Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 144 страниц)

Уже в первую половину 20-х гг. Сталин формулирует принцип партийности литературы. Подано это как обращение к выводам Ленина и развитие их. В мае 23 г., полемизируя с Ингуловым (о нем позднее), Сталин в статье «Печать как коллективный организатор» обращается к статье Ленина «С чего начать?» (1901 г.). Переложение ее занимает почти треть статьи Сталина, которая позднее легла в основу советской теории журналистики. Требование информационности периодики было объявлено троцкизмом (Жирков 295). На первый план Сталиным выдвигается задача ее партийности. Мы уже говорили о смысле статей Ленина начала XX века о партийной печати, таких как «Партийная организация и партийная литература». К ним относится и статья «С чего начать?», используемая Сталиным, развивавшим потенциальносодержащиеся в ней и в других подобных ленинских статьях выводы. Ленин писал о будущей «Искре», об ее роли партийной газеты в деле создания большевистской партии. Именно с такой газеты, по Ленину, надо начинать. Она станет коллективным пропагандистом, агитатором, а главное – коллективным организатором. Сталин предъявил такие требования ко всей советской переодической печати. И в данном случае, как и во многих других, он использовал и развивал возможности, которые потенциально намечались в статьях Ленина, являясь и в этом вопросе его продолжателем. Борьба с «информативностью», выдвижение на первый план воспитательной, пропагандистской, организационной роли печати стали основой, краеугольным камнем советской журналистики. Но ею дело не ограничилось. Требование партийности было перенесено на советскую художественную литературу, советское искусство, культуру. Уже здесь намечались положения, ставшие основой метода социалистического реализма, сознательного и направленного искажения действительности, возведенного в теоретический принцип.

Борьба Сталина за власть в 25–27 гг. привела к выключению Троцкого из литературной борьбы, к умалению роли Бухарина и Воронского. Следует добавить, что после 25 г. в печати, издательствах, библиотеках окончательно утвердились меры контроля и централизации, введенные ранее. С 25 по 27-8 годы существуют как бы две тенденции: Луначарский, как и прежде, напоминает об основных положениях своей литературно-политической программы первой половины 20-х гг. (познавательная функция литературы, относительно умеренная ее цензура). По мысли Луначарского, невмешательство партии в вопросы искусства принесет бо’льшую выгоду для быстрого культурного развития страны, чем прямое вмешательство. Другая тенденция, сталинская: постепенное изменение всей системы управления и подчинения на всех идеологических и образовательных участках, в том числе на участке литературы и искусства. Как следствие форсированной кадровой политики Сталина – централизации всех партийных и правительственных учреждений (Айм92-3). Постепенно первая тенденция всё слабела, а вторая – всё усиливалась.

Постановление «О политике партии…» считалась действительным до 32 г., до постановления «О перестройке литературно-художественных организаций», хотя на самом деле им руководствовались до конца 27 г., со всякими оговорками и разночтением (Айм87). Его выводы развивало и усиливало Постановление ЦК ВКП (б) от 23 августа 26 г. «О работе советских органов, ведающих вопросами печати» – новый шаг к ужесточению политики партии в области литературы. По сути Постановление еще более ограничивало роль Наркомпроса, в подчинении которого находился Главлит, вопросами административного регулирования печатью, учета, изучения, оценки книг, методического руководства учебниками и учебными пособиями. Комитету по делам печати при Наркомпросе предлагалось заниматься хозяйственными и производственными вопросами, распространением печати, идеологическое же руководство передавалось Отделу печати ЦК, ставшему играть главную роль, в том числе ведать цензурой, осуществлять контроль, наблюдать за тем, как пропагандирует печать политику партии. Отделу Печати ЦК поручается проводить партийные решения и директивы в области литературы через партийные фракции издательств и писательских организаций; при Отделе печати создана Литературная комиссия, которой поручено осуществлять связь между партийными органами и писательскими организациями (Айм93). «Этим документом ЦК ВКП (б) делал практический шаг к официальному распространению партийной цензуры на общество». Продолжением такой политики являлось и постановление 3 октября 27 г. «Об улучшении партруководства печатью», где отделам печати всех рангов предписывалось «следить за идеологической выдержанностью работы издательств», превратив их, газеты, журналы «в орудия борьбы против чуждой литературы» (Жир289).

Руководители Главлита осторожно пытаются защитить сферу своейдеятельности, протестовать против умаления своих полномочий. В ответ ЦК возвращается к обсуждению вопроса о печати, решает заслушать доклад Главлита и одновременно содоклад Отдела печати ЦК. 2 января 28 г. проводится заседание Оргбюро ЦК, признавшее доклад Главлита неудовлетворительным. Продолжается ориентировка на усиление парторганов в цензуре. 18 января 29 г. Постановление Оргбюро ЦК «О порядке разрешения новых журналов». Решено: все основные типы журналов разрешаются лишь при санкции Оргбюро или Секретариата ЦК; все прочие – по разрешению Главлита, но по согласованию с Отделом агитации и пропаганды. Ряд других постановлений и решений в том же духе (см. Жирков 286-90).

Таким образом, цензурный аппарат Главлита уже в начале периода 20-х годов контролировался и направлялся партийными органами, сперва Агитпроп отделом, потом отделом печати ЦК, разными его инвариантами, ЦК в целом. К концу 20-х – началу 30-х гг. такой контроль стал все более прямым и безусловным.

Наркомпрос и Луначарский не изменили своей литературно-политической позиции, но их возможности, влияние все уменьшаются. Вновь усиливается влияние пролетарских писатеей. Руководство ВАППа становится активнее и устанавливает тесные контакты с созданным Отделом Печати, который ориентируется именно на пролетарских писателей, относясь враждебно к попутчикам. Возникает публичная дискуссия между Воронским и руководителем Отдела Печати Гусевым. Воронский опасается, что захват власти ВАПП (это становится вероятным) по сути станет ревизией Постановления 25 г., приведет к новому расколу, который нанесет вред партии, стремящейся к единству разных писательских групп.

В 27-30-м гг. РАПП, при поддержке партии, все резче осуждает писателей– попутчиков, требуя превращения литературы в орудие пролетарских идей. XV съезд партии (декабрь 27 г), в духе подобных требований, ссылаясь на предстоящую культурную революцию, призывает продолжить борьбу с буржуазными писателями, всячески поддерживая писателей пролетарских (Айм98). РАПП истолковал это как ориентировку на преимущественно актуально-политическое значение литературы в рамках социалистического строительства: писатель должен факты и идеи «перевести с политического языка партийных директив на художественный язык образов» (Айм99). В январе 28 г., в свете решений XV съезда партии, высказался Авербах. Он акцентировал культурно-революционные задачи литературы. Его общие формулировки конкретизировали его сторонники, РАПП-овцы, требуя создания литературы, отражающей сегодняшнюю политику партии и иллюстрирующей ее. Литература, пока полуофициально, объявлена орудием пропаганды партии и государства. Составляется список «общественно важных и актуальных» тем (Айм94-99). Вновь ставится задача подавления классового врага в литературе, гегемонии пролетарской литературы, которая определяется теми же признаками, что и в экономике и политике (Айм101).

В результате вновь усиливается диктат РАППа. Стремление объединить, «консолидировать» в «левый блок» писателей, которые «прониклись коммунистической идеологией». Остальные должны быть «окончательно изолированы». Требование открыто признать себя врагом или другом. Лозунг: не «попутчик», а союзник или враг (Айм 109). Резкая критика «Перевала» – литературного объединения, группировавшегося вокруг Воронского, журнала «Красная новь»; кампания травли литературных критиков и литературоведов (формализма, школы Переверзева, сторонников Воронского). Осуждение Бухарина. Все они потом вынуждены «каяться». Даже Горький должен молчать, хотя он озабочен обострением культурно-политической атмосферы (переписка с Фадеевым и Воронским). Тягостные его раздумья. Порицание действий РАППовцев. Стремление помочь гонимым (отдельные статьи, выступления, попытки использовать личные контакты со Сталиным) (Айм107,113-14,176). Благодаря влиянию Горького в 29 г. Пильняк получает разрешение лечиться за границей. В 31 г. Горький вступается за Замятина, передает его письмо Сталину (сперва просьба Замятина об отъезде за границу отклонена, но потом он все же получает разрешение покинуть Советский Союз) (Айм114). Горького тоже резко критикуют, особенно в Сибирской секции Пролеткульта: «замаскировавшийся враг», защищающий «Всю советскую пильняковщину во всех ее проявлениях». Становится всё яснее, что речь идет не об особом толковании Постановления 25 г., а о полном пересмотре его. Однако, такого пересмотра не произошло, не совсем понятно почему.

Усиление РАППовской тенденции встречает и отпор. Выступления Олеши и Асеева. Первый заявляет, что литература должна быть «абсолютно доступной всем» (как будто бы ориентировка на постановление 25 г. и даже на требования РАППа, на самом деле уверенность, что приспособление литературы к уровню образования и вкусу среднего читателя неминуемо ведет к ее деградации, обеднению).

Еще резче высказывается Асеев: о роковой роли руководителей РАППа, стремящихся к унификации литературы: «…“вожди“ – в большей части своей являются всего лишь литературными чиновниками, пытающимися своим литературным департаментом заслонить живое дело литературы от глаз пролетариата, выдавая за нее свою шумливую и досадную суетливость… Нужно сменить фельдфебелей». Но не такие выступления определяли атмосферу, не они были главными (Айм110).

18 сентября 29 г. статья И. М. Беспалова в «Правде» (т. е. санкционированная; ее перепечатали в других периодических изданиях). Как бы итог дискуссии о постановлении 25 г. Беспалов пишет о «существенных принципах материалистической литературы», о художественном методе, который «поднимается над эмпирией», предполагает абстракцию, художественное отвлечение, но реальное отвлечение, а не иллюзорное. Такой метод предполагает идеалы, но наполненные напряженным движением жизни, а не бледные ее извращения, и должен быть « направленным, действенным, вносить субъективное отношение к воспроизводимому миру, подниматься до степени создания реальных идеалов нового человека и новых отношений, давать глубокие и большие художественные обобщения. Осознанная направленность метода– одна из основных черт стиля пролетарской литературы» (Айм111). По сути дела Беспалов предвосхищает выдвинутые в 32 г. принципы социалистического реализма.

К концу 20-х гг. меняется состав партийных деятелей, определявших тон в культурной политике. Воронский в конце 27 г. теряет должность главного редактора «Красной нови», а в 1928 г., в связи с партийным процессом Троцкого (конец 27 г.), исключен из партии, вынужден каяться. В 29 г. Бухарина освобождают от всех партийных должностей. Примерно в то же время ограничивают функции Луначарского (Айм115). Усилена роль партийных организаций по отношению к писателям, о чем писал П. М. Керженцов: «Надо заслушивать в партийных организациях отчеты работников искусства-коммунистов <…> Наконец, всюду должен быть поставлен вопрос о тех новых пролетарских коммунистических кадрах, через которые партия может влиять на искусство» (Айм116,199).

К концу 20-х – началу 30-х гг. прямое вмешательство партии в вопросы литературы, искусства всё более усиливается. Ориентация на актуально-политические и идеологические задачи ведут к возникновению пропагандистской литературы «соцзаказа». Искореняется инакомыслие, проводятся «чистки» и реорганизации ВСП. Усиливается прямая, осуществляемая в издательствах и редакциях цензура.

Литературно-политические цели властей на ближайшие годы становятся всё яснее. Но их практическое осуществление осложняется тем, что продолжал существовать явный недостаток хорошей литературы, созданной пролетарскими писателями. Все усилия добиться повышения её уровня, литературного мастерства мало помогали. РАППовцы полемизировали, формулировали требования, но не писали значимых произведений, имевших успех у читателей (Айм121). Тем не менее происходит «консолидация» вокруг РАППа ряда литературных объединений, поглощенных им («Кузница», «Бригада», часть «Конструктивистов», «Перевал», «ЛЕФ», «Литфронт» и др.). Обличение и разоблачение, отстранение от руководства лидеров присоединяемых групп, требование подчинения правящей идеологии, лишение всякого своеобразия. А партия не возражала против этого. В апреле 31 г. в статье «Правды», отмечая «огромный рост литературы и большую тягу писателей к организованным формам литературного творчества», редакция признает РАПП « Основным ведущим объединением пролетарской литературы,проводящим линию партии в вопросах художественной литературы». Летом 30 г. состоялся XVI съезд партии. Пролетарские писатели посылают ему приветствие– отчет: они гордятся тем, что партия видит в них «будущих идеологических вождей советской литературы». Посланцы пролетарских писателей (Безыменский, Серафимович, Киршон) выступают с речами на съезде (такого ранее не было). Демонстрация полной солидарности с партией (Айм127).

В редакционной статье журнала «Печать и революция» (30 г, № 5–6) поставлен вопрос о задачах, стоящих перед литературой, которые следует решить к XVП съезду партии (26 января-10 февраля 34 г.). К нему «пролетлитература должна рапортовать о своих колоннах, о колоннах писателей и произведений, которые пером и словом непосредственно участвуют в генеральном сражении за социализм, сидят в окопах великой стройки, заливают ураганным огнем врага, воодушевляют, зажигают героическим пафосом, ориентируют в окружающей обстановке миллионы трудящихся». Руководитель РАППа Авербах, присоединившись к такой ориентации, в статье «Задачи литературной политики», потребовал преодолеть «размагниченность пролетарской литературы», проявляя в будущем побольше «подлинной классовой ненависти». Ряд документов, готовящих как бы к генеральной мобилизации всей литературы. Призыв «ударников в литературу» и пр. (Айм129-130). И всюду употребляется военная терминология (война, бои, враги и т. п.)

В то же время продолжается нежелание партийного руководства с кем-либо делить власть. Отсюда осуждение крайних методов борьбы РАППа. Ответ Сталина на письмо В. Н. Билль-Белоцерковского, в котором, видимо, содержалось требование серьезных мер, направленных против непролетарской литературы. Сталин писал: «Конечно, очень легко „критиковать“ и требовать запрета в отношении непролетарской литературы, но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных художественных пьес советского характера». В какой-то степени ответ ориентирован на постановление 25 г. И в тоже время словечки: «вытеснить», «выживать», «заменить», направленные в адрес непролетарских писателей. Этот ответ, вырывая его из общего контекста формулированной вождемлитературной политики, позднее истолковывали как проявление терпимости Сталина.

Расхождения партии с РАППом в конкретных оценках (например, попутчиков) имели скорее тактический, чем принципиальный характер. Они определялись прагматическим учетом обстановки. Но в вопросе о том, ктобудет руководить литературой, искусством, который был главным, расхождене было стратегическим (Айм116,118).

Поэтому от имени партии требования РАППовцев объявлялись иногда неверными, не очень резко, не слишком решительно, но все же бескомпромиссно. И к началу 30-х гг. расхождения вырисовываются все резче, даже в тех случаях, когда речь идет о тактике. В январе 30 г., после многократных повторений РАППовцами их крайних требований, Керженцев, очевидно по поручению партийных инстанций, со ссылкой на Постановление 25 г., заявил: «Здесь (т. е. в области литературы– ПР) нельзя действовать мерами командования, мерами административного воздействия. Пролетарскую литературу нельзя создать тем, что всех, кто пишет не по-пролетарски, мы бы не печатали или ссылали в Соловки» (Айм100). Это заявление сделано только в 30-м году, после того как в 29-м проводилась энергичная, бурная кампания против попутчиков вообще, против Пильняка и Замятина в частности, кампания, которую партия одобряла (во всяком случае не осуждала). Запоздалое высказывание Керженцева – как бы подтверждало, что полжение изменилось. Тем не менее положение попутчиков было не легким. Возможности публикации их произведений всё более сужались. В 29 г. – апогей нападок. Не случайно уже в 27 г. в одной из парижских газет напечатано письмо русских писателей об их невыносимом положении (Айм101).

Такое положение возникает с первых лет революции. О нем писал в 21 г. Замятин в романе «Мы». Там изображен «Институт Государственных Поэтов и Писателей». Рассказчик с иронией замечает: «Я думал, как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии… Просто смешно: всякий писал – о чем ему вздумается… точно так же у нас приручена и оседлана, когда-то дикая, стихия поэзии. Теперь поэзия – уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия – государственная служба, поэзия – полезность» (Айм134).

Но все попытки превратить литературу в «государственную службу» приводили к весьма скромным результатам. К весне-лету 31 г. пришлось признать, что литература по-прежнему «отстает от жизни», что, несмотря на все «мероприятия», лозунги, призывы, появилась не качественная литература, а, в лучшем случае, пролетарская агитационная публицистика и никакого подлинного объединения литературных сил не произошло.

Тогда сделан своеобразный «ход конем». Снова усиливается критика в адрес РАППа. А в 32 г. он и вселитературные группы распущены. Досрочно созванный в декабре 31 г. У-й пленум партии ознаменовал начало полного огосударствления культуры и искусства. А 23 апреля 32 г. выходит постановление «О перестройке литературно-художественных организаций» (Айм138). Но о нем в следующей главе.

Параллельно происходят изменения в Главлите. Он продолжает активно функционировать. Партия побуждает его к такой деятельности. Записка отдела печати ЦК ВКП (б) (не ранее августа 27 г.) о необходимости созыва совещания Главлита и его местных отделений: «Работа цензурных органов приобретает особое значение в связи с наступившей предвоенной обстановкой»; необходимо ориентировать их (работников печати), разобрать ряд вопросов военной и военно-экономической цензуры «в целях внесения необходимого единообразия и недопущения прорывов на этом фронте»; «Возможные колебания в среде мелкобуржуазной интеллигенции (писатели, научные работники и т. д.) также ставят вопрос о единой линии в области идеологического регулирования со стороны ЛИТов, об общей политике в отделении частных издательств в вопросах художественной литературы. До сих пор мы имели полный разброд». Как пример такого разброда приводится опубликованная в Париже книга Эренбурга «Рвач», запрещенная Главлитом к ввозу в СССР, но напечатанная одесским издательством с разрешения цензурных органов Украины; нет единой политики и в вопросах религиозной литературы, «в учете национальных моментов» (что запрещается в одной республике, разрешается в другой). К Записке прилагается примерный план такого совещания по координации, установлению единства требований. Одним из пунктов плана – художественная литература («3.Вопрос художественной литературы и частных издательств») (Бох52-3).

И все же к началу 30-х гг. Главлит в его текущем состоянии все менее удовлетворяет партийное руководство. 5 сентября 30 г., под грифом «Строго секретно», выходит Постановление Политбюро ЦК… «О работе Главлита». На первый взгляд не такое уж строгое. Его содержание: поручить Наркомпросу «реорганизовать Главлит на следующих основах: 1.Освободить центральный аппарат Главлита от всяких оперативных работ по предварительному просмотру печатного материала, как с точки зрения политико-идеологической, так и с военно-экономической»; сохранить за ним функции общего объединения всех видов цензуры, общего руководства и инспектирования, утверждения редакторов и редколлегий, последующего контроля за выходящей литературой, разрешения и запрещения изданий и издательств, публикация правил и распоряжений, разбор апелляций (перечисляется 11 пунктов). Вроде бы не плохо. От многих важных функций Главлит освобождается. Как будто бы облегчение для литературы. Но не тут– то было. В пункте П эти функции возлагаются на новую инстанцию – институт уполномоченных Главлита: «Основным звеном в области предварительного контроля за литературой, радиовещанием и т. п. признать институт уполномоченных. Весь предварительный просмотр всего печатного материала производить в самих издательствах, обязав последние обеспечить содержание необходимого штата уполномоченных Главлита» (Бох54-5). Прекрасныйвыход! Цензоров ввели в каждое издательство, да еще вынудили оплачивать их. Наркомпрос обязали провести эту реорганизацию в течение двух декад.

5 октября 30 г., ровно через месяц после предыдущего, принято Постановление Совнаркома «О реорганизации Главного управления по делам литературы и издательств (Главлита)». В нем подтверждаются исключительные права Главлита на «контроль за всеми предназначенными к опубликованию или распространению произведениями как печатными, так и рукописными, за снимками, рисунками, картинами и т. п., за радиовещанием, лекциями осуществляется в виде предварительного и последующего контроля» (стиль! «контроль в виде контроля»– ПР). Контроль за всеми указанными выше материалами, за их ввозом из-за границы и вывозом за границу «осуществляется через уполномоченных Главлита при государственных и общественных организациях, при телеграфных агентствах, на почтамтах и таможнях. Число уполномоченных при каждом учреждении устанавливается Главлитом», «Уполномоченные назначаются и смещаются Главлитом и содержатся за счет предприятий, учреждений и организаций, при которых они состоят» (Бох55-7’, Очер!6–7). Большей частью уполномоченные Главлита – одновременно заведующие издательствами. В контроле за печатной продукцией обязаны были участвовать и типографские работники-коммунисты. Центральный же аппарат Главлита сокращен в три раза (до 25–30 человек) (Жир290-1).

На основании этого постановления составлено Положение о Главлите, утвержденное СНК РСФСР 6 июня 31 г. Оно должно было стать чем-то вроде негласного цензурного устава. Среди прочего, там предусматривалось введение политредакторов: «Для оперативной работы по контролю заведующие издательствами ОГИЗа назначают ответственных политредакторов, утверждаемых Главлитом». Политредактор обязывался составлять мотивированный отзыв на каждую рукопись, требующую значительных изменений, поправок или запрещения. В отзыве давать обстоятельный анализ, указывать недочеты, места, подлежащие изъятию или переработки, мотивы запрещения. «Политредактор несет всю полноту ответственности за точность анализа рукописи и, в случае последующего обнаружения в напечатанной рукописи политически или идеологически вредных моментов, в отзыве не отмеченных, привлекается к ответственности перед советским судом и партийным контрольным органом» (Очер27). Отзывы передаются на утверждение уполномоченного Главлита или его заместителя. Если выводы последнего совпадают с выводами политредактора (оба вывода положительные), выдается разрешительная карточка, которую подписывает политредактор. Если не совпадают или вызывают сомнения, уполномоченные (или их заместители) сами знакомятся с рукописью и делают выводы. Если мнения расходятся и политредактор не согласен с выводами уполномоченного, тот сам, наложив на отзыв свою резолюцию, подписывает разрешительную карточку. Создается сложная, многослойная, громоздкая система контроля и взаимоконтроля, буквально над каждым словом. К ней добавляются далеко не простые отношения между Главлитом Главреперткомом и Главискусством (Бох57-59). Итак, власть Главлита остается весьма велика. Но к 30-м годам он полностью подчиняется партийным инстанциям и контролируется ими.

Кратко остановимся на структуре Главлита. Говоря о ней, нам приходится иногда нарушать хронологические рамки, выходить за границы периодов. Но позднее мы вновь вернемся к изложению событий в их хронологической последовательности. Положение о цензуре пересматривалось несколько раз. Главлит переходил из одного подчинения в другое. Но неизменным оставалось одно: его всеобъемлющий характер (пускай и все более подконтрольный партии), все расширяющиеся функции. До 37 г. начальники Главлита – литературные критики рапповско – напостовского толка. Ярая борьба их с попутчиками, «гнилыми интеллигентами». Их литературные статьи, как и официальные доклады – доносы по начальству. Первым руководителем Главлита (22 – середина 31 г., почти 10 лет) назначен П. И. Лебедев-Полянский (хотя формально вначале руководил Главлитом председатель редакционной коллегии Гиза Н. Л. Мещеряков). Полянский – старый большевик (с 902 г.), но к литературе имевший весьма косвенное отношение… Образование – духовная семинария во Владимире, отдельные курсы по разным специальностям (в том числе по медицине) в различных университетах. Ничего не кончил, систематического образования не имел. Председатель Пролеткульта, ортодокс-марксист. Постоянно боролся с «прекраснодушием» Луначарского и, как правило, побеждал, при поддержке идеологического аппарата партии.

В установочном докладе на совещании заведующих республиканскими и областными Главлитами, «О политико-идеологическом контроле над литературой в период реконструкции», сделанном вскоре после назначения, он утверждал следующее: ранее основное внимание было ориентировано на враждебные элементы, которые вне наших рядов, а теперь внимание к тому, что в наших рядах; нужно цензуровать самих себя; таким образом будет установлен двойной контроль; недостаточно искать «голой контрреволюции», необходимо внимательно следить за разными направлениями и уклонами, которые появляются в нашей печати; генеральную линию партии нужно применять не только в области чистой политики, экономики, но и во всех областях практической деятельности, в частности, в области исторической, художественной, даже детской литературы.

К началу 30-х гг., в связи с усилением прямого партийного вмешательства в дела литературы, фигура Лебедева-Полянского как начальника Главлита уже не устраивала высшие партийные органы (Жирк291). Он уходит в отставку, занимается «академической работой», не имея никакого понятия о науке. Входит во многие редколлегии. Изучает наследие революционных-демократов. За год до смерти (46 г.) сделан академиком по отделению словесности. Считался большим авторитетом и эрудитом. К началу 30-х гг. отставлен от руководства министерством просвещения и Луначарский. На место его назначен А. С. Бубнов. К этому времени власть Главлита почти безгранична. Происходит подчинение ему всех республиканских цензур.

Появляются списки Главлита, перечисляющие запретные темы, так называемые закрытые зоны. Эти зоны, всё расширяясь, продолжали существовать до второй половины 80-х гг., до перестройки. Затем, после перерыва, они вновь возникают. Список запретных тем впервые издан Главлитмом в 25 г., в виде отдельной 16-страничной брошюры «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР». Он включал 96 параграфов. В нем содержались и ранее опубликованные запретительные циркуляры, и новые распоряжения. Такие распоряжения рассылались и ранее. Так в 24 г. запрещены сведения о работе и структуре ОГПУ, всякого рода известия, (кроме поступающих из РОСТА), о крушении поездов, о политике регулирования цен и т. п.; здесь же говорилось о необходимости просмотра стенных газет «достаточно развитыми партийными товарищами». Но запрещения были не столь обширны, как в новом списке, не были упорядочены, приведены в систему. В дальнейшем такие «Перечни» выходили регулярно, становились основным руководством деятельности всех цензурных органов. Перечни рассылался всем местным цензурным инстанциям, издательствам, книжным магазинам, библиотекам (см. в библиотеке Тартуского университета фонд 4 опись 4).

В перечне 25 г. запрещалось публиковать сведения «о беспризорных и безработных элементах», контрреволюционных налетах на правительственные учреждения, о столкновениях органов власти с крестьянами при взымании налогов, принуждении к выполнению трудовой повинности, сведения о санитарном состоянии мест заключений, о наличии медикаментов, о неурожаях и медицинской помощи в районах, охваченных неурожаем, о количестве политических преступлений, партийном составе обвиняемых и заключенных, о количестве приговоренных к высшей мере наказания, о цензуре, самоубийствах и умопомешательствах на почве безработицы и голода, сведения о Кремле и его стенах, выходах и входах, как современного, так и исторического характера. В 27 г. выходят дополнения к перечню: запрещено сообщать о забастовках, беспорядках, манифестациях, о политических настроениях рабоче-крестьянских масс, о роспуске кулацких и буржуазных Советов и репрессиях в их отношении; и снова требования не пропускать «материалы, дискредитирующие работу цензурных органов», предварительного и последующего цензурного контроля, а также «раскрывающие существующие формы и методы цензурной работы». Разрешалось изображать (рисунки, фото) использование колхозами кулацкого имущества (в доме кулака ныне школа), но нельзя было показывать сам процесс раскулачивания; сведения о вредительствах можно сообщать только по согласовании с ОГПУ; нельзя печатать известия об административных высылках, о порядке конвоирования, о содержании мест заключения, о структуре и деятельности органов ОГПУ без согласования с ними; запрещалось разглашать заранее маршруты, остановки, места выступлений (на съездах, митингах) в отношении членов правительства и ЦК.; не разрешены без согласования сведения о самоубийствах партийных и советских работников, выдержки из материалов с грифом «Секретно», «Только для членов партии». Активная деятельность Главлита по засекречиванию информации. Циркуляры по запрету сведений: «О хлебном экспорте», «О зараженности хлеба вредителями», «О выдаче части зарплаты облигациями», «Об организации руководящих органов СССР» и пр. (Жир260). Позднее список запретных тем все увеличивался. Например, запрещалось сообщать размер ячей в рыбацких сетях (см. «КГБ…»). Запрещен целый ряд сведений: о погоде и т. п.