Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц)
Глава пятая
Последний экзамен
Мне остается только рассказать, как я устроился на новую работу.
Я вспомнил, как в прошлом году на нашу стройку приехал председатель Госстроя. После внедрения системы, мы начали выполнять план, бойко полезли вверх разные показатели. От этого у нас в то время возникли трудности довольно странного характера.
В начале месяца ко мне регулярно заходил главный бухгалтер. Он садился в мягкое кресло и лениво брал со столика журнал. Я как мог дольше затягивал разговор с посетителями, но Никандр Петрович спокойно листал страницы.
Наконец я сдавался и жалобно спрашивал:
– Что у вас, Никандр Петрович?
Главный бухгалтер молчал. Со вздохом я выпроваживал последнего посетителя.
Тогда он откладывал журнал.
– Ну, как будем прятать?
– Что, Никандр Петрович, что прятать?
– Как будто не знаете?.. Прибыли, выполнение – куда прятать? Ведь просто неловко такое показывать.
На наши стройки начали приезжать гости. Они что-то черкали в своих блокнотах, просили книгу отзывов. На стройках таких книг не бывает, там не до них, и экскурсантам подсовывали журналы авторского надзора. Но это никого не смущало: рядом с грозным приказом конструктора: «Опалубка не годится, бетонирование прекратить», следовала запись: «Мы, группа экскурсантов из г. Калуги, отмечаем очень хорошую…»
Ко мне стали приходить представители многочисленных учреждений, а однажды утром, когда строительный день только начинался, появился председатель комитета.
Он зашел ко мне в кабинет, поклонился и сел в стороне.
Звонили телефоны, на доске коммутатора зловеще подмигивали два красных глаза. Посреди комнаты стоял посиневший от крика водитель. Инспектор башенных кранов со вздувшейся от зубной боли щекой требовал наказания всех без исключения прорабов и по меньшей мере четвертования механика. Неизвестно откуда взявшийся преподаватель, пожилой человек с мальчишеской прической, недоуменно глядя на меня, восклицал: «Не может быть, они должны быть у вас!.. Не может быть!..»
И вдруг посетитель рассмеялся. Это было так странно, что я прервал начатый телефонный разговор, а инспектор и водитель замолчали.
– И это у вас так всегда, Виктор Константинович? А я приехал к вам поучиться, – весело сказал посетитель.
Он встал и подошел к окну.
– Иди сюда, друг, – подозвал он водителя. – Смотри, это твоя машина пустая стоит, а за ней целый хвост?
– Ах, черт! – Водитель выскочил из комнаты.
Вышел и инспектор, взяв с меня совершенно невыполнимую клятву – исправить в течение дня пути всех кранов.
Только преподаватель еще минут десять теребил меня.
– Пропали, понимаете, двенадцать студентов, – жаловался он, очень четко выговаривая каждое слово и показывая подозрительно белые, ровные зубы…
Посетитель представился. Мы долго ходили по стройке. Я рассказал ему о первых своих шагах, о том, как на строительстве кинотеатра чуть не развалил свой коллектив, о системе в работе и законах главного инженера.
– Мы с вами единомышленники, – сказал председатель. – Трудное дело строительное, правда? – задумчиво добавил он. – Неприятностей уйма, радостей мало. Нужно очень любить стройку, чтобы тут работать.
На прощание Юрий Александрович просил заглядывать в комитет.
– Чем черт не шутит, может быть, пригожусь, – улыбаясь сказал он.
Сейчас, когда нужно было устроиться, я вспомнил о нем и поехал в комитет.
Еще долго после визита к председателю меня не покидало чувство мучительной неловкости.
Нет, внешне все было в порядке. Он, правда, не встал и не пошел мне навстречу, как это обычно показывают в фильмах, но добродушно улыбнулся:
– А, Виктор Константинович, рад вас видеть. Рассказывайте, как у вас дела?
Наверное, изобретатели кожаных кресел предполагали, что посетители будут сидеть свободно откинувшись назад и: вести непринужденную беседу. У нас беседа не получилась, и сидел я на краешке, мне было очень неудобно.
По мере моего рассказа добродушное выражение исчезало с лица председателя.
– Да, – задумчиво произнес он, – сложная ситуация. Принципиальность – это, конечно, хорошая вещь. Но не кажется ли вам, что работа иногда требует взаимных уступок? Ведь Моргунов дал вам возможность довести до конца испытание бетонной установки, хотя он был против нее. Ну, а что сделали вы? Хлопнули дверью, ушли!
Я молчал.
Председатель закурил папиросу, помедлил и снял телефонную трубку.
– Иван Степанович, здравствуй. Помнишь, мы с тобой говорили, что следовало бы омолодить наши кадры… Да, да, есть кандидатура, он к тебе зайдет.
Он положил трубку.
– Зайдите в отдел кадров, там с вами подробно поговорят.
Я почувствовал, что той доверительности единомышленников, которая возникла у нас на стройке, уже не было.
Председатель встал.
– Желаю успеха, – вежливо сказал он…
Потом, уже на улице, я мысленно затеял спор с самим собой: «Ну чего же ты молчал? Почему ничего ему не ответил? Чего молчал, черт тебя побери! Ведь ты уверен, что поступил правильно. Ты ушел потому, что принципиально не мог согласиться с Моргуновым. Ведь так? Ты сделал это в ущерб себе… Постой! Что такое сказал председатель о Моргунове… Да, крути не крути, Моргунов мне уступил, когда внедряли бетонную установку. А я? Председатель сказал, что я хлопнул дверью… Хорошо, что он не знал об аварии крана. Что бы он тогда сказал?»
Тут на остановке я увидел свой автобус, и притом, что бывает крайне редко, полупустым. Машинально я ускорил шаг, но сесть не успел. Автобус сорвался с места, что-то грозно зарычал и промчался мимо.
Я пошел дальше. Нужно было все осмыслить. Неприятно это, читатель, быть в роли человека, с которого стаскивают геройскую тогу.
– Вот ваш стол, – сказал мне Чирков, заведующий отделом. У него был чрезвычайно озабоченный вид. Потом я убедился, что озабоченность была основной чертой его характера.
Он постоял около стола, похлопал его загоревшей мускулистой рукой и ушел.
Мой стол! У меня было много столов, в прорабских, в кабинете главного инженера, но никогда, знакомя меня с новой работой, мне не говорили о столе.
Насколько я помню, ни в одном произведении стол не описывался, и я позволю себе это сделать, хотя бы для того, чтобы восполнить пробел в литературе.
Верхний левый ящик его был плоским, высотой всего пять сантиметров. Здесь лежали карандаши, очень остро отточенные, готовые к делу. Мне даже показалось, что шевельни я пальцем, и нужный карандаш сам выскочит из ящика. В нижних ящиках лежали тощие картонные папки. Они встретили меня радостно. Еще бы! Какой папке приятно, что она даже не имеет названия, одни многоточия: «Дело №… Объект… Начато…» Справа стол имел открытые полки, здесь стояли справочники, толстые, солидные, готовые в любую минуту прийти на помощь владельцу стола. Крышка стола палевого цвета была покрыта лаком. В целом стол имел солидный, мужественный вид.
Я осмотрелся. Здесь было много столов. За высоким черным столом сидел старик в куртке из полотна. У него были длинные, зачесанные назад седые волосы и худое загорелое лицо. Он пристально и сосредоточенно смотрел в окно. Звали его Алексеем Романовичем. У двух вертикально поставленных досок работали молодая женщина с приятным лицом, но черты его были расплывчаты и не запоминались, – Каля и крепкий, энергичный на вид, совершенно лысый человек – Петр Семенович. Их рейсшины двигались так согласно, что напоминали мне движение смычков скрипачей, играющих одну пьесу.
Столы у них были пустяковые, с одной тумбой, хиленькие. Но зато стол Чиркова, низкий и широкий, покрытый зеленым сукном, имел официальный и озабоченный вид.
По комнате ходил длинный нескладный молодой человек. Он представился Семеном и начал скучно рассказывать о своей поездке на Урал. Слушал я его невнимательно, стараясь определить, за каким столом он сидит. Да, конечно, вон за тем легкомысленным полукруглым столом, что стоит у дверей.
Позже это чувство прошло, но в первый день мне казалось, что главным в комнате были столы и будто они, по своему вкусу, выбирали себе работников. Я даже испытывал некоторую неловкость перед своим столом, таким солидным и основательным, – не ошибся ли он, выбрав меня. Поэтому я обрадовался, когда в среднем ящике обнаружил коробочки от различных лекарств, программку футбольного матча и несколько оберток от конфет – выходит, у моего стола был работник с обыкновенными человеческими слабостями.
Я очистил ящик, успешно закончив на этом свою первую работу. Ко мне снова подошел Чирков. Хмуря густые черные брови, он разъяснил мне мои обязанности.
Они выглядели довольно странно. Я должен был в рабочее время читать газеты, журналы, новые брошюры. И это называлось «работой».
Чирков познакомил меня с соседом Лобовым, внушительным мужчиной с лицом отставного трагика и пышной шевелюрой серых волос. Он попросил Лобова помогать мне на первых порах.
Лобов только кашлянул, не отрывая взгляда от газеты. Я удивился, почему он не ответил. Только через несколько дней я понял, что покашливание заменяет моему величественному соседу речь. А через неделю я уже настолько к нему привык, что смог расшифровать ответ Лобова при нашем знакомстве. «Странно, товарищ Чирков, что вы отрываете меня от чтения. У меня нет охоты возиться с новичком… Но, так и быть, помогу, ведь молодежь сейчас ничего не умеет делать», – так гласил его ответ.
В час дня раздался резкий звонок. Каля и Петр Семенович сразу перестали чертить. Они вытащили из плетеной корзины кастрюльки, баночки, тарелочки и, тихо переговариваясь, принялись за еду. Лобов тоже принялся величественно жевать огромный бутерброд.
От всей этой домовитости, от баночек, аккуратно закрытых калькой и перевязанных коричневым шнурком, от степенности и неторопливости работающих в этой комнате меня охватила тоска.
Долго тянулся первый, самый трудный день.
Назавтра я начал писать предложение по организации труда. Мне казалось, что это не трудно: написать о том, что плохо, – это может каждый строитель, и как должно быть – тоже всем известно. Вот претворить в жизнь – это посложнее. Я со злорадством представил себе Калю и Петра Семеновича с их баночками и кастрюльками в роли прорабов. Или моего сверстника Семена, болтливого и неторопливого, в роли главного инженера.
К концу дня я закончил записку, вынул одну из папок, вложил в нее листки. Она сразу приобрела солидный вид. Папку я небрежно положил на стол Алексею Романовичу.
– Что у вас? – недовольно спросил он, отрываясь от созерцания соседней крыши.
– Чирков просил, чтобы я показал вам эти предложения. – Я непринужденно сел на стул. – Вроде я тут все предусмотрел.
Он пробежал глазами несколько листков, закрыл папку, пододвинул ее мне.
– Ну как? – бодро спросил я.
– Детский лепет.
Я опешил:
– Что же нужно сделать?
– Работать. Вы совершенно не умеете формулировать свои мысли. Да, признаться, и особой глубины я в них не обнаружил. – Он впервые посмотрел на меня. – Мысли так, на уровне рядового прораба. – В черных глазах у него зажглись искорки: – Мы, производственники, – пуп земли, правда?.. Семен!
Семен быстро подошел к нам. Он уже собрался рассказать очередную историю, но осекся, как только Алексей Романович посмотрел на него.
– Семен, помоги товарищу. У него не получается.
…Целых две недели (за это время можно было возвести три этажа крупноблочного дома!) Семен подбирал материал. Когда дело подошло к составлению записки, он отложил в сторону мою папку, взял чистый лист бумаги и, старательно выводя буквы, начал писать.
Мне было неловко – до сих пор за меня никто не работал, и, чтобы сделать ему приятное, я начал расспрашивать его о поездках на стройки.
К моему удивлению, Семен отвечал нехотя и односложно, а один раз округлил глаза и сказал:
– Ладно, Виктор Константинович, это после. Давайте работать.
Хотя с моей точки зрения записку Семен составил очень хорошо, Алексей Романович снова остался недоволен.
– Оставьте, я исправлю, – коротко сказал он.
Я начал постигать стиль работы этого учреждения. Здесь писались указания для тысяч строителей. И работники отдела стремились достичь предельной точности и лаконичности стиля. Честное слово, это было умнейшее учреждение. Только поработав тут месяц, я понял, как создаются хорошие инструкции.
Но с каждым днем моя тоска по стройке усиливалась. Она переполняла меня так, что я испытывал почти физическую боль. Мне снились сны, фантастические своей реальностью: я работал на стройке, росли мои здания. Я посылал телефонограммы, проводил оперативки, критиковал, хвалил.
Просыпаясь утром, я придирчиво проверял свои сны – все было правильно, как наяву. А когда я во сне совершал ошибки, то потом весь день думал, как их исправить.
Мне снились производственные совещания. Выступает Гнат и кричит, что раз я инженер и получил диплом, то обязан сделать подъемник до тридцать четвертого этажа. Я пытаюсь ему объяснить, что нет еще таких подъемников, а строитель не может проектировать механизмы. И снова, как наяву, я думаю о страшной мести: помочь Гнату поступить в строительный институт, а когда Гнат его закончит, потребовать, чтобы он спроектировал какую-нибудь сложную машину.
Я вижу лица, они странно ярко освещены. Невозмутимое лицо Моргунова. По тому, как медленно он поглаживает черный ежик своих волос, я знаю, что ему выступление Гната приятно; сердитое, в красных пятнах лицо прораба Анатолия, вот сейчас с места он досадливо скажет:
«Ну зачем ты болтаешь, Гнат? При чем тут Виктор Константинович?»
«Как при чем? – громко, но уже не так уверенно произнесет Гнат. – Зачем же учат на инженеров и дипломы дают?»
«Глуп ты, Гнат, с твоими дипломами», – категорически заявит прораб Анатолий.
Гнат, снисходительно улыбаясь, вернется на свое место.
Я вижу довольное лицо его дружка Чувикова. «Вот какой это парень Гнат! Смотри, как он говорит с начальством!» – написано на нем. А рядом, вытягивая тонкую детскую шею, испуганно смотрит Петька.
Только один раз сон был не реален. Мне приснилось, будто Гнат пришел с повинной и громко сказал:
«Ладно, инженер, больше не буду на тебя кричать, возвращайся на стройку».
Утром я ехал на работу и все время улыбался – да, во сне была промашка. Гнат не мог признать свою неправоту.
Меня вызвал к себе председатель комитета. Поднимаясь к нему, я вспомнил, как обидно-вежливо принял он меня в первый раз, и решил держаться холодно и неприступно.
Если он будет спрашивать, как мне работается, скажу: «нормально» – и ни слова больше. А хорошо, если бы он обратился ко мне с какой-нибудь просьбой, любой. Как бы она ни была сложна, я бы вежливо и коротко согласился.
Юрий Александрович и, вправду первым долгом спросил, как мне работается.
– Хорошо, – коротко ответил я, пристально глядя в окно.
– Так уж и хорошо? – насмешливо и вместе с тем участливо переспросил он.
– Хорошо, – повторил я. Пока я держался.
Он улыбнулся.
– Читал ваши предложения. Неплохо. И изложено культурно.
– Это Алексей Романович исправил. У меня было совсем плохо, – угрюмо сказал я. Черт его побери, чего он так участливо со мной разговаривает? Еще немного, и от моей сдержанности ничего не останется.
– Ну это вы, наверное, скромничаете. – Он взял со стола листок: – Тут к нам обращаются с просьбой…
Я свободно откинулся на спинку кресла. Ага, вот сейчас он меня попросит. Держись: холодно согласись и сразу прощайся.
– Просят помочь ускорить изготовление стальных колонн для каркаса.
– Кто просит? – без особого интереса спросил я.
– Моргунов просит, ваш бывший начальник, – председатель пристально смотрел на меня. – И я хочу, чтобы вы выехали на завод и помогли ему.
Я вскочил, забыв свое намерение быть сдержанным.
– Разве никого другого нельзя послать? Почему меня?
Я еще что-то говорил. Он не перебивал меня. Когда я кончил, он тихо спросил:
– Скучаете?
– Очень… очень скучаю.
– Понимаю. – Он рассказал мне о себе, как его перевели в комитет со строительства, как трудно ему было привыкнуть.
Мы снова стали единомышленниками. Мне было хорошо, и я рассказал ему даже о своих снах.
Задание, которое мне дал председатель, заключалось в следующем: выехать в Воронеж на завод, которому комитет поручил изготовить каркас, оглушить руководителей завода важностью заказа или, сообразуясь с обстановкой, очаровать их, но добиться подписания графика изготовления каркаса.
Я летел два часа в герметической коробке, именуемой ИЛ-24, в которой было так душно, что хотелось, как в трамвае, открыть окно или повернуть рукоятку для внеочередной остановки. Это был мой первый выезд из Москвы за долгие годы.
Я наклонился к окошку: интересно как! Несмотря на высоту, хорошо просматривались города – дымились трубы заводов, на стройках работали краны; поля перерезали белые рубцы дорог, а по дорогам двигались автомашины; на сотни километров зеленой тенью замерли леса. И это сочетание городов, возделанных полей и нетронутой природы создавало неповторимую картину.
Вернусь в Москву, решил я, обязательно позвоню в агентство аэрофлота, пусть в рекламах рядом со словами «Быстро, удобно, выгодно» добавят – «интересно».
Осложнения начались сразу по прибытии в Воронеж. Поздно вечером состоялась встреча. Завод выставил главные силы в лице директора и главного инженера при поддержке начальников цехов.
Я даже оробел, когда вошел в большой директорский кабинет. Мои улыбки и мандат комитета на воронежцев не произвели ровным счетом никакого впечатления.
Когда я по простоте душевной попробовал рассказать о строительстве Москвы, директор Степан Федорович, небольшого роста, похожий на старого мастерового, перебил меня и строго сказал, что он в Москве был позавчера и удивляется комитету – почему такие простые конструкции нужно передавать в Воронеж.
Он посмотрел на своих сотрудников, и они согласно закивали головами. Я пробовал возражать, но скоро утратил наступательный пыл.
На следующий день меня знакомили с производством. В цехах рядами стояли станки высотой в двухэтажный дом. Они легко поворачивали балки, строгали, пилили, резали их.
На заводском дворе рабочие производили контрольную сборку длинного моста для какой-то сибирской реки.
Я почти не слушал объяснения сопровождающего… Вот конторка мастера цеха. Он не бегает, как на стройке, не суетится, не звонит по опостылевшему телефону, требуя панели, а спокойно сидит за столиком и что-то считает. У станков ящики, куда сбрасываются отходы. Вот доска показателей, свежий плакатик: «Вчера сварщик А. Никонов выполнил 127 % нормы».
Во мне просыпается давнишняя зависть к заводским инженерам за отработанную технологию, постоянные условия работы.
Потом я думаю о коллективе завода: как это интересно – работать в большом коллективе, переживать вместе с ним удачи и невзгоды!
В Москве на площади Пушкина стоит старое здание со скромным барельефом – мускулистый полуобнаженный человек вращает большое колесо. Внизу надпись: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Я случайно заметил этот барельеф, не знаю, чьи это слова, но мне кажется, что они исполнены глубокого смысла.
Меня по очереди обрабатывали начальники служб: главный технолог – высокая костлявая женщина – холодно объясняла, что чертежи каркаса нетехнологичны, их надо переработать; симпатичный начальник производства доверительно и по большому секрету сообщил мне, что от моего заказа план завода полетит вверх тормашками, а главный диспетчер все водил и водил меня по заводу.
Днем меня снова принял директор. Он спокойно выслушал мои комплименты порядкам на заводе, но когда я чистосердечно признался, что действительно наш заказ не подходит заводу, тень улыбки пробежала по его лицу. Я добавил, что считал бы для себя за честь работать на таком заводе. Мы попрощались – Степан Федорович уезжал в отпуск.
Вечером главный инженер без каких-либо изменений подписал график изготовления каркаса. Когда я выразил свое удивление, он рассмеялся:
– Вы очень умело повели себя, Виктор Константинович.
Только значительно позже я узнал, что Степан Федорович, уезжая, сказал главному инженеру:
– Ты помоги парню, а то ходит он по заводу, хлопает ушами, все ему нравится. А наши зубры вбили ему в голову, что он должен забрать свой заказ. Боровой из него котлету сделает. Да и стройка-то его действительно важная.
Уезжал я вечером. Предварительно меня накормили воронежской окрошкой, поданной в такой глубокой тарелке, что опорожнить ее никак не удалось.
На вокзал меня провожал главный диспетчер. Прощаясь, он сказал, что директор уже звонил из Сочи и спрашивал, не обидели ли меня.
– Какой он у вас заботливый!
– Степан Федорович? – удивленно переспросил диспетчер. – Он человек, настоящий человек, понимаете!
И еще одну мысль я вынес из поездки в Воронеж: большое это счастье – заслужить такой отзыв.
Дождь, дождь. Струи воды хлещут так, будто неосторожный экскаваторщик порвал главную небесную магистраль.
По улицам бегут люди, защищаясь от дождя чем кто может: кусками целлофана, папками, газетами.
Я вижу стройку. Вода заливает котлованы, она проникает через перекрытия недостроенных домов и портит штукатурку, застряли машины с деталями, истерично звонят телефоны…
А тут тихо и неторопливо разворачивается служебный день. Изредка солидно звонит телефон, и так же солидно покашливает Лобов.
Я изучаю проект инструкции о складировании. Справа на столе лежит стопка папок, раздобревших и довольных.
И вдруг из-за полуоткрытой двери раздается громкий голос:
– Где тут у вас инженер сидит?
– Инженер, какой? – переспрашивает кто-то. – Тут все инженеры.
– Здорово! И все с дипломами?
Только один человек мог так спросить, но как он сюда попал? Ведь совершенно точно установлено, что чудес не бывает.
Я вскочил со стула.
И вот Гнат у моего стола. Он в черном плаще, с которого на паркет стекают капли воды.
Я совсем растерялся. Схватил его за руку и бормочу:
– Рад… Ах, как я вам рад…
– Ну, инженер, компания тут у вас собралась, никто ничего не знает. Ну-ка покажись… Похудал, бледный какой стал. Наверное, обижают тут тебя… Обижаете? – спрашивает он присутствующих.
– Нет, – отвечает Семен, с любопытством рассматривая гостя, – мы его не обижаем.
– То-то же! – Гнат подходит к нему и представляется: – Гнат.
– Очень рад познакомиться, – вскакивает Семен. – Знаете, когда я был на строительстве гидроузла в Братске, там был один мастер, очень похожий на вас. Эта стройка по своим масштабам…
– Ладно, ладно, – снисходительно говорит Гнат. – Потом расскажете. Я специально приеду к вам. Попросите только моего прораба Анатолия Александровича, чтобы он отпустил меня в рабочее время.
Потом Гнат подошел к Кале.
– Чертите? Вот бы нам вычертить новый подъемник до тридцать четвертого этажа. А то с тридцатого приходится пешком подниматься, а наш инженер не… – Но тут Гнат спохватывается: нельзя своего инженера ругать перед чужими людьми.
Чирков, озабоченно хмуря густые черные брови, спросил Гната, из какого он учреждения.
– Я к своему инженеру, – ответил Гнат.
Чирков пожал руку Гната, снова уселся с представителем завода и низко склонился над чертежами.
Гнат огляделся. У окна, как всегда не обращая ни на кого внимания, пристально разглядывая небо, сидел Алексей Романович. Впервые я заметил, что Гнат заколебался. Он оценивающе посмотрел на Алексея Романовича, потом усмехнулся, покачал головой и снова подошел ко мне.
– Хорошо тут у вас, инженер, – сказал он громко. – Можно в окошко смотреть, а у нас знаешь что делается!
Гнат уселся на стул.
– Забыл ты нас совсем, инженер, – укоризненно сказал он.
Лобов, читавший газету, коротко и резко кашлянул, что означало: «Слушайте, вы, бесцеремонный человек, разве вы не видите, что я, Лобов, читаю? Вы мне мешаете».
Гнат, кажется, понял Лобова и в ответ тоже громко кашлянул: «Знаешь что, друг, не путайся ты в наш с инженером разговор. Ты бы лучше газеты в рабочее время не читал».
Гнат рассказал мне, что прораб Анатолий задумал ускорить монтаж, но пока ничего не получается; что приезжал изобретатель, очень удивился моему уходу; что на стройке появился новый диспетчер Люба. В конце концов он посоветовал мне вернуться на стройку, пока не поздно.
– А то вот так, инженер, и будешь до конца жизни газеты читать, – кивнул он головой в сторону Лобова.
Он поднялся, подошел к каждому, кроме Лобова, и попрощался.
Я проводил Гната. В вестибюле мы еще раз попрощались. Гнат задержал мою руку и строго сказал:
– Я поручился, инженер, что ты придешь назад, на стройку. Смотри не подводи меня.
Как долго потом тянулся день! Наконец раздался звонок. Я быстро сложил свои папки, закрыл стол, но почему-то остался сидеть.
Мне казалось, что я забыл что-то сделать. Комната опустела, остался только Алексей Романович.
– Интересный парень, – вдруг сказал он. – Если у вас там много таких, то, наверное, жалко было оставить коллектив.
Я промолчал.
…Впервые этой ночью мне не снилась моя стройка.
Когда утром следующего дня я зашел в отдел, меня ждал Семен. Увидав меня, он облегченно вздохнул.
– Наконец-то, пойдемте. Чирков просил вас присутствовать.
…За длинным столом, покрытым старым зеленым сукном, сидят сотрудники отдела и много незнакомых мне людей.
У торца стола стоит Чирков.
– Рассматривается проект завода, представленный институтом, – коротко говорит он. Потом садится и что-то пишет, двигая мускулистой рукой так резко, будто гребет веслом.
– Пожалуйста, – озабоченно добавляет он.
Представитель института, высокий, с круглым, гладким лицом, прежде всего выражает свое большое удовлетворение тем, что экспертиза поручена отделу уважаемого товарища Чиркова. Он говорит не долго, минут двадцать, но так убедительно, что все полностью им покорены. Он улыбается – улыбаемся мы. Мы во всем с ним согласны, и нам представляется, что во всем Советском Союзе нет более авторитетного, квалифицированного и приятного инженера. Ну конечно, нужно немедленно утвердить проект.
Он садится. От его обворожительной улыбки кажется, что даже стрелка на большом барометре, который висит в зале, показывает самую ясную погоду.
– Алексей Романович! – приподнимая голову, коротко произносит Чирков.
Какой он маленький и невзрачный, наш рецензент. Что он может возразить представителю института? Узкой смуглой рукой он берет чертеж. Он тоже начинает с комплиментов институту. Потом вдруг резко говорит докладчику:
– Проект, Михаил Семенович, вам придется основательно переделать: вы очень высоко посадили здания. Посмотрите вот этот чертеж. Здесь Петр Семенович доказал, что, если изменить посадку, можно значительно уменьшить объем здания. – Он делает паузу, потом строго добавляет: – Экономия тогда составит двести десять тысяч рублей.
Алексей Романович подробно разбирает проект.
Чирков заключает:
– Предлагается зафиксировать: проект переработать, смету сократить на указанную экспертизой сумму. – Он несколько минут выжидает. Все молчат. – Все, товарищи, благодарю вас.
…В раздумье я иду по коридору. Только что на анализе проекта сотрудники отдела сохранили государству больше, чем мой бывший коллектив экономил за целый год.
На улице меня догоняет Семен. Мы останавливаемся. Толпа, недовольно урча, обтекает нас. Не то что мы ей мешаем – просто два человека, спокойно беседующие на перекрестке, нарушают ее стиль.
– Это что, – говорит Семен, – вот когда мы делали экспертизу проекта Новосибирского завода… – Тут он неосторожно делает шаг в сторону. Толпа подхватывает его, бросает, как щепку, и начинает засасывать в подземный переход. Семен поднимает руку, что-то кричит… Секунда, и его уже нет. А поток людей течет и течет.
Пожалуйста, читатель, не пожимайте в недоумении плечами, если я скажу, что вот сейчас мой старый знакомый автобус везет меня к Моргунову.
Вчера я устроил сам с собой экстренное совещание. Была единогласно принята резолюция: немедля возвращаться.
«Как же так? – спросит мой критик. – Вы ведь ушли по принципиальным соображениям?»
«Да…»
«Но это непоследовательно!»
«Я скучаю по стройке. Кроме того, вспомните, как оценил мой уход председатель комитета. Я решил вернуться».
…Моргунов встретил меня неприветливо. Голова и лицо у него были забинтованы так, что торчал только крупный нос и блестели черные глаза.
– Тебе чего? – вместо приветствия хмуро спросил он.
– Что с вами, Николай Митрофанович?
– Приболел я тут – старые военные дела. Ты удрал, а мне за двух пришлось тянуть… Дали мне главного инженера. Да я его прогнал, тихоня такой, испугался, со всем соглашается… противно даже. – Моргунов усмехнулся. – Я, может быть, ждал, что ты одумаешься. Разве не скучал?
– Скучал, Николай Митрофанович. Очень скучал, – тихо сказал я.
Он недоверчиво блеснул глазами из-под бинтов. Что-то хотел сказать, по промолчал.
Да, конечно, начинать этот трудный разговор нужно мне.
– Николай Митрофанович, я хочу вернуться… Я принимаю ваши условия, как говорят военные – безоговорочно капитулирую. – Ух, как все это неприятно говорить, и шутка довольно плоская. – Я не буду заниматься фантазиями…
Он тяжело встал, по привычке провел рукой по голове, но недовольно отдернул руку, когда она коснулась бинтов, подошел к окну и стал смотреть.
– Так ты, значит, решил вернуться? – сказал он глухо. – Безоговорочная капитуляция, говоришь…
– Да.
– Ты, парень, всегда хочешь быть чистеньким…
Зазвонил телефон. Моргунов подошел к столу, уселся и снял трубку. Послушал и сразу начал кого-то отчитывать.
Мне казалось, что ругает он меня.
Потом он положил трубку и, насмешливо глядя на меня, сказал:
– Не выйдет так, Виктор Константинович. Ты когда уходил, наверное, любовался собой – вот я какой принципиальный! Конечно, если говорить прямо, я тогда перегнул маленько, но ведь ты не знаешь, сколько мне неприятностей твоя чихалка доставила. А теперь ты снова как герой приходишь.
– Какой там герой, Николай Митрофанович! – недоуменно сказал я. – Я капитулирую, а вы – герой…
– Вот в этом все и дело. Ты и сейчас геройствуешь. Видите, какой я. Как я люблю свой коллектив, даже пренебрегаю гордостью. А надо быть попроще: хочу работать, и все… Не выйдет так! – Он стукнул карандашом по столу.
Я поднялся, растерянно спросил:
– Значит как же?
Он тоже поднялся.
– Иди работай. Просто так, без капитуляций. Твой кабинет свободен… Ладно, черт с тобой, фантазируй. Заразил ты всех тут своими фантазиями. Тут Смирнов что-то такое придумал, в Наполеоны прет. Разберись.
Уже когда я взялся за ручку двери, он добавил:
– Постой! Кажется, в таких случаях нужно сказать, что я рад твоему возвращению. Так? – Он рассмеялся. – Видишь, твои уроки вежливости не пропали даром.
Председатель комитета выслушал меня, улыбнулся и взялся за телефонную трубку.
– Иван Степанович, здравствуй. Не получается ничего с омоложением наших кадров. Вот пришел ко мне Виктор Константинович из отдела Чиркова… Да… да… месяц тому назад мы его взяли… Хочет на стройку вернуться. Что будем делать?.. Да, каюсь, моя протекция… Виноват, виноват, Иван Степанович… Но ты его отпусти.
