Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 144 страниц)

Существовала «Хроника…» около 15 лет (последний ее номер подготовлен в 83 г., уже при Андропове). Рассказывали, что на кремлевской «тусовке» в Политбюро Андропов сказал: достаточно произвести 30–40 арестов в больших городах и с диссидентским движением, с «Хроникой…» будет покончено; но стоит ли делать это? Возникнет слишком большой международный скандал. Ему возразили: лучше один большой скандал, и на этом всё будет кончено, чем бесконечные мелкие скандалы. С диссидентами, действительно, в конце 70-х – начале 80-х гг. удалось вроде бы справиться: одни умерли, некоторые покончили жизнь самоубийством, другие сидели в тюрьмах и лагерях, многие оказались в эмиграции. Но Россия к этому времени уже стояла на пороге коренных изменений.

Для рассматриваемого периода характерно и следующее: существует не два, а три противостоящих друг – другу лагеря: первый – официально-правительственный, сторонников марксистских догм, социалистического реализма; второй – прогрессивно-либеральный, ориентирующийся на европейские ценности; третий – консервативно-народнический, национально-патриархальный, пропагандирующий «русскую идею», религиозные и этические ценности, исконные, по мнению его сторонников, качества русского народа (своего рода неославянофильство). Если говорить о наиболее характерных для каждого лагеря периодических изданиях, то для первого лагеря – это «Октябрь» (с примесью идей третьего лагеря), редактируемый Панферовым, а затем Кочетовым; для второго – «Новый мир» Твардовского; для третьего – «Наш современник». Эти лагеря находились в сложных взаимоотношениях, по некоторым вопросам объединяясь так, по другим – иначе. Таким образом, общая картина не сводилась к противоборству двух противостоящих сил, она была сложнее.

Курс советского правительствя на внутренюю культурно-политическую стабилизацию проводился на протяжении всего брежневского периода, но на разных временных отрезках по-разному. Кречмер выделяет несколько таких отрезков. О 60-х гг. он упоминает лишь косвенно. Затем идет речь об отрезке 70-го – 74 гг. Далее – о 74 – 80-м. Потом о 80-м – 82. С некоторыми уточнениями его периодизацию можно принять. Итак, первый отрезок – осень 64-го – конец 60-х гг. Начался он свержением Хрущева, закончился вторжением в Чехословакию, усилением репрессий против оппозиционной интеллигенции. Не очень заметно, замаскированно, но почти сразу же начинаются довольно серьезные изменения. При этом утверждается, что решения XX и XXП съезда партии, направленные против культа Сталина, остаются в силе и не подлежат ревизии. Но ревизия уже идет. В 65 г. делаются первые попытки частичной реабилитации Сталина. Власти берут курс на подавление сторонников десталинизации. В ряде литературных произведений Сталин избражается почти-что(все же не совсем) положительным героем. Ему приписываются успехи коллективизации, индустриализации, победы Отечественной войны (например, роман А. Чаковского «Блокада», позднее получивший Ленинскую премию) (233).

Уже в середине 60-х гг. всё активнее в дело контроля над идеологией вмешивается КГБ. На первых порах «соответствующие органы» подбирают материал, наблюдают, еще не прибегая к прямым репрессиям. 11 декабря 65 г. председатель КГБ В. Семичастный, под грифом «Секретно», направляет в ЦК КПСС Записку «Об антисоветской деятельности творческой интеллигенции» – весьма весомое и всеобъемлющее предостережение. Пока еще для «внутреннего употребления». В Записке сообщается, что на протяжении 64–65 гг. органами безопасности раскрыт ряд антисоветских групп, проводивших подрывную работу против политики КПСС, социалистического строя. Некоторые пытались даже пропагандировать идеи реставрации капитализма. Об антисоветских группах в Ленинграде, в Москве, на Украине (в последнем случае арестовано более 20 человек; их взгляды, распространяемые ими документы антисоветского характера были известны весьма широкому кругу интеллигенции, свыше 1000 человек); «в течение последних месяцев 1965 года зафиксирован целый ряд антисоветских проявлений в форме распространения листовок, различного рода надписей враждебного содержания, открытых политически вредных выступлений. Дело иногда доходит до того<…> когда некоторые лица из числа молодежи прибегают к распространению так называемых „гражданских обращений“ и группами выходят с демагогическими лозунгами на площади».

Семичастный напоминает об истории публикации за рубежом произведений Синявского и Даниэля, о постановке в театре на Таганке премьеры «Павшие и живые» (в частности, сцены о Багрицком). «Вызывает удивление появление в этом спектакле имени поэта Пастернака. Как известно, он не пал на фронте и не относится к числу оставшихся в живых поэтов-фронтовиков». О спектакле драматурга Радзинского «Снимается кино», идущем в театре Ленинского комсомола: «Это двусмысленная вещь, полная намеков и иносказаний о том, с какими трудностями сталкивается творческий работник в наших условиях, и по существу смыкается с идеями, охотно пропагандируемыми на западе, об отсутствии творческих свобод в Советском Союзе, о необходимости борьбы за них». О том, что требование «свободы творчества» связывется обычно с отрицанием партийности, социалистического реализма. Как пример приводится выступление поэта Евтушенко в Колонном зале на вечере, посвященном памяти Есенина. О постановке пьесы Зорина «Дион» в театре им. Вахтангова, пьесы «Голый король» Шварца в театре «Современник», «Трехгрошевой оперы» Брехта в театре им. Моссовета. Все они ставят целью «перенести события прошлого на нашу современность и в аллегорической форме высмеять советскую действительность». Критика фильмов «33», «Друзья и годы», «Иду на грозу», «До свидания, мальчики!», «104 страницы про любовь», «Мой бедный Марат», «В день свадьбы». Об «известных изъянах» фильмов «Лебедев против Лебедева», «Обыкновенный фашизм». О «серъезных возражениях», вызываемых фильмами о Ленине: «На одной планете», где Смоктуновский создает образ Ленина не революционера, а усталого интеллигента, с трудом решающего и проводящего линию заключения Брестского мира; странным, по мнению Семичастного, является и конец фильма, фраза Ленина о грядущем, когда «будут говорить агрономы и инженеры и молчать политики». Отмечается и фильм «Залп Авроры», где в образе Ленина «много клоунских черт».

Таким образом, Семичастный берет на себя конкретные цензорские обязанности, указывая на многие произведения искусства, которые он называет антисоветскими. Рисует он и общую картину, довольно мрачную: «Критиканство под флагом борьбы с культом личности, опорочивание основ социалистического строя, огульное высмеивание наших недостатков является по существу основной тематикой многих произведений литературы и искусства».

Семичастный пишет и о «лагерной теме». О том, что роман Солженицына «Один день Ивана Денисовича», когда был брошен официальный призыв к критическому изображению периода культа личности, вызвал много произведений на эту тему. В них с разных сторон подвергались критике те или иные явления в жизни советского общества. Но помимо признаных партией вредных последствий культа личности, некоторые литераторы даже коллективизацию, индустриализацию страны пытаются отнести к ошибочным действиям партии, критикуют ее роль во всех отраслях хозяйства и в военный, и в послевоенный период. Много кривотолков вызывает литература на лагерную тему («Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «Барельеф на скале» Алдан-Семенова, «Из пережитого» Дьякова, «Люди остаются людьми» Пиляра, а также многие мемуарные проуизведения). Такая литература явно не вызывает одобрения автора Записки.

Пишет он и о литературных объединаниях и клубах, где нашли прибежище авторы прямо антисоветских произведений, передающие их за границу. Некоторые из авторов превратились во «внутренних эмигрантов», стали «агентами наших идеологических противников». О равнодушии к подобным явлениям отдельных руководителей, органов печати, различных звеньев партийного аппарата на местах. О примиренчестве, непоправимых уступках в области идеологии. Затушевываются явления и процессы, «с которыми надо бороться, дабы не вызывать необходимость применения административных мер и нежелательных последствий».

Особо выделяется Семичастным журнал «Новый мир»: «мы терпим по сути дела политически вредную линию журнала „Новый мир“»; отсутствие реакции на действия редакции журнала «не только притупляет политическую остроту, но и дезориентирует многих творческих работников»; как пример такой дезориентации приводится журнал «Юность». О публикации произведений советских писателей в реакционных зарубежных буржуазных изданиях, на что другие писатели не реагируют. О потере политической бдительности, революционной боевитости, об оживлении антисоветской деятельности, политической распущенности части интеллигенции. Всё это заслуживает самого пристального внимания, так как принимает распространенный характер, «сбивая с правильного пути в нигилизм, фрондерство, атмосферу аполитичности значительную часть интеллигенции и вузовской молодежи, особенно в крупных городах страны». Необходимость повысить идейный и воспитательныйо уровень, критиковать идейно невыдержанные, политически вредные произведения, усилить активность и боевитость творческих объединений. Надо разоблачать подрывные действия противника на идеологическом фронте. Если их не пресечь, «может возникнуть такая ситуация, когда придется прибегнуть к уголовным преследованиям».

Развернутая Записка Семичастного – документ, имеющий серьезное значение. Написанная вскоре после свержения Хрущева она как бы подводит итог тем безобразиям, которые были при нем допущены. В то же время она открывает перспективу будущего развития, весьма мрачную. Отчетливо поставлен вопрос о характеристике всякого неофициального искусства как антисоветского, антигосударственного, должного подвергнуться каре не только литературной, но и уголовной. В Записке ощущается смешение начал цензора, безжалостного, бдительного, внимательного, и палача, готового беспощадно карать. Заверение, что ГБ бдити готово к дальнеюшим действиям. Так начинается брежневский период. К счастью, установки Семичастного были лишь крайним выражением правительственной политики. Не все они оказались осуществленными. Да и сам Семичастный заканчивал свою Записку утверждением, что приведенные им факты не свидетельствуют о недовольстве масс существующим строем, о серьезном «намерении создания организованного антисоветского подполья» (Бох147-53).

Тем не менее многое из сказанного в Записке воплощается в жизнь. В 66-м году принимается ряд документов, вводящих уголовное преследование инакомыслящих (статьи Уголовного кодекса, направленные против дeссидентов – «знаменитые» 70-ая и 190-1 – ая). Позднее, в 70-м году для борьбы с диссидентами учрежден «пятий отдел» КГБ.

18 августа 66-го г. образовано Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (с этого момента исчезает слово военных). Главлит становится самостоятельным союзно-республиканским ведомством, по сути своего рода министерством, непосредственно подчиненным Совету Министров. Как бы повышается егo статус. Постановлением правительства принято и новое Положение о Главлите, о функциях цензуры. Позднее, в 67 г. утверждена инструкция, разработанная на основе этого положения. Она содержала множество идеалогических установок и ограничений, с помощью которых практически любое художественное произведение, информация, сообщение могли быть объявленными неблагонадежными или несвоевременными. Прохождение через «сито» Главлита еще более, чем ранее, превращалось в «хождение по мукам». Положение и инструкция, более напоминающие военный устав, устанавливали также личную административную и судебную ответственность цензоров за пропуск неблагонамеренной информации в печать. Сами цензоры, их судьба, карьера были поставлены в полную зависимость от любого сигнала, поступившего от должностных лиц или от добровольных «защитников» интересов государства, партии и народа. Предварительный контроль приобретает еще большее, главенствующее значение, ставя мощный заслон всему неугодному уже на начальном этапе. В 66 г. такой предварительный контроль только центральным аппаратом Главлита осуществляется в 22 общесоюзных газетах и еженедельниках, 390 журналах, 48 издательствах, в 116 министерствах, ведомствах, организациях, которым было предоставлено право публикации, а также в материалах ТАСС, АПН, Комитета по радиовещанию и телевиденью при Совете Министров, в произведениях репертуара 22 московских театров и 5 киностудий, в программах для эстрады и цирка. Ранее контроль в какой-то степени перекладывался на редакции, издательства и пр. Ныне он стал вновь централизован (Очерки46).

Огромная работа, которую должны были проводить цензоры. Судя по отчетам, результаты ее весьма значительны. В материалы печати, радио, телевиденья в 66 году произведено 3388 вмешательств, 400 исправлений по политическим мотивам; полностью запрещено 126 книг. И всё это скрупулезно подсчитывалось, отмечалось в отчетах, ставилось себе в заслугу. При этом главная забота Главлита – «недостатки идеологического и политического характера», «искажение советской действительности, принижение успехов и достижений нашего народа, преувеличение недостатков и трудностей» (Очерк47, 63). В Научной библиотеке Тартуского университета (не являющейся исключением) хранится фонд распоряжений Главлита (за послевоенные годы). Некотрые дела насчитывают по несколько сот страниц, состоят из нескольких частей.

Начинаются и конкретные репрессии. В феврале 66-го года лишен гражданства Василий Тарсис, писатель, переводчик, работавший во время Отечественой войны во фронтовой газете. В 1962 г., еще при Хрущеве, он послал на Запад для публикации свои произведения. Был насильно помещен в психиатрическую больницу им. Кащенко. Считается, что это первый случай применения «психушек» как наказания за инакомыслие, столь распространенный позднее. Находился в палате № 7 (отсюда название написанной позднее повести, конечно, ориентированное и на Чехова). Советская палата № 7 гораздо страшнее чеховской. О публикации повести в СССР не могло быть и речи. В 1966 г. она появилась за границей, в издательстве «Посев». В августе 67 г. КГБ дает подробный обзор её, характеризуя «Палату № 7» как «антисоветское произведение, в котором автор выражает свое неприятие государственного и политического строя СССР, коммунистических идей и социалистической действительности. Всё произведение отражает злобную ненависть к марксизму, Коммунистической партии, советской власти и народу нашей страны» (Бох 570. Документы дела см. в «Вопросах литературы», 1996, 1–2).

В начале того же (66-го) года состоялся процесс по делу Андрея Синявского и Юрия Даниэля (упоминаемых уже в Записке Семичастного). Они были арестованы еще осенью 65 года за то, что «на протяжение ряда лет по нелегальному каналу переправляли свои „труды“ за границу, где они издавались и активно использовались в антикоммунистической пропаганде, в компрометации в глазах общественности советской действительности» (Бох 147; см. книгу Е. Г. Эткинда «Цена метафоры или Преступление и наказание Синявского и Даниэля». 1989). Письмо 62 писателей в президиум XXШ съезда партии и в президиумы Верховных Советов СССР и России в их защиту. С протестом против процесса над Даниэлем и Синявским выступили многие писатели, деятели культуры самого различного толка: И. Эренбург, К. Чуковский, К. Паустовский, А. Тарковский, В. Шкловский, Б. Ахмадулина, П. Антокольский, Ю. Нагибин, Б. Окуджава, В. В. Иванов (Кома) и др. Огромное количество телеграмм из-за границы, от отдельных известных людей и литературно– общественных организаций (Международный ПЭН клуб и др.). А Московский областной суд, на обращая внимания на протесты, приговорил Синявского (Абрама Терца) и Даниэля (Николая Аржака) к 7 и 5 годам заключения. Сын Даниэля в это время окончил школу. Понимая, что в Москве ни в один институт ему не поступить, он приехал в Тарту и подал заявление на физический факультет. Все экзаменаторы поставили ему отличные отметки (он и отвечал на отлично), хотя было ясно, что начальство этого не одобрит. По всем конкурсным показателям он был первым (не считая медалистов, идущих вне конкурса). И тогда из Таллина последовало распоряжение: отменить на этот год прием в русскую группу, уже после того, когда набор был объявлен и экзамены сданы. Так и поступили.

Были и отзывы, резко осуждавшие Синявского и Даниэля. Особенно «отличился» М. А. Шолохов, впрочем не в первый раз. На XXШ паратийном съезде он «заклеймил позором» Синявского и Даниэля, призвал к суровому суду над ними, вплоть до расстрела (Бох 615): «Мне стыдно не за тех, кто оболгал родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается взять их под свою защиту. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцов». С деланным возмущением Шолохов обличал тех, кто борется за «свободу слова»: «Мир охвачен тревогой и беспокойством. А кое-кому хочется „свободы печати“ для всех – „от монархистов до анархистов“. Что это – святая наивность или откровенная наглость? Эти алчущие „свободы“ пытаются вести свою тлетворную работу среди наших молодых. Нет, господа, ничего не выйдет у вас!» (Бох179).

И лишь немногие писатели нашли смелость осудить гласно его высказывания. Против Шолохова с резкими открытыми письмами выступили Л. Чуковская и А. Костерин (Бох 174). И Чуковская, и Костерин (старый политкаторжанин) считают, что своими выступлениями Шолохов вычеркнул себя «из числа честных писателей» и сам себе роет «бесславную могилу» (180). «Вы выступили против свободы печати, – пишет Костерин, – против свободы творчества и, таким образом, скатились в лагерь мракобесов, в лагерь душителей свободы мысли, без чего не может быть прогресса, т. е. дальнейшего пути к коммунизму» (177). Не случайно в Записке КГБ, сопровождающей письмо Костерина, автора обвиняют в том, что он разделяет «клеветнические измышления о цензурных ограничениях в литературе» (Бох173). Цензурный нажим все усиливается. И главным объектом его становятся в первую очередь уже в 66-м году «толстые» литературные журналы, с новыми именами авторов, уже привычными, с острой полемической публицистикой. Большое внимание уделяется и театральному репертуару, особенно некоторых театров, ставших любимыми для московской и ленинградской интеллигенции, студенчества.

Oбширный отчет Главлита за 66-й год. В нем говорилось, что только за этот год сделано свыше двадцати «вмешательств» и замечаний при контроле журнала «Новый мир». В основном, по поводу материалов о репрессиях, беззакониях периода Сталина, о коллективизации, о теории и практике социалистического строительства, о замалчивании имен деятелей революции и пр. При этом видно, что критикуемые статьи были не столь уж радикальны. Они построены на противопоставлении Ленина Сталину, как положительного примера отрицательному (Очерки 47). Так, в одной из запрещенных статей утверждалось, что «в ходе колхозного строительства мы отступили от ленинского плана кооперации», предпологавшего «полную свободу» колхозов распоряжаться своими материальными и трудовыми ресурсами.

Цензура обратила внимание на редакционную статью «Нового мира» «Еще раз о легендах и фактах». В ней высказывалась поддержка В. Кардина, подвергавшего сомнению легенду о «залпе» «Авроры», события создания Красной Армии, подвига 28 панфиловцев. Статью запретили.

В отчете сообщалось, что редакция «Нового мира» подготовила к публикации в майском номере памфлет В. Катаева «Святой колодец», где изображалась жизнь послевоенного периода. По мнению цензуры, в памфлете дается «искаженная картина советской жизни», «Обстановка в стране изображается как бред больного, как состояние кошмарного сна, в котором преобладают тягостные настроения подавленности, оцепенения, вызванные „идеологией“ культа личности». В одном из сновидений памфлета Грузия представлена «как любимая провинция цезаря» (Сталина). «Автор рисует картину убогости интеллектуальной жизни этого края. Советскую действительность он населяет уродливыми персонажами, людьми, искалеченными эпохой…». О том, что редколлегия журнала опубликовала памфлет лишь с некоторыми поправками.

В том же номере, говорилось в отчете, намечалось напечатать роман А. Бека «Новое назначение», в котором содержится «искаженная оценка эпохи индустриализации нашей страны, сосредоточено внимание лишь на отрицательных явлениях того времени. В романе талантливые организаторы советской промышленности, коммунисты показаны как носители порочных методов руководства…». Произведение вынуто из номера.

При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала «Новый мир» обращено внимание на содержание записок К. Симонова «Сто дней войны» и комментариев автора к ним. События первых месяцев, сам факт нападения фашистской Германии на СССР, отступление нашей армии, причины военных неудач рассматриваются Симоновым как следствие репрессий 1937-38 гг., предпринятых Сталиным для утверждения своей личной власти. Основываясь на субъективных впечатлениях, автор пересматривает значение и истинный характер советско-германского пакта о ненападении 1939 г., считая, что заключение этого договора якобы заставило отказаться от социалистических принципов нашей внешней политики. Говоря о злоупотреблениях властью и ответственности Сталина за войну и ее жертвы, К. Симонов в то же время поднимает вопросы о виновности «общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека». Роман запрещен и в номере не появился.

Для публикации в декабрьском номере этого журнала редакция подготовила повесть Н. Воронова «Проишествие», в которой «в искаженном виде показан партийный аппарат горкома и райкома партии. Партийные работники представлены карьеристами и приспособленцами. Повесть к печати не подписана» (Очерки47 – 49).

Все приведенные примеры – выдержки из обширного отчета Главлита, касающегося всех без исключения сфер культурной жизни, начиная с литературы и публицистики и кончая эстрадой и цирком, дают ясное представление о положении со свободой слова в послехрущевский период. Они отчетливо свидетельствуют об «откате», который на несколько десятилетий определил общественную и литературную обстановку, цензурную политику. Становится ясно и то, что главная функция Главлита – вовсе не в защите государственных и военных тайн, а в реализации идеологических решений ЦК Брежневского периода. Критикуемые произведения написаны, в основном, благонамеренными авторами, совсем не противниками советской власти, часто даже весьма официальными, но сбитыми с толку. Они ориентировались на веяния, связанные с Хрущевым, с решениями XX и XXП съездов партии. Писатели поспешили на них «откликнуться», но не успели снова переориентироваться уже на послехрущевские установки.

Внимание властей привлекают и материалы по истории советского периода, предназначенные для «Нового мира». 16 апреля 66 г. отдел Науки (за подписью заведующего отделом С. Трапезникова) посылает в ЦК КПСС Справку о взглядах В. Данилова и С. Якубовской по некоторым проблемам истории советского общества… К Справке приложена Записка Комитета по делам печати от 18 февраля. В ней говорится, что редакция журнала «Новый мир» представила в Главлит статью этих авторов «О фигуре умолчания в исторической науке». Речь в статье шла о необъективности освещения отдельных исторических персонажей и событий, об именах Троцкого, Зиновьева и других. В Записке отмечалось, что авторы статьи считают названных лиц видными деятелями Октябрьской революции, первых лет советской власти. Они лишь «впоследствие заняли антипартийные позиции. Их взгляды и действия были справедливо осуждены партией», а потом их имена изъяли из истории. По мнению авторов статьи, такая постановка вопроса «противоречит политике партии», а состояние советской исторической науки не соответвует требованиям времени, мешает воспитанию молодых поколений, всего населения в духе доверия и уважения к истории партии и советского общества. Решение Главлита: «Считаем, что публикация статьи <…> в представленном виде является нецелесообразной» (Бох159-63).

В том же духе выдержан материал «Из записки отдела пропаганды ЦК КПСС о серьезных недостатках в издании научно-фантастической литературы», направленной 5 марта 66 г. в ЦК за подписью заместителя заведующего отделом А. Яковлева. О том, что отдел считает необходимым доложить о серъезных недостатках и ошибках в издании научно-фантастической литературы, особенно в произведениях «социальной» или «философской» фантастики. Далее идет абзац о прежних успехах советской фантастики, об ее вере в силу человеческого разума, ее оптимизме, связанном с верой в будущее человечества, «с победой и торжеством коммунистических идей». Но в последние годы книги этого жанра «начали всё дальше отходить от реальных проблем науки, техники, общественной жизни; их идеологическая направленность стала всё более притупляться и, наконец, стали появляться произведения, в которых показывается бесперспективность дальнейшего развития человеческого общества, крушение идеалов, падение нравов, распад личности». Для отдельных авторов это удобная ширма «для протаскивания в нашу среду чуждых, а иногда и прямо враждебных идей и нравов». Как пример такой литературы приводятся сочинения С. Лема, братьев Стругацких («Попытка к бегству», «Хищные вещи века»). Произведения последних рассматриваются довольно подробно, пересказывается их содержание. Отвергаются попытки братьев Стругацких оправдать свою позицию. Они обвиняются в том, что «вступили в противобортво с идеями материалистической философии, с идеями научного коммунизма». В конце отдел пропаганды и агитации предлагает провести конкретные мероприятия: журналу «Коммунист» напечатать статью об ошибочных тенденциях в современной фантастике. ЦК ВЛКСМ рассмотреть вопрос о работе издательства «Молодая гвардия» по выпуску научной фантастики.

Комитету по печати при Совете Министров навести должный порядок в издании фантастики. Союзу писателей обсудить вопрос об ошибочных тенденциях и на очередном совещании в Отделе пропаганды и агитации обратить внимание редакторов журналов и газет, директоров издательств на неправильные тенденции (Бох 155-59). И всё это за подписью Яковлева, в будущем одного из инициаторов перестройки, автора книги «Сумерки».

Можно было бы приводить еще и еще примеры, относящиеся к цензуре 1966 г. Но перейдем к году следующему, 1967-му. 15 февраля Ульяновский обком посылает доносительную Записку в отдел Культуры ЦК КПСС, подписаную секретарем обкома А. Скочиловым о гастрольных выступлениях поэтов Б. Окуджавы, М. Соболя и других в г. Ульяновске. Записка почти целиком посвящена выступлению Окуджавы. Другие писатели упоминаются лишь мельком. (Бох 164). 29 января состоялся концерт, содержание которого, по словам автора записки, «у многих слушателей вызвало чувство возмущения и негодования». Особенно вызывающе вел себя Б. Окуджава, который всем своим поведением старался показать, что он личность необыкновенная и даже В. Маяковский – не чета ему. «Так, в одной из реплик он заявил, что стихи по заказу не пишутся, это не ширпотреб и писать о всякой целине и прочем он не станет <…> В одном из ответов на записку из зала он заявил, что книгу „Доктор Живаго“ Пастернака он бы издал у нас в СССР, что в ней ничего такого нет; что он не согласен с тем, что Даниэля и Синявского привлекли к уголовной ответственности, поэтому подписался под письмом в ЦК КПСС „вместе с видными деятелями литературы и искусства“, где был выражен протест против их ареста. Но ни словом не осудил их поступка<…>Всё выступление Б. Окуджавы носило скандальный характер. Слушатели концертов в своих отзывах пишут, что подобные выступления явно не служат делу коммунистического воспитания молодежи». О возмущении слушателей и письмах в обком упоминается и в начале Записки. Видимо, так оно и было. Нужные письма, как правило, «организовывались», но писались и добровольцами. В справке Отдела культуры ЦК от 3 апреля сообщалось, что с Окуджавой проведена беседа, в которой он признал ошибочность некоторых своих ответов на записки; поведение его было обсуждено на парткоме Московской писательской организации (Бох164-5,615). Это было не первое и не последнее нападение властей на Окуджаву. О цензурных репрессиях, направленных против него, о попытке изгнать из партии многократно рассказывается в сборнике «Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате». Изд. ДЕКОМ, 2004.

Таким образоим, сразу же после 64-го года усиливается стремление властей «пресечь». Но такие попытки, репрессивные действия встречают всё растущее сопротивление. Эффект таких «вмешательств» становится всё меньше. Обычные люди, особенно интеллигенция, всё менее верит официальной информации. Движение диссидентов, инакомыслящих, зародившееся еще в период «оттепели», набирает силу. Репрессии не могут его уничтожить. Всё влиятельнее становятся разного рода «голоса». Все шире Самиздат. Да и правители теряют веру в проповедуемые по их приказу «истины». Фанатизм все более вытесняется цинизмом. В то же время сопротивление вызывает новое усиление репрессий. О радужных перспективах развития говорить не приходится.

16 мая 67 г. А. И. Солженицын направляет 1У Всесоюзному съезду писателей открытое письмо (вместо выступления). Оно адресовано президиуму съезда, делегатам, членам Союза Советских Писателей, редакторам литературных газет и журналов. Солженицын просит съезд обсудить несколько важных вопросов. Первый – о цензуре. Отмечается «нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература подвергается со стороны цензуры из десятилетия в десятилетиеи с которым Союз Писателей не может мириться впредь». По словам Солженицына, не придусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем «Главлита» «тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями». «Произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять на развитие общественного сознания, – запрещаются или уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жизни недальновидным». Многие писатели, даже делегаты съезда, знают, что сами уступали цензурному давлению, искажали произведения, лишь бы они были напечатаны. Эти искажения безразличны для бездарных и губительны для талантливых произведений. Именно лучшая часть литературы появляется в свет в искаженном виде.