Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 54 страниц)
– Все! Или почти все. Я пробовал исправить свои ошибки, но прораб, его зовут Ким, отказался от своей идеи. Отказалась от своего предложения и бригада. И все: этот Ким, и начальник СУ Быков, и его трест – против расширения участия иностранных фирм. Сейчас меня вызывают в главк. Они пожаловались.
Дорожка расширилась, и мы пошли рядом.
– Самое главное, что меня никто не зажимал, никто не был против, наоборот – помогали. Я сам от этой помощи отказался. Теперь спохватился, а уже поздно. Вот так, милая Мария… А скажите, чего это вы вдруг пригласили меня сегодня на прогулку? – Я подозрительно посмотрел на нее. – Сейчас утешать будете, снова – «тот не ошибается – кто не работает», да? Или: «обойдется как-нибудь»; может быть: «перемелется – мука будет»?
Но я ошибся. Она не утешала, только мягко спросила:
– Ты знаешь, что сказал Горький о производстве, о труде?
– Нет.
– Он сказал, что труд нужно возвести в степень искусства. Он сказал, что нужно выучиться понимать его как творчество… Подумай над этими словами, Витя. Может быть, все будет выглядеть иначе.
…Удлинились тени, впереди все небо вдруг залилось пламенем, будто горит Вселенная. На холме показались белые всадники. Они несутся на замок, а один, передний, далеко оторвался в этом беге и уже спустился с холма… Мы были совсем одни. Над нами, там, на миллиардном расстоянии, в миллионной галактике, гибли и возникали миры. Я вижу огромные, удивленные глаза Марии.
– Витя, ведь ты меня не любишь… Пойдем, поздно.
И вдруг застыли в своем беге рыцари, не стало галактик и миров. Мы стоим над маленькой пустяковой речушкой, у развалин, высокопарно именуемых замком, а застывшие белые рыцари – это обычные дома, панельные.
– Ты права… пойдем.
У нее погасли глаза, но она еще стоит.
– В чем «права», Витя, что не любишь или что поздно?
– Пойдем, Мария… И не называй меня Витей.
Она послушно пошла вперед. Я знал, что больше ее не увижу.
Разговор в главке был короткий.
– Он все правильно рассказал? – спросил начальник главка, показывая на Сарапина.
– Да.
– В чем дело?
Через открытое окно была видна оживленная площадь» в центре ее Долгорукий верхом на коне показывал рукой место, где должна строиться Москва.
– Я ошибся.
Быков, который сидел рядом с Сарапиным, перестал водить карандашом по бумаге, быстро посмотрел на меня.
– Хорошо, когда так сразу признают ошибки. – Лицо начальника главка чуть смягчилось. – Но этого мало, надо их исправлять. Значит, насколько я понимаю, вы решили удовлетворить требования Сарапина и Быкова?
– Нет.
– Ничего не понимаю, – недовольно сказал начальник главка.
По улице Горького сплошным потоком шли люди… «Тут будем строить», – все показывал Долгорукий.
– Я ошибся, когда отказался от предложений прораба и бригадира. Второй ошибки делать не буду.
Быков снова задвигал карандашом, а Сарапин чуть приподнялся и сел.
– Вы будете делать то, что вам прикажут, что необходимо, – холодно сказал начальник главка. Он повернулся к Померанцеву: – Ну а вы как считаете?
Померанцев быстро-быстро начал протирать пенсне.
– Я, собственно говоря… – начал он.
– Что вы «собственно говоря»? – повторил начальник главка.
– Я беседовал с Померанцевым, – Сарапин почтительно наклонил голову. – Он считает, что Быков прав.
– Так?
– Собственно говоря… – Померанцев явно был в затруднительном положении. Он водрузил пенсне на нос, отчего, видно, почувствовал себя увереннее. – Я не сказал так прямо, по, в общем, доводы Григория Владимировича Сарапина весьма убедительны.
Начальник главка посмотрел в окно. Лицо у него было очень усталое.
– Ну а с фирмами что вы собираетесь делать?.. И сядьте, пожалуйста, сюда. Что вы там в окне все рассматриваете?
Я подошел к столу.
– Этого я не знаю.
– Почему? Ведь вот Сарапин говорит, что вы решили привлечь их максимально.
– Да, решил.
– Так в чем же дело, раз решили?
– Я работаю в главке.
(Позже Померанцев, покровительственно похлопывал меня по плечу, сказал: «А ты дипломат, Виктор. Этот твои ответ очень понравился Сергею Платоновичу, хотя он и виду не показал».)
Не знаю, так ли это, но лицо начальника главка осталось невозмутимым.
– Мы вот что решим… – Позвонил аппарат «вертушки». Начальник главка снял трубку, послушал, коротко ответил: – Хорошо, буду… Мы вот что решим, – повторил он, – тут многих нет: института, прораба, Роликова, нет фирм. Через неделю устроим совещание, пригласим всех. На совещании решим. Будут еще вопросы? – Последнее он спросил так, для формы, потому что встал и уже прощался.
На улице меня догнал Сарапин. Он, очевидно, был доволен принятым решением.
– Умен наш начальник главка, – благодушно сказал Сарапин.
Я промолчал.
– Душно как в главке, – он вытирал лицо платком. – Правда?
– Не заметил.
– Мне бы твои лета, Виктор Константинович, я бы тоже не замечал. Ты, наверное, на меня обижаешься. Да? Вот этот старик Сарапин склоку затеял, в главк вытащил… Подожди, ты слишком быстро идешь… Сердце, понимаешь… – Он явно хотел вызвать жалость к себе. – Обижаешься, да?
Я посмотрел на него. Он в самом деле выглядел плохо: морщины, проклятые следы времени, под разными углами изрезали его лицо, он согнулся, прежним остался только упрямый большой нос.
Мы проходили мимо сквера.
– Знаешь что, посидим тут немного. – Сарапин тяжело опустился на скамейку. – С работы уже давно нужно было бы ухолить – шестьдесят восемь!.. Правда? Да вот не могу. Утром, как пропищит радио семь часов, – спохватываюсь, нужно на работу… «Куда, зачем? – спрашиваю себя. – Куда ты спешишь, Григорий Владимирович?! Тебя ведь ждут одни неприятности, попреки, споры. Куда ты?!» А вот – не могу… Садись, Виктор Константинович, ничего, послушай меня. Ты хоть молод, а время летит быстро. Ох как оно летит! Не оглянешься, и тоже обо всем этом нужно будет думать.
Я сел.
– Ну вот, хорошо… А мы не сможем тут с тобой договориться? Тут, на этой скамейке. А? – Он искоса посмотрел на меня. – Без главка, без совещания… В конце концов, интересы у нас с тобой одни. Как, Виктор? – Он положил руку мне на плечо, почти просил: – Давай еще раз все провентилируем.
Мне стало очень жалко его, но выхода не было. Единственное, что я мог, сказать помягче:
– Понимаю, Григорий Владимирович, что хорошо было бы вас иметь в качестве союзника, но…
– Отказываешь?! – Сарапин встал, сейчас он совсем не был похож на милого, благодушного дедушку. – Ну, смотри! – Он быстро пошел по аллее…
Глава девятая
Наш Карл Вернер
Это все по большому секрету рассказал мне Карл Вернер. На второй день приезда к нам.
Машина чуть вильнула в сторону.
«Ну-ну! – пожурил себя водитель. – Так не только до России, но и до своего дома не доберешься».
Он выправил машину и после мимолетного внутреннего колебания сбавил скорость. Что такое ехать со скоростью всего шестьдесят километров, вы, наверное, понимаете, если после долгого ожидания наконец приобрели собственную быстроходную машину.
И вообще Карл Вернер считал, что в жизни он все время опаздывает, немного – так лет на десять. Да-да, не меньше! Ему сейчас сорок четыре, даже сорок четыре с половиной. Сбросить десять лет, сколько? Тридцать четыре, точнее – тридцать четыре с половиной. Что эта половина все время путается?.. Этого впереди, на старенькой машине, надо обогнать… Так, да-да, он, Карл, опаздывает на десять лет… Не надо гнать – первую тысячу не больше шестидесяти километров, так сказали в магазине, там понимают – специалисты!.. Как эту старуху обогнать? Какое это слово есть русское – раз… развалюха? Или развалиха?.. Машина хорошая, но если бы лет на десять раньше. Вот было бы здорово! Да и жениться он должен был бы на десяток годиков раньше. Ну что это? Ему сорок четыре, сорок четыре с половиной (опять эта половина!), а жене двадцать три. Маленькому Карлу всего два года, Эльзе – год. Если бы пораньше, могло быть Карлу двенадцать, Эльзе – одиннадцать. Да и за домик – почему за «домик», за коттедж – нужно было начинать выплачивать раньше, сейчас бы все платежи уже прошли… Перегнать. Придется до ста? Ничего, на Коротком расстоянии можно.
На несколько минут мысли Вернера сосредоточились только на обгоне. Водитель старой машины, видно, скучал. Заметив, что его обгоняют, прибавил скорость. Вернеру пришлось довести до ста двадцати. Обгоняя «старуху», он укоризненно покачал головой.
Да-да, эти десять лет! Впереди на шоссе было пусто, настроение Вернера поднялось. Ну а если разобраться, то он не так уж и отстал в жизни: инженер, в фирме его уважают, чудесная жена, а дети?! Вот сейчас его посылают в Москву на совместное строительство… Как срочно! Завтра выезжать… Кто там начальник? Вернер посмотрел в блокнот: Виктор Нефедов… Молодой, говорят, еще… Какая это поговорка в России? Палец… палец… ах да – палец в рот не ложи… А директор фирмы так и сказал: «Вас, Herr Вернер, посылаем, как опытного, хорошего работника. Мы надеемся…»
Вернер свернул с шоссе и подъехал к маленькому коттеджу.
– Vater! – из ворот выбежал мальчик.
– О, Карл! – с дочкой на руках навстречу вышла молодая жена.
Полгода, не менее, – это срок, как считал Карл Вернер, минимальный, чтобы узнать человека и понять, можно ли с ним поделиться своими мыслями. Не только о гумми-покрытиях, их качестве, способе укладки, но и…
– Вы ведь знаете, что в покрытии пола главное не гумми, а клей. Как у вас, geehrter Genosse Виктор, сказал писатель, или, может быть, это поговорка, которой так богата Россия, что настоящий повар такой, если его соусом покрыть… покрыть? Нет, Genosse Виктор, полить… да, верно, полить опилки, вы их будете кушать с удовольствием.
Карл Вернер на секунду, только на секунду, остановился, чтобы поймать ускользающую мысль, и, удовлетворенно улыбаясь, добавил:
– Не только о клее, уважаемый Genosse Виктор, между прочим, не делайте ошибок, как это в Москве делают – пишут Виктор через двойное «W», только одинарное, только одинарное… Не только о клее. Мой бог, так с вами интересно поговорить, что я все время ухожу… ухожу… нет, отвлекаюсь, да, конечно, тут лучше слово «отвлекаюсь». Это правильно я выражаюсь?
– У вас чудесный русский язык, Карл Альбертович. Года два поработаете у нас – приобретете московский акцент…
– Не говорите, geehrter Genosse Виктор, два года. Я буду весьма недоволен (слово «весьма» на второй день Карл Альбертович позаимствовал у Померанцева). Два года для такой работы просто смешно.
Я уже знал, что, как только дело касалось работы, Карл Вернер был точен.
– Ну, сколько у вас полов? – спрашивает Вернер.
– Примерно двадцать девять тысяч метров.
– Очень не люблю этого слова «примерно», не для инженера оно. Сколько точно?
– Я отвечу через час. Думаю, что для расчетов времени особая точность не нужна.
Карл Альбертович недоволен. Он вынимает блокнот и говорит:
– Двадцать девять тысяч пятьдесят. Так?
– Не спорю.
– Шесть месяцев работы, точно пять месяцев и двадцать дней… Так вот, я не закончил мысль. Полгода нужно, чтобы потом человеку можно было «открыть», как у вас говорят, душу. Так, кажется?
– Верно.
– А я вот испытываю желание, geehrter Genosse Виктор, иметь с вами откровенную беседу на второй день приезда.
– Спасибо, Карл Альбертович.
Вернер поклонился и снова продолжал:
– Я, geehrter, то есть уважаемый, Genosse Виктор, должен вам выразить откровенную благодарность за вчерашнее совещание. Думал, что мне придется стучать mit dem Kopf durch die Wand, понимаете, головой через стенку, а вы, как я имел возможность вчера познакомиться с вашей выдержкой, сразу помогли мне…
– Моя обязанность…
– Нет-нет, geehrter Genosse Виктор, не говорите так!
Карл Альбертович сразу так плотно вошел в наш быт, что через несколько дней мы уже не представляли, как могли раньше обходиться без него. Высокий, немного тяжеловатый, Карл Альбертович доброжелательно смотрел на свет божий, и все, кто с ним сталкивался, просто физически не могли к нему относиться плохо. Даже наш шеф-повар, аристократ Иван Иванович, и тот на третий день пребывания Карла Альбертовича (у нас даже летосчисление перестроилось, и мы вели его со дня приезда Карла Альбертовича) сам вынес ему блюдо, украшенное немыслимой башней из картофеля, что считалось великой честью.
– О, geehrter Genosse Иван Иванович, – кричал на всю столовую Карл Альбертович, – это великолепно хорошее блюдо!
Шеф-повар подсаживался к столику, и, пока Карл Альбертович с аппетитом разрушал башню, они вели разговоры о роли картофеля в кулинарии.
– Нет-нет, geehrter Genosse Иван Иванович, хлеб тут совсем не нужен. Картофель! Сто видов кушаний… как у вас говорят: блюд?.. Да-да, блюд, можно приготовить из картофеля. Сто! А вот сегодня я узнал сто первое кушанье… блюдо. Примите мою откровенную благодарность, geehrter Genosse Иван Иванович.
Я сидел далеко и не слышал, что ответил шеф-повар, почтительно наклонив голову, украшенную высоким грибовидным колпаком. Но тут же Карл Альбертович снова закричал:
– Нет-нет, geehrter Genosse Иван Иванович, я испытываю откровенное желание заявить: это сто первое блюдо из картофеля! И если позволите, расскажу о нем всем и моей Марте.
Сейчас я публично каюсь. Признаться, вначале я несколько недоверчиво относился к Карлу Альбертовичу. У нас как-то на работе не принято рассказывать подробности личной жизни, а Карл Альбертович уже через несколько дней обошел всех с фотографиями:
– Это, geehrter Genosse Ким… какое приятное имя Ким… моя жена Марта, – слышал я громкий голос Карла Альбертовича из прорабской. – Это вот мой особняк, видите у ворот надпись: «Вилла Марта», два этажа.
– Второй этаж в крыше сделан, – отмечал практичный Ким.
– Да-да, geehrter Genosse Ким, я скажу вам весьма откровенно, у нас теперь хорошо живут… Это сын – маленький Карл…
Особенно вначале казалось странным, когда Карл Альбертович по нескольку раз в день заходил и с огорчением говорил о недоработках в нашей технологии. Но потом мы все убедились в его искренности и доброжелательности.
Через три дня приехал Альберт Штумм, небольшого роста молодой человек, представитель фирмы «Stein». На лице его, во всяком случае, когда он бывал у нас, появлялась неловкая улыбка. Словно он просил извинения, что отвлекает нас от работы, что он еще молод и не такой представительный, как Карл Вернер, и, наконец, что он, Альберт, не говорит по-русски.
Роль переводчика, конечно, сразу принял на себя Карл Альбертович. Переводил он, как все, что делал, добросовестно и с удовольствием. Было только непонятно, почему короткие ответы Штумма в переводе Карла Альбертовича приобретали столь длинные обороты. Вот мы сидим за длинным столом, обсуждаем перспективы работы фирмы «Stein».
– Скажите, пожалуйста, Альберт Иоганнович, – спрашиваю я, – а может ли фирма «Stein» принять на себя работу комплексно: завезти гранит и уложить его?
Карл Альбертович, энергично жестикулируя, переводит коллеге вопрос.
– Ja, – коротко отвечает Штумм.
В устах Карла Альбертовича перевод звучит так:
– Мой коллега благодарит Genosse Виктор за предложение. Он весьма положительно оценивает данную работу и дает свое искреннее согласие.
Но как только дело касалось его фирмы «Gummi», Карл Альбертович преображался, он становился строг и скрупулезен.
– Я правильно вас понял, Genosse Виктор, вы спрашиваете, готова ли моя фирма взять на себя всю работу пополам?
– Да, Карл Альбертович.
– Повторите, Genosse Виктор, сколько вы предлагаете таких покрытий?
Я уже обучен Вернером, вынимаю записную книжечку и называю цифру:
– Двадцать восемь тысяч восемьсот сорок квадратных метров.
– Прошлый раз, Genosse Виктор, мы говорили о двадцать девять тысяч пятьдесят.
– Я уточнил с проектировщиками. Вот справка.
Карл Альбертович смотрит расчет, аккуратно исправляет у себя в блокноте площадь полов на этажах.
– Так кто будет делать подготовку?
– Вы, Карл Альбертович.
– Я подумаю, Genosse Виктор. Дам ответ завтра.
Но на следующий день Вернер почему-то от ответа уклонился.
Отсюда видна Москва-река, «закованная» в гранит набережной. Так принято писать, но это не верно, что «закована». Сними гранит, она все так же медленно и неторопливо чешуйчато поблескивала бы серо-черной водой. Даже не сразу сообразишь, в какую сторону она течет.
На противоположной стороне по асфальту бегут машины, всякие: грузовые и легковые. Грузовые движутся быстрее, заметили ли вы это? Их очень ждут: грузовики с цементом, мукой, с ярко-красным кирпичом…
Вдали крыши домов, под ними бесконечные соты окон. Ох сколько нужно, чтобы за этими окнами жили счастливые люди! Ведь счастье понимается по-разному. И каждому нужно свое счастье… Кто же его должен делать, счастье, где оно изготовляется, из каких деталей и материалов?
Вот стоит Быков, странный, сумрачный человек, всегда озабоченный. В чем его счастье? Будет ли он счастлив, если бы я согласился с ним и на какое-то время все на стройке шло, как хочет он?.. Не заглядывая в будущее, погнать привычно работу сейчас. Да, наверное, был бы. Но где-то там, через год, на высоте уже двадцатого этажа, он вдруг увидит, что был неправ, и в тот момент – он ведь правдивый человек – станет несчастлив.
А вот Ким. Что нужно для его счастья?.. Не знаю. А для счастья бригады Роликова? Тоже не знаю. Да и сам вопрос неправильно поставлен – что нужно сделать для Морева, Николая, для каждого рабочего из бригады?..
Для самого Роликова – знаю. Надо было сразу принять его предложение… Не принял, не понял. Еще и Быкова критикую. А если сейчас принять?.. Морев говорит, уже поздно…
А может быть, счастье людей совсем не тут, на стройке, а дома или даже в другом городе? Как это трудно – сделать людей счастливыми! Нужно знать, что делать, нужно сделать это вовремя, нужно… Ну хорошо, но вот Быкова, вон он, я могу сейчас сделать счастливым, одного из восьми миллионов москвичей?.. Могу.
Бригада Роликова кладет кирпич неумело. Сейчас рабочие комплексных бригад разучились вести кладку. Каждый каменщик берет сам кирпич со штабеля. Сколько ненужных движений!
– Здравствуйте, Морев!
– Здравствуйте, Виктор Константинович, – на этот раз он встречает меня более приветливо.
– Нужно так, смотрите, – я раскладываю кирпич на наружной стороне стены. – Это делает ваш подсобник. Вы не должны отвлекаться. Вот смотрите. – Я быстро беру двумя руками по кирпичу и кладу на раствор.
– Здорово получается! Вы что, каменщиком были? – удивляется Морев. – Сколько же у меня должно быть подсобников?
– Три, Морев, не меньше. А у вас один. Ну-ка позовите еще двух… Так, вот видите, как дело пошло. – Я выкладываю кирпич до угла. – Ну, а сейчас сами кладите наружную версту.
Не хочется уходить, но я делаю над собой усилие.
– Распределите людей по-новому, Морев.
– Будет сделано, – серьезно говорит он.
Когда я снова возвращаюсь на перекрытие, тут стоит Быков.
– Ну, что у вас? – резко спрашиваю я, забывая, что всего несколько минут назад думал сделать его счастливым. – Признаться, я вас не понимаю. Вот уж несколько дней после разговора в главке вы все ходите за мной. И молчите. Так можете надоесть, Быков. Вы не боитесь этого?
Я поворачиваюсь, чтобы идти, тогда он хрипло спрашивает:
– Звонил наш главный инженер треста Сарапин… просил узнать, что нового вы имеете ему сказать?
– Ничего.
– Так и передать?
– Да.
Мы спускаемся с перекрытия – не по сходням, а уже по постоянным ступеням. Это стиль работы Быкова. Причем ступени покрыты досками, чтобы не портились… Идем по дорожке в контору. Быков молчит, но по тому, как он взялся за подтяжки, я знаю: вот-вот заговорит.
– Вы здорово вели себя в главке, – хрипло говорит он. – Если это не поза… Почему вы так настаиваете? Ведь если вы ошиблись в первый раз, как вы признались, вы можете ошибиться и во второй. – Он останавливается. – Слушайте, это я приказал Киму отказаться от своего предложения… И Мореву приказал…
Положительно мне везет на различные признания: сначала Анатолий, теперь Быков.
– Не очень мне это нравится, но другого выхода нет. – Быков все время смотрит в сторону. – Почему вы так упорны?
– Это лучшее решение.
Мы снова пошли к конторе.
– Лучших решений много.
И вдруг мне вспомнились слова Марии в тот вечер. А что, если их сказать Быкову? Рассмеется, наверное…
– Послушайте, Быков, вы знаете, что Горький сказал о труде?
Быков удивленно посмотрел на меня:
– Горький? Не знаю. А при чем тут он?
– Мне напомнили несколько дней назад. Горький сказал, что труд – это искусство, точнее, его нужно возвести в степень искусства.
– Предположим… а к чему это?
– Если это так, Быков, то ведь искусство не терпит однозначности. Вы понимаете, когда писатель пишет повесть, он, может быть, десятки раз перечеркивает страницы, пишет новые. Да?
– Я не был писателем.
– Если художник пишет картину, разве сразу у него все получается? Разве он не переделывает?
– И художником не был, – угрюмо сказал Быков.
– Почему же у нас, инженеров, считается верхом деловитости принять решение и, несмотря ни на что, держаться за него, даже если по пути возникает лучшее? Объясните мне, Быков. Сколько раз я слыхал, как люди с уважением говорят: «Этот уж если что сказал, не отступится». Разве это правильно?
Мы остановились перед дверью конторы.
– Зайдем к вам, – сказал Быков.
Мы сели за маленький столик, друг против друга.
– Ну что ж, отвечу, – Быков придвинул пепельницу, закурил. – Я уважаю, люблю Горького, а главное, читаю. Многие уважают, по не читают – трудно… Горький это хорошо сказал, просто здорово: труд – искусство. Но Горький не знал, что такое фонд заработной платы. Вы хотите уже закрученное дело остановить, пустить по-другому. Для всего этого нужна дополнительная зарплата. Так? Нам ее не дадут…
– Это все потом окупится. Нельзя жить сегодняшним днем, понимаете вы это или нет?! Нужно сегодня готовить день, который будет через год.
– Может быть, но зарплата нужна сейчас. Сейчас!.. А между прочим, – на лице Быкова появилось слабое подобие улыбки или, скорее, усмешки, – между прочим, Горький был рабочий человек. Он знал, что такое заработок рабочего… Если б он слышал наш спор, он, несмотря на это самое «искусство», стал бы на мою сторону. Вы читали его «Хозяина»?
– Нет.
– Ну конечно, цитаты знаете, а «Хозяина» не читали. Там в повести рабочий-пекарь получал за четырнадцать часов работы гривенник в день, десять копеек!.. Правда, ему еще давали похлебку и матрац на грязном полу. А мне нужно обеспечить средний заработок в двести рублей. Ясно? В моем СУ так привыкли зарабатывать, и я должен обеспечить эту зарплату. – Быков встал, подошел к окну и, не оборачиваясь, сказал: – Я бы не затеял этот разговор… Он мне не нужен. Все равно на этой стройке будет так, как решил я, но в главке вы не виляли… и мне захотелось напрямую.
– Ну что ж… – я тоже поднялся.
– Знаете что, – Быков резко повернулся. – Ладно, давайте решим так: еще раз все подсчитаем, может, и организуем этот самый поток, но с иностранными фирмами так, как решили, – только шефмонтаж. С меня хватит своих неприятностей… Ну? – Он почти просил, с его лица сошло выражение привычной настороженности и угрюмости, снова проглянул Быков-маленький.
– У каждой фирмы интересные предложения. Я еще окончательно не решил. Но мне кажется, что в этом – смысл СЭВ, смысл коллективной работы стран. Как же отказаться от этого, Быков?! Я согласен, тут есть риск, такого опыта, чтобы рядом трудились венгр, немец, поляк, наш рабочий, – нет. Никто не знает, как управлять такой стройкой… Но вот посмотрите, Болгария – маленькая страна, и техника у нее похуже, чем у нас, а Милова предложила новый метод подъема перекрытий. Он много решает на этой стройке. Вы видели ее предложение? Видели? Внизу изготовляют перекрытие, используют его как опалубку и готовят перекрытия для всех этажей. Их поднимают…
– Значит – нет, ну что ж… Я пойду.
Когда он уже был у дверей, я спросил:
– Еще одну минуту, скажите, Быков, если б я согласился с вами, вы были бы счастливы?
Он удивленно посмотрел на меня, пожал плечами и вышел из комнаты.
ДВА ПИСЬМА КАРЛА ВЕРНЕРА
20. VIII
Моя дорогая Марта!
Посылаю тебе в письме сердечный привет и крепкие поцелуи из Москвы. Прошло только пять дней, но я уже очень скучаю по тебе, маленькому Карлу и Эльзе (наверное, она уже оторвала хвост у плюшевой кошки, которую я ей перед отъездом подарил).
Москва – большой город, Марта, очень большой, и я бы выразился – необычный. Вот сегодня, когда я ехал в метро, специально подсчитал, на скамейках сидело 32 человека, из них двенадцать читали газеты, семь – книги и шесть – журналы. Сколько это, Марта? Двадцать пять! Двадцать пять из тридцати двух читали, двое дремали, а остальные пять заглядывали в газеты своих соседей. На улицах тоже всюду висят газеты, их читают. Итак, если б меня спросили: «Карл, какая главная характеристика москвичей?», я бы ответил: «Москвичи – люди читающие».
Прочел эти строки, Марта, и сказал себе: но-но, Карл, заносит тебя в сторону! Марту, наверное, в первую очередь интересует, как твои дела, Карл. Про Москву можно и в конце письма.
Как мои дела? Помнишь, Марта, перед отъездом мы обсуждали, как я себя должен вести в другой, незнакомой стране. Решили тогда, чтобы я поменьше говорил, больше слушал. Так говорит русская пословица: «Молчание есть драгоценность».
Можешь меня ругать, Марта, ничего этого я не сделал. Уже на второй день показал всем фотографии маленького Карла и Эльзы. Все: Gen. Ким, Gen. Виктор, Gen. Быков, Gen. Померанцев говорили, что маленький Карл и Эльза «весьма симпатичны», за что я им выразил свою искреннюю благодарность. А все потому, что встретили меня хорошо, я бы выразился, как товарища. Правда, люди они разные: Gen. Ким – все улыбается, шутит, но мне так кажется, Марта, что не совсем искренне: «Ну, Карл Альбертович (так меня называют), когда виллу Марту будете надстраивать?» Gen. Быков и Gen. Виктор – люди другие, искренние.
Gen. Быков очень сильный администратор, и дело у него идет быстро, энергично. Ему тут все подчиняется. По случаю моего приезда он устроил в рабочем кафе встречу и поднял тост за дружную работу. Я выразил ему искреннюю благодарность.
Ах, Марта, какой душевный человек Gen. Виктор, внимательный, все выслушает, и так хочется ему все время рассказывать… а сам молчит. Кажется мне, что у него горе, лицо его всегда серьезно, я бы сказал, печально. На стройке ему рабочие не подчинены, поэтому стараюсь с ним вести «в основном» (тут такое, Марта, есть выражение, я его не очень понимаю) неделовые разговоры. Очень жалко, но ничего не сделаешь.
Пока все, пишу рано утром. Нужно уже бежать на стройку, чтобы обговорить с Gen. Быковым нашу работу.
Целую тебя, маленького Карла и Эльзу.
Карл.
Р.S. Ах, Марта, совсем забыл написать тебе, что шеф рабочего кафе Gen. Иван Иванович сделал для меня блюдо из картофеля. Чудо, Марта! Он дал мне рецепт, за что я выразил ему искреннюю благодарность. Вклей рецепт в нашу книгу. Это сто первое блюдо из картофеля.
Р.Р.S. Не забудь, дорогая Марта, на нашей машине можно пока ездить со скоростью не больше 60 (шестьдесят) км. Так сказали в фирме, где я ее покупал.
23. VIII
Моя дорогая Марта!
Твой Карл, как тут на стройке говорят, «засыпался», по-немецки нет такого слова, перевести можно «сел в калошу». Вот какое дело: Gen. Виктор хотя и держится просто, но, выходит, тут главная пружина. Понял я так, Марта: Gen. Быков хорошо работает, но далеко не думает, а такой человек скоро начинает «стучать головой в стену», и работа у него получается плохая. Gen. Виктор не шумит, не кричит, не видно его, а работает, как большой инженер: умно, думает вперед.
Как тебе известно, в обязанности нашей фирмы входит продать стройке покрытие полов и клей, потом вести только наблюдение. Записали мы с Gen. Быковым график завоза клея (я тебе уже, Марта, говорил: клей годен три месяца). Вдруг Gen. Виктор спрашивает меня, может ли фирма уложить полы сама, и еще спрашивает, какие у меня вообще предложения есть. Тут я немного загорелся. Хотелось показать, как мы делаем пол. Вот, Марта, разница: Gen. Быкову сейчас полы «до лампочки» (так говорят на стройке), то есть не нужны, a Gen. Виктор хочет, чтобы через год (полы нужны через год) было лучше и легче. Мы ведь имеем большой опыт, а тут с нашим клеем не работали.
Вчера Gen. Виктор пригласил меня к себе. Так он сказал: «Карл Альбертович, прошу вас прийти ко мне сегодня на чашку кофе. Вам удобно будет в семь часов?»
Я, конечно, с удовольствием принял приглашение. Тем более уже знал: «чашка кофе» по-московски – это значит водка, вино и все прочее угощение. Кофе после всего этого уже забывают подавать.
Видно, Gen. Виктор пользуется любовью соседей. Как только я позвонил, сразу открылась дверь соседней квартиры и выглянула Frau – молодая, интересная. Я извинился, что побеспокоил ее, и спросил, правильно ли я звоню Gen. Виктору. Она весьма любезно ответила, что правильно, и добавила, что ей приятно: наконец к соседу начали ходить солидные люди. Как только Gen. Виктор открыл дверь, она исчезла. Наверное, чтобы не мешать нашей встрече.
Gen. Виктор принял меня весьма по-дружески (посмотри, Марта, в словаре, что значит это слово «весьма», его часто называет Gen. Померанцев. Оно ко мне прилипло, хотя точного смысла его не знаю). У него хорошая квартира, но живет он один.
«О, geehrter Gen. Виктор, – сказал я ему после третьей рюмки, – не делайте мою ошибку».
«Что именно, geehrter Карл Альбертович?» – спросил он (дома, Марта, он веселее).
«Не опаздывайте, как я, с женитьбой на десять с половиной лет».
«Почему с половиной, geehrter Gen. Карл Альбертович?»
«Из песни ничего не выбросишь», – ответил я.
Gen. Виктор рассмеялся.
«Да, вы правы. Но, Карл Альбертович (он поднял палец и этим одним пальцем уложил меня на две лопатки), но, Карл Альбертович, если б вы не сделали ошибки и женились бы на десять лет раньше…»
«Десять с половиной, geehrter Gen. Виктор», – поправил я его.
«Может, сбросим эту половинку?» – он сильно засмеялся, рюмка уже была четвертая!
«Не могу, geehrter Gen. Виктор, точность прежде всего».
«Хорошо – пусть десять с половиной. Но если б вы не опоздали, то не женились бы на фрау Марте, ей тогда было только двенадцать… нет, одиннадцать с половиной лет».
Ты понимаешь, Марта, он уложил меня на лопатки одним пальцем.
«Geehrter Gen. Виктор! – закричал я. – Вы есть самый умный человек на земле, ничего я не опоздал, я самый счастливый человек на земле».
И тут, Марта, я вынул гарусовую салфетку, которую ты связала для жены самого хорошего человека на стройке, и подарил ему.
«Для жены? – спросил Gen. Виктор. – Вы же знаете, что ее у меня нет».
«Ну, заместительница», – сказал я.
Тут Gen. Виктор снова рассмеялся, вышел в другую комнату и принес два фото.
