Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 144 страниц)

Далее перечисляются имена выдающихся писателей, исковерканных советской цензурой. Начинается с классиков: «Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (полностью не печатют и сейчас), исключили из школьных программ, делали недоступным для чтения, поносили». Затем идут писатели XX века: о том, что Есенин считался контрреволюционным писателем, а Маяковский «анархиствующим политическим хулиганом». Антисоветскими объявлялись «неувядаемые стихи Ахматовой»; первое робкое издание 10 лет тому «ослепительной Цветаевой» названо «грубой политической ошибкой». С опозданием в 20 и 30 лет возвратили Бунина, Платонова, Булгакова. Неотвратно стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилев, Клюев. Не избежать когда-нибудь признания Замятина и Ремизова. «Разрешающий момент – смерть неугодного писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвращают нам, сопровождая „объяснением ошибок“ <…> Воистине сбываются пушкинские слова: ОНИ ЛЮБИТЬ УМEЮТ ТОЛЬКО МЕРТВЫХ!». «Наша литература утратила то ведущее мировое положение, которое она занимала в конце прошлого века и в начале нынешнего <…>. От этого проиграла и наша страна в мировом общественном мнении, проигрывает и мировая литература». Солженицын предлагает съезду «принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободив издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист» (строчные буквы текста, здесь и далее – ПР).

Второй вопрос, затронутый в письме, – об обязанностях Союза по отношению к своим членам, о защите их от клеветы, преследований, оскорблений: в уставе ССП отмечается обязанность Союза по защите «авторских прав», «других прав писателей». Но никаких «других» и даже «авторских» прав «гонимых писателей Союз не защищал», более того, «руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей“. Вновь идут имена: Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман, Павел Васильев, Пильняк, Мандельштам, Артем Веселый, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие; “ мы узнали после XX съезда партии, что их было более шестисот. ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе».

Солженицын предлагает «четко сформулировать» в уставе «те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям – с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий».

В заключение письма Солженицын останавливается на запретах и преследованиях, испытанных лично им (перечисляется 8 пунктов). Из перечисления видно, что репрессии, изъятия произведений («В круге первом», «Раковый корпус», другие), архива, отказ от постановок, запрещение встреч с читателями относятся к последним двум– трем годам, первым годам правления Брежнева. Итог: «Так моя работа окончательно заглушена, замкнута и оболгана». И риторический вопрос: «возмется или не возмется 1У Всесоюзный съезд защитить меня? Мне кажется, этот выбор немаловажен и для литертурного будущего кое-кого из делегатов <…> свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы – еще успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правде, и за движение ее готов принять смерть» (Бох166-70).

Конечно, о письме Солженицына делегатам съезда официально не сообщили, а вот в определенные инстанции оно было передано. Но, видимо, многие писатели смогли с ним познакомиться, а некоторые поспешили довести (донести) о нем до сведения властей. Так поступил делегат съезда писатель С. Тока (из Тувы), отправляя 1 июня 67 г. копию письма в ЦК КПСС и сопровождая его собственным комментарием. По мнению Токи, письмо Солженицына «как по содержанию, так и по форме насквозь проникнуто клеветой на нашу советскую действительность». Затем идет большой абзац об успехах Тувы, которые – результат «мудрой ленинской политики ЦК нашей партии и правительства». И вновь о Солженицыне: «Клевета Солженицына, огульное охаивание великих завоеваний советского народа в культурной революции говорят, кем является автор „письма“. Я, как член Союза советских писателей, целиком отвергаю враждебные высказывания Солженицына, так как они голословны, огульны и злобно-антисоветские. Очевидно, Солженицын послал это „письмо“ с целью провокации. Прошу ЦК КПСС поручить кому следует разобраться с ним и сделать по отношению к нему соответствующие выводы». На письме помета: «ЦК КПСС. Вопрос о письме А. Солженицына обсужден на заседании секретариата правления Союза писателей СССР. О результатах этого обсуждения „Литературная газета“ сообщит в ближайшее время. Тов. Тока об этом информирован. И подпись: Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС И. Черноуцан (его мы упоминали в связи с Вас. Гроссманом (– ПР. Бох165 -66). Дата 27.10.67. (не слишком торопились с ответом).

Тока был мелкой сошкой, выслуживающейся перед властями. Но были и покрупнее. В первую очередь, Шолохов. Об его выступление на XXШ съезде КПСС мы уже писали. Как и о письмах Л. Чуковской и А. Костерина, резко осудивших Шолохова. Нашлись и другие писатели, которые не побоялись возможных репрессий и выступили с поддержкой позиции Солженицына. Главлит сразу же информировал об этом вышестоящие органы. Его письмо от 6 июля 67 г. в ЦК КПСС об участии А. Вознесенского в акциях по защите А. И. Солженицына. „В целях информации“ сообщалось, что 2 июля в английской газете „Обсервер“ помещена заметка „Россия оказывает давление на поэта“. Подробное изложение содержания заметки: на Западе получены данные, что власти в Москве запретили поэту Вознесенскому поехать в Нью Йорк в связи с его протестом против литературной цензуры. Он должен был выступать с чтением стихов в Линкольн центре. Визит внезапно отменен. Официальные круги распространяют слухи об его болезни, хотя он, видимо, совершенно здоров. Он выступал с протестами в защиту Солженицына. Долгое время тому не разрешали печататься. Он разослал письмо с протестом. Около 80 писателей подписали письмо в ЦК КПСС с требованием отменить цензуру. Вознесенский письма не подписывал, считая полную отмену цензуры делом нереальным. Но сам выступил с призывом отменить лишь литературную цензуру. Предложил также, чтобы опубликовали произведения Солженицына, чтобы была создана комиссия писателей для ознакомления с неопубликованными рукописями Солженицына, включая „Раковый корпус“ и „Первый круг“ (так! – ПР).

Протест Вознесенского вызвал раздражение в Союзе писателей; принято решение: отменить его поездку в США. Иностранным журналистам сообщили об его болезни и одновременно просили о визе для него. Приведенный в ярость, Вознесенский отправил письмо в „Правду“, а копию его в Союз писателей. В нем он заявил, что „действия Союза писателей являются идиотскими“; „это – унижение человеческого достоинства“. Вознесенский писал, что ему так и не сообщили причин отмены поездки; все объяснения, даваемые посторонним, противоречивы: он болен, забыл заказать билеты, может ехать, когда захочет и пр. Вознесенский с горечью отмечал, что ложь, натравливание писателей друг на друга – обычная практика Союза писателей. Иногда до писателей не доходит отправленная им почта, иногда вместо них, без их ведома, на письма отвечают другие лица. Естественно, „Правда“ письма не напечатала, но эмоции свои Вознесенский излил.

В заметке газеты «Обсервер», излагаемой Главлитом, отмечается, что случай с Вознесенским – не единичный: в апреле 67 г. в Англию должен был ехать Вас. Аксенов. Накануне поездки официальный представитель Союза писателей позвонил ему и сообщил, что от имени Аксенова посылают телеграмму об его болезни и отмене поездки. Протесты Аксенова были полностью проигнорированы. Письмо Главлита в ЦК никак не объясняет историй с Вознесенским и Аксеновым. Оно просто довольно подробно дает пересказ заметки в «Обсервер», отправленный «к сведению». Как соотносятся с ней реальные факты в комментариях не сообщается. Но подписано письмо начальником Главлита П. Романовым и на нем стоит помета, что в Отделе культуры ЦК с информацией ознакомились (Бох171-2).

О том, что протест против засилия цензуры усиливается свидетельствует, в частности, письмо Председателя Комитета Госбезопаснисти Ю. В. Андропова в ЦК КПСС, копия в Президиум Верховного Совета СССР, от.14 ноября 67 г. Секретно. Тоже в порядке информации. В нем сообщается, что в КГБ поступили данные о подписанном групой ученых и представителей творческой интеллигенции в количестве свыше 100 человек документе, «в котором преднамеренно искажается политика нашей партии и государства в области печати, ставится вопрос об отмене цензуры и упразднении Главлита, провозглашается по существу ничем не ограниченное право любого лица, группы лиц издавать любые печатные издания, осуществлять постановку спектаклей, производство и демонстрацию кинофильмов, устраивать выставки и концерты, осуществлять радио– и телепередачи». В числе подписавших этот проект называются академики Леонтович, Сахаров, Капица, Клунянц, писатели Костерин, Каверин, Копелев, композиторы Пейко, Леденев, Каретников, художники Биргер, Жилинский и другие. О том, что проект адресован Президиуму Верховного Совета и «Комитетом принимаются дополнительные меры для пресечения деятельности организаторов указанного документа».

В приложении приводится и сам документ: «О проекте закона о распространении, отыскании и получении информации, подготовленном группой ученых и представителями творческой интеллигенции». В начале его цитируется текст декрета о печати 27 октября (9 ноябр) 1917 г., подписанного Лениным, в котором подчеркивается, что запретительные меры против прессы – явление временное. Идет речь о том, что Декрет и Конституция СССР «предполагают издание специального закона о печати. Однако такого закона до сих пор нет». Авторы письма считают, что ныне положение в стране стабилизировалось и теперь возможно поставить на обсуждение вопрос об отмене временных ограничений печати, цензуры, пересмотреть ряд устаревших положений. Цензура в СССР «являлась одним из орудий диктатуры пролетариата», но в настоящее время, как указано в программе КПСС, «диктатура пролетариата выполнила свою историческую миссию и с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой в СССР» (цитата из программы– ПР). По мнению авторов проекта, сейчас контролю за информацией более соответствуют другие формы: ответственность перед судом за нарушение закона, контроль редакторов и т. п. При таком контроле, основанном на законе, а не на личном мнении представителей администрации, уменьшится возможность ошибок; он явится и основой предварительной самоцензуры авторов, редакторов; кроме того ведь в руках государства бо`льшая часть средств информации, что дает возможность дополнительного контроля. Таким образом, авторы проекта старались убедить власть, что в цензуре, в существующей ныне форме, нет необходимости.

Предлагали они и конкретный проект закона «О распространении, отыскании и получении информации». Он был сравнительно кратким, занимал около 3 страниц, состоял из 7 статей. Приведу наиболее существенные из них. Статья первая декларировала право каждого, без предварительной цензуры, но с учетом указанных далее ограничений, «распространять любую информацию в любой форме» (в понятие «информация» включалась и «художественная информация», т. е. художественная литература); «распространение информации» подразумевало любые высказывания, публикацию любых текстов, в том числе и произведений искусства. Затем в 14 пунктах перечислялось всё, что запрещается. В запреты входили сообщения шпионских сведений и разглашение военной и государственной тайны (они стояли в начале списка запрещаемого). Далее шли запреты менее существенные, но значимые (пропаганда захватнической войны, разжигание расовой или национальной вражды, оскорбления и т. п). Никаких других ограничений, в том числе касающихся деятельности государства, правительства и т. д. в перечислении не было.

В статьях второй – пятой конкретизировалось то, о чем шла речь в статье первой (о праве на распространение информации и путях осуществления этого права). В статье шестой подробно говорилось о судебной ответственностиза нарушение закона, о возможности обжалования решений судов, о временных внесудебных запрещениях в случаях, «не терпящих отлагательства», о наказаниях должностных лиц за такие временные запрещения, если суд найдет их неправомерными и пр. Заключительная седьмая статья отменяла законодательные акты, «противоречащие настоящему закону» (Бох стр 180-7 Курсив мой– ПР).

Следует добавить, что авторы проекта, ставя вопрос о возможности отмены цензуры, вовсе не отрицали государственного контроля над печатью. Предлагалось уничтожить лишь обязательную предварительную цензуру, принять закон о печати, четко определяющий цензурные требования, увеличить роль судебных решений, общественного контроля и только. По сути сформулированные требования не выходили за рамки цензурного устава, принятого в 1864 г. при Александре II. Но и это показалось властям ужасной крамолой. Еще бы! Предлагалось демонтировать всю систему советского цензурного аппарата. И главное – проект составлен по общественной инициативе, помимо властных структур, конкретный проект закона о печати. Посягнули на цензурный неограниченный административный произвол. Не случайно новый глава КГБ, Андропов, характеризовал этот документ как преднамеренное искажение политики партии и государства в области печати. Между прочем: здесь впервые в Бохумском сборнике появляются имена Андропова и Сахарова. Наивно было думать, что подобный проект не только утвердят, но даже поставят на обсуждение. И тем не менее, его появление являлоись знаменательным для времени. Что-то начинало подтаивать.Естественно, в СССР проект нигде не опубликовали, никто его не обсуждал. Напечатали его лишь в 1977 г., в Мюнхене, в Собрании документов самиздата.

К этому времени А. Д. Сахаров (1921–1989) – видная фигура и в научной, и в общественной жизни страны. Окончив физический факультет Московского университета, Сахаров с 48 года начинает работать в группе термояда. Выдающийся ученый-атомщик. Один из «отцов» советской водородной бомбы. В 53 г. он становится академиком. Трижды герой Социалистического труда (53,56,62) Лауреат Государстваенной и Ленинской премий. Со второй половины пятидесятых годов Сахаров начал заниматься правозащитной деятельностью. В 56–58 гг. он выступает против проведения ядерных испытаний в атмосфере. В 66 г. он подписывает коллективное письмо делегатам XXШ съезда партии, против возрождения культа Сталина. Весной. 1968 г. Сахаров пишет большую статью «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой идет речь о необходимости конвергенции, сближении различных социальных систем, стирании, а не разжигании противоречий. Она получила мировое признание, разошлась в количестве 20 млн. экземпляров. И лишь в СССР конвергенцию называли реакционным измышлением. После появления статьи Сахарова отстранили от работы в закрытом городе Арзамас-15, но в 69 г. разрешили продолжать научную деятельность. Выступает Сахаров и против культа Лысенко, его сторонников. Он – один из участников проекта преобразования цензуры (см. выше). Статья «Опасность термоядерной войны». Вскоре Сахаров становится ведущим деятелем борьбы за права человека. В ноябре 70 г. он – один из основателей международного Комитета прав человека. В марте 71 г. он адресует Брежневу «Памятную записку», в которой главной целью государства объявляется охрана и обеспечение основных прав граждан. По мнению Сахарова, защита прав человека выше всех других обязанностей, все действия властей должны основываться на законности, собюдение которой контролируется общественностью, чему содействует гласность. Требование свободы мысли и слова оказывается одним из главных в комплексе идей Сахарова. В 73 г. он подписывает письмо 40 академиков в «Правду» Его голос звучит почти во всех протестах против беззакония властей. В 75 г. его награждают Нобелевской премией Мира. Выступая в Осло 10 декабря на вручении премии Сахаров говорит, что мир, прогресс, права человека неотделимы друг от друга: нельзя ограничиться чем-то одним, пренебрегая другими. Пишет он письмо Брежневу, протестуя против вторжения советских войск в Афганистан в декабре 79 г. В связи с этим, да и по всей совокупности, его лишают всех правительственных наград и званий, ссылают в Горький. Возвращен оттуда в конце 86 г., уже при Горбачеве. В марте 89 г. избран депутатом верховного органа СССР. Почетный председатель правозащитного общества «Мемориал». Член академий США, Франции, Италии, Нидерландов, Норвегии, почетный доктор многих университетов. Обращение к Горбачеву с призывом освободить всех узников совести. Выступления о необходимости сокращения вооружений. Реакционные депутаты его захлопывают(стараясь аплодисментами заглушить его голос). Сердце не выдержало. 14 декабря 89 г. Сахаров умер.

Начинало подтаиватьи за рубежом, в странах Варшавского договора. Возникновение в 68 г. «Пражской весны». В начале года президент Навотный сменен, с согласия Москвы, Людвигом Свободой. 5 января первым секретарем ЦК компартии Чехословакии избран Александр Дубчек. К этому времени обстановка в стране в значительной степени радикализировалось. Опубликовано открытое письмо «Две тысячи слов», составленное писателем Л. Вацуликом. Его подписали 70 видных ученых и деятелей культуры. В письме критиковалась тоталитарная система, высказывались идеи демократизации, демократического плюрализма. Оно нашло широкий отклик в массах, в том числе среди коммунистов. Вокруг Дубчека сформировалась команда его единомышленников, в том числе людей более радикально настроенных. 8 апреля председателем правительства стал О. Черник. 18 апреля председателем Национального Собрания Чехословакии избран Й. Смрковский. В апреле же К. Рихта, А. Шик, П. Ауэсперг составили «Программу действий», с идеями плюрализации, реального федерализма, свободы слова. Речь шла и об экономических преобразованиях. Социалистическая основа объявлялась незыблемой. Путь капитализма отвергался. Но провозглашался своеобразный социализм, противопоставляемый советской модели, «социализм с человеческим лицом». Предлагаемые реформы должен был утвердить съезд партии. Он действительно собрался и утвердил, но уже нелегально, после вторжения войск пяти стран Варшавского договора.

Советское правительство напугано и озлоблено происходящим: помимо прочего, страх (всегда существовавщий и преувеличиваемый), что события в Чехословакии могут стать «дурным примером» для других стран «народной демократии». Попытки нажатьна правительство Чехословакии успеха не имели. Но они предпринимались. 23 марта на съезде компартий в Дрездене прозвучала резкая критика планируемых в Чехословакии реформ. 4 мая Брежнев принял в Москве чехословацкую делегацию во главе с Дубчеком и резко осуждал их политику. 15 июля отправлено письмо с предостережениями в ЦК компартии Чехословакии. 29 июля Брежнев встречался с Дубчеком в Чиерне над Тисой, где шли переговоры. Была еще встреча 17 августа в Комарно с венгерским лидером Кадаром, наиболее терпимо относившегося к событиям в Чехословакии. Кадар предупредил (предостерг): положение критическое. К этому моменту вопрос о вторжении уже решен. На нем настаивал, в частности, Андропов, игравший существенную роль в подавлении восстания в Венгрии. В ночь с 20 на 21 августа на маленькую дружескую страну было брошено около 200 тыс. оккупантов, войск Варшавского договора, преимущественно советских, 5000 танков (тогда ходили слухи, что войск было 800 000). Одна из моих знакомых, русская, жена чеха, так рассказывала о вторжении: ночью пришла взволнованная соседка: «говорят о каких-то советских войсках“; я включила московское радио; услышала передачу о рыбаках, потом легкую музыку; “ не может быть! – сказала я, – Какое там вторжение!?» А утром всю Прагу запрудили советские танки. В советских газетах объявлено: чехи обратились к Советскому Союзу за братской помощью (всегда в таких случаях братская помощь), и она была оказана.

В один день превратили народ, с большой симпатией относившийся к СССР, во врагов. Знакомый чех-геолог, коммунист, учившийся в Ленинграде, работавший в то время в Африке, на вопрос местных детей: «есть ли в его стране обезяны?» зло ответил: «800 000». Самосожжение в знак протеста против оккупации студента Яна Палаха. Оставив прощальное письмо, 16 января, он облил себя бензином на центральной Вацлавской площади, перед Национальным музеем и поджег бензин. Скончался от тяжелых ожогов 19 января. Палах стал национальным героем, а место, на котором произшло самосожжение, превратилось в место поклонения пражан. 300 000 жителей Чехословакии уехали в эмиграцию.

В Москве всё было внешне спокойно. Мой сын, студент первого курса, отдыхавший в Крыму, услышав о событиях, примчался в Москву. Никакой реакции на происшедшее не было заметно. Запад негодовал, даже руководства некоторых коммунистических партий Европы выразили не очень активный протест. Но ни малейшей фактической помощи никто чехам не оказал. Советским властям это было заранее очевидно. Иначе, возможно, не было бы вторжения. Как всегда, советские люди толком ничего не знали. На партактивах сообщали «конфиденциальную информацию»: Запад готовил вторжение; если бы не вошли нашивойска, то войска «союзников» чуть ли не через несколько часов захватили бы Чехословакию. Многие честные люди, даже не принадлежавшие к официальной интеллигенции, поверили в это. Но далеко не все.

25 августа 68 г., через несколько дней после вторжения, на Красной площади, около собора Василия Блаженного состоялась сидячая демонстрация (сидели на краешке тротуара у Лобного места). В ней приняли участие 8 человек. Павел Литвинов, Наталья Богораз, Вадим Делоне, Владимир Дремьюга, Константин Бабицкий, Виктор Фейнберг, Наталья Горбаневская, Татьяна Баева (ей удалось избежать заключения: поэтому о ней мало помнят); протестовали против ввода войск в Чехословакию. Горбаневская пришла с коляской, в которой лежал недавно родившийся ее ребенок. Было два плаката, чешские флажки, сделанные накануне. Один плакат по-чешски: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия». Другой – русский, слова Герцена о Польше: «За вашу и нашу свободу». Когда часы начали бить полдень, развернули плакаты. Началась демонстрация. Стал собираться народ. А с края площади мчались те, кто должен был ликвидировать её. Рвали плакаты, даже не читая их. Били Фейнберга и Делоне. Кричали: «Это всё жиды», «Бей антисоветчиков», «Мы их освобождали», «Мы их кормили, а они…», «Мы их спасаем от Западной Германии», «Они сами просили ввести войска», «Что же, отдать чехов американцам?» Нецензурная ругань. Явно провоцировалась народная расправа. Но толпа не реагировала на призывы; на демонстрантов смотрела с удивлением, не понимая, кто они. Гебешники поднимали с земли участников и заталкивали их в машины. Горбаневскую с ребенком сперва не трогали. Малыш проснулся, но лежал тихо. Какая-то женщина помогла переодеть его. Горбаневская стала объяснять, что за демонстрация. Кто-то из толпы был «за», кто-то «против», кто-то, видимо, опасаясь за демонстрантов, твердил: «уходите скорее». Она собиралась сидеть до часу дня, как было договорено. Подъехала машина. Наташу посадили в нее. Туда же села «свидетельница», особенно усердствовавшая при разгоне демонстрации. Когда Наташа пыталась кричать: «Да здравствует свободная Чехословакия!», та била ее по губам, с ухмылкой приговаривая: «Кто вас бил? Вас никто не бил». Длилась демонстрация несколько минут, пока милиция не затолкала участников в машины. Их арестовали, судили, двух участников (Горбаневскую и Фейнберга) посадили в «психушку», остальных приговорили к разным срокам заключения и ссылки. Можно сказать, что они, подобно Герцену, в свое время поддержавшему польское восстание, спасли честь русской демократии. Прошло с тех пор около 40 лет. И вдруг неожиданно, в связи с делом Сутягина, приговоренного к 15 годам заключения (см. главу о Путине) я вновь увидел знакомые имена. В «Документах по „делу“ Сутягина», рамещенных в интернете, среди подписей под обращением к «Международной амнистии» с призывом считать Сутягина политическим заключенным и провести международную кампанию в его защиту, я увидел имена Наташи Горбаневской (Париж) и Владимира Буковского (Англия. Нейрофизиолог и литератор; о нем позднее). Горбаневская после демонстрации сумела написать книгу о ней «Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади» (Париж, 1970). Материалы к этой книге она нам показывала в Тарту Позднее состоялся финальный хокейный матч на первенство мира – СССР – Чехословакия. Победили чехи. В стране был праздник: некоторый реванш за вторжение. Ликование чехов стало поводом для окончательного уничтожения остатков Пражской весны, образования марионеточного правительства (до этого президент Чехословакии Свобода настоял на сохранении правительства Дубчека).

И всё же шестдесят восьмой год, Чехословакия, стали своего рода рубежом. Именно в конце 60-х – начале 70-х гг. присходит окончательное размежевание между правительством и либеральной интеллигенцией.

На события 68 г. откликнулся Твардовский. Именно тогда им написаны строки, ставшие одним из эпиграфов к главе. События в Чехословакии затронулии и Тарту. Эстонцы, в основном, сочувствовали чехам (маленькая страна, оккупированная Советским Союзом, ассоциировалась в их сознании с собственной судьбой). В Эстонии мало кто поверил в официальную версию событий. Но у славистов Тартуского университета была особая причина болезненно переживать происходившее в Чехословакии. Кафедра русской литературы дружила со славистами Карлова университета в Праге. Дружба определялась и научными связями, и идейной близостью, и человеческими симпатиями. С некоторыми чехами старшее поколение нашей кафедры было знакомо еще по совместной учебе в конце 40-х гг в Ленинградском университете. С другими познакомились и сблизились во время поездок в Прагу, где бывали и я с моей женой, и Юрий Михайлович Лотман с Зарой Григорьевной Минц, и Валерий Иванович Беззубов, который провел в Карловом университете на стажировке довольно продолжительное время. Особенно сдружились мы с Мирославом Дроздой, крупным ученым, занимавшимся русской (советской) литературой, заведующим кафедры русской литературы Карлова университета Дружба с пражанами была первым серьезным международным контактом нашей кафедры и, повторяю, основывалась она не только на научной близости. Тем острее переживали мы вторжение, определявшее и судьбу ряда лично близких нам людей. Юрий Михайлович в это время думал даже о самоубийстве. Зара Григоревна посвятила чешским друзьям вышедший выпуск исследования о Блоке А на всё это наслоились еще события начала 70-го года, обыск у Юрия Михайловича, допросы, вызовы многих из нас в КГБ. Об этом подробнее, может быть, смогу написать в мемуарах (вряд ли успею). Пока же отмечу, что и для нас лично, как и для многих неофициальных интеллигентов вообще, конец 60-х-начало 70-х гг. оказался неким водоразделом. В период хрущевской «оттепели», для того времени сравнительно недавно, Зара Григорьвна и Борис Федорович Егоров, бывший наш заведующий кафедрой, вступили в коммунистическую партию. Всё-таки поверили в возможность плодотворных изменений. После 68-го года никакого места для иллюзий не осталось.

Как косвенный отклик на «Пражскую весну» в СССР усиливаются всякого рода репрессии, в том числе и цензурные. Власти решили и внутри страны «поприжать» «распустившуюся» интеллигенцию. 4 ноября 69 г. Солженицына исключают из Союза писателей. В ноябре того же года Лев Копелев, Булат Окуджава, Лидия Чуковская получают предупреждение от Московского отделения СП за выступление в защиту Солженицына. Генеральный секретарь Европейского сообщества писателей Вигорелли тоже протестует против исключения Солженицына. В ответ Союз писателей СССР выходит из состава Европпейского сообщества писателей, а Твардовский соответственно покидает пост его вице-президента (начало 70-го года). Еще до этого, в конце 69 г., вынужденная отставка Твардовского с поста редактора журнала «Новый мир» и увольнение ведущих сотрудников редколлегии (февраль 70-го г.). Заканчивается важный период в истории этого журнала. Через два года Твардовский умирает (18 декабря 71 г). В июне 71 г. отмечается его 60-летие, но пишут только о поэзии Твардовского, да и то выборочно, а не о редактированьи им «Нового мира». Подобные же оценки публикуются и после смерти Твардовского, в некрологах. В последние годы жизни о болезни его (кровоизлияние в мозг) не упоминается, интервью с ним запрещены. Некая видимость признания его заслуг соблюдалась. В июле 71 г. он заочно избран в президиум У съезда писателей и в Правление Союза писателей. Ему присуждается Государственная премия за сборник «Из лирики этих лет» (другой лауреат – Вадим Кожевников, один из ярых противников Твардовского, «Нового мира»). Попытка канонизации Твардовского – статья в «Литературной газете» «Всегда с партией, всегда с народом». Такие попытки делаются на всем протяжении 70-х гг. (исключение – статья В. Лакшина в журнале «Юность»– 239). Но для властей Твардовский остается всё же фигурой сомнительной. А в июле 71 г. он изымается из школьной программы. В 75 г. 50-летний юбилей «Нового мира». Этой дате посвящен № 1-й журнала, но в нем нет ничего о значении «Нового мира“ в 60-е гг., когда им руководил Твардовский. Естественно, не упомянуты Солженицын, другие писатели – эмигранты, сотрудничавшие в журнале. Позднее (июнь 81 г.), к 70-летнему юбилею давно умершего Твардовского руководство Союза писателей, отмечая эту дату, пытается избежать упоминаний о том, что он был редактором “Нового мира». На его место назначен В. А. Косолапов, стремившийся превратить «Новый мир» в конформистское издание. Журнал не стал реакционным, в нем печатаются иногда отдельные резкие статьи, интересные произведения, но «Новый мир» при Косолапове – совсем не такой, каким он был в 60-е гг., при Твардовском. Лишь в 74 г, когда редактором его назначен С. Наровчатов, журнал вновь «оживает». В него приходят Айтматов, Гранин, Тендряков. Сотрудники отзываются о Наровчатове, как о либеральном и мужественном редакторе, пытавшемся возродить репутацию прежнего «Нового мира». И сразу начинаются снова осложнения с властями, с цензурой в связи с публикациями в «Новом мире» произведений Абрамова, Трифонова, Аксенова и других (240). Но это уже в будущем, в другой отрезок времени.