Текст книги "Из истории русской, советской и постсоветской цензуры"

Автор книги: Павел Рейфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 144 страниц)

Можно привести еще ряд случаев цензурных придирок в начале 60-х гг. (скандал вокруг романа Гюго «Отверженные»: последние его тома, по мнению Валуева, «имеют самое вредное направление»; отказ в разрешении Щедрину издавать в Москве раз в две недели журнал и т. п.) (Лем 233). Головнин, игравший прежде роль либерала, полушутя ставит себе в заслугу, что прекратил статьи, проповедующие материализм, социализм и коммунизм, направленные против христианской веры, монархии и самодержавия, «вредные» выступления по крестьянскому вопросу (Ле м² 33–34). Такие похвалы и на самом деле соответствовали действительности. Печатать что-либо значительное, затрагивающее важные общественные проблемы, стало почти невозможно, как в самый разгар «официальной народности» Уварова.

Никитенко записывает в дневник: «Мысли грозит опять застой и угнетение <…>, а мыслящим людям, писателям, ученым – неприязненные нападки невежд и ретроградов» (Лем188). В массе же, по мнению Никитенко, надолго подорвано уважение к именам литератора, ученого, студента.

Чтобы несколько компенсировать бессодержательность внутренних отделов изданий, власти разрешили несколько расширить иностранные отделы. Но и в них требовалось, чтобы авторы авторы ограничивались фактами, не выражали своего мнения при описании государственных переворотов, антиправительственных движений и пр. (190). Запрещались и рассуждения о политических формах правления, намеки на преимущества конституционной и ограниченно-монархической форм перед монархически-самодержавными и т. п. (190-91). Для составления известий о заграничной жизни нужны были иностранные газеты, которые не пропускала цензура. Поэтому редакторы ряда изданий (Катков, Павлов, Краевский, Усов – «Северная пчела», Старчевский – «Сын Отечества», позднее В. Корш – «Санкт – Петербургские ведомости») обратились с просьбой разрешить бесцензурное получение выходящих заграницей изданий на русском и иностранных языках. Редакторы говорили о своей благонамеренности, осторожности, обещали, что будут опровергать содержащиеся в заграничных изданиях ложные учения, проникающие тайно в Россию, остающиеся без возражений и из-за этого вредно влияющие на молодежь (191). Разрешение было дано. Но, как обычно, за каждую такого рода льготу приходилось платить. 15 июля Валуев огласил в Совете Министров записку, где шла речь о неблагонамеренном направлении значительной части газет и журналов. Валуев утверждал, что нужно бы в периодических изданиях публиковать точные сведения о принятых общеполезных законодательных и административных мерах, предлагал побуждать и частные издания к печатанию таких материалов. По сути дела речь шла о плате за предоставленную льготу. И соответствующие статьи появились в ряде изданий, в частности, в получивших льготы на получение иностранной периодики (193).

К этому же времени относится попытка властей влиять на заграничную периодику, на известия в ней о России, которые потом часто попадают и в русские газеты и журналы. В какой-то степени попытка направлена и против Герцена. В 1862 г. Валуев подает царю всеподданнейшую записку об информационном агентстве «Рейтер», депеши которого печатают в газете «Times» и в лучших европейских газетах и журналах. Отличительная черта депеш, по мнению Валуева, – правдивость содержания, придающая им большой вес, доверие общества; они являются заслоном от появления искаженных известий; в них нередко печатаются и сведения из правительственных источников; только Россия в этом отношении является исключением; иностранные издания не могут иметь в ней своих корреспондентов, должны довольствоваться скудными, часто неверными источниками, почерпнутыми из частной переписки, из рассказов путешественников, из иностранных газет (польских, бреславских, силезских), из статей, неприязненных к России, умышленно искажающих события; поэтому в иностранных газетах почти ежедневно публикуются статьи о России с ложными известиями, превратными суждениями, враждебными правительству; они редко получают отпор в русских изданиях, так как последним не всегда доступны сведения, о которых идет речь в иностранной журналистике. Валуев считает, что следовало бы: 1. предупреждать появление в иностранных газетах искаженных, враждебных русскому правительству статей. 2. опровергать такие статьи в лучших зарубежных изданиях. По мнению Валуева, на первых порах следует ограничиться предупреждением искаженных сообщений передачей в агентство «Рейтер» по телеграфу достоверных сведений о всех важных явлениях русской жизни; это скажется и на русских изданиях, печатающихся за границей: они утеряют свою привлекательность (99). Заимствовать такие сведения, с точки зрения Валуева, надо из всех управлений и ведомств, а обрабатываться они должны в министерстве иностранных дел, которое и так сообщает о происходящем в России своим дипломатическим агентам. Эти сведения не должны иметь официального характера, устройство дела надо поручить частному лицу. Записка была принята благосклонно, но нет известий о каких-либо мерах, принятых для осуществления высказанных в ней предложений. Сама же секретная записка была напечатана в «Колоколе» (62, № 130) (100). (провер!).

А между тем продолжалась работа по подготовке нового цензурного устава, уже в рамках министерства внутренних дел. Между Валуевым и Головниным ведутся переговоры, уточняется проект устава, подготовленный Валуевым. Головнин с многим не согласен: он возражает против использования, как переходной меры, сочетания предварительной цензуры с администтративными взысканиями: такие взыскания, когда статья уже проникла в публику, только увеличат к ней внимание. Не одобряет Головнини и прекращения изданий после двух предупреждений; оно нарушит право собственности, вызовет недовольство издателей, вложивших в издание значительный капитал, не виноватых в направлении газеты или журнала; взыскания должны накладываться только на редакторов; требуя устранения последних, необходимо сохранить за издателями право собственности (341-43). Головнин считал необходимым исключить из проекта устава систему предупреждений; он предлагал дать редакторам право выбора между предупредительной и карательной цензурой; при выборе второй редактор должен вносить залог и подвергаться взысканию по суду, а не по административному распоряжению. Головнин настаивал на необходимости. четче разграничить роли и права редактора и издателя. Он считал возможным предоставить администрации право требовать смены редактора и без судебного приговора. В итоге Головнин заявлял, что считает предварительную цензуру несостоятельной и полагает полезным вовсе отменить ее, заменив взысканиями по суду. Так как нет ни малейшей надежды осуществить его предположения, он допускал предлагаемые в проекте Валуева меры, как временную уступку обстоятельствам и просил присоединить его рассуждения к числу приложений, представленным по сему предмету в Государственном Совете (343, 349). Лемке, не без основания, предполагает, что Головнин и в данном случае разыгрывал ловкую игру, создавая видимость либерализма, а некоторые историки цензуры поверили ему.

Валуев немного растерян. Ему не ясно, как реагировать на замечания Головнина, довольно существенные. Но он продолжает действовать. Происходит совещание Совета по делам книгопечатанья. Распределяются обязанности. Председательствующим становится А. Г. Тройницкий. Заведование исполнительной частью возложено на председателя Петербургского цензурного комитета. Составлен перечень обязанностей Совета, осуществляющего общий надзор над цензурой (269). Постоянное же конкретное наблюдение за литературой и журналистикой, как и после 10 марта 62 г., возложено на 5 членов Совета и 6 чиновников особых поручений. Они должны контролировать издания за период с 63 г. (195). Появляется распоряжение цензорам: обращать внимание не только на мысли, факты, мнения, форму их изложения, но и на общее направление статей, всего издания, соблюдать особую осторожность, не допускать того, что противоречит основным началам. По мнению Валуева, многие издания занимаются систематическим осуждением правительственных постановлений. Он грозит временными приостановками таких изданий; хотел бы избежать репрессий, но сама печать принуждает его к крутым мерам (271).

А комиссия Оболенского продолжает работать над цензурным уставом. Вернее, это уже другая комиссия, при министерстве внутренних дел. 14 января 63 г. высочайший указ о ней по докладу Валуева. Оболенский получает благодарность и за предыдущий и за новый проекты (Ле м² 46–63). На первом заседании комиссии 19 февраля 63 г. приняты основные положения нового проекта: предварительную цензуру следует отменить; одновременный полный переход от предварительной к картельной цензуре не может быть осуществлен из-за отсутствия соответствующего устройства суда (т. е. необходимо сначала провести судебную реформу, чтобы новый суд мог рассматривать и литературные вопросы); в данный момент нужны определенные переходные меры, касающиеся цензуры. На последнем, тринадцатом, заседании проект утвержден, уточняются его детали. Повторяются главные положения временных правил 62 г. (318). По некоторым вопросам возникают споры; прежде всего о цензуре периодики, о праве министра выносить административные взыскания, о залоге, о роли суда присяжных и пр. Разнобой мнений. Валуев, естественно, ратует за возможно большую власть администрации, за право предостережений; он подробно доказывает необходимость их, но все же соглашается, что последние считаются в течение одного года, а затем аннулируются. В конце июня 63 г. комиссия закончила работу, ее проект передан Валуеву, Головнину, другим сановникам, в том числе министру юстиции, позднее министру почт и телеграфа, начальнику III Отделения. Весьма широкая экспертиза, поправки, изменения. Но всё же обсуждение проходит только в кругах администрации (333).

Работа комиссии Оболенского была подробно освещена в статье Е. Ф. Зарина «Печатные льготы по проекту устава о книгопечатании», опубликованной в журнале отнюдь не демократическом, редактируемом в это время А. Ф. Писемским («Библиотека для чтения» 63. П). Тем не менее, автор приходит к довольно смелым выводам: задача, поставленная перед министерством внутренних дел, совершенно неразрешима; цензура может или господствовать над литературой, подавлять ее или не существовать вовсе; существовать немножкоона не может; если есть цензура, то цензоры пользуются неограниченной властью; как только эта власть ограничивается какой-либо легальной, действительной гарантией – цензуры больше нет; уменьшение цензурного произвола невозможно; он может быть или полным или вполне уничтоженным; попытки создания переходной степени от неограниченной цензурной власти к законной свободе печати – гигантский труд над невозможным делом; комиссия Оболенского не могла ни к чему реальному прийти; обзор русских законов о печати приводит к выводу, что они всегда были неблагоприятны для литературы; проекты первой и второй комиссии Оболенского – попытки решить не решаемую задачу, примирить непримиримое. Сам Зарин – сторонник существенных цензурных изменений. Он отвергает доводы тех, кто считает такие изменения опасными и приводит, как пример несостоятельности подобного рода опасений, отмену крепостного права. На основании приведенных им рассуждений Зарин высказывает итоговое мнение: такому большому государству, как Россия, невозможно жить без разговора, который способна вести только освобожденная печать (264-66).

Комиссия Оболенского гордилась своим знакомством с иностранными законами о печати, в частности с французскими. Упоминая об этом, Зарин отмечал, что, при такой её эрудиции, имелась надежда: комиссия поймет «величайший недостаток всех этих законодательств» – стремление защитить общество от печати, считая ее силой зловредной по своей сущности, старание сделать беззащитной саму печать. По мнению Зарина, от такого взгляда не могут отрешиться и ныне. А он давно устарел, не отвечает потребностям времени. Пережитки его сохранились во многих странах; они отражены даже в законах о печати в Англии, но там их около 170 лет никто не соблюдает.

Еще более радикально о проекте нового цензурного устава высказывается «Русское слово». В нем утверждается, что новый устав полностью подчиняет литературу личному усмотрению власти, которая будет следить за преступлениями печати и карать их; всё здесь зависит от строгости или снисходительности власти; лучше уж цензура предварительная, где тоже многое зависит от власти (можно назначить таких цензоров, что им предпочтешь цензуру карательную). Можно и суд такой сформировать, ввести такие административные взыскания, что каждый предпочтет цензуру предварительную. Основная мысль статьи: любые формы цензуры могут одинаково служить для подавления печати, если правительство захочет по-прежнему её обуздания. Намек, что захочет.

Объявление «Современника» на 64 г. – тоже отзыв на готовящиеся цензурные изменения, как бы предчувствие своей кончины. В нем идет речь о неопределенности и колебаниях цензурной политики, о вредном действие этого на журналистику, вынужденную в последние годы приноравливаться к такой политике. Выражается надежда, что подобная неопределенность приходит к концу и будут четко определены границы, в которых журналы получат возможность действовать самостоятельно, независимо, без всяких опасений, существующих в настоящем. «В этой надежде мы и решаемся продолжать издание „Современника“ в 64 году» (335). Вроде бы какой-то оптимизм, но очень грустный по тону.

7 февраля 64 г. отзыв барона Корфа на проект устава. Чувствуя уменьшение влияния Валуева, Корф занял более либеральную позицию (357-61). Он выступает за отмену предупредительной цензуры: все сознают необходимость такой отмены; она соответствует всему строю общественного движения, на путь которого вступила Россия (т. е. эпохе реформ– ПР); противники цензурной реформы словами постепенностьи осторожность,по словам Корфа, скрывают противодействие всякому серьезному шагу по пути развития, а ведь в последнее время стало ясно, что большинство общества на стороне порядка и государства; их не надо опасаться.

Впрочем, и сам Корф – сторонник разумной постепенности, не противоречащей коренным изменениям. Поэтому, по его мнению, нельзя сразу передать печать в ведение судов; ни общество, ни судебные органы не освоятся сразу с явлениями свободной печати, если будут знать о ней только понаслышке; поэтому надо дать обществу возможность пользоваться этой свободой настолько, чтобы она стала входить в нравы, образовывать взгляды и понятия; столь же необходимо не отменять сразу средства предупреждения «увлечений слова», что будет на пользу самой печати (361). Корф призывает решительнопризнать начала карательной системы, которая является окончательной целью; цензура же и ненормальныеограничения – только временная мера. В проекте же Валуева, по мнению Корфа, сохраняется прежний порядок, несколько измененный, а не новый закон, основанный на новых началах: по-прежнему преобладает предварительная цензура; положение большей части литературы не только не улучшается, но еще более стесняется введением некоторых новых строгостей и ограничений. По словам Корфа, в проект следовало бы внести ряд изменений: к бесцензурным относить издания не в 20, а в 10 печатных листов (тогда без предварительной цензуры сможет выходить 1/3, а не 1/7 всех изданий); применять это правило во всей России, а не только в столицах; 3. выбор бесцензурных изданий определяется не министром, а самими издателями; сколь возможно, уменьшить влияние администрации; новый устав ввести только после введения новых судебных учреждений; министр внутренних дел не должен иметь права в экстренных случаях принимать решения без рассмотрения их в Совете Главного управления по делам книгопечатанья; следует расширить роль Совета…, сведенную в проекте до минимума; окончательные решения по важнейшим делам принимает только Совет, а не министр; сам Совет должен состоять из трех представителей министерства внутренних дел, двух, избираемых ежегодно московской и петербургской судебными палатами и одного попеременно от Московского и Петербургского университетов (364). Корф резко протестует против права министра накладывать на печать административные взыскания; он признает, как временнуюмеру, право выносить их коллегиально, но никак не по личному произволу; Совет выносит решения большинством голосов, а при обсуждении вопроса об административных взысканиях и судебных преследований председатель не имеет права «преимущества голоса» (т. е. имеет только один голос, а не два – ПР). Предлагается исключить из проекта пункт о внесении залогов, критикуется пункт о сохранении прежнего порядка цензуры иностранной, который, по мнению Корфа, свидетельствует об излишней строгости и недоверии к произведениям иностранной литературы (365-67). Таким образом, Корф выступает сторонником ограничения власти Валуева, считавшего его единомышленником, против возможного произвола министра. Конечно, речь не шла о принципиальных расхождениях, в отзыве отражались внутриведомственные свары, не меняющие сути подхода, борьба конъюнктурных, карьерных стремлений; желание «активно участвовать», влиять, продемонстрировать свою роль и «подсидеть» соперника. Валуева сильно огорчили неожиданные для него возражения Корфа, очень ловко написанные. Он понимал, что Корф ознакомит с ними других членов Совета. А тут еще осложнились отношения между Валуевым и Головниным по вопросу о студенческих беспорядках (Валуев занимал более жесткую позицию). На какой-то момент усилилось влияние великого князя Константина, покровительствовавшего Головнину.

Но Валуеву повезло. Корф получил новое назначение (председательствующего департамента законов в Государственном Совете). На его место (управляющего П отделением Его Императорского Величества Канцелярии) назначается В. Н. Панин, противник всякого подобия либерализма. К нему попадает ответ Валуева на возражения Корфа. Панин намерено «тянет» решение вопроса (около 6 месяцев), затем отвечает обтекаемо: не совсем отвергает доводы Корфа, но принимает и доказательства Валуева, как бы присоединяясь к обоим (369). Проект Валуева по– разному оценивают и другие, в том числе министр юстиции (369-71). Сумятица в обществе, в правительственных кругах. Никитенко пишет об этом в дневнике (372). В ноябре 64 г. положение Валуева вновь укрепляется. 7 ноября он вносит проект в Государственный Совет.

Валуев маневрирует. В угоду Головнину отдает распоряжение московской цензуре усилить контроль за «Московскими ведомостями», враждебными министру просвещения. Даже вызывает Каткова в Петербург, предупреждает, что если тот не уймется, газета может быть передана в другие руки. Руководители газеты, Катков и Леонтьев, демонстративно заявляют о своем уходе из редакции. Их поддерживают консервативное московское дворянство, Московский университет, влиятельные сановники, Горчаков и Милютин, противники Головнина. В крайне консервативной газете «Весть» напечатан без цензурного разрешения (5 тыс. экз.) адрес московского дворянства в защиту Каткова. «Весть» приостанавливают на 8 месяцев. Недовольство Александра. Специальный рескрипт Валуеву. Дело рассматривают в Комитете Министров. Тот не освободил «Московские ведомости» от предварительной цензуры, но предложил Валуеву оказывать редакции всевозможные облегчения, о чем уже шла речь выше (375). Дальнейшее обсуждение проекта (377). В итоге общее собрание Государственного Совета в основном принимает проект цензурного устава, предложенного Валуевым, справедливо считавшем это своей победой.

6 апреля 65 г. проект закона о печати высочайше утвержден. Введен в действие с 1 сентября 65 г. Указ об этом от имени царя под названием «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати» (392). Появление указа мотивируется желанием дать печати «облегчения и удобства, при настоящем переходном состоянии судебной власти, впредь до дальнейших указаний опыта». Вводятся «следующие перемены и дополнения»: I. Освободить от предварительной цензуры: 1. в обеих столицах: а) все повременные издания, издатели которых изъявят желание об этом, б) все оригинальные сочинения объемом не менее 10 печатных листов. в) все переводы – не менее 20 печатных листов.2. Повсеместно (т. е. везде) освобождаются от предварительной цензуры: а) правительственные издания. б) издания академий, университетов, ученых обществ. в) сочинения на древних классических языках и переводы с них. г) чертежи, планы, карты. II. Освобожденные от предварительной цензуры издания, при нарушениях, подвергаются судебным преследованиям, повременные же издания, помимо того, и действиям административных взысканий. III. Заведование делами цензуры сосредоточить в Министерстве внутренних дел, под высшим наблюдением министра, в учрежденном Главном по сим делам управлении. IV. Действия указа не распространяется: а) на сочинения, подвергающиеся духовной цензуре. То же относится к цензуре иностранной. Они остаются на существующих теперь основаниях б) на повременные издания эстампов, рисунков и других изображений с текстом и без него (Лем …)

Лемке отмечает, что наивно предполагать, будто после этого закона хоть одна строка печаталась без цензурного надзора. В принятых правилах требовалось подавать экземпляры повременных изданий в цензурные комитеты ежедневно и еженедельно (в зависимости от типа газеты или журнала), одновременно с началом печатанья номера; все другие – за два дня до рассылки в продажу. Так что оставалась возможность остановить выпуск газеты, журнала, книги, одновременно с началом судебного преследования. При разрешении нового издания министр внутренних дел имел право определять, должно ли оно быть под цензурой. Для всех периодических изданий, кроме тех, что находились под предварительной цензурой, ученых, административных, экономических, предусматривалось внесение залогов (393). Давалось право привлекать к ответственности за содержание и издателей, и редакторов, и авторов, и книготорговцев (394). Закон 6 апреля издан как дополнение к закону 28 г., к «временным правилам» 12 мая 62 г., ко всем дополнениям и добавлениям. Он не отменял «временные правила», которые вошли в него. Получалась сложная амальгама из самых разных составных частей (394). В чем-то положение литературы и журналистики улучшалось. Для большинства предварительная цензура отменялась. Для большинства, но не для всех. Сохранялась возможность в последний момент остановить выход напечатанного. Преступления печати должны были рассматриваться в судебном порядке, в суде присяжных, что являлось прогрессом. Но на суд оказывалось административное давление. К тому же круг административных мер оставался чрезвычайно широк (предостережения, приостановки, запрещения и пр.). Так что положение печати после введения нового закона существенно не улучшилось, а иногда и ухудшилось.

Многое зависело от подбора и назначения членов Совета Главного управления. Ряд действий, распоряжений, инструкций отнюдь не способствовал облегчению положения литературы. Цензорам вручили для ориентировки изданное специально «Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие и русской журналистики за 1863 и 1864 год». В нем давалась характеристика каждого известного писателя, редактора, каждого издания (413). Повеление царя, чтобы новые судебные инстанции, которые, согласно принятому закону, должны были рассматривать литературные нарушения, всячески содействовали Главному управлению по делам печати, а при разногласиях цензуры и судебных инстанций обращались прямо к нему. Никитенко в 66 г. пишет: говорят, что шепнули, кому подобает, чтобы суду было внушено не придерживаться строго закона в оправдании проступков по делам печати; «Это и есть обещанный суд, правый и нелицеприятный». Царское повеление было вызвано тем, что первые судебные процессы по делам печати заканчивались вынесением мягких приговоров, чем цензура была недовольна. Валуев сообщает в министерство юстиции приказание царя, чтобы со стороны судебного управления всегда проявлялось содействие цензурному ведомству. С самого начала оказывается прямое давление административных инстанций на суд. (Лем Очерк, с. 414–18).

Различные отклики печати на закон 6 апреля, от славословия до пессимистических выводов (418). В № 82 «Северной почты» за 65 г. напечатана редакционная статья, расхваливающая новый закон (394-5). В то же время в ней отмечается, что литература продолжает проявлять себя более в отрицании, в стремлении к разрушению, чем в созидании (396). Никитенко, в связи с законом 6 апреля, пишет, что он лучше, чем старый порядок, но нельзя серьезно придавать ему эпитеты «великий», «освободительный» и пр.; а сколько в нем новых стеснений! В дневнике Никитенко делаются весьма грустные прогнозы о будущем русской литературы при Валуеве (396-7). Лемке рассказывает о разных цензурных историях, связанных со введением в действие нового цензурного закона (396–406). Статья Антоновича в «Современнике» (65 № 8) «Надежды и опасения (По поводу освобождения печати от предварительной цензуры)». Опасений оказывается гораздо больше, чем надежд. Высказывается мнение, что многое останется по-прежнему и вряд ли изменится к лучшему. Тревожная концовка: «Что-то будет, что-то будет?» (420). Цикл Некрасова «Песни о свободном слове“ (66 № 3), с уточнением, ориентированным на новый закон: “ (Писано в ноябре и декабре 1865 г.)». Его же сатира «Газетная» (опубликована в том же № 8, где и статья Антоновича). Да и вообще настроение не веселое: «Трудное время» Слепцова (65 № № 4–5,7-8), «Возвращение» («И здесь душа унынием объята») Некрасова (65 № 9) и др. Щедрин пишет о положении литературы при новом законе: всякое бывало, но в кутузке сидеть пока не приходилось, а сейчас появилась реальная перспектива кутузки. В середине февраля 66 г. В. Корш, редактор газеты «С. – Петербургские ведомости», не радикал, но человек либеральных взглядов пишет: «в настоящее время цензура хуже и безумнее, чем когда-нибудь» (398). На этом заканчивается длительная (около десяти лет) борьба за преобразование цензуры, за создание нового цензурного устава.

Кратко остановимся на событиях после введения его. Как было и прежде, пошли всякие дополнения и изменения. И все не на пользу литературы. О них сообщает Г. В. Жирков в книге «История цензуры в России…» Уже с 66 г. (17 октября) редакциям и сотрудникам газет и журналов, имевшим три предостережения и временно приостановленным, запрещено издавать в период приостановки от их имени для подписчиков, бесплатно или за какую-либо плату любую печатную продукцию. 12 декабря 66 г. изменился порядок судебной практики, касающийся журналистики. Главное управление по делам печати, цензурные комитеты получили право возбуждать судебные преследования по всем преступлениям, совершаемым с помощью прессы (за исключением дел, затрагивающих престиж официальных учреждений и должностных лиц, когда в суд непосредственно обращались сами потерпевшие). Закон фактически исключал из судебной практики низшие судебные инстанции, окружной суд и суд присяжных. Дела поступали сразу в судебную палату, где обычно решения были более строгими. 13 июня 67 г. выходит высочайше утвержденное мнение Государственного Совета о том, что публикация постановлений, отчетов о заседаниях дворянских, земских, городских собраний (с текстом речей, прений) может происходить только с разрешения губернского начальства. 14 июня 68 г. министру внутренних дел предоставлено право запрещения на время розничной продажи журналов и газет. 30 января 70 г. принят закон о судебной тайне: за публикацию до судебного заседания или до прекращения дела сведений, полученных дознанием или следствием, редактор наказывается арестом от недели до четырех месяцев, с возможным штрафом до 500 руб. 6 июня 72 г. введены более суровые правила ареста и преследований печатной продукции (они утверждены 31 мая): Комитет Министров получил право без суда присяжных приговаривать «вредную» книгу к уничтожению; министр внутренних дел в случае бесцензурной публикации такой книги или номера периодического издания, выходящего реже одного раза в неделю, мог наложить на них до выпуска арест, а затем представить для окончательного запрещения в Комитет Министров; срок такого ареста в типографии увеличивался с 3 до 7 дней для ежедневных и еженедельных, и с 2 до 4 дней для ежемесячных и более редко выходящих изданий. Даже Головнин, отнюдь не покровитель печати, счел эти новые правила слишком строгими и подал об этом свое мнение председателю Государственного Совета, отмечая необходимость относительной свободы и пагубность подобных репрессивных мер. Никитенко отмечает в своем дневнике: если правительство не находит других средств действовать на умы, кроме репрессивных, приходится думать об его уме; многочисленные опыты доказывают, что репрессиями можно достигнуть лишь одного – совершенно противного тому, чего желали достигнуть.

20 апреля 73 г. Никитенко записывает в дневник: новое распоряжение о цензуре, говорят, прошло через Государственный Совет; два главных положения его: редакции по требованию сообщают имена авторов слухов; администрация может запрещать писать об определенных предметах; особенно важно первое положение; оно совершенно убивает так называемые корреспонденции, особенно из провинции; гласность, оказавшая такие услуги, становится совершенно невозможной; «А без нее мы опять погружаемся по уши в бездну всяческих беспорядков и злоупотреблений…» (280,462). Слухи о новом распоряжении, о которых писал Никитенко, были не безосновательными. 16 июня 73 г. принято высочайше утвержденное мнение Государственного Совета, расширяющее права министра внутренних дел в сфере печати: если по соображениям высшего правительства найдено будет неудобным обсуждение на некоторое время какого-либо вопроса государственной важности, то редакторы повременных изданий, освобожденных от предварительной цензуры, по распоряжению министра внутренних дел ставятся об этом в известность через Главное управление по делам печати. За нарушение этого распоряжения министр может приостановить издание сроком на 3 месяца. Никитенко пишет в дневнике: Тимашев потребовал предоставить министру внутренних дел право устранения редакторов, если они опубликуют какие-либо секретные сведения и откажутся указать источник получения информации; Комитет Министров, с разрешению царя, внес это предложение в Государственный Совет и 16 июня 73 г. оно было утверждено (и действовало до 1905 г.). 19 апреля 74 г. Комитетом Министров принят новый закон: издания, освобожденные от предварительной цензуры, должны представлять в цензурные комитеты корректуру лишь после напечатания всего тиража. Суть закона сводилось к тому, что в случае запрета книги (журнала) издатель, напечатав весь тираж, терпел серьезные убытки. 4 февраля 75 г. высочайше утвержденное мнение Государственного Совета, запрещавшее предавать гласности материалы судебных процессов и т. д. (153-55). В 79 г. подготовлены новые «Временные правила», закрепившие все дополнения, внесенные в устав после 65 г. Таких дополнений оказалось довольно много. Начальник Главного управления по делам печати Н. С. Абаза (80–81 гг.) подводил некоторый итог: «Система всякого рода административных взысканий представляется и печати, и публике произволом более тяжелым, чем предварительная цензура» (155).