Текст книги "Строители"

Автор книги: Лев Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

Шалыгин досадливо кашлянул. Соков встрепенулся и, виновато глядя в мою сторону, еще раз повторил, что сдаст в срок, если ему не будут мешать.

Но вот все зашевелились, между рядами прошел бригадир Сергей Корольков. Он говорил о своем башенном кране, который уже месяц как лежит собранный на земле; главный инженер пока не сдержал своего слова, не поднял его.

Потом выступил бригадир Дунькин. К моему удивлению, Дунькин, который на стройке со всем соглашался, сейчас намекал, что я придираюсь к нему.

Получалось, что каждый из выступающих говорил обо мне, как будто я тут уже давно работаю. Мне нужно было выступить.

…Когда после собрания я вышел на площадку, было уже темно. Небо пятнили большие звезды, а одна из них, самая большая, зацепилась за стрелу башенного крана и перемещалась вместе с ней.

Я был недоволен собой. Я дал себе слово не выдавать векселей, но выдал их. Послушайте моего совета: делайте, добивайтесь, но никогда на собрании не давайте обещаний.

Следующим утром позвонил прораб Анатолий:

– Подняли кран, Виктор Константинович, наконец-то. Инспектор-то каков, задержался вчера на стройке до восьми. – Он говорил обрадованно и, как я уловил, уважительно.

Но сейчас не было времени предаваться анализу, нужно было заделывать прорехи: любой ценой пустить в работу поднятый кран, доставить железобетонные детали прорабу Быкову и прекратить аврал на строительстве поликлиники.

Я пошел к Митрошину, нашему главному снабженцу. Он сидел за столом и жадно ел большой кусок колбасы. Когда он узнал в моем намерении «выбить железобетон», у него на лице появилось обиженное выражение, как будто я покушался на его колбасу.

– Ничего не выйдет, только время потеряем, – давясь, прохрипел он. Но все же поехал со мной.

В тресте сказали, что ничего сделать не могут: управление опоздало с заявкой. В главке мило поговорили, сказали, что им приятно видеть главного инженера, который беспокоится о снабжении, но помочь могут только недели через две.

Директор завода, куда мы направились, с интересом выслушал меня, примерно так, как слушают лепет ребенка, улыбнулся и защелкал кнопками огромного зеленого коммутатора. Он выяснил, что железобетонные детали, которые нас интересуют, отпускают только по разрешению главка и, если даже такое разрешение и будет сегодня, доставить их нельзя, так как автобаза задержала машины, а главное, на заводе этих деталей нет.

Он проводил нас до дверей кабинета, просил заходить и, улыбаясь, похлопал меня по плечу. Перед моими глазами возник залитый солнцем котлован и рабочие, бегущие с тачками.

– Что же делать, Никита Авдеевич? – взмолился я.

– Ничего, – ответил снабженец, – ничего. – Но когда мы уже садились в «Москвич», неуверенно сказал: – Может, в ихнюю газету, а?

Название «ихней» газеты начиналось со слова «За», причем напечатанного таким крупным шрифтом, будто редакция пуще всего боялась, как бы ее не заподозрили, что она «против».

В редакции сидели молодые энергичные люди. У них даже глаза зажглись: новый главный инженер, отстающее управление, никто не хочет помочь. Да это же готовая статья.

Редактор был постарше и поопытнее. Когда молодые люди привели к нему свою находку, он выслушал меня без особого энтузиазма, кисло улыбнулся, однако тоже пообещал помочь.

На следующий день появилась статья, а через два дня мне позвонил директор завода и, покровительственно посмеиваясь в трубку, сказал, что на стройку к Быкову пошли машины с блоками.

– Смотрите организуйте разгрузку, а то буду жаловаться на вас… в газету.

Я положил трубку. Итак, прорехи заштопаны. Между мной и прорабами протянулись первые нити взаимопонимания. Но я отдавал себе отчет в том, что это немногое сделано случайно и неорганизованно. Ведь второй раз в редакцию за деталями не поедешь, к инспектору горкома профсоюза тоже не обратишься, и не дело главного инженера расставлять за прораба рабочих и выписывать наряды, чем мне тоже пришлось заняться на строительстве поликлиники.

Что же нужно сделать, как по-настоящему наладить работу? Наверное, главному инженеру положено знать, как ответить на этот вопрос, но, признаюсь, я не знал.

Сейчас поздний вечер. В управлении остались только я и дежурный, тонкий, бледный парень – студент-заочник. Он обложил себя книгами, и через полуоткрытую дверь я слышу его вздохи. (Эх, трудна статика сооружений, когда «грызешь» ее в одиночку!)

Только что ушел наш партийный секретарь Петр Федорович Луганкин. Он настоятельно советовал мне ввести в производственную жизнь коллектива систему. Я согласился, сразу поняв его. Да, решено.

– Олег! – кричу я. – Давай-ка твою задачку, помогу.

– А вы еще не забыли, Виктор Константинович? – в голосе Олега звучит сомнение. Совершенно очевидно, что у студентов теоретические знания главных инженеров котируются не очень высоко.

…На следующее утро у меня состоялись две встречи. Первая – с Шалыгиным. Он кисло похвалил меня, но когда я сказал, что собираюсь вводить систему в жизнь управления, промолчал. Я несколько минут ждал, пока он кончит изучать рисунок обоев. Потом он по обыкновению заявил, что спешит на совещание. Я понял, что получил свободу действий, но не одобрение.

Вторая встреча – с моим управляющим. Его седовласая секретарша, как только я вошел, приветливо закивала головой:

– Проходите, ждет.

У Николая Николаевича было угрюмое выражение лица, но, увидев меня, он улыбнулся:

– А, это ты. Ну-ка иди сюда, инженер-толкач, расскажи о своих похождениях. – Он рассмеялся и, как бы угадав мое настроение, добавил: – Шучу, Виктор, шучу. Это только в книгах так бывает, что главный инженер проходит мимо текущих дел. Мы с тобой живые люди, не в хрустальном кабинете работаем. – Он зло усмехнулся: – Вот даже Шалыгин тобой доволен. Ну, что у тебя?

Вместо ответа я вынул из кармана листок бумаги и протянул ему. Управляющий быстро пробежал написанное, встал и подошел к окну.

– Сам додумался? – спросил он, рассматривая улицу.

– Нет.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Хорошо, Виктор, действуй. Действительно, «Новому» управлению нужна система. Но ты забыл…

Телефоны надрывались в истерике. Управляющий не договорил, подошел к столу и с досадой схватился сразу за две трубки, как за рычаги какой-то капризной машины.

Управленческая машина на моих глазах заглатывала его. Мне ничего не оставалось, как уйти.

Строительство держится на трех китах. Каждый из них требует особой системы работы. Например, первый, главный, кит, так сказать, бригадир этой троицы, – Зарплата. Настоятельно рекомендуется до начала работы подсчитать и выдать аккордно-премиальные наряды всем рабочим. Если вы это сделаете, – не пожалеете: будет и план, будут и хорошие заработки у рабочих. У кита Зарплата довольно сварливый характер. Но второй кит – Технология – добродушен. Он, улыбаясь, тихонько подсказывает: «Друзья, сколько ни кричите о технологии, результатов не будет, пока не создадите систему. Разработайте технологические правила. Пусть каждый прораб строго их соблюдает».

Третий – Обеспечение – хитрый и коварный кит. По его принципам следует досконально изучить проект и вовремя дать заявки: месячные, квартальные, годовые. Если вы этого не сделали – пеняйте на себя.

Итак, киты эти требуют прежде всего системы, четких графиков и точных расчетов. Кажется, просто, но в том-то и дело, что многие строители не любят считать. Не некоторые, не большинство, а именно многие.

Вызовите прораба и скажите: «Александр Семенович, выручай, такое дело, нужно работать и вторую смену». Если вы это скажете уважительно, прораб останется работать еще одну смену. Попросите – будет работать три смены подряд. Поворчит, но будет работать целые сутки. Но каким бы вы уважением ни пользовались, нельзя заставить прораба подсчитать объемы, затраты труда, сделать график. Битва между начальством и прорабами за графики продолжалась долго и закончилась полным поражением начальства.

Тогда начальство пошло обходным путем и придумало оргстрои, специальные тресты, которые думают и считают за прорабов. Появились кипы бумаг с точными расчетами. Однако прорабы с презрением отбрасывали расчеты и говорили, что составители ничего не понимают в строительстве.

Прораб Анатолий по своим убеждениям относился к партии несчитающих прорабов.

– Ерунда все это, – твердо заявил он мне на стройке. – Дайте детали – и я построю дом без аккордных нарядов, без технологических правил и графиков.

– Но, Анатолий Александрович, – опешил я, – ведь вы вчера на совещании голосовали за систему.

– Голосовал не голосовал – это не имеет значения. У меня нет времени заниматься чепухой.

– Но, позвольте, вот вы сейчас монтируете плиты, не сделав перегородок, ведь потом перекрытие не даст использовать краны, придется всю начинку этажей делать вручную.

У Анатолия на впалых щеках появились красные пятна.

– Это мое дело, мне надо выполнять план! – уже закричал он.

– Какой ценой?

– Знаете что, Виктор Константинович, – перебил он меня. – Вы подняли нам кран, за это спасибо. Признаться, я думал, что вы и дальше будете нам помогать, а вы пристаете с какой-то ерундой. Не будет этого.

Каюсь, я совершил ошибку – я приказал Анатолию. Он презрительно посмотрел на меня, вытянулся и щелкнул каблуками:

– Есть, товарищ главный инженер, – повернулся ко мне спиной и пошел в корпус.

С прорабом Соковым разговор сложился по-другому.

– С нового объекта начнем все, Виктор Константинович, хорошо?

– Нет, не хорошо, ведь вы обещали. Может, вы не согласны?

Мы стояли посредине стройплощадки. Соков оглянулся, ища глазами бумаги и чертежи, свою непременную опору при разговоре, и, не найдя их, продолжал молчать.

Быков встретил меня радостно, но потускнел, как только речь зашла о системе. «Эх, Виктор Константинович, Виктор Константинович, как хорошо вы начали, и симпатичны вы мне, но сорветесь на этой затее», – говорил его взгляд.

– Вечером принесите в контору график, – как можно строже сказал я, желая избежать споров.

Но Быков и не думал спорить. Вечером графика он не принес.

В конторе смеялись. Чернов, снабженец Никита Авдеевич, бухгалтер Задвижкин, молодой человек спортивного типа, прямо заявляли, что от всех нововведений толку не будет. Даже нормировщица Нина, когда я заводил разговор о переходе всех работающих на аккордную оплату, неодобрительно и упорно молчала.

Через несколько дней после моего разговора с прорабами на производственном совещании выступил Сергей Корольков. Он высмеял меня с трибуны. Ему долго аплодировали. Теперь, так сказать, официально открылась кампания против системы.

У нас было еще много и собраний и длинных совещаний, стыдливо называемых «пятиминутками». И на каждом из них Корольков критиковал новую организацию работы. Говорил он так остроумно, что даже я, мишень его острот, порой смеялся вместе со всеми.

Наконец я не выдержал. Черт с ней, с этой системой: что мне, в конце концов, больше других нужно? Я пошел к Петру Федоровичу Луганкину, только не на стройку, а вечером в комнату партийного бюро. Тут было тихо, хотя на столе стоял телефон. Оказывается, телефоны не всегда звонят. Луганкин выслушал меня и, глядя через очки строгими серыми глазами, спросил:

– Вы хотите, Виктор Константинович, чтобы я дал вам отпущение грехов и согласился, чтобы все пошло по-старому – вкривь и вкось?

Я молчал.

Уже не катились, а, спотыкаясь, плелись дни.

Результаты работы первого месяца после введения системы не оправдали надежд. Петр Федорович Луганкин назначил открытое партийное собрание.

Тот же длинный зал столовой, в котором месяц назад докладывал Шалыгин. Сейчас доклад делал я.

– Я мог бы значительно перевыполнить план, – сразу выступил прораб Анатолий, – если бы не эти дурацкие технологические правила, которые ввел главный инженер. Посудите сами! – пронзительно кричал он. – Он требует закончить всё на этаже и уже тогда продолжать монтаж. Да я бы сейчас был уже на пятом этаже…

Нормировщица в своем выступлении сказала, что выдача аккордных нарядов на все работы забирает много времени и мало что дает. А средняя зарплата рабочих в управлении осталась Прежняя.

Выступлений было много, но смысл их сводился к одному – введение в работу управления жесткой системы не оправдало себя.

Молчал только Быков, жалостливо-ласково поглядывая на меня с первой скамейки.

И вот между рядами опять пробирается Сергей Корольков. Вот он уже на трибуне, начал говорить, и сразу крепкие нити протянулись от него к собранию.

Но я не слушаю Королькова. «Что же это такое, что же это такое? – стучит молоточком мысль. – Неужели никто не видит, что система необходима?!»

Мои раздумья прерывают аплодисменты, которыми собрание награждает речь Королькова, но когда он, заканчивая выступление, предлагает осудить деятельность главного инженера, в зале становится тихо.

– Вы будете отвечать? – спокойно спрашивает меня Луганкин.

Я медленно поднимаюсь, говорю коротко. Система должна дать результаты, я прошу у собрания еще месяц.

Шалыгин недоуменно качает головой:

– Зачем, товарищи, ведь и так видно, что результатов не будет.

Луганкин молчит. Молчит и собрание.

– Дать, – поднявшись, вдруг говорит Вехкий. – Что же это у нас получается! Послушал я тут речь Сережки Королькова. Интересно наблюдать, как человека из болота тащат, а он брыкается. Ты против чего, Сергей? – Вехкий идет к президиуму. – Против аккордных нарядов? – А я – за, – стукает он кулаком по столу президиума. – И все, кто хочет работать, за. Мы хотим наперед знать, что заработаем, и не надо нам милостей. А ты, Анатолий Александрович, против чего? Хочешь погнать коробку, перевыполнить план, а потом чтобы месяц без механизмов рабочие на пузе тащили шлак, двери, шлакоблоки… Эх вы, – укоризненно обращается Вехкий к президиуму, – человек старается, а вы его поносите. Эх вы… – Он поворачивается к собранию: – Дадим инженеру еще месяц?

– Я думаю, что надо подумать, – мирно с места говорит Дунькин. – Итак…

– Не финти, – обрывает его Вехкий. – Говори прямо.

– Дать месяц, – вздыхая, говорит Дунькин, но, посмотрев на недовольное лицо Шалыгина, поправляется: – Или, может быть, недельки три? А?

– Дать, – подымает руку Каратова. Она поджимает губы и пристально смотрит на Шалыгина. (Вот тебе и святоша!)

– Хватит, – бросает Корольков. – Мы сыты, прошу голосовать мое предложение.

– Эх ты… – снова поворачивается к нему Вехкий.

Тогда поднимается Луганкин.

– Поступило предложение, – говорит он властно, – продолжить работу по внедрению системы в работу управления. Через месяц снова заслушать главного инженера. Кто за это предложение?

Дать месяц – решило собрание.

…Домой я шел с Луганкиным. Мы молчали. Как хороша Москва в этот предвечерний час. Солнце, прощаясь с городом, освещает яркий и шумный поток людей.

Поток захватил нас, и вот мы уже маленькая частичка его.

Монолитный фронт противников новой организации дал первую трещину. Примерно через неделю после собрания мне позвонил Анатолий.

– Я ввел третью смену, не возражаете? – спросил он.

– Не возражаю, – ответил я.

– Этаж заканчиваем часов в двенадцать вечера. Будем действовать по «Новому завету»? – иронически спросил он. – Вы что, ночью приедете его принимать?

«Черт бы тебя побрал, – мысленно выругался я, – и выспаться не успею». Но вслух я кротко сказал:

– Хорошо, я приеду, Анатолий Александрович.

Я приехал на стройку в одиннадцать. Меня встретил мастер Олег, и мы прошли по этажу. Нет, первый месяц не пропал даром. Этаж был полностью закончен. Теперь не придется вручную таскать материалы.

– Хорошо, Олег, монтируй плиты.

В двенадцать, когда я уже собрался уходить, приехал Анатолий. Он хмуро поздоровался и прошел в корпус. Я не стал его ждать, но он догнал меня и пошел рядом.

Я думаю, почему с такими недоделками устроен мир. Ведь видит сейчас Анатолий, что он был неправ, ну, сказал бы это, и делу конец. Так нет, духу не хватает, молчит…

– Виктор Константинович, – вдруг начал он.

– Ну что, Виктор Константинович?! – сорвался я. – Снова будете говорить, что таскать на себе перегородочные блоки лучше? Конечно, лучше, да? Будете говорить, что я занимаюсь ерундой, да? Эх, простите, надоели вы мне все! – уже отбросив всякую дипломатию, крикнул я.

– Да подождите, чего вы расшумелись, – с досадой сказал Анатолий, – не буду этого говорить, сдаюсь я. Не верите, вот смотрите, – он поднял вверх руки.

Нет, очевидно, недоделок не так уж много и государственная комиссия приняла мир не меньше чем на «хорошо». Наверное, можно было бы даже поставить «отлично», если бы у меня под носом не ушел последний троллейбус.

Среда – мой приемный день по личным вопросам. Какие бы события в мире ни происходили, в шестнадцать ноль-ноль я на месте.

Так меня научили на прежней работе, где я твердо усвоил одну истину: принимать каждый день – это не принимать вообще. У всех время дорого, и рабочий должен знать, что он вас застанет наверняка.

В эту среду у меня побывало много людей, и, когда ушел последний посетитель, я облегченно вздохнул. Открыл дверь. И вдруг увидел Королькова. Он сидел, низко опустив голову.

– Сергей Васильевич, вы что тут? – искренне удивился я.

– Хочу к вам, можно?

– Конечно.

Мы сели. Он помолчал и потом неуверенно спросил:

– Виктор Константинович… Вы получили письмо из милиции?

Я порылся в папке и вытащил зеленую бумажку.

– Почему вы ей не дали ход? – хрипло спросил Корольков.

– Хотел вначале с вами поговорить.

Я видел, как неприятен был ему этот разговор, да и мне он не очень нравился. Я протянул Королькову письмо.

– Вот возьмите. У вас все?

Но Корольков не уходил.

– Это больше не повторится, Виктор Константинович, вы верите мне?

– Конечно.

– Странно как-то… Скажите, вы получили это письмо до собрания?

– Я посмотрел на дату.

– Да, а какое это имеет значение?

Он хотел что-то сказать, но не решился. Потом вдруг попросил:

– Знаете что, отпустите меня в другое управление, а? Ведь так будет лучше.

Признаться, на миг я заколебался. Насколько легче было бы мне, если бы Корольков ушел. Но я сразу же взял себя в руки.

– Нет, Сергей Васильевич, на перевод согласия не даю.

– Смотрите, все будет по-старому.

– Хорошо.

Мчались дни. Как короток месяц, когда хочешь, чтобы он был подлиннее!

…Балансовая комиссия впервые за много времени признала работу «Нового» управления удовлетворительной.

– Спасибо, Виктор, – сказал управляющий, когда мы остались одни. – Ты выполнил свою задачу.

Он устало поднялся.

– Но не это главное. Перестроить работу в «Новом» управлении мог бы любой другой энергичный инженер. Может быть, даже скорее, чем ты. Понял?

Признаться, я ничего не понимал. Два месяца я бился с этой проклятой системой, и вот…

– Виктор, как ты думаешь, каким был бы результат нашей работы, если бы считали, понимаешь, с карандашом в руках? Все считали бы. Отработали твою систему до мелочей, а?

– Если б это удалось, Николай Николаевич, мы, наверное, выполняли бы план намного больше.

– Ну, а скажи, если б перед тобой поставили задачу достичь этого в твоем управлении?

– Не знаю, Николай Николаевич, – нерешительно сказал я. – Может быть, если б все помогли…

– Ага, помогли. Да еще все, – насмешливо протянул он. – Главк, да? Трест, заводы? Все бы работали на твое управление и тащили бы его, а остальные стройки что бы делали? Нет, не так. Это нужно сделать не в тепличных условиях. – Он помолчал. – Это очень важно, Виктор. Сделаешь?

Я посмотрел на него. Он выглядел очень усталым.

Это было очень трудно, можно было сорваться, но я не мог ему отказать.

– Сделаю все, что могу, Николай Николаевич.

Глава третья
Три закона

Вот уже три месяца ежедневно я веду с собой такой разговор.

– Обещал управляющему отработать систему до мелочей? – резко спрашиваю я.

– Обещал, – покорно отвечаю я.

– Сказал, черт тебя бери, что за счет этого будешь строить больше?

– Сказал. Только не ругайся, пожалуйста.

– Ага, не ругайся, а чего же ты ждешь? Ведь совершенно точно установлено, что чудес не бывает, само все не сделается.

На этом мои два «я» – и грозно вопрошающее, и дающее смиренные ответы – сливались в одно. Я вдруг вспоминал, что нет бетона, и хватался за телефонную трубку – звонить на завод.

Не качайте укоризненно головой. Я не ленился, просто я не знал, с чего начинать. Ведь сколько выпущено книг по организации строительства, во всех подробно описывается, что нужно сделать, но никто из авторов не брался ответить на вопрос: «Как сделать?»

И хотя я точно знал, что мой управляющий Николай Николаевич вот-вот вызовет меня, я ничего не предпринимал. На худой конец я мысленно готовил целую оправдательную речь.

– Николай Николаевич, – я постараюсь говорить твердо, а главное – быстро, чтобы не сбиться. – Я понял, чтобы стать настоящим главным инженером, мало приказа о назначении. Нужно выполнить по крайней мере три условия: думать, заботиться о своем коллективе и ставить его интересы даже выше своих личных. Полтора года тому назад вы сказали, что я это сделал. Вы сказали, что я выполнил и второе условие, когда взялся за отстающий коллектив, навел в нем порядок, внедрил систему в его работу. А потом… Потом я имел неосторожность пообещать вам «дожать систему», то есть отработать ее до мелочей – в зарплате, технологии, и за счет этого добиться больших результатов. Я этого не сумел сделать, Николай Николаевич (это тоже твердо, ни в коем случае не жалобно). Я ведь обыкновенный человек, а не герой романа, – ну, не получается. Как их ввести в систему, все мелочи? Каким законам они подчиняются?..

И все же я еще надеялся, что этот разговор не состоится, что какой-нибудь случай поможет мне.

И случилось чудо. Вдруг на оперативке прораб Соков – столп и оплот неорганизованности нашего управления – заявил, что вот, получая новый объект, он будет строить его «по науке».

– Да, по науке, – не совсем уверенно повторил он, как всегда роясь в каких-то чертежах, которые держал на коленях.

Все рассмеялись.

– Да не может этого быть, – громче всех хохотал начальник производственного отдела Чернов. – Не может быть – наверное, землетрясение случится или затмение солнца.

Соков на миг, перестал перебирать чертежи, недоуменно обвел всех выцветшими голубыми глазами, что-то хотел сказать, но не нашелся и с надеждой посмотрел в угол, где сидел Петр Федорович Луганкин.

И по тому, как заговорщически подмигнул ему Луганкин, я понял, что к чуду приложил свою руку наш партийный секретарь.

В комнате было полно людей. На стульях у стены сидели прорабы, еще не остывшие от трудного прорабского дня. Они пришли с площадок, где собираются дома, где, собственно говоря, и видна работа всех: и главка, и треста, и моя – главного инженера строительного управления.

У маленького столика расположился снабженец Митрошин, по мнению прорабов – основной виновник всех неприятностей на стройке. Он сердито забаррикадировался конторскими книгами, где отмечался завоз материалов на объекты. В любую минуту он готов был доказать, что прорабы не дали заявок, что их заявки неправильны и что он, Митрошин, все по заявкам завез.

На клеенчатом черном диване сидел наш механик, пожилой, страшно медлительный человек. Все в мире движется с давно установленной скоростью, – казалось, говорили его узкие благодушные глаза. Как ни бейся, механизмы скорее не получишь и работать они скорее не будут.

У окна, досадливо отмахиваясь от облаков папиросного дыма, стояла тоненькая нормировщица Нина.

На совещание пришли и два бригадира – вроде так, для интереса, но как потом выяснилось – по просьбе прорабов, – чтобы помочь вытрясти нужные детали.

– А что значит «по науке»? – вдруг, устало усмехнувшись, спросил прораб Анатолий.

Смех утих, и все с любопытством уставились на Сокова. Но тот, очевидно, считал свою миссию законченной и спокойно рылся в чертежах.

– Что значит «по науке», Николай Семенович? – раздраженно повторил Анатолий. – Да бросьте вы наконец рыться в своих бумагах! – От волнения на его впалых щеках появились красные пятна.

Соков молчал. Я понимал, что нужно немедленно вмешаться и поддержать Сокова: чудо – вещь недолговечная и скоропортящаяся, но Анатолий опередил меня.

– Не понимаю, Виктор Константинович, – резко сказал он. – Уж кажется, мы все стали такие паиньки: и технологические правилу соблюдаем, и графики, черт бы их побрал, бесконечно чертим. Чего вы еще хотите от нас?

От негодования он задохнулся.

– Даю вам слово, Анатолий Александрович, – успокоительно сказал я, – я тут ни при чем. Это инициатива Сокова.

– Так почему же он молчит?

– Это скромность, Анатолий, – пришел на помощь Быков, улыбаясь одновременно и Сокову, и мне, и Анатолию. – Только скромность, правда, Соков?

Соков, видно, наконец нашел нужную синьку и вытащил ее. Я с надеждой посмотрел на него, но он как ни в чем не бывало принялся разглядывать чертеж. Молчал и Петр Федорович Луганкин, нетерпеливо поглядывая на меня строгими серыми глазами. Это, конечно, его дело. Я понял, что, пока я предавался различным переживаниям, он незаметно сагитировал Сокова. «Ну что же ты, чего медлишь, – говорил его взгляд, – воспользуйся почином Сокова, доказывай и поднимай всех на новое дело».

– Честно говоря, Анатолий Александрович, я не знаю, как ответить на ваш вопрос…

Анатолий удивленно, недоверчиво посмотрел на меня.

– Очень уж неточная штука эта наука об организации строительства. Но я знаю, вернее, мне подсказали, что нужно сделать у нас в управлении. Я дал слово Николаю Николаевичу, что мы дожмем систему, по которой сейчас работаем. Это, конечно, имел в виду Соков, когда говорил о науке.

Хорошо бы тут сказать, что все единодушно меня поддержали, но, видно, говорил я сухо и неубедительно, потому что ответом мне было общее молчание.

– Вы, наверное, поспешили, Виктор Константинович, – наконец сказал Анатолий. – Поспешили дать слово. Я его не могу дать. Я «за», – он поднял руку. – Голосую, как говорят, за мероприятие, но пока посмотрю, что получится у Сокова.

И это все. Никто меня не поддержал.

– Будем кончать, Виктор Константинович, – сказала нормировщица Нина. – Мне в кино, – добавила она. – Фу, накурили как, дышать нечем.

Это было моим поражением. Хорошо еще, что я нашел в себе силы криво улыбнуться и сказать:

– Да, уже поздно. Подумайте, товарищи, обсудим в следующий раз… Все!

Но я не один думал о судьбе нашего управления. Когда я вышел во двор, на скамейке сидел наш партийный секретарь.

– Идите сюда, Виктор Константинович. Отдохните, – насмешливо сказал он. И вдруг отбросил далеко папиросу, повернулся ко мне и резко, с досадой добавил: – Эх, зелены вы еще…

Я виновато молчал.

– Ну ладно. – Луганкин закурил новую папиросу. – Соков начинает дожимать твою систему с заработной платы. Побывай у него и не забудь о Гнате.

Весь день я спешу. В метро я бегу вниз по эскалатору, задевая людей, портфели, чемоданы, подскакиваю к вагону и стараюсь проскочить в узкую щель закрывающихся дверей.

Иногда это заканчивается благополучно, но часто двери хватают меня в клещи и не выпускают. Тогда кто-нибудь из пассажиров старается оттянуть дверь, а дежурная, ругаясь, запихивает меня внутрь вагона.

К автобусу я тоже бегу. Почему-то я всегда добегаю, когда водитель уже закрыл двери. Я стучу по красному блестящему боку машины, делаю умоляющее лицо. Почти всегда заветная дверь открывается, и я забираюсь в автобус, мысленно прославляя московских водителей.

Я бегу к троллейбусам, трамваям, вверх и вниз по переходам. За день нужно побывать на нескольких строительных площадках, на заводе, в проектной мастерской. И все это зачастую в разных концах Москвы.

Порой в моей голове мелькает кощунственная мысль: почему так много говорят о производительности труда рабочих и совершенно не думают о полноценном использовании рабочего времени начальников, главных инженеров – всех тех, кого называют руководством? Наоборот, как будто специально делается все, чтобы их время использовалось похуже.

Кто-то бездумно решил забрать у строительных управлений легковые машины и, наверное, гордится достигнутой экономией. Зато теперь инженеры треть своего времени проводят в переездах, опаздывают, многого недоделывают.

Ежегодно сокращается так называемый административный персонал, и вот создан этакий гибрид – секретарь-машинистка-делопроизводитель, все в одном лице, о стенографистке и думать запрещено. Скрипят перьями инженеры, тратятся драгоценные часы на писание разных бумаг.

Хочется обратиться к тем, кто вводит подобные сокращения: полноте, товарищи. Тут нет никакой экономии, а один вред, да еще в государственном масштабе.

Сегодня уже к семи тридцати я приехал на площадку к Сокову. Не знаю, почему считается, что природа существует только за городом, правда, на улицах деревьев маловато, но, право, как хорошо московское летнее утро.

Вот на стройку начинают приходить рабочие, сначала поодиночке, потом к раздевалке спешат целые группы; крановщица в синем комбинезоне, поправляя на ходу локоны, взбирается по вертикальной лесенке в кабину башенного крана; захлебываясь, затарахтел бульдозер; во двор влетает тяжелая машина, из нее выскакивает коренастый водитель и сразу начинает кричать: «Долго я тут буду стоять?»; в прорабской, захлебываясь, зазвонили телефоны. Начался новый день!

Здравствуй, новый строительный день!

Ты будешь, наверное, трудным, как всегда. Но когда ты закончишься, дома обязательно станут выше.

В маленьком окошке прорабской показалось испуганное лицо Сокова и сразу исчезло. Когда я вошел, он стоял у полки и озабоченно рылся в чертежах.

За столом, недовольно хмуря брови, сидела нормировщица Нина. Увидев меня, она еще больше нахмурилась.

– Ну, как у вас тут? – бодро спросил я, предчувствуя грозу.

– Посмотрите, Виктор Константинович, сколько нарядов выписал Соков за один день. – Нина протянула мне кипу бумажек. – Ерунда какая-то, вот посмотрите: плотнику Фадееву, чтобы поставить ограждение, нужно работать всего два часа. А ему выдается аккордный наряд. Это на два часа! – Нина с негодованием посмотрела на меня, как будто я выписал эти наряды.

Я повернулся к Сокову.

– Действительно, для чего это?

В это время зазвонил телефон, и Соков с облегчением схватил трубку. Однако как ни старался прораб растянуть разговор, он все же закончился.

Так и не ответив мне, Соков взял со стола пачку нарядов и по привычке начал машинально перебирать их.

– Николай Семенович! – от негодования лицо Нины стало пунцовым. – Да это же не чертежи.

Соков очнулся и тихо сказал:

– Мы тут с Петром Федоровичем Луганкиным… То есть я… решили: чтобы «дожать», как вы выразились, аккордную оплату, нужно выписывать наряды на все работы… любые работы… – Он снова замолчал, потом виновато добавил: – Конечно, Нине Сергеевне много забот. Но без этого, Луганкин говорит… то есть я говорю, без этого нет системы.