Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)
– Шумит? – соболезнующе спросил меня Ивлев.
Я кивнул.
– Ты ему в ответ, да погромче, – посоветовал с наивной хитростью Ивлев. С одной стороны, он искренне хотел мне помочь, а с другой – был бы не против, если б кто-нибудь одернул Самородка.
– Так вот, слушай меня, – кричал Самородок. – Чтобы завтра с восьми твои начальнички были на месте… Были на месте и к десяти ноль-ноль очистили трассу. Если… я хоть один камушек найду на пути экскаватора, вызову комиссию.
– Слушаюсь! – прокричал я.
Ивлев дернул меня за, рукав и пожал плечами.
– «Слушаюсь!» – передразнил меня Самородок. – Вроде подчиняешься, а свою линию, подлец, гнешь…
– Учусь у Самородка, – льстиво сказал я.
Видно, моя лесть дошла по назначению, потому что он вдруг перестал кричать и уже спокойно пообещал четвертовать меня.
Я уже собрался уходить, но меня снова позвали к Левшину.
– Я не закончил с вами разговор, – мрачно сказал Левшин. – Запомните: больше с такими вопросами ко мне не приходите. У меня пятьдесят трестов. Второе: через две недели доложите, какие мероприятия вы намечаете для улучшения работы треста.
– Хорошо.
– И еще запомните: в плаванье никогда не пускаются на дырявом корабле, в пути латать некогда.
– Не понимаю.
– Поймете. Все! – Он стукнул ручкой по стеклу.
В самом радушном настроении я поехал на площадку к Шурову.
Он стоял у подвала, следил, как двое рабочих заполняли раствором швы между плитами перекрытия.
Увидев меня, Шуров деланно испугался, даже отступил назад, потом как бы пришел в себя и заботливо спросил:
– Что-нибудь случилось?
Я улыбнулся:
– Да.
– Может быть, вы придумали, как монтировать дом без крана?
– Нет. Я приехал проверить, свободна ли трасса коммуникаций. – Я коротко сообщил ему решение главка и приказал завтра к десяти убрать железобетонные детали.
Шурова, очевидно, беспокоил ход разговора, он сделал последнюю попытку повернуть беседу в привычное русло:
– А может быть, вы дадите это указание через Беленького? Что вам якшаться с простыми прорабами?
– В следующий раз, Шуров.
Он проводил меня до ворот, почтительно поддерживая за локоть, когда нужно было переступить через бугорок.
У ворот он остановился.
– У меня к вам просьба, Шуров.
– Слушаю…
– Пожалуйста, распланируйте лучше площадку, а то кочки мешают мне ходить.
Шуров молчал.
– До свидания, Шуров, – ласково сказал я. В этот момент мне показалось, что я взял реванш.
В тресте меня ждали посетители и целая гора почты, накопившаяся за несколько дней.
Но прежде всего я позвонил Моргунову.
– Я слушаю, – сразу ответил он.
– Это Виктор Константинович говорит…
В трубке послышались короткие гудки.
Я снова набрал номер.
– Нас прервали, – сказал я Моргунову.
– Нет, это я прервал разговор, – резко ответил Моргунов. – Я не желаю с вами разговаривать!
Впервые в жизни мне так сказали, в голову оглушающе ударила кровь, казалось, я освободился от всех запретов – сейчас все дозволено. Сказать этому человеку, кто он…
– Поняли? И не звоните мне, – повторил Моргунов.
«Продержись только несколько секунд, – молил я себя, – и ты сможешь с ним говорить. Ну подожди, только не срывайся, подожди!..»
– Я… был у Левшина. Он… дал указание за три… дня выполнить… коммуникации… – Мне не хватало воздуха. Моргунов молчал. – Вам необходимо завтра в восемь быть… на своей площадке… и проверить трассу. – Я прервал разговор, потом, овладев собой, медленно продолжал: – Должен сказать, что и для меня не очень большое удовольствие продолжать этот разговор, но дело есть дело. Вы когда-то много мне говорили о дисциплине, о том, что каждый должен заниматься своими обязанностями…
– Я дам указание прорабу, – перебил меня Моргунов.
– Я прошу вас проверить лично.
– А если я не поеду, вы что, выговор мне объявите? – спросил он насмешливо.
– Нет.
– Что же вы будете делать?
– Завтра утром сам поеду на вашу стройку.
Моргунов ничего не ответил.
– Вот что, – сказал я, – связывайтесь с прорабом, чтобы его не упустить, а через полчаса позвоните мне и подтвердите, что приняли мое указание к исполнению. – Я положил трубку.
Вошла секретарша. Как это требовалось по последней моде, на ее груди висела большая медная бляха. Она принесла еще кипу бумаг и вопросительно посмотрела на меня.
– Завтра… Неолина.
– Неонелина, – поправила она меня.
Несколько, раз звонил телефон. Я с надеждой подымал трубку, но это был не Моргунов.
Истекал третий день моей работы в тресте. Я подошел к окну. На широком карнизе сидел голубь, он с надеждой посмотрел на меня, но я развел руками, – ничего нет съестного. Внизу, по Москве-реке, задыхаясь, толкал неправдоподобно широкую баржу с песком маленький буксир. Река в этот момент казалась просто небольшим искусственным каналом, прорытым, чтобы транспортировать такие баржи.
Что ты сделал за три дня? – спросил я себя. Неудачная оперативка в тресте, вот сейчас – тяжелый разговор с Моргуновым…
Моргунов не позвонит. Что же сейчас? Еще раз позвонить ему?.. Ни в коем случае!.. Но ведь завтра, когда приедет Самородок на приемку трассы, она может оказаться несвободной, тогда все сорвется. И все-таки звонить больше нельзя.
Ну, а три дня – срок не такой уж большой, утешал я себя… Наверное, самый главный результат этих дней – твердое решение не отступать…
Баржа прошла, и снова Москва-река стала похожа на реку. Голубь переступил лапками, еще раз посмотрел на меня и, видно решив, что тут ничего путного не дождешься, тяжело взлетел.
Моргунов не звонил.
Этой весной я получил в свое личное пользование весьма удобный транспорт. Станция метро подошла почти к самому моему дому. Когда я выхожу, меня уже ожидают шесть вагонов, готовые за короткое время подвезти на любую стройку. Я великодушно разрешаю садиться в свои вагоны еще многим людям, и они, очевидно в благодарность, никогда меня не толкают, а если иногда и выпьют, то идут к трамваю. (Почему-то трамвай особенно привлекает подвыпивших людей. Может быть, в трамвае можно пофилософствовать?)
В метро все молчат. Я готов утверждать, что метро – самое тихое место в Москве. Вот сейчас по переходу рядом со мной мчатся еще много людей, и все молчат, только плитка пола от стука каблуков звенит и охает. Когда-нибудь очередная мода заставит женскую часть населения Москвы сменить каблуки на гладкую резиновую подошву. О, тогда, наверное, врачи будут назначать нервным больным пребывание в метро.
Я выбираю себе по вкусу один из шести моих вагонов, и люди, деликатно поддерживая меня под локотки, как это делал вчера Шуров, вносят меня в средину.
Думаю о вчерашнем разговоре с Моргуновым. И чего это я вчера себя пилил? Ничего страшного, ну, не позвонил: мало ли что могло случиться!
На стройку к прорабу Кочергину я попал только в девять часов, до приезда Самородка остался один час.
Кочергин встретил меня радостно:
– Поздравляю вас, Виктор Константинович, с выдвижением! Несет вас, словно на дрожжах.
Я подозрительно посмотрел на него, но у Кочергина было такое простецкое выражение лица, что придраться трудно.
– Как трасса? Вам звонил вчера Моргунов?
– Э, Виктор Константинович, беспокойный вы человек! Конечно, трасса свободна.
– Проверим. Давайте чертеж, теодолит!
Он что-то пробурчал себе под нос.
До приезда Самородка осталось полчаса, когда мы установили, что на трассе водопровода стоит пирамида с четырьмя панелями, на линии водостока и канализации – два штабеля плит.
– На площадке есть кран? Быстро…
Кочергин растерянно развел руками.
– А, черт! – Я прошел в прорабскую. Главного механика на месте не оказалось. Остальные отделы о механизмах ничего не знали. В тресте механизации ответили, что все краны на линии.
Я посмотрел на часы – было десять.
У ворот остановилась рыжая «Волга», известная всем строителям. Из нее, низко согнувшись, вышли Ивлев и Самородок. Они направились к Кочергину, который стоял у штабеля плит.
Я тоже поплелся туда. Увидев меня, Ивлев еще издали закричал:
– Молодец, Виктор! Были на площадке у Беленького, все в порядке, трасса свободна.
Когда я подошел, он хлопнул меня по плечу:
– Молодец! – Потом повернулся к Самородку: – Ну, вот видишь, Александр Семенович, таким людям не жалко и добро сделать. И тут тоже, Кочергин говорит…
Я посмотрел на Кочергина. Он подтвердил:
– Конечно… Трасса свободна.
Самородок подозрительно скосил на меня круглые черные глаза, но промолчал.
– Да, да, вот смотрите. – Кочергин стоял шагах в десяти от трассы. – Свободна!
Самородок снова посмотрел на меня.
– Что ты такой мрачный, а? Как все-таки, трасса свободна?
– Конечно… – быстро начал Кочергин.
– Ты подожди! – Самородок шагнул ко мне. – Ну!
– Нет, на трассе лежат плиты… – неожиданно для себя сказал я.
Самородок, выпятив крепенький животик, обтянутый красной трикотажной рубашкой, закричал. Он клял управляющего Ивлева, «этого трусишку», который юлит перед главком, потом меня, за то, что я втравил их в эту авантюру, потом «старого лгуна» Кочергина…
– Пойдем, – тащил он меня в прорабскую, – пойдем, миленький, славненький мальчик! Пойдем позвоним в главк и доложим, что ты наделал в штанишки. «Три дня…» Месяц, чтобы все закончить. – Он выпучил круглые черные глаза и снова радостно закричал: – Месяц! Не меньше.
…Заместитель начальника главка Левшин был краток.
– Делайте что хотите, – сказал он Самородку.
Уже потом, около машины, Самородок покровительственно заметил:
– Чудак ты, Виктор. Эх, брат, – он хлопнул меня рукой по плечу, – врать не научишься, быстро вылетишь из треста. Умно врать – это наука. Ну, бувай…
Самородок протиснулся на переднее сиденье, положил руки на руль.
– Ну, Владимир Васильевич! – повернулся он к Ивлеву. Тот забился в угол. – Сейчас поговорим…
У ворот стояли Моргунов и Кочергин.
– Ну зачем вы, Виктор Константинович! – укоризненно начал Кочергин.
– Ты молчал бы! – перебил его Моргунов. – Ты же сказал вчера, что трасса свободна, а я тебе поверил. – Он искоса вопросительно посмотрел на меня, словно подчеркивая, что он, Моргунов, виноват, но не так уж очень – подвели подчиненные…
Я тоже посмотрел на него. Сейчас я могу сполна рассчитаться с ним, он все выслушает и примет как должное. И это будет началом наших новых отношений… Снова, как вчера, во время телефонного разговора, я чувствую странную легкость. Но мне был противен, понимаете, противен Моргунов, его упрямство, косность…
Я повернулся и не прощаясь пошел от них. Я знал, что этим навсегда делаю Моргунова своим врагом. Ну и пусть. Сейчас мне все равно.
В тресте я написал фиктивную справку о том, что коммуникации выполнены, и нарочным послал ее Моргунову.
Смеялись.
Смеялся, выпячивая свой крепенький животик, Александр Семенович Кузькин, единственный в главке главный инженер треста, не имеющий инженерного образования, прозванный «Самородком». Его хотели заставить выполнить срочную работу, которая не выгодна тресту. Пошли обходным путем. Вызвали управляющего, трусливого старичка Ивлева. И что же?.. И-ги-ги, этот мальчишка Виктор, без году неделя в главных инженерах, как опростоволосился! Все они такие, с дипломами, – деловой хватки нет. И в главке поняли, что без него, Самородка, дела решать нельзя… и-ги-ги.
Смеялся Владимир Васильевич Ивлев, стареющий управляющий трестом. Он, Ивлев, хоть его и считают простачком, обштопал всех: в главке согласился – ублажил Левшина, показал широту своей натуры перед новым главным инженером Виктором, а работу не выполнил… Ха-ха-ха!!
Смеялся начальник СУ Дмитрий Федорович Беленький, показывая длинные стальные зубы. «Эх, чудак этот Виктор, дал бы сразу липовые справки, и делу конец».
Смеялся бывший главный инженер Костромин, маленькой красной гребенкой аккуратно приглаживая седеющие, густые волосы… Есть еще у него порох в пороховнице. Правильно он, Костромин, всегда действовал… Не лезь на рожон, так тебе, миленький мальчик, и нужно!
Смеялся прораб Кочергин, хитро поблескивая узкими глазами: «Какой правдолюб нашелся! Соврал бы – и порядок».
– А-ха-ха, Виктор Константинович, – смеялась Неонелина, правда, уже не из-за липовой справки, но все равно смеялась.
Смеялись все. Я помрачнел и сжался.
Только один человек – управляющий Леонид Леонидович – был, как прежде, приветлив и предупредителен. В понедельник он вызвал меня к себе. Когда я зашел, он о чем-то тихо разговаривал с Костроминым.
– А, Виктор Константинович, здравствуйте, – сказал он. – Присаживайтесь, пожалуйста. Тут Владислав Ипполитович хочет сделать заявление. – Управляющий посмотрел на меня и улыбнулся, как бы приглашая оценить шутку. – Ну-ка давайте, Владислав Ипполитович. – Управляющий взял со стола журнал.
– До заявления у меня к тебе вопрос, Виктор, – доверительно начал Костромин. – Вспомни, какого цвета халат у твоей жены? А? – Костромин улыбнулся.
– Я не женат, – угрюмо ответил я. (Хватит с меня улыбочек, я сыт ими!)
– Счастливый человек! Понимаешь, Виктор, я тридцать лет не замечал, какой халат у жены, а пошел на пенсию, уже на третий день увидел – порыжевшего сиреневого цвета! – Костромин чуть наклонился и положил руку мне на локоть. – Ужасно! Я решил вернуться, Виктор. – Он откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на меня.
Управляющий продолжал листать журнал.
– Что я должен сделать? – резко спросил я, прерывая затянувшуюся паузу.
Управляющий вдруг сказал:
– Интересная статья тут об экономике. – Он нагнулся над журналом.
Я понял, чего они хотят от меня. Наверное, до этой тяжелой истории я пошел бы им навстречу. Но сейчас не мог. Я должен, если хочу хоть немного себя уважать, остаться и довести дело до конца.
– У вас ко мне больше ничего, Леонид Леонидович? – Я поднялся.
Управляющий встрепенулся, отложил журнал.
– Нам дали должность заместителя главного инженера, – он выжидающе глядел на меня.
Я молчал.
Они переглянулись, и управляющий сказал:
– А вы не будете возражать, если Владислав Ипполитович займет ее?
– Нет… Все?
– Я хотел к вам обратиться с просьбой, Виктор Константинович, – впервые обратился ко мне на «вы» Костромин. Он тоже встал.
– Пожалуйста.
– Понимаете… Я очень привык к своему кабинету, пятнадцать лет пользуюсь им. Тут есть свободная комната, правда, поменьше, некрасиво, конечно, вас просить, но…
Я хотел ему ответить: раз он сам понимает, что об этом некрасиво просить… но мне вдруг стало жалко его.
– Хорошо.
– Спасибо большое, – он прижал руку к груди и наклонил голову.
– Теперь уже все? – спросил я управляющего.
– Теперь все, – мягко ответил он.
Я дал себе слово, что поеду к Николаю Николаевичу, только когда все будет хорошо, но этот разговор добил меня.
Природа не поспевает за человеком. Человек за несколько дней может прожить месяцы, а природа медленно и размеренно шагает: четырнадцать градусов, четырнадцать и две десятых, четыре десятых…
Словом, когда я вышел на улицу, была все та же весна.
Там, где не было асфальта, в скверах, парках, садах, тревожно пахла черная, вскопанная земля и звала куда-то в далекие, обетованные края детства, где не было «МАЗов», башенных кранов, прямых каменных дорог, тонких алюминиевых витражей, трехглазых светофоров, а была только Земля – спокойная, большая, всепрощающая. Там, где не было слишком высоких зданий, солнце затевало свои маленькие представления: золотое зарево на куполах, вспышки в стеклах окон, отблески-зайчики. Где не слишком шумели машины, собирались в кучки воробьи, громко спорили и коллективно клевали одну корку хлеба.
Все эти милые атрибуты весны сейчас вызывали досаду. Глупо, конечно: ведь солнце, и запах земли, и воробьи не могли приноравливаться к настроению каждого из миллионов москвичей.
В больнице Николая Николаевича не было.
Дежурный врач, немолодая женщина в очках, поблескивая строгими желтыми глазами, сказала мне, что Николая Николаевича отправили в санаторий.
– Успокойтесь, молодой человек, – добавила она, – ему не хуже.
Я хотел спросить про Лидию Владимировну, но она сама насмешливо сказала:
– Наверное, вы хотите повидать Лидочку? Почему это все посетители-мужчины обязательно хотят поговорить лично с ней? А?..
Мне осталось сказать, что я вполне удовлетворен ее ответом и беспокоить Лидию Владимировну не нужно.
– Ах, вот как! Какое приятное исключение. – Она захлопнула справочную книгу. – Впрочем… Она уехала в отпуск с врачом Сперанским.
Нет, мне не с кем было советоваться. И помощи мне ждать неоткуда. Я должен рассчитывать только на себя.
Нужно было спешить, в шестнадцать часов начиналась оперативка – вторая после моего назначения.
В кабинет управляющего я вошел без пяти минут четыре. Все уже собрались. За столом управляющего важно сидел Костромин.
Он смутился, когда увидел меня.
– Виктор Константинович, управляющий задерживается в главке. Вас не было… он просил меня провести совещание. – Костромин все так же прочно сидел в кресле.
Я ловлю насмешливые взгляды присутствующих: «Интересная ситуация, что же ты будешь делать?»
– Вот и чудесно, – бодро говорю я. – Мне как раз нужно подготовить доклад. Работайте!
Я смотрю на присутствующих: «Нет, друзья, спектакля не будет». Потом выхожу и закрываю за собой дверь.
Я подхожу к своему кабинету, но он заперт.
– Костромин забрал ключ, – хмуро говорит секретарь.
Я разыскиваю свою новую комнату. Она забита разным бумажным хламом. Завхоз обещает, что завтра тут будет убрано.
Хожу по коридору, потом еду на стройку. «Нужно же и вечером бывать на стройках», – говорю я себе.
…Трудный вечер, трудная ночь, потом приходит тоскливое утро.
Глава третья
Письма в мае
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Здравствуй, Виктор, не удивляйся, – я в Крыму, в санатории. Говорят, что я очень болен, а я по-прежнему чувствую себя хорошо.
Тут море, горы, кипарисы – словом, все прелести юга.
А воздух, Виктор, так свеж и густ, что кажется, его можно резать ножом и брать вилкой.
Думаю, что придет время, когда люди научатся консервировать воздух, упаковывать его в специальную тару и доставлять в Москву. Будем тогда добавлять в московский воздух эти воздушные консервы, ведь вливают же сейчас донскую воду в Москву-реку.
А, Виктор, как ты считаешь, – дельное предложение? Проведи его как рационализаторское. Костромин утвердит, если ты ему скажешь, что оно мое. Он никогда не противоречит начальству.
Ну, как у тебя, Виктор?
Опекает меня тут один семидесяти летний профессор. Заставит меня сделать несколько глубоких вздохов, послушает и скажет тонким голосом, что у всех строителей никудышное здоровье.
– А вылечите? – спрашиваю я, чтобы его подзадорить.
Он вытаскивает белейший платок, смотрит перед собой и молчит.
Врач поменьше рангом было запретил мне писать, читать, ходить, получать письма и, кажется, даже дышать. Профессор все отменил.
– Делайте что хотите, – сказал он. – Отправил бы вас на стройку, чтобы вы жили в привычном ритме, но боюсь, сочтут меня сумасшедшим.
Другие больные на режиме, без конца получают процедуры, а я целый день брожу, сижу у моря, свободный, как заказчик на строительстве.
Ну, как у тебя, Виктор? Семен Абрамович (мой профессор) разрешил мне волноваться за тебя. Видишь ли, его внук работает на строительстве и посылает дедушке самую свежую информацию.
У меня небольшая палата на втором этаже, с балконом. Утром просыпаюсь, и первое, что вижу, – море.
Эх, все хорошо! Но если бы тут была, Виктор, хоть самая завалящая, кустарная строечка, пусть без централизованной доставки материалов, с допотопным растворным узлом, – все равно. Хоть забор строительный увидеть из неошкуренных досок – нету, нету, Виктор!
Ты, наверное, спешишь. Терпи, Виктор, нужно же мне как-то излить душу.
Напиши подробно и, самое главное, – правду.
Прилагаю справку профессора, знаю, что без нее будешь писать мне успокоительные письма.
Приложение – справка на одном листе. (У, бюрократ! Все главные инженеры по своей природе бюрократы!)
САНАТОРИЙ № 47
Рецепт – № 171
Палата – №4
Больной – Скиридов
Сим подтверждаю, что больному Николаю Николаевичу Скиридову можно писать любые письма, кроме скучных.
Д-р мед. наук профессор
Виленский
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Ну вот, Виктор, получил твое письмо, такое и должно быть у строителя: целый ворох неприятностей, переплетение различных интересов и, конечно, беды от незнания законов управления.
…Когда тебе все вбивают в голову, что ты очень болен, то ты волей-неволей подумываешь, сколько тебе еще осталось: год, два или, может быть, месяц. Но сколько бы ни осталось, я готов, Виктор (честно – это не для красного словца), поделить остаток на два, взять себе только половинку, но чтобы снова жить. Строить!
Поэтому я не буду «ахать» над твоим письмом: «Какой ты, Виктор, бедненький!»
Я исполняю твою просьбу – не буду вмешиваться в ход событий. Даже не буду давать тебе советов. Нет, один совет дам – с Костроминым нельзя по-хорошему, и с Моргуновым нельзя. Эти два человека сходятся только в одном: они признают силу. Ее они уважают, ей подчиняются. Поэтому приструни их. Ведь у тебя есть характер. Это только те, кто тебя не знает, думают, что ты мягкий.
Извини, пожалуйста, – прерву нашу беседу. Меня вызывают в приемную, кто-то ко мне приехал. Продолжу после…
Начал писать тебе утром, а сейчас уже вечер. Моря не видно, оно только угадывается. Где-то поют. Тут, между прочим, у всех прорезывается голос. Природа, что ли, так влияет?
У меня была Лидия Владимировна. Заехала ко мне с целой компанией.
Поговорили. Расспросила она, как меня лечат, и ужаснулась. А когда пришел профессор, прямо при мне на него набросилась: «Я, говорит, читала вашу книгу о психологии больного. Вы уж меня извините, но я с вами никак не согласна. И считаю как лечащий врач, что больного нужно немедленно уложить в постель».
Профессор слушал ее, слушал, только посапывал красным носиком. Наконец Лидочка замолчала.
Профессор начал вытаскивать свой беленький платочек. Вот, думаю, сейчас потеха начнется. Но он платочек снова спрятал, помолчал и, глядя в окно, тонким голосом сказал: «Вы, наверное, правы, коллега. Уже тысячу лет таким больным рекомендуют постельный режим» – и ушел. Лидия Владимировна решительно приказала мне лечь в постель.
Ее спутник, кажется, его фамилия Сперанский, что-то тихо ей сказал, но она даже ухом не повела.
Вскоре они уехали.
Да, виноват перед тобой, Виктор. Твое письмо лежало на столе, Лидия Владимировна его прочла, попросила твой адрес.
Утром сказал профессору, что не буду лежать, он только кашлянул и закурил.
Уходя, профессор, загадочно усмехаясь и посапывая красным носиком, сказал, что готовит мне сюрприз. Интересно, правда?
Ну вот, пока все, Виктор, а Костромина – прижми.
Николай Николаевич.
Из Крыма.
От Лидии Владимировны Северской.
Здравствуйте, Виктор… кажется, Константинович? (Извините, почему-то всегда забываю Ваше отчество.)
Прочла Ваше письмо (так полагается лечащему врачу) и расстроилась. Я тут с компанией веселюсь, отдыхаю, а у вас неприятности.
Сперанский, мой товарищ, тоже врач, говорит, что, если я настоящая современная героиня, я должна сесть в самолет и умчаться в Москву. Но я, видно, героиня не настоящая, поэтому только пишу вам и искренне желаю удачи.
Сперанский (до чего въедливый!) говорит, что вам, деловому человеку, не до лирики, но я думаю, он не прав.
Если у вас найдется время, напишите мне на адрес Николая Николаевича, буду рада. Я еще к нему заеду.
Л. В.
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Я еще не надоел тебе, Виктор?
После обеда пришел ко мне профессор, постоял, подумал и вдруг предложил прогуляться.
Мы вышли. От санатория вверх шла «грунтовая» дорога. До чего же, Виктор, счастливые здешние строители! «Грунтовая» – это значит дорога, пробитая в скале. Езжай, пожалуйста, и ни тебе грязи, ни глины, никто не вязнет, никого не вытаскивают.
Мы шли с полчаса. Ты знаешь, Виктор, куда привел меня профессор? На стройку!
…Словом, слушай, Виктор, что говорит профессор. Человека нельзя сразу «вышибать из седла». Если больной раньше много ходил, то его нельзя укладывать надолго в постель, пусть он ходит, немного, но ходит… Итак, с завтрашнего дня я буду с девяти до одиннадцати работать на строительстве санаторного корпуса консультантом – это его подарок.
Ну, что ты скажешь, Виктор? Выходит, есть чудеса на земле?
Николай Николаевич.
Из Москвы.
От Виктора Константиновича Нефедова.
Дорогой Николай Николаевич!
Вы попали в хорошие руки. Я не очень смыслю в медицине, но зато знаю Вас, и мне думается, что метод лечения, который выбрал профессор, – наилучший.
Я следую Вашему совету: «За дело, за дело», завтра начинаю все сначала.
Вы, конечно, правы в отношении Костромина и Моргунова. Но, Николай Николаевич, не сердитесь на меня, я не могу их «приструнить».
Ведь есть разные методы руководства людьми, правда?
Я, конечно, мало еще работаю, но Вы знаете, Николай Николаевич, пока я не встречал очень плохих людей. Видел их в кино, читал о них в книгах. Вижу, Вы улыбаетесь: «Эх, зелен еще, зелен!» – так про меня ведь говорят. Все равно, я уверен, что есть другой путь: пробудить в людях лучшее, что в них есть. Попробую идти по этому пути.
До свидания, крепко жму Вашу руку.
Виктор.
P.S. Передайте, пожалуйста, Л.В. эту записку.
Лидия Владимировна!
Я получил Ваше письмо. Благодарю за добрые пожелания. Конечно, прав наш друг Сперанский, людям дела не до лирики.
Не стоит, наверное, обо мне беспокоиться – выдержу.
В.К.
Если Сперанский сообщит еще что-нибудь интересное, уведомите, пожалуйста, меня.
