства, судебных учреждений и других властей, колебля подобающее им уважение. Попытки подкопать неизменные основания нравственности, опоры семейной жизни (103).

По существу оба проекта не столь уж отличались друг от друга. Один предлагал предварительную цензуру с элементами карательной, другой – карательную с элементами предварительной, оба – за соединение той и другой и за строгое обуздание литературы. И в том, и в другом шла речь о вреде возвращения к режиму, обрекающему литературу на полное молчание, но не об ее освобождении, а о мерах, позволяющих более удобно держать литературу в узде. Боязнь, что полное стеснение может иметь дурные последствия (размножение нелегальных изданий, прокламаций и пр.). В то же время выражалась уверенность, что стеснение печати необходимо (107). Отличались Записки главным образом в том, что первая из них ориентирована на сохранении цензуры в министерстве просвещения, а вторая – на передачу ее в министерство внутренних дел.

Записки были переданы царю. Решено оставить неизменным круг обсуждаемых в 62 г. вопросов, не расширяя и не сужая его. В марте 62 г. Головнин представил в Совет Министров обширный доклад о бессилии мер строгости и цензурного террора. Но в нем речь шла и о том, что необходимо положительными и ясными правилами охранять истины веры, основные государственные законы, неприкосновенность Верховной власти, особ императорской фамилии, нравственность вообще и честь каждого (127). Предлагалось подтвердить цензорам, чтобы они внимательнее относились к своим обязанностям. Управляющему министерства просвещения предписывалось находиться в личных отношениях с редакторами и цензорами. Он должен сообщить Совету Министров о направлениях, которые он намеривается дать суждениям литературы по разным государственным вопросам. Ему поручено доставлять полезные занятия даровитым писателям, которые, живя в бедности, не имея возможности питаться своим трудом, превращаются в лиц, враждебных правительству. За нарушение правил лишать нарушителей права изданий, накладывать на них денежные штрафы; нарушения должны рассматриваться служебным (т. е. административным) порядком. Периодические издания должны вносить залоги. Их редакторы подвергаются ответственности, независимо от цензоров, проверяющих их. Планировалось освободить от предварительной цензуры официальные, ученые и признанные благонадежными издания, но и им дано право представлять в цензуру печатаемые ими материалы. Предварительная цензура сохранялась для изданий, не освобожденных от нее. Министерству внутренних дел поручено наблюдать за исполнением статей закона, а министерству просвещения – за направлением литературы. Нынешних членов Главного Управления… предполагалось перечислить в министерство внутренних дел, возложив временно обязанности Главного Управления на Головнина. Специальных цензоров (от министерств и пр.) упразднить. Поручить всем ведомствам совершенствовать свои издания, чтобы общество получало оттуда верные сведения. Редакциям официальных изданий дать право печатать казенные и частные объявления (значительная статья дохода – ПР). Составить в министерстве иностранных дел предложения о цензуре политических статей (128-29).