Текст книги "Огни Камелота (СИ)"

Автор книги: Olivia Loredan

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 69 страниц)

И сначала Мерлина устроило, что друг выйдет сразиться лишь с победителем турнира в конце. Но в тот день, когда уже почти все участники прибыли из других королевств и расположились шатрами у ристалища, его угораздило пройти мимо одного из них. Внутри разговаривали двое, видимо, рыцарь и оруженосец. Разговор шел о том, что рыцарь победит в турнире, чтобы иметь возможность сразиться с королем. И в этой схватке его оружие будет вымазано ядом, который действует, попав на кожу, спустя три дня. Таков был план убить короля и выйти сухими из воды.

Мерлин хотел было проследить, кто выйдет из шатра, чтобы запомнить внешность, но тут в шатер зашла целая группа других рыцарей-участников, и вычислить убийцу не удалось. Другим отличительным признаком было то, что этот подлец упоминал в разговоре Одина, который будет явно рад, если его рыцарь привезет ему весть о смерти Пендрагона. Но, изучив список участников, Эмрис не нашел ни одного рыцаря из Норфолка, не говоря уж о том, что туда и гонцов-то не посылали. Выходило, что эти ребята пришли под другими именами и другим гербом.

Когда маг явился к другу, тот и слушать не стал ничего о том, чтобы отменить свой бой.

– Мерлин, я почти два года не участвовал в турнирах, – заявил он таким тоном, словно для его слуги этот аргумент был хоть сколько-нибудь значимым. – И ты хочешь, чтобы я отменил единственное состязание, которое позволяю себе в этот раз?

Это было безнадежно.

– Нужно не дать ему дойти до финала, – говорил Годрик, когда они обсуждали ситуацию в покоях Гаюса. – Любого, кто не из наших, кто будет выделяться, нужно победить до последнего состязания.

– Или провести исследование всех имен и гербов из списка, – продолжил Мерлин, лихорадочно соображая. – Только это займет много времени, но мы можем взяться за это все вместе...

– А можно просто поменять оружие, – пожав плечами, сказала Кандида, до того молча слушавшая их. Мужчины резко повернулись к ней. – Наоборот, дать этому энтузиасту дойти до финала, чтобы вычислить, кто он. А потом во время перерыва поменять оружие его и Артура. Тогда он умрет, едва выехав из Камелота.

На этот план только Годрик поворчал, и то – для виду.

Когда настал день турнира, все вокруг были радостны, кроме Мерлина. Дамы в шикарных нарядах в сопровождении слуг устраивались на трибунах, разноцветные флажки гирляндами разлиновали солнечное небо над ближайшими ко дворцу улицами, рыцари смеялись, толкая друг друга в плечи и обещая в первом же поединке заставить глотать пыль, оруженосцы сбивали друг друга на поворотах, спеша к своим хозяевам с грудой железа в руках. Мерлин на сей раз был избавлен от этой беготни, будучи в ложе рядом с друзьями, тщетно вслушиваясь в разговоры участников, надеясь узнать подлеца по голосу.

Протрубили начало турнира, и гул смолк. До сих пор сидевший с видом мальчишки, которому отец запретил делать жутко интересную и жутко опасную вещь, Артур поднялся и произнес краткую речь, благодаря всех за участие и сетуя, что уже не его годы, чтобы самому быть в их рядах.

– Я оставляю за собой финальный поединок, – произнес он. – Я сражусь с победителем этого турнира. А пока что настало время каждому рыцарю сказать свое слово!

И, конечно же, как только объявили время для разговоров, раздался голос Гвейна. Он лихо направил своего коня к королевской ложе и склонил голову в показательном поклоне.

– Моя прекрасная королева! – весело воскликнул он. – Позвольте мне посвятить мою сегодняшнюю победу вам! Я буду сражаться во имя вашей красоты и вашего величия.

– Ну, учитывая, что, по слухам, с вами сравниться в бою может только мой муж, то вы делаете мне безотказное предложение, сэр Гвейн, – сохраняя невозмутимый тон, так же весело ответила ему Гвиневра, и по трибунам прокатился смех. Все это было похоже на семейный праздник, все были веселы и радостны, все шутили и понимали шутки. Королева сошла со своего кресла, взяла из рук Пенелопы желтый шарф и принялась завязывать его на локте Гвейна, подведшего коня прямо к ограде.

– Нечестно! – весело возмутился Артур. – Ты взяла одного из лучших рыцарей!

– Прошу прощения, Ваше Величество, – залихватски улыбнулся Гвейн, – но я уже занят. Если вы желаете, чтобы я сражался за вас, вам придется договориться об этом со своей женой.

Трибуны, включая королевскую ложу, снова захохотали. Король наигранно грозно посмотрел на рыцаря.

– Не задавайтесь, сэр Гвейн, и на вас найдется управа. Господа рыцари, кто же будет сражаться от моего имени?

– Я, – крикнул сэр Теодор, как и было оговорено вчера. – Позвольте прославить сегодня ваше имя, Ваше Величество.

– Это будет честь для меня, сэр Теодор, – кивнул Артур и обменялся с Гвен взглядом двух спорщиков.

– Я посвящаю свои сегодняшние победы Пенелопе Пуффендуй, лучшей женщине во всех королевствах Альбиона! – совершенно не стесняясь, воскликнул Годрик, вскидывая в небо свой шест. На его локте уже давно алел шарф, подаренный возлюбленной. Пуффендуй залилась краской, Мерлин шутливо толкнул ее локтем в бок.

– Я буду сражаться во имя леди Леттиции! – громко заявил сэр Галиходин, поигрывая черными бровями в сторону чужой жены, сидевшей в роскошной теплой мантии с маленьким сыном и служанками на трибунах.

Сэр Сафир нахмурился, мрачно взглянув на ловеласа.

– Проучи его, дружище, – сказал ему Артур, провожая на ристалище.

– А я сегодня сражаюсь во славу леди Колетты! – объявил сэр Брандель, поправляя усы.

Леон чуть не поперхнулся смехом.

– Моей мамы?

– Да. Твоя мать – чудо! Должен же я ее как-то отблагодарить за тот ужин в пятницу.

Турнир проходил, как обычно. Но люди, истосковавшиеся по зрелищам, очень бурно реагировали на каждую победу и каждое поражение. За состязаниями с шестами последовал ближний бой, потом рыцари спешились и принялись мериться силами со всеми видами оружия. На трибунах сыпалось золото и лилось вино, гремел гром аплодисментов. Солнце и не думало прятаться, явившись еще одним зрителем на это долгожданное событие.

Гриффиндор вышел из турнира за пять дуэлей до финала и запыхавшимся взъерошенным комком энергии взлетел на трибуны, чтобы смотреть на продолжение под руку с Пенелопой. Гвейна одолел перед самым финалом Теодор, и он еще долго после этого отфыркивался, что ’’этот ифтирский парень жульничал’’.

– Не отчаивайтесь, сэр Гвейн, – шутливо сочувствующим тоном обратилась к нему Гвиневра. – Вы все равно мой лучший рыцарь.

– Тешьте себя этим, – ухмыльнулся Артур, кивнув на ристалище. – Что я говорил? Теодор дошел до финала!

– Мы просто тебе поддались, – наигранно фыркнула Гвен. – Правда, Гвейн?

– Именно так, моя королева, – ответил рыцарь. – Не мог же я опозорить короля перед воинами всего Альбиона?

Вот и финал. Сидя в королевской ложе вместе со своими венценосными друзьями, Кандида внимательно следила за тем, как уменьшалось количество участников с каждым боем, всматривалась в каждого победителя, словно собиралась разглядеть надпись ’’враг’’ у одного из них на лбу. Она очень старалась не смотреть на Теодора, но иногда взгляд все же падал на него, и ей становилось только хуже от его мрачного, сурового выражения лица. Слова, что она ему сказала вчера, жгли ей ребра и ладони. Он разозлил ее, он разбередил незаживающие раны, и она сделала все, чтобы избавиться от него. И вот теперь она смотрела с высоты трибун на его сражения и боялась, что он дойдет до финала. И это было непохоже на нее, потому что нерационально. В этом и был их план – чтобы он дошел до финала. В этом был план спасения короля. Так почему же ей так не хочется, чтобы этот план удался?

И чем дальше заходил Теодор, тем больше внутри нее носился хаос. В голову лезли совсем не те мысли.

Что, если тот неизвестный убьет его?

Да, конечно, она вроде бы уже все для себя решила, она уже отказалась от любви, она уже смирилась с тем, что в ее жизни будет только долг перед Альбионом. Но вот сейчас ее такое твердое сердце вдруг дрожало от мысли действительно оставаться всю жизнь одной. Потерять его сейчас и больше никогда не почувствовать его рук на своих плечах. Больше никогда не коснуться губами его бороды. Больше никогда не услышать его такой спокойный, могучий бас. Неужели она правда была готова прожить так до скончания века? Неужели она правда могла сказать, что не любит его?

Протрубили финал. Мерлин кивнул Кандиде и Годрику, вернувшись из маленькой вылазки. Бой короля с победителем должен был идти сразу после финала, поэтому времени поменять оружие после не было бы. Двое финалистов вышли на ристалище со специально приготовленными тупыми мечами. Прозвучал сигнал. Кандида затаила дыхание.

И вдруг…

– Ваши Величества! – весело закричал ловкий долговязый блондин, бывший их врагом. – Я предлагаю в знак дружбы, в честь этого замечательно удавшегося турнира поменяться оружием!

Что?..

– Почему нет, – пожал плечами король. – Меняйтесь!

– Нет! – выпалила Когтевран. Королевская чета недоуменно посмотрела на нее. – К чему это?

– Не знаю, как у вас, леди Кандида, а у нас это обычное явление на турнирах, – с улыбкой пояснила Гвиневра. И уже тише добавила: – Это знак дружбы, не стоит его отклонять, этот рыцарь из королевства Олафа.

Скомандовали начало боя, и клинки встретились, огласив звоном ристалище. Кандида закусила губу.

Не может быть. Как он узнал?

Если только...

Их мог подслушать его оруженосец.

Вот проныра. Гад ползучий. Из-за него сейчас может...

Королева, закипая от злости и волнения, кинула взгляд за трибуны в сторону шатров. Убедившись, что на нее никто не смотрит, она приопустила веки и зажгла глаза, еле заметно шевеля губами. Через мгновение один из пестрых шатров вспыхнул, как факел. Оруженосцы закричали, кинувшись за водой, слуги быстро показали им дорогу к колодцу, выстраивая очередь с ведрами.

Увы, только несколько дам на трибунах ахнуло. Никто больше не обратил внимания. Тем более рыцари. Король вообще был занят облачением со своим слугой.

Бой гремел. Теодор ушел в глухую защиту, даже не пытаясь нападать, но и не позволяя прикоснуться к себе клинком. Противник крутился юлой, оказавшись дьявольски способным, меч в его руках извивался, как змея, а сам он то сжимался в комок, то вытягивался, как струна. Он выматывал своего соперника, и в итоге в какой-то момент его меч ударил плашмя по лицу ифтирского рыцаря.

Кандида намертво вцепилась пальцами в подлокотник кресла. Трибуны одобрительно загудели.

Теодор не упал. Отбежав по инерции и поняв, что худшее уже случилось, он обрушился на противника со всем имевшимся в его арсенале мастерством.

Через несколько минут ожесточенного боя белобрысый самозванец лишился своего отравленного меча, тоже скользнувшего по его щеке, и свалился на землю, поверженный. Толпа заревела, аплодируя. Только у Кандиды в ушах шумела кровь. Лишь только прозвучала труба об окончании финала, королева поднялась с кресла и остановила на полпути Артура, безапелляционно заявив, что сэр Теодор получил травму и нуждается в осмотре лекаря перед последним сражением. Сердце гулко бухало в груди, пока она слетала по ступенькам и шла к шатрам.

Никакой долг не мог ее остановить на пути к мужчине, которого она любила. К черту Альбион, если он отнимет Теодора. Она просто не сможет быть собой без него. Пускай Ифтир мертв, но рядом с ней все еще был тот, кто знал ее до мельчайших подробностей. Он тоже потерял все. Неужели он не заслуживал любви той, кого любил сам?

Мир вдруг оказался полон ветра и солнца. Ее Ифтир жил в ее мужчине.

Влетев в нужный шатер, она увидела сидящего на скамейке рыцаря, стучащего зубами рядом Мерлина и закатывающую рукава Пенелопу. На входе ее поймал за локоть Гриффиндор и, заглядывая ей в глаза, убедительным, успокаивающим голосом сказал:

– Пен сможет его вылечить. Все хорошо, она успела вовремя. Он выживет.

Когтевран никогда еще не видела у него такого понимающего взгляда и такого серьезного тона. Она благодарно кивнула.

Пуффендуй использовала свой талант, чтобы магией вытащить впитавшийся в кожу яд. В ее глазах золото сменялось зеленью, мельтешило, вспыхивало, извивалось и гасло. Кандида вместе с Мерлином стояла и волновалась, даже не скрывая этого.

Наконец Пенелопа моргнула и опустила руки. Выдохнула и улыбнулась, слегка устало, но радостно.

– Получилось. Я испарила яд. Все хорошо.

Когтевран подошла к ней, молча взяв ее руки в свои. У нее не было слов, чтобы выразить благодарность. Как сказать о той черной глубине, с которой тебя только что вытащили под солнечный свет? Как сказать о той гигантской тяжести, которую вдруг чудесным образом уничтожили? Как сказать о том, что ты только что был одной ногой за той чертой, где нету слов? И вот ты жив. Ты дышишь.

– Я просто хотела помочь, – тихо сказала Пен, с понимающим взглядом кивнув и мягко отняв руки. Кандида сглотнула.

Как-то незаметно шатер опустел. Мерлин последним выскользнул наружу, а Когтевран уже сбросила последнюю маску. Она присела на скамью и поднесла к своей щеке огромную мужскую ладонь.

– Ты же не любишь меня.

Она тихо рассмеялась. От того, как быстро ее мир встал и воскрес. В знакомом басе не было холода, упрека или злости. В нем была улыбка. И она смеялась, сознавая, что Теодор все понял с самого начала. Он слишком хорошо ее знал.

– Глупый, – мягко произнесла она, и многие бы дали голову на отсечение, что ее голос никогда не может звучать так мягко и нежно. – Когда это я могла тебя обмануть?

Рыцарь потянул ее ближе к себе и накрыл ее губы своими. Они так давно не целовались, что этот поцелуй показался им почти первым. Жадным, тягучим, полным воздуха и уверенности.

– Почему ты еще меня любишь? – прошептала королева в промежутке между поцелуями. – Ведь я не сумела спасти твою семью.

– Я тоже не сумел, – дохнул ей на ухо любимый бас. На его груди было привычно жестко из-за немного грязной кольчуги, а где-то рядом позвякивал на поясе меч. – Я тоже давал клятву верности Ифтиру. Я тоже клялся всех защищать. Я тоже не сумел никого спасти. Если кто-то виновен, то мы оба.

– Как же нам жить с таким грехом?

– Главное – жить. Мы все исправим. Только не замыкайся в себе, не закрывайся хотя бы от меня. У тебя это все равно не получится.

– Не задевай мою гордость, – она с улыбкой прижалась лбом к его лбу, вдыхая не слишком-то приятные запахи мужчины, вернувшегося с боя, но она привыкла жить среди этих запахов. Они больше, чем что-либо другое, напоминали ей о доме. – Я постараюсь.

– А я помогу. Вместе как-нибудь вылезем из этого болота.

И она поверила ему. Вместе они выживут. Вместе они все исправят. Ифтир был мертв. Но рядом с ней был мужчина, который любил ее, несмотря на всю ее вину. А значит, она справится.

Они совершенно забыли о турнире, наслаждаясь поцелуями, но турнир напомнил о себе голосом Артура, прозвучавшим снаружи.

– Как там мой противник? Все в порядке?

– Да, он здоров, – ответил Мерлин, видимо, стоявший на страже. – Через минуту выйдет на ристалище.

– Во-от, а ты говорил, будет опасно. Как можно быть таким трусливым, Мерлин?

– цитата из 47-го сонета У. Шекспира

====== Глава 61. Перемирие с судьбой. ======

В декабре жизнь вдруг стала налаживаться. Ни одного нападения чудовища, ни одной стычки на границах, ни одного наемника, ни одного злодея-колдуна. И в каком-то смысле это затишье даже пугало. Например, к чему притих Один у себя в Норфолке? Что готовило его молчанье? А что означали те слухи, что носились вокруг Амата, с чьим королем Камелот пока что предпочитал не связываться? А что затевали колдуны? И самое главное...

Однажды морозным вечером Гвиневра вернулась в свои покои после довольно легкого дня мелких забот.

– Миледи, – тут же расцвел улыбкой Артур, увидев ее из-за стола.

– Милорд, – улыбнулась в ответ королева и, зайдя за спинку его стула, положила руки ему на плечи и коснулась губами светлой макушки. – Привет, Мерлин.

Друг кивнул ей, не отвлекаясь от своего занятия. Он сосредоточенно зашивал дырки на рубашке короля. Рядом лежали еще три таких рубашки. А на столе веером лежали документы. Быстро оценив их содержание, Гвен кое-что поняла.

– О чем задумался? – спросила она.

– Не нравится мне это затишье, – ответил Артур. – Особенно...со стороны Морганы. Ее не было слышно с самого Круэля. Где она пропадает уже полгода?

– Вероятно, готовит очередную каверзу, – пожала плечами Гвиневра. – И, наверное, грандиозную, учитывая сроки ее отсутствия.

– Вот это и пугает...

Да, Гвен это тоже пугало. С другой стороны, если она хоть сколько-нибудь знала Моргану, и если сегодняшняя Моргана хоть сколько-нибудь была той Морганой из прошлого, то терпение не было ее сильной стороной. Если вспомнить тот год, который она провела, проворачивая аферы с помощью Агравейна, то опасности следовали одна за другой. Так что, возможно, то, что она не подавала о себе знать целых полгода, означало, что с ней все же что-то не так.

Королева оставила мужчин, ушла за ширму, переоделась в ночную рубашку, одела шлафрок, взяла книгу, которую принесла из библиотеки, и утонула в кресле, заполняя тишину образами персонажей и изредка слушая разговоры друзей.

– Вот наглец, – проворчал Артур, читая очередную бумагу из числа просьб и жалоб. – Его, видите ли, до нитки ограбили по дороге в Асгель. И что? Может, эти разбойники вообще были с земель Годвина. И даже если с моих, с какой стати казна должна оплачивать грабежи? Я пошлю туда патруль, чтобы найти эту банду, а со своим банкротством пусть сам разбирается, я король, а не нянька. Казна не может содержать каждого нищего.

– Совершенно согласен, – кивнул Мерлин, закусывая зубами нитку, чтобы оторвать в нужном месте. – Неслыханная наглость.

Перо скрипнуло в тишине. На ткань легли несколько ровных стежков.

– Это было милостивое решение, сир, – невозмутимо сообщил слуга, как будто и вправду мог видеть подпись “Выдать купцу Фраддингему столько-то золотых с рассчетом на выплату налога в следующем месяце”, хотя документ лежал далеко от него, скрытый падающей от него же тенью. Король даже не удивился. Только фыркнул, доставая следующий документ:

– Несешь такую чушь, Мерлин, что я уже даже не понимаю, о чем ты.

А в середине месяца Артур всерьез задумался над такой вещью, как народная память.

По всему дворцу висел сонм гобеленов, изображавших его предков. Среди них были и знаменитый король Говард, и печально известный король Вильгельм с его более любимым в народе братом – принцем Филиппом, и король Эревард – прадед Артура, сформировавший границы Камелота почти такими, какими они были сейчас. Там же был и король Константин – отец Утера, известный своим жестким военным характером и семью браками. Гобелен, изображающий самого Утера, был только один, потому что старый Пендрагон не любил излишеств. Почти всех королей на этих гобеленах сопровождали их жены (кроме принца Филиппа, чьи вторая и третья жены были не совсем теми фактами, которые живописцы имели бы право изображать на полотнах). Там была и королева Анна, родившая девятнадцать детей. Королева Доротея, правившая королевством, когда ее муж, король Эддрик, сошел с ума, не дав его властолюбивому брату захватить трон. Королева Гильда, утопившая Камелот и Норфолк в крови долгой войной после того, как одну из ее дочерей похитил норфолкский принц (да, пожалуй, у распри между этими двумя королевствами были и более древние корни). Кроме последних жен принца Филиппа здесь не было портрета только одной женщины – королевы Игрейн. Утер приказал снять все ее гобелены после ее смерти и сжечь. Видимо, образ жены столь сильно впечатался в его память, что ему не были нужны напоминания в виде картин. Но он не учел одной вещи – из-за этого Артур даже не знал, как выглядела мать, пока не вырос и не увидел ее призрак, вызванный колдовством.

Поэтому он решил воспользоваться странным затишьем и пригласил во дворец художника. День для работы был подобран заранее, все дела отодвинуты, зал с гигантской драпировкой подготовлен, и в итоге Артур и Мерлин уже были на месте, дожидаясь, пока Гвен закончит свой наряд.

– Не думал, что кто-то может одеваться дольше, чем ты, – пошутил слуга.

– Я тоже удивлен. Не думал, что кто-то может кого-то одевать дольше, чем ты, – парировал король.

– Ну, может, я так делаю специально, чтобы вы наконец потеряли терпение и научились одеваться сами?

– А кто тебе сказал, что я не умею?

– Однажды ты надел штаны задом наперед и наизнанку одновременно.

– Тебе на голову?

– Еще нет...

– Вот именно. А продолжишь болтать – точно надену.

– Сняв их с себя? Отличный будет вид! На гобелене. Уникальный портрет: великий король Артур без штанов. Почему, собственно, нет?

– Мерлин?

– Да?

– Заткнись.

– Но это же правда было бы красиво! И самое главное – правдиво!

– Еще слово, и ты тоже станешь художником – будешь отмывать пол в этом зале своей физиономией.

– Отлично, – резюмировал Мерлин и повернулся к ошалело слушавшему их пикировку бедному живописцу. – Знаете что? Когда будете писать заготовку для гобелена – пририсуйте ему ослиные уши.

– Да зачем тебе там торчать целый день? – с видом сытого кота, выпрашивающего десерта, негромко говорил Гриффиндор, стоя в королевской спальне. – Привела, посадила – и все!

– Годрик, – строго скрестила руки на груди Пенелопа, – представь себе, какого несколько часов подряд сидеть и не двигаться? Нужно будет подавать воду, если захочется пить, помахать веером, если станет жарко, открыть окна, поправить драпировку и все прочее.

– Этим может заняться Мерлин.

– Мерлину и так будет доставаться. Как ты думаешь, кто из двоих венценосных супругов будет больше капризничать?

– Попроси кого-нибудь из служанок тебя заменить.

– Годрик, я не могу сегодня. У нас еще куча времени будет для этой твоей прогулки, снега не будет, наверное, до следующей недели.

– Но...

Рыцарь замолк, прерванный грохотом, раздавшимся в коридоре за дверью. Этот грохот был чьим-то топотом. Кто-то со всей неуклюжестью, на которую только можно быть способным, несся, как угорелый, по коридору, сшибая на поворотах все, что можно и нельзя. Когда топот был уже далеко, из того конца, откуда он сначала появился, раздался новый топот, более тяжелый.

– МЕЕЕРРРЛИН! – прокатился по коридору разъяренный крик.

Новый топот последовал за первым и вскоре тоже затих вдали.

Годрик перестал слушать и вновь повернулся к девушке.

– На этой неделе у меня больше не будет дневных патрулей в городе, – словно ничего не было, продолжил он. – А ночные патрули никто не отменял. Я хотел договориться, но Леон уже сыт моими вечными перестановками.

– Если дело только в Леоне, то я его уговорю, – улыбнулась Пенелопа. – Просто он устал, ему нужно отдохнуть от службы. Я с ним поговорю, и мы сможем съездить погулять, скажем...послезавтра?

– Черт возьми, ты любой камень обточишь, если говоришь таким тоном, – растянул губы просиявший рыцарь, уже кладя руки на талию волшебницы, но тут из женской комнатки показалась королева в роскошном легком фиолетовом платье, с почти распущенными шоколадными кудрями.

– Не поминайте черта, сэр Годрик, – посоветовала она. – А то явится и испортит нам все веселье.

– Прошу прощения, Ваше Величество, – поспешно поклонился Гриффиндор. А, выпрямляясь, добавил: – Позвольте заметить, вы бесподобны.

– И только? – весело прищурилась Гвиневра.

– Очаровательны, восхитительны, неотразимы, великолепны!.. – тут же принялся болтать маг. Женщина рассмеялась.

– Ладно, не буду заставлять Пенелопу ревновать. Идем, – кивнула она служанке. Та взяла со стола нужное и последовала за госпожой. Рыцарь галантно открыл перед ними дверь, состроив при этом важное лицо, которому бы позавидовали многие дворяне.

После того дня, когда Годрик рассказал Пенелопе о своем детстве, все стало проще и понятней. Нет, его характер никуда не делся и продолжал доставлять проблемы. Но теперь Пен знала, что с этим делать.

Во-первых, она стала куда больше его понимать. До откровения ей порой действительно казалось, что в ее возлюбленном живут две сущности: одна – это благородный, храбрый и нежный рыцарь, которого она любила, а вторая – это бешеный, дикий, сумасшедший зверь, которого она боялась. Вспышки его гнева казались неконтролируемыми и необъяснимыми. Теперь же она знала, откуда они брали начало, и бояться ей было нечего.

История жизни Годрика ее поразила и расстроила. Она и представить не могла, как у него вообще получилось вырасти и понять жизнь. Неудивительно, что в нем так много этой детской непосредственности. Вся эта громкая восторженность, возбужденная радость, беспечность и легкость – все это было его характером, но и частью того странного воспитания, что дал ему отец. Кем был этот человек? Может, он и вправду был сумасшедший? А чем еще объяснить его обращение с сыном и женой?

В любом случае, теперь Пенелопа не боялась тех моментов, когда Гриффиндор вдруг начинал злиться. Обычно это происходило не из-за нее, потому что она быстро поняла, чего нельзя делать. Но когда гнев вспыхивал из-за кого-то, Пуффендуй решительно забывала свою застенчивость и начинала говорить. Она не знала, как у нее это получается, но слова подбирались самые нужные. Этими словами она вклинивалась в нарастающую бурю и медленно смягчала ее.

Они много разговаривали, оставаясь наедине. Они и раньше находили множество тем для разговоров, но теперь Годрик был с ней гораздо более открытым. Пен радовалась тому, что он наконец поделился с ней этой историей, потому что как бы его вспышки злости ни обижали других, больше боли они причиняли ему самому. Она видела, как он винит себя за каждую такую вспышку и не знает, как себя переделать. В безопасной тишине вечеров Пен старалась задавать правильные вопросы, слушать и всем, что только было в ее маленькой душе, показывать, что он нужен ей именно таким, что он не чудовище и не безумец, а ее самый лучший мужчина. Сначала ей самой казалось, что этот след от чар Гриффиндора-старшего никак не убрать. Но Годрик сдержал слово. Он смог справиться с собой и научиться контролировать злость. В конце концов он смог понять себя. Он сказал, что она помогла ему заглянуть туда, откуда он бежал, и понять, как с этим жить. Пуффендуй тогда, как обычно, смутилась.

Может быть, Пенелопа мало понимала в военных стратегиях, умных планах и сложных государственных проблемах. Но она понимала людей. Она знала, что любовью и терпением можно сломить многое. Она знала, что людям можно помочь. И не собиралась в этой помощи отказывать. Тем более мужчине, ставшему ее солнцем. И наконец-то ее помощь приносила не вред, а пользу.

Весь декабрь Слизерин жил, что называется, роскошно. Конечно, не в поместье с полусотней слуг, собственной конюшней и сворой гончих, но...

После того, как был собран последний урожай, люди бросились на рынки закупать мясо. И Салазар, как хозяин перепелиной фермы, теперь постоянно получал заказы не только от купцов, зажиточных крестьян, но и от всех дворянских семей столицы. Мясо и яйца перепелов пользовались любовью, и при этом были достаточно высоки в цене – как итог, золото потекло рекой. В последнее время маг не слишком часто тратился, из принципа не желая спускать оставшиеся от того последнего налета на фамильное поместье деньги. Но теперь у него снова было золото, так что он купил себе новые одежды (Годрик посмеялся с этого, ведь Сэл больше не ходил на приемы в знатные дома или во дворец, но все еще любил красиво одеваться, как дворянин), новый арбалет со стрелами и даже раскошелился на новую амуницию для кобылы друга на его день рождения.

Еще в декабре он стал чаще уезжать на охоту. И чем больше ездил, тем больше понимал, как соскучился по этой своей страсти. Правда, иногда Коринн заявляла ему ’’Нет уж, сиди со своими пташками сам, у меня дела” и отказывалась присмотреть за хозяйством. Сэл тоскливо вздыхал и оставался дома, по сто раз на дню выглядывая в окно, ожидая, когда же день закончится, придет Годрик, и можно будет свалить все на него и поохотиться ночью.

Чаще он охотился один, но иногда с ним увязывался Гриффиндор. Просто появлялся из ниоткуда, как вихрь, хлопал по плечу и заявлял, что поедет за компанию. Салазар, седлая как всегда одолженного у соседа коня, ворчал, что охота потеряна, что у него теперь уши свернутся в трубочку от болтовни, что дичь вся разбежится, потому что один из охотников будет спотыкаться обо все, что только можно. Но ворчал он, просто чтобы не показывать, насколько рад, что друг едет с ним.

Слизерин не заговаривал об этом. Не упрекал и не напоминал. Но с тех пор, как у Годрика все сошлось с Пенелопой, он стал видеть друга в два раза меньше. Что уж тут говорить, они прожили под одной крышей уже почти два года, и Сэл слишком привык к громогласным восклицаниям, топоту по утрам, широким улыбкам, и всему тому, что было частью этого шумного комка энергии. Салазар и не думал, что ему так сильно будет не хватать всего этого. Он отфыркивался, махал на это рукой, ругался сам на себя, но тоска невольно ложилась на грудь, если друг снова не приходил на ночь, а гулял с Пенелопой.

Не то чтобы Слизерин винил их. Он понимал – любовный запал, страсть, романтика. Да, конечно, им хотелось быть вместе каждую минуту. Но он уже ждал, когда же это наваждение спадет, они устанут друг от друга, и его друг вернется к нему. В конце концов, все равно это не имело никакого смысла. Любовь пройдет, и они станут не нужны друг другу. А друг ему нужен будет всегда.

Иногда он злился на них. За то, что они страдают ерундой, которая все равно скоро закончится расставанием, и забывают обо всех вокруг. Но потом Годрик вдруг вваливался в дом посреди дня, невозможно искренне извинялся и звал съездить вместе на пир, который в честь короля и королевы устраивает лорд какой-то там, или на охоту в лес, или устроить гонки на лошадях в полях. И он выглядел таким взъерошенным, таким теплым, таким честным, таким родным, что Сэл не мог долго злиться. Они собирались и ехали. И Слизерин даже надевал какую-нибудь дорогую мантию и вспоминал этикет, чтобы не слишком позорить друга на том самом пиру.

Годрик старался, и Сэл видел это. Порой он выбирал не Пенелопу, а друга. Порой он оставался дома по нескольку дней, превращая этот дом в маленький хаос и пугая до полусмерти бедных перепелок, но неизменно заполняя пустоту в душе Слизерина. Он понимал, что виноват во всем этом не Гриффиндор. Просто у него начиналась другая жизнь. В этой жизни была любимая женщина, множество друзей, люди, в которых он верил, работа, которая доставляла ему удовольствие, и целая судьба, что сулила ему бессмертную память. Это Сэл оставался на месте, разводя перепелок и деля ночи с любовницей, вздыхая по все той же охоте и скучая по все тому же единственному другу.