Текст книги "Огни Камелота (СИ)"

Автор книги: Olivia Loredan

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 69 страниц)

– И что?

– Сэр Мадор обвинил королеву.

– Он что, спятил? – ошарашенным тоном спросил Годрик. – Королеву! В убийстве на пиру обвинять. Кроме того, она же добрейшее создание.

Сэр Борс был настроен более пессимистично. Он поставил на стойку меч, с которым до сих пор упражнялся, и облокотился о нее руками.

– Да Мадор-то ладно, ему бы от смерти брата отдышаться, и он вспомнит, где мозги лежат. Но все остальные! Они как стадо, готовое на бунт. И, как назло, у Патриса был характер ангельский, он никому насолить не умел, у него врагов вообще не было. А королева их с братом отчитала там еще за что-то до пира...

– Отчет-отчетом. Она королева, – прогудел Годрик. – Я с ней только однажды виделся. Да черту только привидится ее в чем-то обвинять, разве она хоть раз кому-то делала что-то плохое?

Сэр Борс как-то странно на него посмотрел, а затем усмехнулся и снова, сощурясь, стал глядеть на солнце, лениво разливавшееся по зеленому полю.

– Не скажи, – произнес он. – Идеальных нет. Даже королева Гвиневра совершала ошибки.

– Ошибки это не грехи.

– А грех прелюбодеяния?

Гриффиндор уставился на рыцаря так, словно тот оказался гремучей змеей.

– Хочешь сказать... – он прочистил горло. Подумал. – Зачем ты мне тогда это рассказываешь? Ты выдаешь тайну?

Сэр Борс невесело рассмеялся, пнув носком сапога одуванчик, и с того слетели белые пушинки.

– Да какая тайна! Весь двор чуть больше года назад шумел: невеста изменила королю с рыцарем. А когда потом он на ней еще и женился после этого, не только наш двор, но и все королевства Альбиона успели перемыть ему косточки. Только его это, судя по всему, мало волнует.

Годрик помолчал, переваривая все, что услышал. Все это просто не укладывалось в голове. Королеву обвинили в убийстве, королева однажды изменила королю... Затем он встряхнулся и в который раз взъерошил волосы.

– Это не мое дело. Если Артур ее простил – значит, было, за что. В целом-то она хороший и добрый человек.

Сэр Борс покивал, все так же задумчиво глядя на солнце.

– И ее ждет костер.

И тут Годрика словно что-то ударило.

– А кто сражается в поединке?

– Мадор и я. Только в этом нету смысла, он меня в щепки разнесет, особенно в том состоянии, в котором он сейчас. Но среди молодежи нету тех, кто лучше него на мечах, даже если бы кто-то и был готов сражаться за королеву. А старшие еще на границе, с этим чудищем разбираются.

Гриффиндор почувствовал, как у него буквально горят пятки от возбуждения.

– Слушай! А что если я пойду вместо тебя?

Сэр Борс наконец отвлекся от солнца и удивленно посмотрел на новобранца.

– Ты?..

– Я продержался в бою с Артуром много больше минуты. Испытай меня, если хочешь! Я хорошо сражаюсь, может, у меня будет шанс. У королевы будет шанс!

– Но никто этого не примет, весь поединок построен по кодексу. Ты еще не рыцарь.

– Во-первых, только официально – я ведь прошел третье испытание? Во-вторых, никто об этом не узнает! Я слышал, как рыцари являлись на поединки инкогнито, и никто не имел права требовать с них имя, только их меч!

Рыцарь смотрел на него сначала удивленно, потом оценивающе, потом задумчиво, и наконец, сказав ’’А почему нет?”, отправил в Оружейную за снаряжением. Годрик с готовностью ринулся внутрь, схватил стеганку, нырнул в кольчугу, выбрал меч и прибежал обратно. Сэр Борс уже был готов, и они скрестили клинки. Рукоять приятно грела ладонь, а солнце ликовало за их спинами. Первый бой Годрик выиграл меньше, чем за минуту. Сэр Борс удивленно поднялся и с еще большим энтузиазмом потребовал еще один. Здесь он прикладывал больше усилий, но Годрик снова его уложил. И в третий раз тоже. В четвертый сэр Борс воткнул меч в траву и поднял руки, стараясь отдышаться.

– Признаю, ты хорош, – сказал он. – Может, у тебя и будет шанс. Но что ты сделаешь, если победишь?

Гриффиндор повел плечами и небрежно ответил:

– Никто не говорил, что судебные поединки обязательно должны быть до смерти.

И впервые за эту их встречу сэр Борс улыбнулся и протянул руку для пожатия.

Про себя Годрик решил, что если он все же не будет побеждать в сражении с сэром Мадором, то использует магию. Он будет защищать хорошего человека, добрую женщину, от огромной несправедливости – не это ли правильный повод? Это не будет хитростью или жульничеством, ведь королеву обвинили благодаря чьей-то подлости, а он всего лишь восстановит справедливость.

– Я же уже сказал тебе, парень, – раздраженно ответил ему стражник, когда он вновь пришел к покоям Гвиневры, – Ее Величество не принимает сегодня никого. Смирись.

– Меня примет, – терпеливо возразил Гриффиндор. – Скажите ей, что я от сэра Борса Ганского. Тогда примет.

Стражник возвел глаза к потолку и вошел в покои, откуда возвратился снова с еще более невпечатленным лицом. Даже не соизволил ничего сказать, просто махнул рукой и вновь уставился в коридор.

Королева сидела на кровати, явно находясь в плену у совсем не радужных мыслей. Но на его приход подняла голову. Он выпрямился.

– Ваше Величество. У меня для вас есть хорошие новости.

====== Глава 8. Пусть же начнется поединок! ======

Труба зачинщика надменный вызов шлет,

И рыцаря труба в ответ поет,

Поляна вторит им и небосвод.

Забрала опустили седоки,

И к панцирям прикреплены древки;

Вот кони понеслись, и наконец

С бойцом вплотную съехался боец.

© “Паламон и Арсита”, Драйден

Надо сказать, что Годрик всегда мечтал оказаться героем этой картины: разноцветный шатер, рыцарь, собирающийся на бой, благородная дама, повязывающая ему на руку свой шарф. О чем он точно не мечтал, так это о том, что первый его бой будет за жизнь или смерть этой самой дамы, а та окажется не его возлюбленной, а самой королевой. Может быть, поэтому он и ощущал некоторую нервозность.

– Будьте осторожны, – строго наказала Гвиневра, чем очень напомнила ему его мать. Гриффиндор усмехнулся, поднимая руки, чтобы слуга повязал ему пояс.

– Верьте в меня, Ваше Величество.

– Здесь мало удачи.

– Значит, верьте в судьбу. Вряд ли ей особенно нужно, чтобы Камелотом правил одинокий король. – Она вздохнула. – Я не позволю вам сойти на костер. Обещаю.

Королева кивнула.

– Не обещайте. Но спасибо.

И она покинула шатер в сопровождении группы рыцарей, которые должны были неотлучно следовать за ней, как за преступницей.

Слуга закончил с экипировкой и вытянулся в струнку, ожидая приказа. Для Годрика это было что-то новое: позволять кому-то себя одевать, распоряжаться этим кем-то. Он знал, что именно так вырос его лучший друг, но самому ему это не казалось удобным. Мало того, приказывая, он чувствовал себя неуверенно, почти виновато, хоть это было совсем не то же самое, чего он до паники боялся. Слугам платили, слуг нанимали, это был их собственный выбор – зарабатывать деньги тем, что надевали кому-то штаны.

Гриффиндор отпустил его, подошел к выходу из шатра и едва-едва раздвинул полы, чтобы посмотреть. Вокруг стоял шум: трибуны заполнялись рыцарями, периметр поля боя охватывался красными лентами, оруженосцы подготавливали оружие, распорядители проверяли землю на поле, а Джеффри Монмута взирал на все это с кресла судьи печальным, удрученным взглядом, будто желая сказать всем: “Остановитесь, ну что же вы творите?” Королева уже сидела рядом с ним, все так же окруженная выводком рыцарей. По ее виду нельзя было даже заподозрить, что она волнуется. На все это падала громадная рассеянная тень замка, взиравшего на творящуюся у его подножья страшную ошибку печальными окнами.

И тут Годрик перетрусил настолько, что пошел вглубь шатра к стойке и чуть не сложил на нее свой меч. Одернулся, чертыхнулся и с лязгом сунул его обратно за пояс. Взъерошил волосы, растер лицо, зачем-то поправил капюшон кольчуги. И возненавидел себя за то, что кончики пальцев задрожали. Сжав руки в кулаки, он уперся ими в высокую лавку, что стояла здесь, и шумно задышал.

Делать что-то настолько большое и важное? Самому? Без отца?

Он кусал губы, буквально ощущая, как в его теле становится все меньше магии, чем больше появляется страха.

– Черт! – прорычал он, со всей силы вдарив кулаком по лавке. Боль отрезвила. Вот только воспоминания уже пришли.

“Ты что, серьезно? – как наяву услышал он насмешливый тон отца. – Думаешь, меня остановит чертов грунт? Копай, я сказал.”

Он почти ощутил заново, как болели тогда содранные в кровь руки и коленки. Затекла спина и шея. Пот градом валил со лба под палящим солнцем, пока он, десятилетний, копал почти каменную землю. С улыбкой на лице.

Его отец – не то, чтобы толстый, но огромного роста и сложения, с длинными черными усами мужчина, чье лицо было самым страшным лицом в жизни Годрика – был колдуном, как и он сам. Когда-то он жил в Камелоте, много лет назад. Но с приходом Великой Чистки как-то сумел ускользнуть и перебраться в Мерсию, где купил на свои немалые барыши землю и женился. Человеком он был хватким, деловым, поэтому решил развернуться широко: он продолжил заниматься купечеством и богатеть на нем, а в придачу возделывал свою землю. Что было сумасшествием, поскольку жили они в том районе, где земледелием заниматься было просто нереально из-за неподходящей почвы. Гриффиндора-старшего это не остановило.

Но это ничего бы не значило, если бы он не был тем, кем был.

Будучи довольно неплохим колдуном, он знал какие-то очень древние чары, которые позволяли ему подчинять себе волю других людей. Этим он и занялся не только с женой, но и с появившимся вскоре сыном.

Лишь повзрослев, Годрик смог понять, что его отец был немного сумасшедшим. Он просто не мог быть нормальным со всем тем, что делал. Заставлял сына работать без продыху, поднимал его среди ночи, чтобы тот помог ему перетаскать товары с телеги, и заставлял жульничать с покупателями, которые приходили в его лавку. Вместо того, чтобы прийти и попросить помочь ему в огороде или напомнить о сыновнем долге и том, что лень – это плохо, он просто колдовал, и из жизни Годрика пропадал целый день. Он просыпался от этого странного транса глубоко ночью с ноющим от каторжной работы телом и голодным желудком, потому как за весь день он ничего не ел. Отец называл это правильным распределением приоритетов, он считал, что это безумно удобно – работать целый день, не отвлекаясь на еду и другие естественные потребности, вроде отдыха, сна и досуга. Сам он тоже работал, он был влюблен в свое дело, в деятельность вообще, но это был его собственный выбор. Своей семье этого выбора он не давал. Он и вправду считал, что знает, как лучше. Например, он думал, что возражения сына насчет неудобного грунта или просьба хоть немного поспать – это лень, которую он, как хороший отец, должен вытравить. Даже если Годрик убегал, чары отца доставали его с другого конца деревни, и он, как болван, с улыбкой шел домой, чтобы таскать тюки с товарами, даже если ему было шесть. В итоге он почти и не помнил дней, когда был предоставлен сам себе. Когда он мог думать самостоятельно, принимать какие-то маловажные детские решения, чувствовать что-то. Его жизнь превратилась в один сплошной транс, от которого он просыпался лишь изредка, и едва успевал как следует научиться что-то чувствовать и думать, как этот транс возвращался.

Осознав свою власть, отец стал использовать эти чары не только для того, чтобы заставлять Годрика и его мать работать для него. Он, наверное, посчитал себя богом, который все знает и все умеет и который искренне помогает своей неразумной семье жить правильно. Например, когда отцу и сыну случалось заспорить о чем-то, даже о вкусах в еде, отец просто срывался, накладывал чары, и Годрик послушно соглашался, что рис – это очень вкусная штука. А когда в их дом приходили гости, все как один восхищались улыбчивой, дружной и любвеобильной семьей Гриффиндоров, ведь глава семейства решал, что без его магии его родные просто не справятся с такой важной встречей, не смогут вести себя правильно, оплошают. Так он поступал с сыном каждый раз, когда к ним в лавку приходили люди, или когда они вдвоем приезжали на ярмарку со своими товарами, чтобы сын ни в коем случае не лодырничал, забавляясь с какими-нибудь ярмарочными развлечениями, да вдобавок не опозорил его перед покупателями и конкурентами.

Когда Годрику исполнилось пятнадцать, чары на него стали действовать слабее. Отец злился, что приходилось прикладывать больше усилий, и порой раздавал пощечины. А Годрик все больше узнавал, что в нем что-то просыпается, что-то теплое и ласковое, что, казалось, находилось с ним всегда. Это что-то грело его грудь, прогоняя от сердца наваждение чар, грело ум, расчищая туман, будило гнев и силу.

И однажды, чуть меньше двух лет назад, Годрик заговорил о рыцарях Круглого Стола. Отец лаконично ответил, что в Камелоте им делать нечего, что это обитель дьявола и что только идиоты пошли в услужение новому королю. Годрик заспорил. Отец, которому наскучила дискуссия, наложил чары...и они не сработали!

Тогда Годрик ощутил такую радость, которая просто сорвала у него крышу. Будто вся свобода, которой он был лишен, гигантской волной ударила ему в спину. Он кричал во все горло, наступая на отца, кричал обо всем – и о рыцарях, и о Камелоте, и о грунте, и о жульничестве, и о несправедливости, – обо всем, радуясь одной только возможности кричать. Отец, эта махина с длинными черными усами, что возвышалась над ним всю его жизнь, стоял перед ним теперь беспомощный, растерянный, испуганный. Он никак не мог понять, почему его чары не сработали. А потом магия Годрика вырвалась наружу.

Отец выбежал во двор, вскочил на коня и во весь опор умчался прочь, все время оборачиваясь на своего разъяренного до предела сына, который, оказывается, тоже владел магией. Годрик увидел в его глазах неподдельный ужас. И наслаждался им.

Домой Гриффиндор-старший не вернулся, но ночью деревня была поднята с постели новостями: на дрогах привезли купца, разбившегося насмерть у выезда с села. Ни сын, ни жена, казалось, так любившие его, не плакали на похоронах. Годрик тогда в первый раз напился. И последний, потому что власть алкоголя была слишком похожа на власть отцовских чар. Мать ничего не сказала о его даре, лишь крепко обняла и шепнула “Спасибо, милый”. Она взяла дела мужа в свои руки, продала к черту огород, и все стали знать ее как очень деловую и хваткую купчиху. А Годрик в тайне развивал свои способности.

И сейчас Гриффиндор злился на себя, сжимая руки в кулаки, но не мог прогнать из себя этот чертов страх. Да, после смерти отца он стал встречаться с людьми сам, учиться разговаривать и не пьянеть от счастья от каждого мелкого принятого решения. Но он еще не делал чего-то важного со времени освобождения. Он ненавидел отца за то, что тот сделал с ним, ненавидел за то, что не может сейчас выйти наружу и выиграть этот бой сам, ненавидел за то, что жаждет сейчас оказаться под властью чар, которые бы сделали все за него, с которыми он был бы всесилен, потому что взрослый и умный отец знает, как лучше, он направит, он не позволит ошибиться.

– Эй, – полы шатра раздвинулись, и в них шагнул сэр Борс. – Ты готов?

“Нет, – хотелось выкрикнуть, – нет, я не готов. Я не могу один, я не смогу, мне нужен Он.”

– Да, – хрипло ответил Гриффиндор. – Иди. Я прямо за тобой.

Рыцарь кивнул и вышел. Годрик задышал очень тихо. Там, за пределами шатра все тоже стихло. Послышались ровные шаги по земле. Он сжал в руках шлем.

– Господа! – взлетел в небо голос Джеффри Монмута. – Есть ли у вас какие-либо слова, которые должны быть сказаны до поединка?

Тишина.

– Пусть вершится справедливость, – глухо ответил голос сэра Мадора.

– Благородный сэр, – обратился к нему Борс Ганский, – господа рыцари, судья. Я должен предупредить. Между мной и Ее Величеством было заключено согласие. Я выступлю на этом поединке за нее, поскольку считаю, что она невиновна, и готов доказать это своим мечом. Однако если здесь присутствует другой, лучший рыцарь, готовый побороться за честь королевы, я уступлю ему свое место.

– Ты боишься мне проиграть, Борс? – издевательски поинтересовался сэр Мадор.

– Я боюсь тебя убить, Мадор.

– Есть ли среди присутствующих рыцарь, желающий выступить в поединке за королеву Гвиневру вместо сэра Борса Ганского? – громко вопросил Джеффри.

Гриффиндор надел шлем, сжал в руке меч и, предательски зажмурясь, шагнул под свет солнца.

– Я! – крикнул он, отойдя подальше от шатра.

К нему обернулись трибуны, но он никого не видел. Открыв глаза, он стал смотреть только на судью. В животе неприятно холодело.

– Но кто ты такой? – спросил, нахмурясь, сэр Мадор.

– Я рыцарь, – ответил Годрик, замечая, как гулко звучит его голос из шлема. – Это все, что тебе нужно знать обо мне для поединка.

– Судья! – обратился наверх сэр Борс. – Я уступаю честь сражаться за королеву этому рыцарю.

По трибунам прокатились разговоры. Джеффри дал добро.

– Пусть победит правый! – крикнул он и хлопнул в ладони.

Годрик сошел на землю, приготовленную для поединка. Мимо него в обратном направлении прошел сэр Борс, и красная лента перекрыла за ним выход. Гриффиндор выдохнул, стараясь успокоить бешено стучащее сердце, посмотрел на своего противника и поднял меч.

Сэр Мадор не был доволен этой подменой, но его лицо все равно выражало готовность к бою. Он поднял свое оружие, и они скрестили клинки. Зазвенела сталь, инстинкты заработали прежде головы, жар боя прогнал страх. С каждым ударом Годрик чувствовал, что забывает о толпе, глядящей на него сейчас во все глаза. Он существовал где-то на кончике своего меча, выделывавшего узоры в пропитанном полуденным солнцем воздухе.

Заметив, что противник его одолевает, Мадор в голос зарычал от ярости и зарубил еще отчаяннее, быстрее и грубее. Он наступал на Годрика, наваливаясь всем весом на каждый удачный удар. В какой-то момент он с силой прижал оппонента, и Годрик вдруг почувствовал ту самую волну где-то у сердца. И отшвырнул рыцаря двумя руками.

Противники вновь закружились друг напротив друга, словно волки. Гриффиндор чувствовал, как греет кровь магия, но решил подождать с ней. Разозлившись, он смог на какие-то минуты преодолеть эту стену из неуверенности и холодно заявить самому себе, что если он подденет Мадора за левую ногу и ударит в лопатки, то вполне сможет убить его.

Клинки встретились, кусая и рубя друг друга, как разъяренные хищные птицы. И тут Годрик вывернул свой меч так, что Мадора занесло ему за спину. Ударом локтя он отправил его на землю и, крутанувшись на месте, мгновенно приставил к его шее острие меча.

Часть трибун взорвалась аплодисментами, их гул ударил в спину, но Годрик продолжал смотреть через прорези шлема на поверженного противника. Тот лежал с закрытыми глазами, роя пальцами землю от незакончившейся злости.

– Давай! – прорычал он.

Осознав, что действительно может его убить, прямо сейчас, и это будет законно, Гриффиндор едва успел остановить новую волну эмоций. Чтобы вспомнить, что перед ним не злодей и не преступник. Перед ним только старший брат, от боли потерявший рассудок. Старший брат, у которого отняли младшего. Его злость всего лишь боль.

– Отрекись от своих обвинений против королевы, – спокойно приказал Годрик. Мадор вскинул на него взгляд, полный упрямства и ненависти. – Ты же понимаешь, что она невиновна.

– Откуда тебе знать! – прохрипел рыцарь. – Яд могла подсыпать только она...

– Его могли подсыпать сотни людей. Слуги, пробравшиеся в замок убийцы, ошибившиеся кубком. Ты же сам понимаешь, что королева Гвиневра – добрый человек, и она не могла совершить этого злодеяния.

– Она убила моего брата, – голос Мадора зашипел и забурлил, что могло означать только одно – в него прорвались слезы.

– Твоего брата убили, – согласился Годрик. – Тебе больно. Мы все это понимаем. Сэр Патрис был честным и добрым рыцарем.

– Откуда ты...

– Ему никто не желал зла, ты знаешь это лучше всех! Он был верен королеве. Будь же верен ей и ты. Или ты хочешь подвести брата?

Злость, выплеснувшаяся в бою и истощившая, истратилась, оставив только боль. Мадор дернулся, вскинул руку к лицу, забыв, что в шлеме. Чертыхнулся сдавленным голосом. Но Годрик и так все понял.

– Ты клянешься отозвать все обвинения?

Рыцарь кивнул.

Гриффиндор убрал меч и, протянув руку, помог бывшему противнику встать. Трибуны взревели, Джеффри откинулся на спинку кресла с видом “Наконец-то вы все вспомнили про мозги!” Королева посмотрела на рыцарей, окружавших ее, и те растерянно отошли подальше, как бы снимая конвой.

– Зря ты меня не убил, – справившись с собой, смог наконец выговорить сэр Мадор. – Мне все равно не сносить головы.

– Почему это? – искренне удивился Годрик.

– Если меня сейчас не казнит королева, то это сделает король.

Годрик задумчиво посмотрел на рыцаря, а потом положил ему руку на плечо.

– Я буду надеяться на лучшее.

И ушел.

Перед ним отвязали красную ленту, открывая проход. Все таращились на незнакомого рыцаря, разрешившего чуть ли не государственный переворот. А он не чувствовал ничего, кроме усталости и разливавшегося по телу спокойствия.

Он сделал это.

Сам.

====== Глава 9. В милосердии двойная благодать.* ======

Не-е-е-т! Нет, нет, нет! Этого не может быть! Откуда?! Откуда взялся этот дрянной рыцарь без щита, без гербов, без лица и имени! На кой черт ему понадобилось защищать чужую королеву?!

Элейна, бывшая среди зрителей на трибунах, не могла поверить, что весь ее гениальный план провалился. Все вышло, ну просто все случилось так, как надо: и гидра получилась правдоподобная, и все мужики из замка свалили, и яд сработал, и этот рыцарь обвинил королеву, и все его дружки ему поверили! Даже костер уже был готов! Все было готово, даже то, что Мадор был лучшим из оставшихся рыцарей! Откуда взялся этот безымянный?!

Сначала она подумала, что это был король, появившийся инкогнито, потому что по статусу не имел права сражаться за жену, как верховный судья. Но потом она вспомнила, что это было просто невозможно, ведь он вместе со своими рыцарями сражался с гидрой далеко отсюда. Сообщения так быстро не доходят.

Элейна, не помня себя, сбежала с поля, нашла свою лошадь и умчалась из города, готовая рвать на себе волосы, и плача в голос. Нет, так все не может закончиться! Гвиневра должна заплатить! Она должна заплатить за то, что из-за нее умер Ланселот! Почему она должна оставаться безнаказанной? Разве она пощадила его чувства? Разве она была к нему милосердна? Разве она ответила на его любовь хоть единожды? Нет! Она дала ему почувствовать себя только тогда, когда этим могла навлечь на него неприятности! Она словно хотела, чтобы его казнили! Ни за что, ни за что она не останется безнаказанной! Нет! Элейна ей отомстит! Она придумает еще один план, пусть даже на него уйдут месяцы! Или станет сильнее, просто явится в Камелот, как Моргана Пендрагон, и потребует сердце Гвиневры, сожженное на вертеле. (1)

Домой Гриффиндор не пошел. Оставив незаметно снаряжение в Оружейной, пока все еще были на поле, он ушел из замка быстрее, чем кто-нибудь решился последовать за безымянным рыцарем и узнать все же, кто он такой.

Он отправился гулять по улицам Камелота. Этот город что-то делал с ним, что-то неуловимое, но очень сильное. Он не знал Камелота, который знала его мать, и уж точно не знал Камелота, из которого бежал его отец. Но тот Камелот, который принял его, был чем-то прекрасным. Годрик не понимал цинизма Слизерина. Точнее, понимал, просто не видел в нем смысла. Он проходил мимо играющих детей, мимо смущенно улыбающихся ему красавиц, мимо смеющихся мужчин и сплетничающих женщин. Каждый из них жил под сенью этого города, как его дитя. Годрику хотелось спросить их всех, чувствуют ли они то же самое, что и он, потому что ему казалось неправильным просто жить в этом Камелоте и не любить его за его уют и мирный гул, за спокойствие просто гулять и есть яблоко или пойти и стать рыцарем.

Вот бы весь Альбион так жил.

Годрик и не заметил, как солнце закатилось за стены замка и все вокруг погрузилось в почти летнюю сонную теплынь, раскрашенную косыми закатными лучами в золотистый и темно-коричневый. А еще он не заметил, как вернулся к дворцовой площади. И уже хотел повернуть к дому, когда услышал шум.

Топот множества копыт по мостовой, свист и гам.

Он остался стоять, чтобы быть свидетелем, как к своему замку подъедут король и его рыцари. Они прибыли не такими, какими уезжали. На многих рыцарях были бинты, ни у кого больше не блестела давно не чищенная кольчуга, лица прятались за ссадинами и порезами, кто-то специально держал поводья одной рукой, потому что на другой были ожоги. Процессию замыкали тяжело раненые, но их было всего несколько, и, кажется, никто не собирался умирать. Все всадники заметно спешили.

Годрик поторопился вернуться в замок, чтобы узнать, чем все кончится. Не то чтобы он сомневался в милосердии королевской четы...но все же.

Король прямо с порога приказал собрать нужных ему лиц в Тронном Зале. Естественно, остальные рыцари тоже захотели узнать, чем закончится история, так что Годрик еле протиснулся в зал.

– Милорд, я понимаю, что совершил ужасное деяние, – печально, но твердо говорил сэр Мадор, прямо стоя перед тронами опустив голову. – Я готов понести наказание за свою дерзость.

Гриффиндор взглянул на короля: тот явно был зол, это было видно, несмотря на хорошее самообладание. Рядом с ним стояла королева и, внезапно найдя взглядом Годрика, тепло и благодарно, хоть и быстро улыбнулась ему. Подле нее стоял Элиан, который, как выяснил Годрик, был ее братом. Подле Артура стоял его слуга – Мерлин, с которым Гриффиндор еще не был знаком. А рядом с Мерлином, кажется, дворцовый лекарь, которого он тоже еще, слава небу, не имел надобности навещать.

– Я прощаю вас, сэр Мадор, – наконец произнес король, хотя эта реплика явно не была ему приятна. – Вы потеряли брата, я понимаю вашу боль. Если королева не держит на вас зла, я смогу это сделать тоже.

Рыцарь поднял голову, глядя на Гвиневру. Та кивнула, хотя Годрик не заметил в ее лице того же тепла.

– Я готова оставить это в прошлом, сэр Мадор. Если впредь вы не забудете о своей клятве верности. Я скорблю вместе с вами о вашем брате.

Мадор молча низко поклонился, даже ниже, чем надо, и задержался дольше, чем надо. Он был измотан, устал и очень печален. Так же молча он отступил от тронов. Артур окинул взглядом остальных молодых рыцарей из числа тех, кто оставался в замке.

– Но я не могу простить вас. Вы поклялись в верности королеве, вас не ослепляли чувства, но вы забыли о своей клятве. Вы опозорили себя, своих собратьев, меня и королеву. Будьте уверены, что я не забуду об этом, пока вы снова не докажете мне, что на вас можно полагаться. Сейчас уходите. Сэр Борс, останьтесь только вы.

Молодежь в латах, заметно помрачнев, покинула зал. Годрик пристроился на выход тоже, но теперь выйти было так же сложно, как и войти, и в итоге когда вся орда уже вышла, он еще оставался в зале. И тут...

– Гриффиндор! – позвал его голос Борса Ганского. – Останься.

Годрик замер, еще не оборачиваясь. Стражники закрыли двери прямо перед ним. В зале оставались только королевская чета, Элиан, Мерлин, лекарь и Борс. И он. Он толком не мог понять, хочет ли, чтобы его раскрыли, или нет. Наконец он обернулся, подошел ближе ко всей компании, стоявшей в окружении свечей под темным, окутанным ночью, окном.

– Гаюс, – король в это время разговаривал с лекарем, – ты выяснил, что это был за яд?

– Да, сир, – степенно ответил старик, сложив руки на длинной темно-зеленой рясе. – Он был сделан из очень интересных трав. Они не растут нигде в пределах замка и близлежащих деревень, по крайней мере, я не слышал об этом. Они растут только в отдаленных местах. Я полагаю, тот, кто отравил сэра Патриса, был нездешний.

– Или ему просто поставили яд из другого места.

– Возможно.

– Спасибо за помощь, Гаюс.

Старик поклонился, а король развернулся к сэру Борсу за разговором, но увидел, что тот стоит с Годриком, и недоуменно посмотрел на них. Гриффиндор склонил голову в приветственном поклоне и взглянул на сэра Борса.

– Ваше Величество, – сказал рыцарь, положив руку на плечо новобранца. – Позвольте вам представить безымянного рыцаря, который спас королеву.

В молчании все вкушали шок. Гвиневра подошла к Годрику и заглянула ему в лицо с таким теплым выражением, что тот ни за что бы в этот момент не поверил, что она может быть неискренна.

– Спасибо тебе огромное, я благодарна тебе от всей души, – горячо сказала она.

Гриффиндор опустил голову, словно для помазания, молча принимая благодарность. Королева отошла. Артур пристально смотрел на новобранца, Годрик смотрел в ответ совершенно спокойно.

– Я благодарен тебе больше, чем если бы ты спас меня, – наконец произнес король. – Твое посвящение состоится завтра. Ты будешь принят в орден с почестями...

– Нет, сир, – Годрик покачал головой. – Так не должно быть. Никто не должен узнать.

Борс удивленно обернулся на него.

– Почему?

Годрик заметил странный взгляд Мерлина. Вздохнул.

– До посвящения я не рыцарь, – объяснил он. – А вся суть судебного поединка в рыцарском кодексе. Только неузнанным я имел право на бой. Если меня раскрыть, получится, что я нарушил кодекс, причем даже не на турнире, а на судебном бою.

– Но ведь все это изначально не было основано на кодексе, – нахмурился Элиан. Годрик качнул головой.

– Пусть сэр Мадор думает, что было. Он и так будет корить себя за то, что случилось. Я не хочу заставлять его думать, что все это был спектакль.

– Ничего себе спектакль, – усмехнулся сэр Борс, но все поняли идею.

– Хорошо. Это было твое решение, – ответил наконец Артур. – Ты в любой момент можешь передумать. Но какую-то награду ты должен получить. Неужели ты ничего не хочешь?

Годрик еще раз словил странный взгляд его слуги.

– Я не так бескорыстен, как вы думаете, Ваше Величество, – расплылся он в ехидной улыбке. – Я потребую огромную награду.

Все в зале притихли. Мерлин еще больше прищурился.

– В размере дюжины самых лучших пирогов королевской поварихи.

Все дружно прыснули. Все по-разному, и это было интересно наблюдать. Сэр Борс расхохотался, хлопнув будущего сослуживца по плечу. Элиан, сузив глаза, рассмеялся, глядя куда-то в сторону. Старик-лекарь лишь широко улыбнулся. Гвиневра засмеялась, пытаясь выглядеть сдержанно, из-за чего наоборот выглядела чуть-чуть смешно, но мило. Только двое смеялись коротко и глядя прямо на шутника – король и его слуга. В смехе обоих было глубокое одобрение и искренность, но все равно они были разные. Если в смехе и взгляде Артура были благодарность и признание, то у Мерлина было то самое непонятное выражение, которое теперь заняло все его лицо, но осталось таким же непонятным.