Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 54 страниц)
Глава тринадцатая
Воскресенье – понедельник
Небо синее, бездонное. Хочется, чтобы оно всегда было таким. Просто не верится, что там наверху пустота: каких-нибудь двести – триста километров, и дальше уже нет этой трогательной родной синевы.
– Виктор, что ты сделал с Марией? Где она? – вдруг спрашивает Аркадий.
Но смысл его слов пока не доходит до меня. Я только механически отмечаю: «сделал», «Марией». Слышу тревожные нотки в его голосе.
Что такое триста километров перед бесконечной Вселенной – так, ерунда, один миллиметр. Математически – нуль, потому что всякая величина по отношению к бесконечности равна нулю… А «миллиметр» – это я образно, чтобы представить себе, какая это малая величина «бездонное небо». Как же…
– Виктор, ты давно с ней виделся?
– Одну минуту. Я вот сейчас, одну минуту!
Как же мы, земляне, должны беречь эту синеву толщиной в один миллиметр! Как радоваться и наслаждаться ею!.. А нет, стремимся в черную бесконечность, насквозь черную – бр-р! И вот уже человек оторвал кусок земли и бросил его туда, в черноту, вот уже создаются проекты новых домов, где земляне будут жить на орбите, глотая консервированный воздух… А дома – послушайте только! – будут без фундаментов. Тысячи лет здания покоились на фундаментах. Тысячи лет люди исповедовали одну религию, верили в божество – фундамент. Ведь так говорим о семье, жизни, доме, о чем угодно: «Основывается на прочном фундаменте». Правда?.. Здание всегда имело фундамент – самую нижнюю плоскость и крышу – самую верхнюю… А тут – шар! Ни фундаментов, ни крыши, ни опор.
– Почему они, как только с тобой знакомятся, исчезают? Вика тоже уехала…
«Вика» сразу доходит до моего сознания. Я на какое-то время перестаю размышлять о мироздании.
– Да, уехала, Аркадий, – соглашаюсь я.
– И Мария…
– И Мария, – охотно повторяю я.
– Кто же остался? – Аркадий сердится. Он поднимается с земли. – Соседка? Быков?
– Не знаю, Аркаша. Соседка тоже уехала с мужем в туристическую… Быков? Быков совсем перестал со мной общаться. Остался только ты, Аркаша.
– Я ухожу. – Аркадий платком чистит брюки. – Ухожу. Разговор наш не состоялся.
– Ну тогда я остался один.
Я еще долго лежу на траве. Надо мной деревья мерно колышут верхушками, что-то рассказывают. Может быть, о вечности или о других мирах, где тоже есть милое синее небо…
Я предупреждал Аркадия, что в воскресенье лучше оставить меня в покое. Устаю за неделю. Нужно побыть одному… Вот просто так – бездумно лежать и, на худой конец, думать о мироздании.
Согласен, это неправильно. Медицина рекомендует отдых проводить активно. А что это значит, вы, наверное, понимаете? Бросочек километров на пять – бегом, или волейбол на огненной, пыльной, как мне всегда кажется, потной площадке… Бр-р! Весьма благодарю за правильные рекомендации, которые напоминают дистиллированную воду. Пейте, уважаемые граждане, дистиллированную воду, где нет никаких примесей, никаких бактерий, и вам будет хорошо!
Дорогая и уважаемая Медицина, ты когда-нибудь имела дело с Быковым?.. Нет, это не известный профессор по нервным болезням Быков, а начальник СУ Владимир Яковлевич Быков… Нет, СУ – это не санитарное управление, а строительное управление… Что-что?.. Ага, незнакомы.
А с Роликовым сталкивались?.. Вы опять о врачах?! Нет, Роликов не доктор медицинских наук. Неужели вы не знаете Владимира Николаевича Роликова, бригадира, у которого ежедневно два, а иногда и три новых предложения? Я только и делаю, что отбиваюсь от них… Тоже не знаете. Понятно.
Ну а что такое иностранные фирмы?.. Нет-нет, не те, что поставляют пилюли и находятся очень далеко. А те, которые работают на моей стройке. В течение дня, какое бы ни было у меня настроение, я должен, мило улыбаясь, выслушивать представителей фирм, давать точные всеобъемлющие справки, решать поставленные вопросы… Не знаете?
Хорошо. А с Сарапиным, великим мудрецом Сарапиным, сталкивались? А с Кимом?
Так вот, уважаемая и почтенная Медицина, побывайте у нас на стройке, побудьте в моей шкуре шесть дней, и я ручаюсь, что вы забудете об активном отдыхе, о пробежках, волейболе и дистиллированной воде.
Когда Аркадий позвонил мне и пригласил на загородную прогулку, я рассказал ему о моем споре с Медициной, предупредил о возможных последствиях. Он не внял голосу разума и поплатился. Сейчас, разгневанный, шагает к автобусу… А я свободен! Вот лежу и беседую с верхушками деревьев… Почему с верхушками, а не просто с деревьями? Ну разве это нужно объяснять?! Деревья – вот они, неподвижные, покрытые старой, умирающей корой. А верхушки – да посмотрите вы, ей-богу! – мягко колышутся, тихо-тихо говорят… И притом у них еще одно свойство: они всегда соглашаются. А это так приятно, когда с тобой не спорят… Кажется, вся моя жизнь теперь заключается в спорах.
Хорошо, а все-таки чего хотел от меня Аркадий? Не помню, я о нем подробно рассказывал раньше?.. Кажется, нет. Аркадий – кандидат наук, работает в каком-то НИИ. Он мне несколько раз объяснял в каком, но я так и не смог усвоить – очень путаное и длинное название. Говорит, что гордится мною… Понимаете – гордится! Очень это трудно – дружить с человеком, который тобою гордится. Все время боишься свихнуться, тогда он перестанет «гордиться». Что-то будет?!
Аркадий хочет знать, куда делась Мария. А откуда я знаю? С того дня, как мы побывали у недостроенного замка, Мария исчезла. Не звонит, не появляется…
Правда, раз в неделю, кажется по воскресеньям, кто-то мне звонит. Снимаю трубку: «Алло!» Я отчетливо слышу чье-то дыхание… «Алло!» – снова повторяю я, начиная сердиться… Частые гудки отбоя.
Один раз я успел сказать, что шутка от повторения перестает быть шуткой. Меня выслушали и снова повесили трубку. Мария, вы думаете?.. Да нет! Она смелая, сказала бы прямо… Кто же? Не знаю.
Мимо меня проходит компания: два парня и три девушки. Чему-то, глядя на меня, смеются. Я приподнимаюсь – вроде все в порядке? А, понятно, – недопитая бутылка вина. Действительно смешно: лежит человек и думает, а рядом с ним бутылка и два стакана… Только что их насмешило: недопитая бутылка или два стакана?.. А может быть, смеялись над третьей девушкой, той, что без пары… Маленькая… Перед тем как повернуть с дорожки, исчезнуть, – оглянулась…
Снова я один. Ага, на моем небе появилось облачко. Оно плывет медленно-медленно, под стать моим мыслям. Как меняются времена: когда-то такое облачко считалось жилплощадью ангелов. Я видел картинку: мужчина довольно внушительной комплекции в белой спецодежде комфортабельно сидит на облаке, и облако держит его. Как это поэтично! Сейчас, в семидесятых годах двадцатого столетия, таких картин не рисуют. Сейчас облако – это просто «скопление в атмосфере взвешенных капель воды»… Мой бог, как это скучно – «скопление», «взвешенных»… Так, так… Третья девушка? В самом деле, почему девушка должна исчезнуть? Сколько вполне добропорядочных романов начинается именно с таких неожиданных встреч. Конечно, девушка возвращается: беседа – мы допиваем вино – переходим на «ты» – в перспективе любим друг друга. Или другой вариант: молния, гром, я бегу к автобусной остановке – у дерева плачет Третья девушка – снова молния и гром – знакомство – в перспективе молнии весьма часты.
Но девушка не возвращается, она действительно исчезла. То есть она живет, радуется, может быть, даже сегодня встретится с третьим молодым человеком. Но как это странно! – для меня она уже не существует…
Все, многоуважаемый! Раз появились такие мысли, пора домой. Я поднимаюсь. Позвольте, а в какую сторону мне идти? Когда-то люди, потерявшие ориентировку, смотрели на солнце или на кору деревьев. (Помните поучительный детский рассказ – как один мальчик заблудился? Но это был Хороший мальчик, он знал, что деревья с северной стороны порастают мхом, и этот самый мох вывел его… Очень умный был мальчик!) Но солнце куда-то скрылось. А кора? Кора, как это ни странно, – со всех сторон одинакова… Так как быть? И вдруг – гул автомашин, где-то они по дороге идут и идут… Вот он, мой компас! Там мой город, мой дом, моя стройка.
У остановки – группа домов. Микрорайон, как сейчас говорят. Почему это слово всегда меня раздражает? Микро… Почему «микро»? Наверное, его придумал очень скучный человек. Сидел, постукивал карандашиком по столу… Уже запроектированы названия улиц (известно ли вам, что названия проектируются? Специальное бюро есть!), и неплохо, между прочим. Вот одно – «Азовская». Какая сразу цепочка ассоциаций: Азов – Азовское море – море! – Когда у тебя отпуск? – Море!.. Сидел скучный человек и несколько улиц – Азовскую, Зеленую и Гагарина – превратил в «микрорайон». А как живучи эти бессмысленные термины. Вот уже говорят: «в нашем микрорайоне», а не на Азовской, Зеленой…
У домов деревья, скамейка. Я присел. Дома обжиты, в окнах занавески. На балконах кое-где развешано белье разных цветов. Со жгучим острым любопытством огляделся. Чужая, незнакомая жизнь текла рядом. Две женщины говорили о соседке из квартиры 72 – видно, досадила она им. (Мысль: может быть, и не досадила, а живет необычно.) Бегал мальчик. Он остановился и пристально посмотрел на меня. (Мысль: особые сейчас дети. Я бы ни за что так в детстве не решился.)
– Саша! – строго-укоризненно позвала мать со скамейки направо.
Рядом – парень и девушка. На балконе появляется женщина в белом платке:
– Обедать, дети… Коля, Вера!
Мне вдруг так захотелось, чтобы она назвала и мое имя: «Обедать, Витя!» Ну пусть скажет «Виктор», даже «Виктор Константинович». Но чудес не бывает. Она только мельком посмотрела на меня. Наверное, подумала: кто это чужой у дома сидит?
– Коля… Вера!
Парень и девушка встали.
Стало одиноко. У меня ведь не было своей семьи, не знал родных… Но никогда до сих пор не думал, что одинок, – всегда коллектив, товарищи. А тут все чужое, – словно отталкивается от меня.
– Саша, ну что же ты!.. Я тебе сказала – чужой дядя… Разве можно так?
– Садись сюда, Саша, – говорю я.
Но он убежал… «Чужой дядя»! Коллектив, коллектив! Как привыкли мы к этому слову, как привык к нему я. Общность людей, выполняющих одну работу?.. Нет, не только работа, технология, собрания… Неповторимый сплав человеческих индивидуальностей?.. Нет, не так, – сплав не индивидуальностей, а только некоторых черт людей. Тех черт, которые нужны для формирования коллектива. У меня берется выдержка… Кон черт – выдержка! Вот тоски не оберешься… Тоску – себе. Ему, коллективу, от тебя нужна выдержка… Он ее берет. И еще, может быть, внимание к людям – неоплатный долг, который накопился за мою сиротскую жизнь: бригадиру Мише, Марии Васильевне и Петру Васильевичу, Викиной маме, Николаю Николаевичу (управляющему) и сотням, сотням других… Обязан им? Да, обязан… Так вот – отдай другим… Отдай!
А тут я чужой, никому не нужный. Вот сижу – сиди, пожалуйста. А уйду, и всем, кто тут живет, кто сидит на скамейках, женщине в белом платке, что звала с балкона, – будет все равно.
Снова, уже устало, выглянуло солнце. Ласково и спокойно двигались удлинившиеся тени веток. «Ладно тебе, ладно», – говорили они.
– Пойдем домой, Саша, – сказала женщина. Она взяла мальчика за руку.
У подъезда № 2 они на миг остановились… Пусть оглянутся, пусть оглянутся! Нет… вошли в дом.
Дома – все по-другому. Здесь нет неба с облаками – домами ангелов, говорящих Верхушек, нет Третьей девушки. Тут календарь, те-ле-фон и записи: когда и что нужно сделать. Практически – тут уже стройка.
Правда, на стройке нет Большой чугунной сковороды, которая властвует в моей квартире. Да-да, когда живешь один, некоторые вещи одухотворяешь. У меня есть еще несколько сковородок малого и среднего размера, но ими я не пользуюсь.
Сковородки стоят стопочкой в духовке газовой плиты (я, между прочим, горжусь тем, что нашел столь удачное применение духовки. Уверен, что у 90 % холостяков духовки совсем не используются). Одно время, по неопытности, я пробовал пользоваться всеми сковородами… Вы представляете, что было, когда, не успев их помыть, я составлял сковородки стопочкой и они прилипали друг к дружке. Уже не помню, по чьему совету, я приобрел Большую чугунную сковороду и сделал основную ставку на нее.
Конечно, как водится, она загордилась: утром, когда я зажигаю газ, она сначала притворяется тихоней, но как только я выливаю содержимое нескольких яиц, сковорода подымает шум, фыркает, плюется. Мне приходится несколько минут смиренно стоять в стороне, пока она не успокоится.
Не знаю, есть ли смысл описывать все ее капризы: то она пережаривает и оторвать яичницу от чугуна невозможно; то, наоборот, недожаривает. Попробуйте тогда переложить на тарелку белок.
Через некоторое время я понял – Большая чугунная сковорода любит, чтобы ее носили на руках. Ношу, ничего не поделаешь! Деликатно подсовываю под нее тарелку… Но зато, друзья, сковороду можно мыть раз в неделю! Вы представляете себе, какая при этом экономия труда?!
Как хорош дома субботний (то есть вчерашний) вечер. Всё! Ты закончил трудную неделю. В твоем распоряжении больше суток – мир у ног твоих. А вот вечер воскресный – мрачный, полон тревог.
Ты начинаешь вспоминать, что, уходя с работы, забыл проверить, сделаны ли все заказы на новую неделю… Бетон, поступивший в воскресенье, наверное, не был вовремя принят. А еще хуже – совсем не поступил, и так называемый фронт работы для иностранных фирм не обеспечен… Придешь в понедельник утром на стройку, а там все кувырком – рабочие простаивают. Еще с прорабских времен во мне укоренился ужас перед простоями! И вообще, на кой черт выходной день, когда так тяжел воскресный вечер, когда понедельник рисуется в самых мрачных красках, когда, наконец, так трудно входить в рабочий ритм…
В сумерки приходит тоска. Машинально я побеседовал с Большой чугунной сковородой и сел в кресло у телевизора. Сейчас уже восемь, сейчас мне позвонят. Я заставлю Марию заговорить… На экране, источая улыбки и тая от них – кажется, что даже стекло телевизора стало липким! – ведущий рассказывает о кино. Как все у него хорошо! В какой несуществующий благостный мир он нас переносит…
Звонок! Я хватаю трубку. Да, конечно, это Мария. Это должна быть она… должна!
– Слушайте, Мария, – кричу я. – Подождите, не вешайте трубку! Почему вы трусите? Послушайте, Мария…
Кто-то вздыхает.
– Послушайте, не вешайте трубку! Послушайте…
Короткие гудки.
Небо синее, бездонное. Хочется, чтобы оно всегда было таким. Но я знаю – скоро, самое большее через месяц, все будет по-другому – пойдут дожди. На фоне неба, высоко, медленно движется огромная стрела крана. Кажется, что она охватывает не только нашу стройку – начатое здание, подъезды, где останавливаются груженые машины, открытые склады, где лежат тысячи строительных конструкций, – стрела объемлет весь мир, и уж во всяком случае Москву.
Все на стройке: сотни рабочих, работающих на высоте, – монтажников, верхолазов; работающих внизу – такелажников, плотников, бетонщиков; работающих где-то на этажах электромонтеров, слесарей; десятки инженерно-технических работников, диспетчеров, ежеминутно дающих указания через большие черные репродукторы, развешанные по всей площадке; начальников участков, прорабов, мастеров, командующих зонами, видами работ или отдельными бригадами; аппарат строительного управления № 113, размещенный в первом доме, все время складывающий, вычитающий, множащий и делящий какие-то цифры (огромные столбцы этих цифр вызывают у меня магический ужас!); представители иностранных фирм – число их известно только Секретариату СЭВ, – размещенных во втором доме с холодильниками для бутылок с водой, а может быть, и для чего-нибудь покрепче, со специальными папками, снабженными мудреными металлическими засовами (предмет зависти наших конторских!), черными телефонами, при помощи которых в течение нескольких минут можно связаться с Софией, Варшавой, Будапештом, Прагой; наконец, я, начальник строительства, который, по мысли главка, не должен вмешиваться в текущую работу управлений и фирм, а только «координировать» их работу, – мы все подчинены этой стреле. Ибо поднять конструкции может только стрела ползучего крана.
28 августа, утром, после трудного воскресного вечера, мне в голову пришла интересная мысль: поставить на перекрытии верхнего смонтированного этажа легкие краны для подъема небольших грузов; по мере роста этажей краны тоже бы перемещались выше. Мы разгрузим основной кран! Вот здорово! Я так увлекся расчетами, что не сразу заметил Елену Ивановну.
– Виктор Константинович, – укоризненно сказала она, – я в комнате.
– Очень приятно, Елена Ивановна, говорите скорее. Вот тут интересное предложение…
Она села напротив меня, закурила сигарету.
– Я ухожу от вас, Виктор Константинович.
В первую минуту, занятый расчетами, я не сразу понял.
– Ухожу… ухожу… – бормотал я, рисуя эскиз. Потом смысл заявления Елены Ивановны дошел до меня. – Как «ухожу»? – закричал я.
Елена Ивановна потушила сигаретку о кубик бетона, который лежал на моем столе.
– Ухожу, Виктор Константинович.
– Позвольте… Вы что, шутите? Кто же будет меня опекать? А замечания, а советы?.. Кто будет принимать иностранцев?.. Ведь они только затем, чтобы выпить чашку вашего кофе, пачками мчатся сюда… А сервизы чего стоят этого самого Коспырина?
– Костырина, Виктор Константинович.
– Да, Костырина… Вот видите, без вас все перепутаю… Не пущу! И не думайте!
Елена Ивановна как-то странно посмотрела на меня, снова закурила.
– Мне очень приятны ваши слова… Хотя вы, как всегда, облекаете их в юмористическую форму… Но вопрос решен.
– Да вы что, Елена Ивановна?.. Это что, окончательно?
– Да, Виктор Константинович. – Она встала. – Так нужно.
Я тоже поднялся – ведь Елену Ивановну не переспоришь.
– Жалко… Очень жалко! Как я без вас… Не пущу! – снова закричал я.
У дверей она остановилась, попробовала потушить сигарету о ручку двери, не получилось. Не поворачиваясь, сказала:
– Мне было очень приятно с вами работать… Может быть, впервые в жизни.
Вот еще один человек уходит из моей жизни. Жалко, славная женщина.
Я вспомнил, как впервые увидел ее в пустой конторе… «Может, вам нравятся молодые секретарши?» – тогда спросила она. Потом ее «битвы» с Быковым за мой кабинет… Она – в черном старомодном платье с большим вырезом сзади, открывающим худущие лопатки, – на первой встрече с представителями иностранных фирм… Чудная, странная заботливость обо мне как своем начальнике. Славная женщина!.. Стало совестно своих насмешек. Жалко – уходит… А почему, собственно говоря, уходит? Даст телефон, – можно будет звонить, даже увидимся… Но я знаю, что обманываю себя, – сколько уже людей так ушло из моей жизни… Вон они рядом, в Москве, – а ушли.
– Можно? – весело и, как всегда, многозначительно говорит начальник строительного участка Ким. Он пропускает вперед толстенького, небольшого роста человечка, который, неловко улыбаясь, останавливается посредине комнаты.
– О, Том Семенович! – Я быстро поднимаюсь, подхожу к нему и жму руку. – Очень рад вас видеть.
Этот визит начисто отметает мои мысли об исчезновении людей… Здравствуй, здравствуй, смешной, милый и страшно забывчивый Том Семенович Янин. Я продолжаю пожимать ему руку, потом усаживаю в кресло:
– Садитесь, садитесь, Том Семенович.
– Вы, может быть, и со мной поздороваетесь, Виктор Константинович? – насмешливо спрашивает Ким.
– Конечно… Понимаете, давно с Яниным не виделись.
– Понимаю. – Ким садится на стул, протягивает мне сводку за прошлый день.
– А меня вы тоже будете так встречать? – многозначительно спрашивает он.
Но я не придаю значения его вопросу, снова мысль о небольших кранах на перекрытии захватывает меня.
– Послушайте, Ким, с вас причитается.
– Я не возражаю, так обычно делается, когда…
– Вот смотрите, – перебиваю я его. – Смотрите, здорово, правда? – Я показываю ему эскиз. – Понимаете?
Ким только мельком смотрит на эскиз.
– Это меня уже не касается, Виктор Константинович.
И сейчас я не обращаю внимания на его реплику, смотрю на часы: ого, совещание с иностранными фирмами через десять минут. Я быстро встаю.
– Том Семенович, извините, буду через час.
– Ничего, я подожду, – он что-то ищет в карманах. – Где бумажка?.. Бумажка… только что я ее держал… Держал? Ну конечно, держал…
– Подождите, Том Семенович. Хорошо?
– Конечно, подожду… Бумажка она только что… Подожду.
Но в тот день к себе в кабинет я больше не попал.
Явиться на совещание вовремя – непреложный закон. Но у каждого был еще свой особый «почерк». Я приходил за пять минут до начала.
Карл Альбертович Вернер, представитель немецкой фирмы «Gummi», являлся за четыре минуты. Другие приходят за три, две, одну… Это их дело, болгар, венгров, поляков. Он, Карл Альбертович, должен пожать руку Виктору:
– О-а! Виктор! – восклицал Карл Альбертович. – Я имею большое удовольствие встретиться с вами.
Я поднимался с места и шел ему навстречу.
– О-а! Виктор, не нужно идти ко мне, я сам.
Мы встречались на северо-западном углу стола в одиннадцать пятьдесят шесть с половиной. Он долго пожимал мне руку с таким видом, будто мы не виделись год. (Ну, год, конечно, преувеличение, но, во всяком случае, не менее месяца.) Между тем мы виделись в субботу вечером, – и если перевести это на рабочее время, отбросить выходной, то только три с половиной часа назад.
В одиннадцать пятьдесят семь я возвращаюсь на свое место, а Карл Альбертович, предварительно проверив устойчивость стула, размещается на другой стороне стола, под углом шестьдесят градусов ко мне. Стул жалобно скрипит и стонет.
– О-а! – Карл Альбертович с удовлетворением открывает свою папку.
И сразу же в дверях появляется Штумм, тоже немец, представитель фирмы «Stein», Он проходит по залу, садится рядом с Карлом Альбертовичем и, неловко улыбаясь, говорит:
– Gut Morgen!
– Геноссе Штумм приветствует уважаемого Виктора и желает ему весьма хорошего дня и успехов в работе, – так Карл Альбертович переводит короткое приветствие Штумма.
Без двух двенадцать входят: Ким (он садится рядом со мною), болгарский архитектор Стоянов и небольшого роста, ладный и симпатичный пан Станислав, с ним еще два поляка.
Старинные настенные часы, подаренные нам Секретариатом, начинают шипеть, прокашливаться, готовясь к бою, – приходят венгры. Они занимают места напротив меня и, как только раздается первый удар, закуривают.
Но церемония не закончена, – улыбаясь, мы ждем, когда часы закончат бить. Вот двенадцатый удар – в дверях появляется Быков. Мы уже привыкли к этому, порой мне кажется, что он проходит не из своего кабинета, а вместе с механической кукушкой сидит внутри часов: «бом… бом» – двенадцатый удар; открывается дверка: «Ку-ку… ку-ку», – выскакивает кукушка. Быков, в отличие от кукушки, появляется молча. Идет на своё место и угрюмо молчит все совещание. Он садится рядом с Кимом, и, когда я спрашиваю мнение Быкова, за него отвечает Ким.
Между прочим, я уже несколько раз собирался проконсультироваться с часовым мастером – узнать, когда, собственно говоря, по этим, часам точно двенадцать: с последним ударом или с первым. Было бы здорово, если бы с первым ударом, – выходило бы, что Быков каждый раз опаздывает.
– Товарищ Быков весьма пунктуален, – и на этот раз сказал Карл Альбертович, чтобы доставить Быкову удовольствие.
Как всегда, соблюдая этикет, я начал с болгарской фирмы «Стройэкспорт». Так меня учил Кареев из Секретариата – начинать по алфавиту.
– Рассмотрим график работ фирмы «Стройэкспорт»…
Но меня прервал Карл Альбертович:
– Имею сделать заявление.
Я посмотрел на болгарского архитектора.
– Пожалуйста, – спокойно сказал тот.
– Пожалуйста, Карл Альбертович.
Вернер поднялся:
– Я хочу сказать, что четыре рабочих, которые выделил для меня геноссе Ким на стяжку, весьма большие лодыри, плохо работают, «Gummi» есть на простое.
