Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц)
К читателю
И вот приходит время, читатель, когда нам нужно расстаться. Мне немного грустно. В поздние вечера, когда после работы я писал эти страницы, я думал о тебе. Знаешь ли ты теперь, как стать главным инженером, полюбил ли ты моего управляющего Николая Николаевича, веселого и бесцеремонного Гната, прораба Анатолия и бригадира Сергея Королькова, – полюбил ли ты стройку? А может быть, ты придешь к нам? Приходи, мы будем тебя ждать.
Главный инженер
Виктор Константинович
Трудные этажи
Повесть
Строителям: монтажным пятеркам, в лютую стужу, жару, дождь возводящим корпуса; вечным труженикам прорабам; начальству всех рангов – с любовью и глубоким уважением посвящает эту повесть автор
Глава первая
Такое приятное предложение
Меня вызвали в главк. В приемной было тихо. Молодая секретарша, похожая на раздобревшую русалку, кивнула головой на дверь кабинета. Заместитель начальника главка Левшин что-то писал, склонив над бумагой голову, блестящую, как бильярдный шар (сразу же приношу свои извинения за неоригинальное сравнение, но что поделаешь).
Я выстоял положенных несколько минут, потом тихонько выдвинул из-за стола высокий тяжелый стул и уселся.
– Вам чего? – не поднимая головы, спросил Левшин.
Я помолчал. Тогда он поднял голову.
– Вам… – уже раздраженно начал он, но, узнав меня, удивился: – Вы чего пришли?
Несколько секунд он смотрел на меня, что-то припоминая. Мне даже показалось, что я слышу скрип шестеренок, которые быстро вращались в его голове, приводя в движение запоминающее устройство.
– Ах, да! – наконец облегченно, но с обычной мрачностью сказал он. – Да, да… сидите. – Он глубоко вздохнул и снова забегал по бумаге карандашом. – Сидите, я сказал, – повторил он, когда я поднялся, чтобы подойти к окну. – Выдержки ни на грош. Смех один такого юнца сажать на трест. – Он бросил карандаш. – Ну ладно… Вот что, любезный, ваш главный инженер сдуру уходит на пенсию. Есть такое мнение: на его место назначить вас. – Левшин мрачно усмехнулся, встал, прошелся по кабинету, постоял секунду спиной ко мне, резко повернулся и повторил: – Есть такое мнение.
Я тоже встал.
Он подошел ко мне.
– Молодой еще! Я в ваши годы прорабом был. И легкий вы какой-то. Главный инженер треста должен быть седовласым, солидным мужчиной… Во! – Он развел руки, показывая объем живота, который по техническим условиям главка должен быть у главного инженера. – В общем, подумайте.
– Я…
– Знаю, знаю, вы, конечно, согласны, – перебил он. – Как же не согласиться, такое приятное предложение. Но я сказал: подумайте… Честь имею. – Левшин церемонно наклонил голову.
Я вышел на улицу. Был яркий весенний день. На шаровидных деревьях, чинно высаженных вдоль улицы Горького, уже набухали почки, у телеграфа задерживались особо недоверчивые прохожие, чтобы получить у большого термометра официальное подтверждение приходу весны.
На проспекте Маркса я остановился перед витриной, чтобы еще раз посмотреть фото наших экспериментальных домов и портрет прораба Анатолия с подписью: «Автор выдающегося эксперимента, ст. прораб А. Смирнов».
Я вспомнил, как расшумелся тогда на площадке прораб Анатолий.
– Вы это бросьте, Виктор Константинович, – кричал он. – Нечего вам в позу становиться. Вы для этой стройки…
Он задохнулся, по лицу пошли красные пятна.
– Хорошо, хорошо, Анатолий Александрович, – успокаивающе сказал я, – меня тоже сфотографируют.
Фотограф, молодой, ловкий парень с длинными волосами, уложенными сзади так, что одновременно напоминали прическу пажа конца семнадцатого и завитки московского кучера начала текущего столетия, в зеленой куртке, усеянной желтыми гусеницами-молниями (они были даже на рукавах), смеялся:
– Ну и ну, товарищи строители, рассмешили вы меня… А скажите, – тут он стал серьезным, – скажите, сколько кранов было у каждого здания? Можно ли начать, так: «Экспериментальный дом, корпус семь, только недавно был окружен башенными кранами».
Анатолий недоуменно посмотрел на фотографа.
– Окруженный башенными кранами? – машинально переспросил он.
– Да-да, – глядя снизу вверх на Анатолия, подтвердил фотограф. – Я хочу тиснуть и заметку. Вроде красиво будет звучать.
– Да ты что, парень, спятил? – набросился на фотографа Анатолий.
– Анатолий, – предупреждающе сказал я, – товарищ из редакции.
– Жалко, – разочарованно протянул фотограф. – А красиво было бы.
Конечно, в витрине выставили только карточку Анатолия, и сейчас он недовольно и раздраженно смотрит на меня с фото.
Я подмигнул портрету: «Ничего, Анатолий, терпи».
…Вечер четверга – освещенное многолетней традицией время наших оперативок. Несколько трудных часов, когда начальник управления имеет официальное право грозно на всех кричать, ибо нет ни одного строительного участка, ни одной службы управления, которые выполнили бы многочисленные и подчас разноречивые приказы Ивана Митрофановича.
Я зашел к нему раньше, чтобы по неписаной служебной этике доложить о предложении Левшина.
Но Моргунов уже знал.
– В начальство лезешь, парень, – язвительно, но с некоторым оттенком уважительности сказал он. – А не рановато?
– Рановато, – ответил я.
– Да садись, ей-богу! Вечно приглашения ждешь!
Я сел.
– Я, Иван Митрофанович…
– Знаю, знаю, что скажешь, – перебил он меня. – Будешь говорить, что сам не просился… Эх, так у нас всегда: не успел человек что-нибудь сделать, самую малость, как его немедленно тащат вверх по служебной лестнице.
Я засмеялся:
– Вы напрасно меня перебили, Иван Митрофанович. Я отказываюсь от предложения.
Моргунов провел рукой по коротким черным волосам.
– Как это отказываешься? Почему?
– Ни к чему мне это. Да и не хочется уходить из коллектива…
Моргунов несколько секунд молча смотрел на меня. Потом суровое его лицо смягчилось.
– Отказываешься, значит?.. – Он опустил глаза и глухо сказал: – А ведь, как я понимаю, тебе со мной не сладко приходится… А? – Он снова посмотрел на меня: – Чего молчишь? Отвечай! – В его голосе зазвучало раздражение. – Ну хорошо, помолчи, – Моргунов усмехнулся. – Помнишь кинотеатр? Тогда я был замуправляющего и заставил тебя перевести на эту стройку рабочих отовсюду. Помнишь?.. А потом, когда ты обратился ко мне с просьбой помочь с фондом зарплаты, я отказал.
Он тяжело поднялся и медленно подошел к окну.
– Потом, когда я стал начальником этого СУ, я требовал от главка тебя убрать. Помнишь «чихалку» – эту твою машину по подаче бетона? Когда у тебя не получилось, я поставил тебе ультиматум: если хочешь остаться – откажись от своих фантазий! Тебе пришлось уйти.
– Я…
– Подожди, – строго прервал меня Моргунов, – я еще не закончил… Сейчас, когда ты вернулся, я бываю с тобой резковат… И все же ты остаешься с нами…
Он снова прошел к столу, опустился в кресло и нажал кнопку.
– Зовите всех! – громко приказал он секретарю.
В комнату медленно, нехотя начали заходить прорабы и начальники служб СУ.
Моргунов, пока все рассаживались, добавил:
– Я знаю, что тебе пришлось бы кривить душой и возражать мне… не люблю этого. А за то, что остаешься, спасибо. – Моргунов оглядел собравшихся и громко произнес, явно наслаждаясь предстоящим: – Соков, был у вас сегодня, ну когда наконец…
Многоликое, огнедышащее чудище, именуемое оперативкой, заглатывало нас: страшно кричал Моргунов, жалобно оправдывались прорабы, сваливая все свои беды на снабженцев, а главный снабженец Митрошин, забаррикадировавшись амбарными книгами, где отмечались заявки и поступления материалов, короткими очередями-репликами разил своих противников-прорабов.
Один раз, когда я неосторожно заикнулся о недостатках в снабжении, Митрошин вскочил. Маленький, крепкий, он с силой ударил своей книгой по столу.
– И вы… и вы, – задыхаясь, закричал он.
Даже Моргунов опешил, но после небольшой паузы строго и веско произнес:
– Чего кричишь? Он прав, в Москве все есть, нет только расторопности у снабженцев.
Митрошин в сердцах откинул книжку:
– Очень это несправедливо…
– Молчи, – оборвал его Моргунов. – Человека, – он показал на меня толстым волосатым пальцем, – человека назначают главным инженером треста. Он отказывается, не хочет бросать коллектив… в том числе тебя, Митрошин. А ты кричишь на него.
На миг стало тихо. Все смотрели на меня. Митрошин медленно собирал свои книги.
– Чудак, – вдруг громко сказал прораб Анатолий.
– Ну-ну! – погрозил ему Моргунов.
Потом оперативка снова пошла своим ходом.
Я молчал и думал, что вот завтра утром снова придется ловчить, добиваться, чтобы Моргунов отменил некоторые свои распоряжения, часть которых невыполнима, а другая часть, с моей точки зрения, вредна. Ох уж эта должность главноинженерская! Тут мало знать, любить свое дело, уметь… и прочая, и прочая. Нужно еще быть дипломатом. Ибо в большинстве случаев нет на стройке ни начальников, ни главных инженеров; они выполняют одну и ту же работу, с той лишь разницей, что у начальника все права, а у главного инженера – одни обязанности.
Оперативка закончилась.
Когда все вышли, Моргунов укоризненно спросил:
– Чего ты все время молчал?
– Не хотел спорить, но кое-что придется…
– И не думай, – прохрипел Моргунов. – Ничего не отменю.
– Утро вечера мудренее.
– Я говорю, не думай! – Моргунов начал вскипать.
Зазвонил телефон. Моргунов несколько минут слушал, прижав телефонную трубку к большому волосатому уху, потом сказал:
– Он отказывается… А вот так… Это вам показалось, товарищ Левшин. Не хочет он от нас уходить… Пожалуйста. – Он протянул мне трубку.
Жалко, что приходится разговаривать с Левшиным по телефону, с каким удовольствием я бы посмотрел сейчас на него.
– Это вы? – недовольно спросил Левшин.
– Я.
– Что это вы выдумываете? Фокусы строите. Ведь вы же не возражали в беседе со мной?
– Я с вами не беседовал.
– Как это не беседовали?
– А так, – холодно отрезал я. – Вы говорили за себя и за меня и приказали идти думать.
Он что-то хотел добавить, но я перебил его:
– Может быть, разрешите хотя бы по телефону высказать свое мнение? – Я наслаждался своей твердостью и холодностью. Моргунов играл карандашом, он внимательно слушал разговор. – Так вот, я хотел тогда сразу согласиться с вами: ваши замечания о моей молодости, легкости и прочее – совершенно справедливы.
Левшин кашлянул в трубку.
– Я отказываюсь от вашего предложения.
– Так… хорошо… – медленно произнес он. – Хорошо… Вы, наверное, просто ничего не поняли… Подумайте.
– Мне нечего думать, – начал было я, желая продолжить столь приятный для меня разговор, но в трубке послышались частые гудки.
– Что он ответил? – заинтересованно спросил Моргунов.
– Повесил трубку.
Моргунов рассмеялся:
– Ты, кажется, малость перегнул, парень. – Он встал. – Пойдем.
Мы вышли на площадку.
Обыкновенно, когда пишут о стройке, немедленно начинают гудеть экскаваторы и бульдозеры, непрерывным потоком мчатся груженые машины, башенные краны куда-то к солнцу (а вечером к луне) легко подымают «будто невесомые тяжелые панели»…
Это все так, честное слово. Но авторы порой забывают, что на стройке наступает время, когда уходят экскаваторы и бульдозеры, демонтируются краны и начинается отделка здания. (Об этом, к сожалению, часто забывают и строители.) И тогда на площадке тихо.
– Куда подевались монтеры? – недовольно спросил Моргунов.
И вдруг, словно по его приказу, на крышах домов, на мачтах зажглись прожекторы. Они осветили площадку, где только недавно шел монтаж: подкрановые пути, брошенные башенными кранами; несколько сиротливых штабелей плит, ошибочно завезенных на площадку; две большие кучи строительного мусора, которые бульдозер собрал как раз под плакатом: «Не забудь, строительный мусор – это бывшие материалы»; металлические ящики для раствора, еще по-зимнему утепленные войлоком и досками, и плакаты, призывающие срочно, немедленно, в аварийном порядке закончить монтаж… Плакаты уже, правда, снимали.
Мы подошли к корпусу. Тут Моргунов, надавав мне кучу заданий, начал прощаться:
– Смотри проверь внимательно. К праздникам, хоть кровь из носу, нужно сдать корпус, – строго сказал он. – А я поехал. Напрасно отказываешься от треста. – Он пожал мне руку и шутливо добавил: – Чем выше начальство, тем легче работать.
– Вижу.
– Но-но, смотри мне! – Моргунов резко повернулся и быстро зашагал к выходу.
Хотя было уже восемь часов, в прорабской еще сидели люди. Анатолий еще не остыл после оперативки, и на его худых, впалых щеках были красные пятна.
– Ну вот вам еще одна новость, – сердито сказал он, увидев меня. – На четырех этажах отделку уж закончили, поставили пластмассовые крышки… вор появился.
– Как вор? – удивился я.
– Вот так, – захрипел мастер Агафон Иванович. – Понимаете, ворует ежедневно пять крышек.
– Что же делать? – спросил я.:
– Я предлагаю, – солидно вставил практикант Владик, – снять отпечатки пальцев.
– Чепуха, – возразил Агафон Иванович, – это, наверное, фэзеушник. Поймать и уши оторвать!
– Капкан, – мрачно произнес участковый механик, придерживая рукой вздувшуюся щеку (когда болят зубы, человек жаждет смерти своих ближних).
Спор разгорелся. Анатолий требовал, чтобы привели служебную собаку.
– Что вы, Анатолий Александрович, что вы! – испуганно перебила прораба архитектор. Она встала, провела рукой по гладко причесанным волосам. – Еще искусает его. Знаете что, давайте напишем вору, объясним, что скоро комиссия, попросим… Ну что вы смеетесь?
Громче всех смеялся Агафон Иванович.
– Попросим… Он на поллитру, подлец, собирает, а, вы ему… «попросим».
Спор начал выходить за служебные рамки, и, чтобы прервать его, я попросил Анатолия сопровождать меня.
Мы осмотрели все помещения и добрались до последнего, пятого этажа. Работы шли к концу. Но ведь нужно еще убрать корпус.
– Хорошо, Анатолий Александрович, – проникновенно начал я, – но сейчас…
Он не дал мне договорить.
– Знаю, знаю о чем может говорить сейчас главный инженер… Хотите, я скажу за вас? Хотите?
Невольно улыбнувшись, я кивнул.
Он взъерошил рукой волосы, очевидно копируя меня, и сладким голосом сказал:
– Как хорошо, Анатолий Александрович, – почти все закончено. Но вы знаете, на госкомиссии нужно показать товар лицом. Давайте посоветуемся! – И снова уже своим обычным раздраженным голосом добавил: – Вы это слово «посоветуемся» обязательно добавите… Это у вас стиль такой. Вы уже все давно решили, но хотите меня этим «посоветуемся» ублажить.
Мы вышли на лестничную площадку. Анатолий ударил рукой по перилам:
– Ну, а если я не хочу советоваться? Если я просто хочу убрать?
– Конечно, Анатолий Александрович, конечно – убрать. Только как, какими силами? Ведь чтобы…
– Корольков! – перегнувшись через перила, вдруг закричал Анатолий. – Сергей!
– Корольков… Сергей… Корольков! – подхватили на всех этажах. – Корольков, бегом к прорабу…
Анатолий усмехнулся:
– Сколько рабочих, по-вашему, нужно поставить на уборку? – резко спросил он.
– Я… думаю, по примеру прошлых больниц. На каждый этаж десять человек. Всего пятьдесят, наверное, дня на два.
– Сергей! – снова позвал прораб Анатолий.
– Корольков! – гремели этажи.
– Чего вы раскричались, Анатолий Александрович? Я тут.
Мы обернулись. В своем обычном синем комбинезоне, перетянутом солдатским ремнем, улыбаясь, стоял Корольков.
– Здравствуйте, Виктор Константинович! – Он протянул мне руку.
Вот Корольков и преподал мне сегодня первый урок.
Он брался убрать корпус. Ему нужно только десять рабочих. Усмехаясь, мой бригадир напомнил мне, что сейчас век химии.
– Как у нас чистят фаянс, плитку? – сказал он. – Нагонят людей, вот вам скребки, лопаты… Шуруйте. А ведь если с головой дело делать – есть растворители. Короче, берусь своими десятью.
– Ну, что? – спросил Анатолий.
Я молчал.
Я знаю, что есть тысячи более эффективных и красивых предложений, знаю, что многие, прочтя эти строки, усмехнутся: «Тоже нашел о чем писать, об уборке», но только в этот момент мне показалось, что предложение Королькова – моя личная большая удача. Теплое чувство признательности поднималось во мне.
– Спасибо, – я протянул ему руку, – я этого не забуду, Сергей Алексеевич.
– Ну, чего там! Чего благодарить! Подбросите на литровку, и будем в расчете. – Но он кривил душой. Он ждал этой благодарности, и она была ему приятна.
Мы спустились в вестибюль. На стенке уже висел плакатик, написанный чертежным шрифтом на ватмане:
«Т. Вор! Через несколько дней госкомиссия. Просьба не брать крышки от сигнализации, иначе не сдадим корпус.
Архитектор».
– Смешно все это, – строго сказал я Анатолию. – Проверьте охрану, через два дня госкомиссия.
– Хорошо.
Председатель госкомиссии Федотов, расплывшийся пожилой человек, кряхтя, усаживался в мягкое кресло. Я знал, что это кресло притащил с другого конца Москвы практикант Владик.
– Мой первый корпус должен быть сдан на «отлично», – заявил Владик вчера.
– А при чем здесь кресло? – поинтересовался я.
– Виктор Константинович, сейчас психологию учитывают даже в футболе. – Владик сказал это покровительственно, но вместе с тем очень мягко. Практика кончалась, Владику предстояло получить отзыв, – и он распространял свои психологические опыты на меня тоже.
Федотов слегка приподнялся и снова опустился в кресло. Оно жалобно застонало. Федотов вздохнул, удобно положил большие руки на подлокотники, улыбнулся:
– Вот, шельмы, знают, что я люблю… Ну-с, корпусик посмотрели; документики, папочку?
– Документики, папочку, – с готовностью повторил практикант Владик. Он схватил папку и, грациозно изогнувшись, передал ее председателю.
– Большой шельмец растет, – приняв документы, вздохнул председатель.
Он перелистал папку, в которой по меньшей мере тридцать организаций клятвенно заверяли, что корпус построен на века, что он оборудован всеми мыслимыми инженерными устройствами и, наконец, что больной, попав в корпус…
– Ну, а анализ воды? – спросил председатель.
Ему никто не ответил.
– Анализ воды… анализ воды, – засуетился Владик, хватая какие-то бумажки. – Ах, да, нам только что звонили из лаборатории, что анализ воды отличный.
– Анатолий Александрович!
– Анализ воды мы не успели сдать, Федор Семенович, – ответил Анатолий.
Председатель посмотрел на Владика и покачал головой.
…Когда-нибудь я напишу новеллу о государственной комиссии, о доброжелательном здоровячке – капитане пожарной охраны, который, бодро улыбаясь, всегда заключает, что корпус к приемке… не готов, о худощавой (почему-то всегда худощавой) санитарной врачихе, навсегда обиженной чем-то и жаждущей излить свою обиду непременно на госкомиссии, о колеблющемся заказчике, который полюбил строителей и готов принять корпус немедленно, вот только опасается, как бы строители его все-таки не обжулили. Но все это будет потом. В этот раз государственная комиссия приняла корпус на «отлично».
Председатель комиссии благодарил строителей. Он нехотя встал с удобного кресла и протянул руку к плащу. Но практикант Владик оказался проворнее, – схватив плащ, он помог председателю.
Федотов, кряхтя, просунул руки в рукава, взял шляпу и начал прощаться. Последним он протянул руку Владику. Тот стоял перед ним навытяжку.
– Будут от тебя стройконтролеры плакать. – Федотов вздохнул, взял свой толстый, очень потрепанный портфель, всегда внушавший нам тревогу. У дверей остановился, медленно повернулся и тихо произнес:
– Это мой последний корпус… принимаю. Спасибо уважили… Спасибо. – Он нерешительно потоптался: – Если в чем-то был виноват не взыщите. Ну, всего вам, голубчики.
Мы помолчали.
За столом остались сидеть строитель и благожелательно улыбавшийся пожарник.
– Э, ладно! – прохрипел мастер Агафон Иванович. – Чего горевать – у всех так будет, Владик, собирай!.. По трешке, что ли?
Был уже вечер, мы сдали корпус, да еще, что сейчас редко бывает, на «отлично». У всех свои традиции: на верфях разбивают бутылку вина о корпус судна, спускаемого на воду. У строителей свой обычай, – может быть даже более рациональный.
Странно выглядит законченное, но еще не заселенное здание. Вот только что здесь работало много людей: маляры-девушки в модных синих брючках и в разноцветных кофточках, чистых, без единого пятнышка, быстро покрывали «за последний раз» стены (им, малярам, всегда не хватает одного дня), монтеры соединяли торчащие пучки проводов в электрошкафах. Света в корпусе еще не было, но в комнате госкомиссии уже солидно горели лампочки; из крана каким-то чудом текла вода, хотя еще не была закончена врезка водопровода на улице; рабочие бригады Королькова на всех этажах стучали ведрами, отмывая законченные помещения; по лестнице носился взбудораженный заказчик, про себя проклиная строителей. Он, заказчик, понадеялся, что прораб Анатолий не закончит корпус, и не успел завезти инвентарь…
Только что… И вот ушли люди, построившие это здание. Холодновато блестит пол в пустынном коридоре, глядят открытыми дверьми палаты. Кажется, в воздухе еще носится эхо голосов, но корпус нем. Это сегодня, сейчас. Утром сюда придут другие люди.
По мраморной лестнице мы спустились в прорабскую. Анатолий сел за свой стол, откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. Всегда бодрый, Агафон Иванович на этот раз недовольно что-то бурчал под нос, роясь в ящиках своего стола.
Владик сел около мастера и, улыбаясь, спросил:
– Мало?
– Владик, – не открывая глаз, сказал Анатолий, – помолчите!.. Нам сейчас что-то интересное расскажут.
– Кто? – радостно спросил Владик.
Вошел Корольков.
– Ну, мне куда завтра, Анатолий Александрович?
– Садись, Сергей!
В комнате стало тихо. Я все еще не решил, в каком тоне поведу этот, разговор.
– Кто же будет рассказывать? – нетерпеливо спросил Владик.
– Я буду рассказывать, – наконец начал я. – Понимаете, друзья, высокое главковское начальство, совершенно непонятно, почему, вдруг, предложило мне пойти работать в трест… главным инженером.
– Ну, и?.. – спросил Анатолий, по-прежнему не открывая глаз.
– Я, конечно, отказался.
– Почему?
– А какой мне смысл, Анатолий? – Я впервые назвал его по имени. – Сидеть целый день за столом и по телефону спорить с Беленьким, Моргуновым, Визером… Ведь в распоряжении главного инженера треста, кроме телефона, ничего нет.
– А зарплата? – спросил Владик.
Я ожидал, что все рассмеются, но почему-то разговор не складывался шутливо, как мне хотелось.
– Зарплата?.. Оклад больше на пятьдесят рублей, но в тресте редко платят прогрессивку… Так что зарплата там даже меньше.
– Ну, если зарплата меньше, то не стоит туда идти, – медленно произнес Анатолий.
Корольков сел на стул, с интересом слушая разговор.
– Дело, конечно, не в зарплате, – досадливо ответил я.
– А в чем?
– Работа для меня непривычная… И неинтересная к тому же.
– Сергей, – сказал Анатолий, – чего ты молчишь? Ты же у нас сейчас за секретаря. Коммунист неправильно рассуждает, а ты молчишь. – Анатолий открыл глаза. – Ведь когда вас, Виктор Константинович, назначили главным инженером стройуправления, работа тоже для вас была непривычная… Правда, зарплата была больше.
– Бросите вы наконец эту зарплату?
– Хорошо, бросаю, – Анатолий слегка стукнул рукой по столу. – Бросаю. Хотите знать истинную причину… ну, из-за чего вы не желаете идти в трест?
– Интересно, – усмехнулся я.
– И не будете сердиться?
– Нет.
– Вы просто боитесь!
– Боюсь? Кого мне бояться? Чепуху вы говорите! – Его слова сильно задели меня.
– Ну, это ты напрасно, Анатолий! – Агафон Иванович медленно поднялся со стула. – Должен заметить, что наш инженер не из пугливых.
– И все же он боится. – На щеках Анатолия появились красные пятна. – Вот доказательства. Вы же не согласитесь делать в тресте то, что делал все время Костромин… Ведь не согласитесь?
– Я слушаю вас, – холодно сказал я Анатолию. – Только, может быть, вы перестанете задавать мне вопросы, а просто выскажетесь до конца.
– Угождать начальству вы не хотите. Это я знаю. Захотите быть инженером, как и тут, у нас… проводить свою линию. А вам это могут не позволить… Вот вы и боитесь. Боитесь сорваться.
– Предположим. Что же тут плохого? Почему я должен бросать свой коллектив, налаженную работу и идти в трест на неприятности?
– Кто же пойдет в трест? Скажите, кто? Подыщут еще одного Костромина, а дело будет идти по-старому… Стол! Телефон! Чепуха это! В главке знают вас, они понимают, что вы и в тресте будете инженером. Они пошли на смелый эксперимент. Ведь сейчас главные инженеры трестов, по сути, дублируют управляющих, а вопросы техники пущены на самотек. Сколько в нашем тресте рабочих?
– Не знаю…
– Две тысячи четыреста, – сказал Владик.
– Правильно! Помните, вы говорили, – Анатолий быстро заходил по комнате, – вот было бы здорово, если б каждому рабочему сэкономить в день час, всего один час. Еще бы не здорово! Тогда у нас в СУ было бы дополнительно шестьдесят рабочих, в тресте – триста… а в масштабе Москвы? Целая армия невидимых рабочих, рожденная главными инженерами, пришла бы на строительство. Так что теперь, эта задача вас перестала привлекать?.. А ликвидация простоев? Тут в СУ мы многое сделали, но только в тресте можно по-настоящему решить эту задачу, а вы? Эх!
Я молчал.
Анатолий подошел к столу и сел.
– Конечно, это невыгодно, – устало заключил он, – зарплаты меньше, мороки больше, можно сорваться…
Его слова больно хлестали меня.
– Вы все это красиво изложили, Анатолий Александрович, – сдерживая себя, начал я. – Но почему в этой роли обязательно должен выступать я? Почему бы вам не взяться за это дело?
– Мне эту должность не предлагают, – просто сказал Анатолий.
– Ну, а если бы предложили? Поедем в главк, я уговорю Левшина, втолкую ему, что есть такой очень сознательный товарищ… Уговорю!
– Если б мне предложили, я бы не пошел.
– Вот видите! – торжествующе закричал я. – Вот-вот… Только красивые словечки! Почему?
– Я бы не справился, – тихо сказал Анатолий. – А вы…
Но я перебил его.
– Вы просто хотите вытолкнуть меня из СУ! – возмутился я. – Признайтесь, это нужно лично вам…
Анатолий сильно побледнел, он встал.
– Я мог бы вам ответить в том же духе, – тихо, подбирая слова, начал он. – Но за такие вещи нужно наказывать, мучайтесь теперь. Поэтому я промолчу.
Он постоял, опершись руками о стол, потом нетвердой походкой вышел из комнаты.
Несколько минут все молчали, Корольков дотронулся до моей руки.
– Ладно, погорячились, – мягко сказал он. – Бывает.
…Я вышел на улицу, под мелкий, скучный какой-то дождь. Из далекого детства зазвучала родная песня: «И шумыть, и гудэ – дрибный дождик идэ…» Я кажусь себе маленьким и беззащитным. Вот-вот… Раскис еще к тому же. Почему это всегда так сложно получается? Или это у всех так, только люди стараются не показывать свои слабости?
Все правильно говорил Анатолий, но я не могу уйти из своего СУ, я не просто привык к людям, я люблю их. Вот прораб Анатолий – хороший прораб, ничего не скажешь, но разве он самый лучший, способный? Нет, конечно. Или бригадир Гнат? Разве мало в Москве бригадиров получше? И лучше Королькова есть… Почему же, когда мы, в общем обыкновенные люди, соединяемся вместе на работе, кажется, что лучше, роднее этих людей нет на свете?
А дождь все шел, мелкий и неприятный. Намокла и превратилась в блин кепка, пропитанное водой пальто давило плечи, струи текли по лицу…
Я решил посоветоваться с Николаем Николаевичем.
…В гардеробе больницы мне, как всегда, сунули халат подозрительного серого оттенка, к тому же на груди вместо верхнего кармана красовалась дыра с рыжей каймой.
Гардеробщица ушла, повесив категорический плакатик: «Перерыв на обед. Не стучать».
Я в нерешительности стоял перед зеркалом. Вдруг в зеркале увидел врача Лидию Владимировну.
Я быстро прикрыл рукой дыру, повернулся и поклонился ей.
Она удивленно подняла брови:
– Вы мой больной? Что с вами, почему вы держитесь за сердце?
Со времени нашей первой встречи мода переменилась: вместо высокой взбитой прически, сейчас ее волосы были коротко подстрижены и каким-то способом гладко прижаты к голове так, что напоминали черный шлем.
Я непроизвольно опустил руку. Лидия, Владимировна, взглянув на безобразную дыру, весело рассмеялась.
Я тоже выдавил улыбку:
– По… понимаете… не везет мне с халатом. – Я, снова прикрыл рукой злополучную дыру. – Я к Николаю Николаевичу. Виктор… – назвал я себя.
– Ну, пойдемте, – она притронулась к моей руке, – Николай Николаевич ждет вас. Он почему-то знает, что вы к нему приедете. Пойдемте…
Я мучительно соображал, что бы такое придумать, как выйти из смешного положения. Так, держась рукой за грудь, я и вошел в палату. Николай Николаевич сидел, в низком кресле и читал книжку. Увидев меня, он улыбнулся и чуть приподнялся.
– Вот, привела вам вашего Виктора, – сказала Лидия Владимировна, проходя за мной в комнату.
Я протянул моему управляющему (так я всегда называю Николая Николаевича) кулек:
– Пожалуйста, угощайтесь.
Он открыл кулек.
– Ну, Виктор, ты знаешь, чем меня побаловать! – Потом опасливо посмотрел на врача и добавил: – Фрукты, апельсины… очень люблю их, Лидия Владимировна. – Он хотел положить кулек в тумбочку.
– Я вам помогу, – Лидия Владимировна вытащила из кулька две небольшие бутылочки коньяку. – Я вам отдам их, Виктор… – она вопросительно посмотрела на меня.
– Можно этим ограничиться, – сказал я, но, так как она продолжала на меня смотреть, добавил: – Константинович…
– Виктор Константинович, я отдам вам их внизу.
– Лидия Владимировна! – взмолился мой управляющий.
Она взяла стул и села рядом с больным.
– Только рассказывать, одно хорошее, Виктор Константинович.
Николай Николаевич вздохнул:
– Ну, что у тебя было в главке?
– Откуда вы знаете?
Он только усмехнулся.
Я начал. Снова я был у Левшина, слышал его пренебрежительные мрачные реплики, снова видел странное выражение в глазах у Моргунова и только сейчас, говоря об этом, понял, что это, наверное, была отеческая ласка, а может быть, гордость, видел оперативное совещание, лица прорабов. Потом, не щадя себя, передал разговор с Анатолием.
Я отнял руку от сердца, но никто не обратил внимания на смешную дыру на халате. Под конец я спросил у моего управляющего, что он мне посоветует.
– У тебя нет папироски, Виктор? – попросил он.
– Я принес сигареты.
Лидия Владимировна покачала головой: «Нельзя».
Николай Николаевич положил книгу на тумбочку, взялся за ручки кресла, хотел приподняться, но раздумал.
– Ну, что мы ему посоветуем, Лидия Владимировна?
Она ничего не ответила.
– Посмотрите на него, Лидия Владимировна. Вот сидит перед вами молодой человек, в коротком халате, с дырой на груди… Его колебания говорят об отсутствии твердого характера, правда, Лидия Владимировна?
Она молчала.
– Перед ним два пути. Останься он в своем управлении – его ждут любовь и почет коллектива. А вы знаете, что такое любовь коллектива?
