Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 80 (всего у книги 144 страниц)

Следует особенно отметить реплики Маленкова. Он подробно не выступает, но замечания его имеют вполне определенный характер. Весьма агрессивен. За время заседания сделал больше реплик и задал вопросов, чем Жданов, другие. На вопрос Сталина, осведомлен ли Ленинградский комитет о составе редакции журналов, Маленков „выскакивает“ (ведь вопрос обращен не к нему): „Это ленинградский комитет решил“; и далее о том, что Ленинградский горком, утверждая редакцию „Звезды“, ввел в нее Зощенко (175). Именно по предложению Маленкова в окончательный вариант постановления внесен пункт о грубой политической ошибке Ленинградского горкома. Участники заседания вспоминали и другие его реплики: „Они там битых у себя в Ленинграде приютили!“, «И обиженных приютили. Зощенко критиковали, а вы его приютили». Автор воспоминаний, П. Капица, пишет, что воспроизводит реплики Маленкова отчасти по памяти, отчасти по торопливым записям, но очень точно передает свое настроение, помнит его глаза «без улыбки, а лицо вечно серьезное, как у евнуха» (175). Маленков по решению Оргбюро включен в комиссию по подготовке окончательного варианта постановления, т. е. «переброшен на идеологию», пусть в разовом порядке (176). Того он и добивался.

Всё же общее руководство подготовкой и проведением кампании поручено не ему, а Жданову. Тот уже стал стараться. Ничего другого ему не оставалось. Надо было проявлять усердие, показать, что он, не менее Маленкова, борется зя идеологическую чистоту литературы. Это ему удалось. При этом нужно понимать, что роль погромщика литературы Жданову не столь уж неприятна. Она соответствовала его наклонностям. Он вошел во вкус. Только разве что с Ленинграда Жданов, вероятно, не начал, если бы не необходимость.

Он, член политбюро с 39 г., остался вторым (после Сталина). Как бы его наследником. Явно опережает Маленкова. «Венценосный» брак Светланы Алилуевой с Юрием Ждановым, тоже начавшим выступать в роли идеолога (потом либеральствующий ректор Ростовского университета; сразу после смерти Жданова молодожены развелись). Загадочная внезапная смерть Жданова в 1948 г. Осенью 50-го г. возникает Ленинградское дело. Подсудимые – партийные руководители Ленинграда, ставленники Жданова. Разгром партийной и административной верхушки города на Неве. Расстрелы и пр. Маленков выходит на первое место после Сталина. Он делает доклад на XIX съезде. После смерти Сталина сразу влезает в опустевшие «сталинские калоши» (оценка западных корреспондентов).

14 августа 46 г. постановление Оргбюро ЦК… «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Конкретные обвинения конкретных писателей, в основном Зощенко и Ахматовой. И об общих ошибках, допущенных в ленинградских журналах. Редактором «Звезды» назначен Еголин (не Прокофьев, как предполагалось), с сохранением должности зам. начальника Управления пропаганды ЦК. Журнал «Ленинград» закрыт. Выговоры, увольнения с работы, в том числе работников Ленинградского горкома. Оставшихся и лично Попкова обязывали принять меры по улучшению, усилению и пр. Контроль за исполнением возложен на начальника Управления пропаганды и агитации ЦК Г. Александрова. Решено через 3 месяца на Оргбюро ЦК заслушать отчет Еголина о выполнении постановления. Для его разъяснения в Ленинград постановили направить Жданова. Всё это изложено довольно подробно в сборнике «Литературный фронт (221-5). В примечаниях говорится, что впервые в нем текст постановления приведен полностью (обычно опускали последние 9 из 13 его пунктов).

Следует обратить внимание на то, что в постановлении предъявлено обвинение партийному руководству Ленинграда: „Ленинградский горком ВКП (б) проглядел крупнейшие ошибки журналов… зная отношение партии к Зощенко и его „творчеству“… тт. Капустин и Широков (Капустин – второй секретарь ленинградского горкома, в октябре 50-го г. тоже осужденный по „ленинградскому делу“ и расстрелянный; о Широкове говорилось выше – ПР), не имея на то права, утвердили решением горкома… новый состав редколлегии журнала „Звезда“… Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку“. Капустину вынесен выговор. Такое обвинение городских партийных организаций в постановлениях о литературе – единственное. В других постановлениях ЦК об искусстве конца 40-х гг. нет никаких упоминаний о городских партийных органах, оргвыводов, касающихся их. Один из исследователей задает вопрос: Ну зачем Жданову столь крупный скандал вокруг партийной организации и культурного социума, которые он лично – одиннадцать лет! – формировал и пестовал? „Разве же не страдал его политический авторитет? <…> Похоже, что кроме Сталина и Жданова там был кто-то третий, ускользнувший от нашего пытливого взгляда“ (164). Этот третий, по мнению вопрошающего, вероятнее всего, – Маленков. Голос его довольно отчетливо слышится в постановлении, в частности в обвинениях партийного руководства Ленинграда. Одно время положение Маленкова поколеблено. Он отправлен в Среднюю Азию, и вроде бы не во временную командировку. От более серьезных неприятностей Маленкова спас Берия и помог ему вернуться в Москву. Несмотря на происходящее или именно поэтому, несколько рискуя, Маленков обращает внимание на Ленинград, издавшиеся в нем журналы. Кому-то поручил подобрать материал (не Еголину ли?), понимая, что просмотр журналов обнаружит не мало „крамольного“. Довольно отчетливый подкоп под Жданова. Но не вполне успешный. Разобраться в деле поручено самому Жданову. Что он и проделал, готовя постановление, а затем выступив с докладом о нем в Ленинграде. Не проиграл и Маленков. В марте 46 г. он стал членом Политбюро. Быстрое продвижение его по партийной лестнице. Выше его оказались только Сталин и Жданов. Но оттеснить Жданова ему в 46 г. не удалось.

Вернемся к постановлению о журналах „Звезда“ и „Ленинград“. Записка Еголина Жданову о Зощенко. Не ранее 15 августа 46 г. (после постановления, но, видимо, до доклада). Содержание примерно то же, что и ранее. Но в самом начале о близких Зощенку людях: Саянов, Прокофьев, Слонимский, Каверин, Никитин. Доносительный оттенок. По сути – тезисы доклада Жданова на собрании писателей в Ленинграде, конспект его. Доклад состоялся 16 августа 46 г. (Литфр227-30). Сперва оглашается постановление ЦК. Далее по конспекту доклада: „Кто такой Зощенко? Его физиономия<…> Пошляк. Его произведения – рвотный порошок“, „Возмутительная хулиганская повесть…“, «Этот отщепенец и выродок <…> Пакостник, мусорщик, слякоть. Зощенко во время войны спасался в далеком тылу, когда другие воевали» (естественно, ни слова о том, что Зощенко – инвалид первой мировой войны – ПР). «Человек без морали и совести». Ахматова – «Взбесившаяся барыня. Тематика ее поэзии – между будуаром и моленной (так– ПР) <…> Губы, да зубы, груди, да колени. Отравляет сознание». «Ленинизм. Партийность литературы. Народность. Служение народу. Инженеры человеческих душ. Белинский. Чернышевский. ''Письмо к Гоголю''. Добролюбов. Народ вырос. Не всякий товар проглотит» (последнее – реминисценция из Сталина– ПР). «Нажать на качество». О безыдейности, превращении искусства в самоцель; «Это – возвращение к каменному веку. Это – возврат к дикости и варварству. Это – маразм и растление <…> Тяжелейший кризис и упадок буржуазной литературы. Гангстеры, герлс…» и т. п. Крайняя примитивность и мысли, и стиля докладчика, в духе обычных традиций советской цензуры. И добровольных «цензоров». 12 августа 46 г., непосредственно перед постановлением, некий Щербаков извещает секретаря ЦК Кузнецова об изданных в «Библиотеке Огонька», под редакцией А. Суркова, рассказах Зощенко: сборник – «балаганная обывательщина», «пошлые безыдейные антихудожественные рассказики».

За партийным постановлением последовали запрещения произведений Зощенко, Ахматовой, других «провинившихся». Секретный приказ Главлита об изъятии из торговой сети и библиотек трех книг Зощенко: 1. «Рассказы». М., 1946. Изд. «Правда» 46 с., 100000 экз. 2. «Избранные произведения. 1923–1945 г.» Л., 1946. Гослитиздат, 660 с., 30000 экз. 3. «Фельетоны, рассказы, повести». Л., 1946. Лениздат. 10000 экз. Здесь же распоряжение: «Приостановить производство и распространение» двух книг Ахматовой («Стихотворения. 1908–1946 г.». Л., 1946. Гослитиздат, 340 с., 10000 экз… «Его же» (именно так, по аналогии с указанным выше Зощенко – ПР) «Избранные стихи. 1910–1946 г.“. М.,1946. Изд. “ Правда» 48 с., 100000 экз. (Бох 508).

Усердие «блюстителей нравственности» доходит до анекдотов. В архиве сохранилось заключение цензора Солнцевой от 16 ноября 46 г. на диафильм «Галоши и мороженое» (автор Зощенко). О том, что диафильмы – наглядное пособие, помогающее «воспитывать детей в духе преданности и любви к нашей Социалистической Родине, любви к труду, искусству, науке и пр.». «Но какую мораль преподносит детям диафильм „Галоши и мороженое“?» – патетически вопрошает цензор. «Дети изображены воришками, лгунами. Родители безнравственные, не умеющие воспитывать своих детей». Далее идет пересказ содержания: дети, брат и сестра, крадут по одной галоше гостей, чтобы купить любимое ими мороженое. Отец продает за это все их игрушки, а вырученные деньги отдает за украденные галоши. Заключение Солнцевой: «Диафильм опошляет нравственность наших детей и их родителей, безыдеен, показ его детям принесет большой вред. Пленку диафильм (так! – ПР) „Галоши и мороженое“ необходимо изъят». Совершенно лишенная юмора бдительная Солнцева и без всего прочего запретила бы, видимо, «безнравственный» диафильм, но, вероятно, на запрещение оказала влияние и свистопляска вокруг имени Зощенко, поднятая в связи с партийным постановлением. 21 ноября 46 г. приказом Главлита фильм был изъят (Бох 509-11, 630).

Смешно. Но Зощенко было не до смеха. 27 августа 46 г. он пишет Сталину своего рода исповедь. О творческом пути. О том, что с 30-го года он стал избегать сатиры, поняв, что она – опасное оружие, о своих антифашистских фельетонах, написанных в период Отечественной войны; о повести «Перед восходом солнца»: ему казалось, что она нужна в дни войны; многие ее одобряли, но затем отказались от своего мнения. Рассказ «Приключения обезьяны» был предназначен для «Мурзилки», где и напечатан. В «Звезду» он его не давал. Там перепечатали без его ведома. О том, что никогда не поместил бы такой рассказ в толстом журнале. Там нет никакого эзопового языка. Он ничего не просит. Пишет, чтоб облегчить свою боль. «Тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком, отдающим свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас». На первой странице резолюция секретаря Сталина: «Тов. Жданову. Поскребышев». (т. е., вероятно, читано и отфутболено, а, может быть, просто отфутболено). Ниже резолюция Жданова: «ознакомить вкруговую секретарей ЦК…» (все же прислано из канцелярии Сталина, нужно как-то реагировать). Сталин, читая исповедь Зощенко (если читал – ПР), испытывал, вероятно, некоторое удовлетворение. Заставили опять стать на колени крупного писателя, обратиться за помощью, покаяться.

Несколько позднее, 10 октября 46 г., Зощенко обращается к Жданову. Он пишет о похвалах Горького, о тысячах одобряющих писем, о том, что в 39 г. награжден орденом Трудового Красного Знамени. Публикации его произведений в сатирических журналах, массовые тиражи книг – свидетельство того, что сатирический жанр нужен и поощряется. Зощенко допускает, что сатирический жанр иногда приводил его к шаржу. Но он не имел злых намерений. Подавлен случившимся. До постановления ЦК не до конца понимал, что требуется. Хотел бы заново подойти к литературе. С трудом возвращается к жизни. Но еще есть некоторые силы. Просит Жданова и ЦК позволить представить на рассмотрение его новые работы. В течение года мог бы закончить два больших произведения. «Не прошу каких-либо льгот в моем трудном и сложном положении. Нужно Ваше, хотя бы молчаливое, согласие», чтобы была хотя бы некоторая уверенность: работы будут рассмотрены. «Не представляю возможности себя реабилитировать. Не для того буду работать». «Не могу и не хочу быть в лагере реакции. Считаю себя советским писателем, как бы меня не бранили». Вынужденная трагическая необходимость еще и еще каяться. Вряд ли вполне искренне. Акцентируются те детали, которые могли понравиться высокопоставленным адресатам. Некоторые факты вызывают сомнение (публикация «Похождений обезьяны» в «Звезде» без ведома автора). Письма написаны в том духе, в котором обычно обращались «виновные», отправляя свои оправдания на имя «высочайших особ». Но заметно в них и непонимание до конца ситуации, наивная вера, что с властями можно договориться, что ты и на самом деле в чем-то виноват. А в 58 г., пережив Сталина, Зощенко умер, так и не оправившись от перенесенной травмы.

Вынуждены оправдываться и другие пострадавшие, которых преследовали долгие годы. С ними поступили довольно круто. В начале 53 г. письмо Ардова секретарю ЦК Н. А. Михайлову: не может поверить, что он «ненужный или вредный в литературе и журналистике человек… Я много передумал за истекшие годы, многое осознал и думаю, что не повторю прошлых ошибок. И потому очень прошу Вас: помогите мне вернуться в строй. Заверяю, что Вам не придется раскаиваться». (Ардова «прорабатывали» за многолетнюю человеческую и творческую близость с Ахматовой и Зощенко. Кроме того не забывали о «Возвращении Онегина», которое отмечалось в постановлении). 30 января 53 г. Записка отдела художественной литературы и искусства ЦК Михайлову о письме В. Ардова: тот жалуется, что после статьи в «Правде» 9 августа 49 г. он в течение трех лет не может добиться публикации ни одного своего произведения; в издательстве «Советский писатель» более трех лет лежит написанная им книга; главный редактор издательства Лесючевский сообщает, что сборник юмористических рассказов и фельетонов Ардова обсуждался на редакционном совете и неоднократно рецензировался в издательстве; автору было указано на серьезные недостатки, но он пренебрег этими указаниями; так как большинство произведений сборника слабы в идейно-художественном отношении, издательство возвратило рукопись автору.

После того как Ардов отправил письмо в ЦК в «Правде» от 11 января 53 г. был напечатан фельетон с критикой его устных выступлений, чтенией «халтурных произведений». Но все же Ардова вызвали в Отдел художественной литературы и искусства ЦК для беседы. По рекомендации Отдела сборник Ардова, отвергнутый в «Советском писателе», пообещали в ближайшее время обсудить в ССП в присутствии автора, с чем Ардов согласился. А вот Ахматова не каялась и к Сталину не обращалась.

Нашлись писатели, даже весьма крупные, которые оправдывали или, во всяком случае, «объясняли» правомерность Постановления, расправы с Зощенко. Делясь своими впечатлениями о событиях средины 40-х гг. К. Симонов уверял, что субъективно для Сталина постановление не было призывом к лакировке, к облегченному изображению жизни; Сталин поддержал такие произведения, как «Спутники», «Кружилиха» Пановой, позже «В окопах Сталинграда» Вик. Некрасова, «Звезду» Казакевича; просто исполнение желаемого Сталиным, требуемого в Постановлении, по мнению Симонова, оказалось торопливым, неловким, озлобленным, во многом отличавшимся от замысла, «в основном, чисто политического“ (К. Симонов. Глазами человека моего поколения: Размышления о И. В. Сталине». М., 1990).

Симонов считает, что с Зощенко, Ахматовой, другими поступили, по тем временам, достаточно лояльно, лишь исключив их из СП. Зощенко разрешили вскоре публиковать свои рассказы в «Новом мире», заниматься переводами. Отобранные продовольственные карточки вернули писателям весной 47 г. (всё же не дали умереть от голода: какая заслуга! – ПР). Тихонова тоже не сместили, назначили заместителем Генерального секретаря ССП Фадеева и пр.

Но все же и Симонов вынужден признать, что главная цель Постановления – «прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзию, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны, во время которой задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты, словом, что-то на тему о сверчке и шестке» (Очер182). Симонов находит это правомерным. Он считает, что ленинградские журналы оказались удобным предлогом; Сталин не любил Ленинград, его интеллигенцию; и когда П. С. Попков обратился в ЦК с просьбой увеличить объем журнала «Звезда», а Кузнецов и Суслов поддержали эту просьбу, Сталин поставил на ней росчерк: «Против. И. Сталин»; он воспринял события с журналами «Звезда и „Ленинград“ как заговор ленинградцев (Очер181). Хорош либерал Симонов. Как не посочувствовать Сталину? Тем более, что писатели „задрали хвосты“ и забыли о сверчке, который должен знать „свой шесток“. Рассуждени для Симонова не случайное. В следующей главе пойдет речь о том, как он вел себя при обсуждении В. Гроссмана.

Мы уже упоминали, что от постановления тянутся нити к так называемому. „Ленинградскому делу“. После смерти Жданова происходит расправа над его сторонниками. В раздувании его заинтересован прежде всего Маленков, но ведь происходило оно при жизни Сталина, с его благословения, основывалось на нелюбви вождяк ленинградцам. 15 февраля 49 г. выходит Постановление ЦК „Об антипартийных действиях<…>А.А. Кузнецова, М. И. Родионова, П. С. Попкова“. Участников „Ленинградского дела“ обвинили в желании противопоставить ленинградцев ЦК. Аресты, расстрелы, разгром верхушки ленинградского партийного руководства. Оно тоже было не лучше московского, но все же расстрела, по нормам того времени, вряд ли заслуживало. (Очер 181).

Но вернемся к постановлениям второй половины 40-х гг. в области искусства. Обещание Сталина „Доберемся до всех“ не было пустыми словами. После постановления „О журналах „Звезда“ и „Ленинград ““ (14 августа) последовали другие: „О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению“ (26 августа), „О кинофильме „Большая жизнь““ (4 сентября). А затем состоялись их общественные обсуждения, иногда всех вместе, иногда каждого в отдельности. Особенно много откликов на первое постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Организаторы их уверены, что общественность, пуганная и многократно битая, послушно выполнит всё, что ей прикажут. Так оно и получилось. Под датой 25 сентября 46 г. дается обзор высказываний работников литературы и искусства о постановлении и докладе Жданова: писательница А. Караваева:Доклад «большевизирует нашу мысль», имеет «огромное значение»; в нем четко указан путь дальнейшего развития советского искусства и литературы; писатель Панферов:«Принимаю доклад душей, сердцем и разумом»; литературовед Благой:«Доклад исключительно полноценный», имеет большое значение для историко-литературной науки; народная артистка Яблочкина:мы не знали, как высказать наши мысли об искусстве, литературе; Жданов сделал это; нам редко приходится играть советские пьесы о советских людях; я не один десяток лет вынуждена играть Мурзавецкую; «Надоело. Хочу сыграть роль советской женщины, но не могу это сделать, хотя и страстно хочу»; народная артистка Пашенная:готовят к постановке «Золотую карету» Леонова, что не принесет успеха; «Это – совсем не то, о чем говорит товарищ Жданов и не то, что требует сейчас партия»; режиссер Г. Александров:постановление «поражает своей глубиной и предельной ясностью»; режисср И. Пырьев:«Доклад товарища Жданова разрешает все недоуменные вопросы. Я читаю и перечитываю его. Он должен стать настольной книгой каждого художника». И далее в том же духе. Но отмечаются в обзоре и те, которые «не сделали должных выводов»: К. Паустовский, Н. Погодин, Л. Славин.

В том же духе проходит обсуждение, о котором сообщается 28 сентября 46 г. Информация о высказываниях работников театра, литературы, кино, науки о докладе Жданова. Выступают артисты Барсова, Яблочкина, Пашенная, Царев, Качалов, Кедров (худрук МХАТа), режиссеры Таиров, Ромм, скульптор Манизер (последний, в частности, заявил, что необходимо подобное постановление и по изобразительному искусству), писатели Вишневский, Горбатов, Твардовский, профессоры, научные работники всех наук, представители всех специальностей, директора, инженеры, аспиранты (от заведующих кафедрами до электротехников). Во многих выступлениях с осуждением говорится, что театры ставят «Пиковую даму», «Воскресение», «Идиота», «Волков и овец», а не советские пьесы. Среди выступающих и подонки, карьеристы и вполне уважаемые люди, «заслуженные» и «народные. Попробуй не выступить. Потом припомнят. Но многие, вероятно, говорят и от „чистого сердца“, хотя иногда уж слишком впадают в раж. И снова о том, что не все „должным образом“ понимают постановления, в частности „О репертуаре драматических театров и о мерах к его улучшению“.

Самого разного рода материал, свидетельствующий о „всеобщем одобрении“. Например, Абакумов (шеф КГБ) 23 октября 46 г. сообщает Жданову о „наиболее характерных“ письмах военнослужащих в Германии с откликами на его доклад (зачем-то под грифом: „Совершенно секретно“): цензурой МГБ зарегистрировано 109 писем с похвалами этому докладу.

Остановимся кратко на других постановлениях. Одно из них о драматургии, „О репертуаре драматических театров и о мерах к его улучшению“. В нем состояние репертуара признано неудовлетворительным, названо ряд произведений и авторов, указано, что мало ставится пьес о советской жизни: в МХАТе три из двадцати, примерно то же в Малом театре, у вахтанговцев. Те же спектакли, которые на современные темы, – нередко слабые, безыдейные. В постановлении не одобряется увлечение пьесами на исторические темы; в некоторых из них идеализируется жизнь царей, ханов, вельмож. Осуждается „развлекаловка“, которую Сталин терпеть не мог: Э. Скриб „Новеллы Маргариты Наварской“. Да и вообще критикуется постановка пьес зарубежных авторов, которая представляет возможность для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, является попыткой отравить сознание советских людей (Гро м³ 94). Но в отличие от постановления „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““ никто не выделен особо и не объявлен клеветником и декадентом.

Другое постановление – о кино («О кинофильме „Большая жизнь“»), посвящено фильму в двух сериях режиссера Л. Лукова, про шахтеров, послевоенном восстановлении Донбасса. В фильме, особенно во второй серии, ряд сцен не вписывался в общее русло лакировочного изображения действительности. Сталин возмущен: «Просто больно, когда смотришь; неужели наши постановщики, живущие среди золотых людей, среди героев, не могут изобразить их как следует, а обязательно должны испачкать. У нас есть хорошие рабочие, черт побери» (Гром 381). Фильм обвинен во множестве грехов: в ошибочном изображении восстановления Донбасса, в фальшивой обрисовке партработников, в проповеди отсталости, бескультурья, невежества, в искажении быта шахтеров: герои большую часть времени бездельничают, занимаются пустой болтовней, пьянствуют; самые лучшие из них по режиссерскому замыслу – беспробудные пьяницы; персонажи фильма бездушно, издевательски относятся к молодым работницам, приехавших восстанавливать Донбасс. Отмечается слабый художественный уровень фильма, изобилующего сценами любовных похождений, выпивок, разглагольствований в постели, песнями, проникнутыми кабацкой меланхолией, чуждой советским людям.

Луков не выдающийся, но опытный и относительно честный режиссер. В 41 г. за первую серию «Большой жизни» ему присуждена Сталинская премия. Позднее, в 52 г., он получает вторую Сталинскую премию за фильм «Донецкие шахтеры». Вторая серия «Большой жизни», подвергшаяся критике, не шедевр, но в ней нет ни идеологического, ни художественного криминала. В фильме не столь уж сильна тема бытовых трудностей, но кое-что есть о реальных противоречиях жизни шахтеров, что и определило осуждение фильма (Гро м³ 82).

В том же постановлении достаетсяи фильму Пудовкина «Адмирал Нахимов». Казалось, что фильм не должен вызывать упреков (героическое прошлое русского народа). Но Сталину не понравилось то, что режиссер решил, для оживления, остановиться и на личной жизни Нахимова. В постановлении утверждается, что получился фильм «не о Нахимове, а о балах и танцах, с эпизодами из жизни Нахимова», а не о герое – флотоводце. Режиссера обвиняют в том, что он «не изучил деталей дела, исказил историческую правду», не показал, что русские были в Синопе, что они взяли в плен целую группу турецких адмиралов во главе с командующим эскадрой.

По мнению Сталина, «развлекаловка» в фильме о Нахимове не нужна; она – гнилая уступка западным образцам. Выступая на Оргбюро ЦК, где обсуждался «Адмирал Нахимов», Сталин назвал Пудовкина талантливым, но зазнавшимся режиссером; и это, по его утверждению, не исключение: легкомыслие режиссеров вообще «доходит до преступления».

Как и «Большая жизнь», фильм Пудовкина оказался не особенно удачным, но недостатки его в постановлении явно преувеличены, да и критика идет не в русле реальных погрешностей. Какой получилась первая версия фильма сказать вообще невозможно, так как она была запрещена и полностью уничтожена.

В постановлении осуждалась и вторая серия фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», о чем мы уже говорили в предыдущей главе. Итак, партийные постановления выходили одно за другим. «Дома», в СССР, все их «единодушно одобряли». Всё шло по плану, согласно замыслу начальства. Сложнее было с иностранными откликами, весьма неодобрительными, что несколько беспокоило высокие инстанции. 21 сентября 46 г. член Секретариата ЦК Б. Н. Пономарев писал Жданову «О враждебных откликах в зарубежных изданиях…» на три постановления 46 года. Но и о сочувственных отзывах на них. Авторы последних, по мнению Понамарева, нуждаются в информации; поэтому Совинформбюро, в виде опыта, поручило Вс. Вишневскому написать статью, проект которой приводится в приложении, в форме интервью для одного из зарубежных журналов. Интервьюсостояло из ответов на четыре вопроса: 1. Что сделано советской литературой во время войны? 2.Что дают решения ЦК советской литературе и лично ему, Вишневскому? 3.Каковы задачи нового руководства ССП? 4.Какова сейчас его личная литературная работа? Вишневский отвечает так: решения ЦК имеют для нас историческое значение; в них ясно и конкретно вскрыты процессы, которые мешали развитию литературы; Сталин отметил, что уходят в прошлое многие недостатки, когда-то характерные для русской жизни. (См. Литфр. Всё о постановлениях по этому источнику. – ПР). О Зощенко Вишневский отвечает прямо по Записке, на основе которой готовилось постановление ЦК: офицер царской армии, менял множество профессий; его рассказы ранее били по мещанам; но с тех пор многое изменилось; успехи индустриализации, коллективизации, победа на войне. «А Зощенко, замкнутый, угрюмый, стареющий, все продолжал писать свои сатиры…»; когда началась война, он бросил Ленинград и стал писать свою «исповедь» (подразумевается повесть «Перед восходом солнца» – ПР): «Это одна из самых мрачных и грязных книг, которые я когда-либо читал». Ленинград выступил с протестом против клеветника, пасквилянта… Рабочие Радиозавода, работавшие 730 суток под огнем немцев, написали письмо-протест. Я сам провел всю войну в Ленинграде. Знаю его хорошо. Рабочие Радиозавода приходили ко мне. Протест боевых, настоящих людей должен был, казалось, повлиять на Зощенко, «Но он опять угрюмо, индивидуалистично отвернулся». Он клеветал на Ленинград и Ленинград ему ответил. Зощенко дошел до того, что не дал ни одной строки о великой войне. И т. д., и т. п. 5 страниц громких слов, клеймящих Зощенко и возвеличивающих подвиг ленинградцев, самого Вишневского. Прямая ложь. Она, пожалуй, любопытна лишь тем, что обвиняет Вишневского в причастности к грязной фальшивке, которая направлена была в 43 г. против Зощенко (см. предыдущую главу). Как и в докладе Жданова, в ней нет ни слова о том, что Зощенко – георгиевский кавалер, инвалид первой мировой войны, с тяжелой болезнью сердца, отравленный газами. Он изображается дезертиром, бежавшим из блокадного Ленинграда. Как будто другие писатели оставались вблизи фронта, не эвакуировались. С гораздо меньшими основаниями, чем Зощенко.

Об Ахматовой в «интервью» говорилось кратко. Только то, что наконец-то избавились от вреда, который приносили «Зощенко, Ахматова и прочие», «пасквилянты, клеветники на революцию и народ», «трусливо сбежавшие из смелых городов», создававшие эти клеветнические произведения. О славных традициях ленинградцев, которые были в первых рядах штурмующих Берлин; «эта честь выпала и мне». Словом, Вишневский старался во всю. И себя не забывал возвеличивать. Однако, этого начальству показалось мало. К «интервью» Вишневского приложена записка из Управления пропаганды и агитации: статья неудовлетворительна, не выполняет своего назначения, факты, приведенные автором, вряд ли убедят заграничных читателей.

В том же духе об «интервью» Вишневского писал позднее Александров Жданову. Он критиковал творениеВишневского, но считал, что написаны оно живо и, при некоторых исправлениях и добавлениях, могло бы использоваться в иностранной прессе. Александров указывал ряд мест, по его мнению, нуждающихся в исправлении: нельзя сказать, что произведения Зощенко в 20-е гг. обличали мещан и обывателей; «Напротив, нужно сказать о том, что Зощенко клеветнически изображал советских людей <…> глумился над советским бытом, советскими порядками, копался в мелочах быта». Позиция начальства ясна: ни слова в пользу Зощенко. Даже когда упоминаются его давние произведения. Совинформбюро же, по словам Александрова, должно бы организовать, не ограничиваясь выступлением Вишневского, еще несколько статей и интервью видных советских писателей о постановлениях ЦК.

Некоторое время новые идеологические постановления не появлялись, но в конце 40-х гг. нахлынула их новая волна. На этот раз о музыке. И в центре оказался опять Шостакович, хотя и не он один. До этого его судьба, после травли в 30-е годы, складывалась вроде бы благополучно. Более того, Сталин даже осыпал композитора милостями. В мае 46 г. композитору позвонил Берия и сказал, что, по повелению Сталина, ему дают большую квартиру в Москве, зимнюю дачу, автомобиль и 60 тысяч руб. Шостакович стал отказываться, особенно от денег. Берия сурово напомнил: это ведь подарок Сталина (Волк508) От подарка вождя нельзя было отказываться. Тем не менее, когда вновь речь дошла до музыки, главным действующим лицом развернувшейся травли становится вновь Шостакович. (Волк508). Объект нападения замаскирован. Постановление даже по названию о композиторе Мурадели. На самом же деле оно, в первую очередь, о Шостаковиче. 2 февраля 48 г. Жданов подал Сталину проект Постановления о музыке, а также тексты вступительной речи, выступлений в прениях, краткого сообщения о совещании в ЦК. Всё продумано до деталей, предусмотрено и спланировано. Жданов сообщает, сколько статей должно быть написано, речи каких музыкальных деятелей будут напечатаны в «Правде», сколько им отведено места. Всё докладывается Сталину. 10 февраля 48 г. вышло постановление ЦК…о музыке, «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». 11 февраля оно напечатано в «Правде». Опера Мурадели в нем названа антихудожественным произведением, порочным и в музыкальном и в сюжетном отношении. Опера и на самом деле не шедевр. Создана вместе с Г. Мдивани по заказу Комитета по делам искусства к 30-й годовщине Октябрьской революции. Поставлена задача: сочинить на основе материалов Кавказа юбилейную оперу, славящую дружбу народов СССР. Выделены большие средства. Начальство уверено, что опера получит Сталинскую премию. В 47 г. оперу готовило к постановке чуть ли не 20 театров, в том числе Большой. Торжественная премьера. Сталин присутствовал на ней и ушел после первого действия, разгневанным. Никто ничего не понимал. Разные догадки о причине его гнева: по одной версии Мурадели написал новую музыку к лезгинке, отличающуюся от традиционной, фольклорной, любимой Сталиным; по другой – вождю вообще не понравилась музыка Мурадели. Были и другие догадки, но точно не знал никто. Вероятно всё же, что главная причина возмущения – идеологическая концепция оперы: не текавказские народы показаны прогрессивной силой. В постановлении сказано: «Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующей на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918–1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы» (Гро м³ 96). Вспомним, что нелюбовь Сталина к ингушам и чеченцам отразилась на их судьбе во время войны (их выслали из родных мест).