Текст книги "Строители"

Автор книги: Лев Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 54 страниц)

– А разница в том, – тихо и приветливо ответил Воротников, – что рвать я люблю гладкие листы бумаги. – Начальник сначала разгладил заявление, потом медленно разорвал его на полоски по длинной стороне листа и, сложив их в стопочку, порвал поперек на мелкие куски. – Вот так, видишь?!

– Вижу, но все это ни к чему, товарищ Воротников. – Следует сказать, что Самотаскин тонко знал, как и в каких случаях следует называть начальство. – Такое же заявление я только что сдал секретарю. Вот копия с ее распиской.

– А ну-ка давай копию, я посмотрю.

Но Самотаскин копию не отдал.

– Так вот, товарищ Воротников, через две недели я на работу не выхожу. – Петр Иванович поднялся и пошел к двери.

– Петр! – окликнул его начальник. – Подожди.

– Вы забираете Акси… Кругликову?

– Понимаешь, не могу… просил Олег Лазаревич.

Петр Иванович вышел, плотно закрыв за собой двери.

Этот Олег Лазаревич преследовал его.

Каждый день после той встречи, заканчивая по телефону деловой разговор, Воротников спрашивал:

– Так ты, Петр Иванович, забираешь заявление?

– Нет, – говорил Самотаскин и клал трубку.

На четырнадцатый день Воротников вызвал к себе Аксиому.

– Вот что, милая, – строго сказал он. – Петр Иванович подал заявление. Завтра кончается срок. Я из-за вас не собираюсь терять своего лучшего прораба. Придумайте что-нибудь.

Аксиома нежно посмотрела на Воротникова. Тот вздохнул:

– Не поможет! Петр Иванович – скала.

– Что же я должна делать, Иван Степанович? – ласково спросила Аксиома. Она встала и выглянула в окошко.

Воротников перевел дыхание.

– Садитесь на стул, – строго сказал он. – И не вставайте, пока мы не закончим разговор. А то у меня мысли путаются. Вот что…

Секретарь с удивлением прислушалась, ей показалось, что в кабинете раздался смех. Да-да, конечно, – хриплые раскаты смеха начальника и серебряный колокольчик посетительницы.

В двенадцать часов того же дня Петр Иванович сидел за очередной сводкой о монтаже. На этот раз было смонтировано больше, чем нужно, и он решал задачу: сколько смонтированных деталей не показывать, спрятать на всякий, случай. Сверх графика было смонтировано всего десять деталей. Спрятать все десять Самотаскин не решался – монтаж точно по графику всегда вызывал подозрение начальства. Спрятать половину? Овчинка выделки не стоила. Напротив него стоял коммутатор для передачи сводок, на нем горел красный глазок, что означало: сводка опаздывает. Глазок сердито замигал. Петр Иванович покосился на него и кашлянул.

Наверное, проще всего было показать действительное число, но об этом Самотаскин и не помышлял. Весь этот мир так называемой новой техники, АСУС, графиков был неприятен ему. Все было усложнено. Для электронно-вычислительных машин почти непрерывно требовались свежие сведения, без них ЭВМ были только грудой металлических деталей, перевитых в большом количестве проводами. Вычислительные машины, как каких-то прожорливых чудищ, нужно было непрерывно кормить.

Нет-нет, Петр Иванович не был отсталым прорабом, ретроградом, наоборот, он один из первых начал монтировать панельные дома, оцепив, насколько они экономят монтажное время. Сразу, когда другие прорабы еще кочевряжились, он дал согласие на установку автоматических устройств для фиксации того, что поступило на стройку, что сделано, что не сделано, почему не сделано, когда были простои, почему простои?

Но через некоторое время Самотаскин установил, что ЭВМ хуже чудовищ. Тех, если накормить, они хоть на какое-то время успокаиваются, а ЭВМ, наоборот, насытившись разными сведениями, безжалостно открывали начальству все недочеты в работе прораба, выдавали такие секреты, которых даже сам прораб не знал. Раньше он мог не соглашаться, спорить, придумывать какие-то несуществующие причины. Сейчас ЭВМ давала начальству неуютную полоску бумаги с серыми цифрами и коротким текстом, напечатанным тоже серыми буквами. При помощи этой полоски начальство сразу укладывало прораба на лопатки: спорить с ЭВМ – гиблое дело. В чем же тогда смысл для прораба всей этой Автоматизированной системы управления строительством, если она только осложняла жизнь? И Самотаскин стал к ней в прямую оппозицию.

Несчастный случай с Аксиомой произошел именно в это время. В прорабскую вбежала кладовщица Маша, истошно крича, что грузовая машина наехала на Аксиому.

Когда Самотаскин прибежал к месту происшествия, Аксиому уже вытащили из-под колес и она сидела на железобетонной плите П-14, как машинально отметил Петр Иванович. Перед ней с виноватым видом стоял водитель Абрашков.

– Что тут? – не совсем вразумительно спросил Петр Иванович.

– Понимаешь, Петр Иванович…

– Что понимаешь? – грозно перебил Абрашкова прораб.

Аксиома, увидев Петра Ивановича, пробовала подняться, но со стоном снова опустилась на плиту.

– Вы его не вините, Петр Иванович, это я сама так неудачно… Хотела на подножку вскочить.

– Что у вас? – встревоженно спросил прораб. – Маша, беги вызывай «скорую помощь»!

– Не надо, Петр Иванович! – Аксиома страдальчески улыбнулась. – Боюсь я этой «скорой помощи»… Меня, если вы не будете против, доставит домой Абрашков… и Маша. Поедете со мной, Маша?

– Ну конечно, – на глазах Маши блестели слезы.

Маша и Петр Иванович посадили Аксиому в кабину.

И столь велико было ее кокетство, – даже чувствуя сильную боль, Аксиома не преминула прижаться к Петру Ивановичу.

Утром следующего дня она появилась с костыликом и трудно скакала по площадке. Самотаскин, чтобы Аксиоме было полегче, поставил ее сменным мастером на монтаж. Конечно, о ее переводе на другой участок не было уже и речи.

Шесть. Пора вставать: час – дома на все дела и сорок минут – на дорогу. Без двадцати восемь Петр Иванович должен быть на площадке. Рабочим нравится, когда прораб приходит раньше их.

Но Петр Иванович не вставал.

Только совсем недавно, случайно услышав разговор Маши и водителя Абрашкова, он узнал, что его нахально обдурили: никакого несчастного случая с Аксиомой не было (единственный ущерб, который она понесла, – это затраты на покупку костыля в сумме 6 руб. 50 копеек), и что в заговоре, оказывается, были: начальник СУ, водитель Абрашков и даже кладовщица Маша. Вот тогда-то, уже окончательно, Самотаскин решил, что с Аксиомой надо кончать.

С завтрашнего дня, вернее уже с сегодняшнего, она уходит в отпуск… Целый месяц никто к нему не будет приставать: Петр ИваноВИЧ то, Петр ИваноВИЧ это… Ну а за время ее отпуска он тихонько перейдет в другое стройуправление, с СУ-117 он уже договорился, тем более что его теперешний начальник Воротников уходит в трест. Все так и будет. Приедет она из отпуска, опять в своих штанишках с надписью «Texas» и свитерке, – и сразу в прорабскую: «Петр Иванович», а Петра Ивановича – тю-тю, и след простыл.

Тут она, конечно, побежит к Алешке… Алешка после того случая на перекрытии, правда, изменился, перестал перечить, покорно принимал все замечания. Но раз Петр Иванович уже не его прораб, наверное, съязвит – скажет: «Не вынесла душа поэта». Самотаскин однажды слышал, что именно так Алешка сказал о прорабе, который перешел на другой участок.

Петр Иванович представил себе, как Аксиома станет волноваться: как же, как же, она не выполнила рекомендации Олега Лазаревича!.. Между прочим, кто такой этот Олег Лазаревич, о котором Аксиома все уши прожужжала? Самотаскин перебирал в памяти всех начальников СУ, с которыми он работал. Нет, нету такого. Главные инженеры? Тоже нет. Прорабы? Мастера?.. Нет.

Он напрягает память, но все равно не может вспомнить ни одного знакомого с таким именем.

…Пора, нужно вставать.

Глава вторая
Ночь мастера Нины Кругликовой

В час ночи не стало раствора. Аксиома позвонил по диспетчерской связи, но диспетчер ровным, без интонации голосом, какой обычно бывает у продавцов очень дефицитных товаров или роботов в кино, ответила, что ей все известно, и сразу повесила трубку. В час пятнадцать пришел Алешка. Все так же бесстыже разглядывая Аксиому, он официально заявил, что его смена – три монтажника, два сварщика, башенный кран и вообще вся стройка – находится на простое.

«Официально» – потому что с некоторых пор, по неизвестной для многих причине, между Аксиомой и Алешкой пробежала черная кошка. Алешка начал называть Аксиому «товарищ мастер», а Аксиома Алешку – по фамилии: Кусачкин. Аксиома просила прораба не ставить на ее смену звено Алешки, но просьба ее уважена не была, потому что именно в тот день Петру Ивановичу стала известна истина о «несчастном случае».

– Что будем делать, товарищ мастер? – спросил Алешка.

– Диспетчерская знает, она принимает меры.

– Можно листок бумаги, товарищ мастер? – Алешка хотел по привычке пригладить волосы, но сразу опустил руку. Этого не требовалось: с момента ссоры Алешка следил за своей внешностью.

– Пожалуйста. – Аксиома открыла ящик, вытащила листок и передала Алешке.

– Я буду писать акт, – внушительно сказал Алешка.

– Пишите.

– И ручку мне можно? На монтаже ручек не носят.

Аксиома молча положила на стол шариковую ручку и поднялась, чтобы выйти из прорабской.

Столь решительные действия Аксиомы не предусматривались Алешкой. Он повертел ручку и, идя на мировую, спросил:

– Может быть, старый раствор развести?

– Нет.

– Почему? Все так делают.

Аксиома ничего не ответила, толкнула дверь.

– Минутку! – Алешка вскочил. – Одну минутку, товарищ мастер. Я просил бы… – Последнее время Алешка никак не мог понять Аксиому. Как здорово все шло сначала. Собственно говоря, осталась самая малость. И вот на тебе – обиделась, разговаривать не хочет. Может, он несколько форсировал события? – Позвоните Петру Ивановичу.

– Это зачем?

– Он разрешит развести старый.

– Не буду я ночью его будить.

И все же в два часа ночи ей пришлось позвонить: длительный простой на монтаже – чрезвычайное происшествие. А Петр Иванович всегда говорил, что, если на стройке ЧП, немедленно звонить ему домой.

…Если бы мастера Нину Кругликову спросили: любит ли она ночную смену, вернее, хочет ли она работать в ночную смену? – она, конечно, ответила бы отрицательно. Так уж принято считать, что из трех смен ночная – самая никудышная.

«Ну что ты, деточка, – говорила ее подруга Анюта, рослая крупная девица, требовавшая, чтобы все ее называли Анетой, – это же противоестественно: ночью люди спят. А вообще, будь моя воля, я бы запретила людям вставать, когда темно, и работать в темноте. Это противоестественно».

Но совсем тайно, для себя, Аксиома знала, что любит ночную смену. Было как-то романтично уезжать на работу в 23.00, когда все кругом ложатся спать или, во всяком случае, собираются ложиться. Она ехала в пустом трамвае, иногда даже в пустом вагоне метро… Это только для нее подходил поезд, для нее открывались двери, и лишь только она успевала сесть, поезд трогался. Работники метро знали, что Нина Кругликова спешит на стройку.

На площадке всегда какой-нибудь объект был в монтаже. Она поднималась на перекрытие и долго смотрела, как гаснут огни в окнах домов. Большей частью окна темнели в беспорядке, но иногда случалось – гасли все огни одного этажа, или по вертикали целый ряд. Москва ложилась спать. Нине Кругликовой казалось, что только она одна и еще пять монтажников не спят, стерегут сон города. Нет, конечно, слово «стерегут» тут не подходит. А какое слово?.. Не подберешь. Во всяком случае, когда москвичи спят, она и пять монтажников работают для них.

Вой на четвертом этаже горит окно красным светом. Кто там живет и почему красный свет? Сейчас окно погаснет. Но темнели все остальные окна, а это окно все светилось. Нине вдруг показалось, что она и пять монтажников работают именно для красного окна. Там, в комнате пятнадцати метров, живет… да, там живет молодая пара… у них родилась девочка… старушка мать приехала… тесно там… Они получат квартиру вот на этом этаже, на котором стоит сейчас Аксиома (она уже успела привыкнуть к своему новому имени). Но вот погасло и красное окно – все легли спать, а Аксиома и пять монтажников продолжали работать.

Потом, дома, ей снилось, что на стройку пришли жильцы из комнаты с красным окном – молодая пара с коляской (как они поднялись наверх с коляской?) и старушка. Просили строить поскорее: очень, мол, неудобно жить в одной комнате. Был и второй вариант «красного окна»: жил там Принц. Хотя Аксиома не была похожа на Золушку и хорошо это знала, все же во сне приходил настоящий Принц в голубом атласном кафтане, в белых чулках… Он жаловался Аксиоме, что живет на правах «подселенного» в общей квартире, что соседка, вредная женщина, заставляет его, Принца, убирать квартиру и что в кухне столик Принца она отодвинула в угол, а сама расположилась у окна… Долго еще жаловался Принц, Аксиома жалела его, говорила, что предоставит ему однокомнатную квартиру в доме, который она монтирует. Принц снимал огромную шляпу с пером и низко кланялся… Вообще в своих снах Аксиома обладала по меньшей мере правами райисполкома и весьма энергично распределяла жилплощадь.

– Что сказал Петр Иванович? – спросил Алешка, когда Аксиома положила трубку.

– Сказал развести старый раствор.

– Вот видишь, Нина! – Алешка приятно улыбнулся.

– Только употреблять старый раствор мы не будем, – спокойно сказала Аксиома. – Пока перейдите на засыпку перекрытий песком.

Алешка возмутился. В самом деле, как она себя ведет?! Строит из себя большое начальство, а на самом деле без года неделю на стройке.

– Ни на какие засыпки мы не станем! – закричал Алешка. – Петр Иванович велел разводить старый, и все. – Алешка вскочил.

Аксиома тоже поднялась. Пристально глядя на Алешку, она сказала:

– Указание Петра Ивановича для меня, а не для вас. Делать вы будете то, что скажу вам я…

– Ну это мы еще посмотрим! – Алешка выскочил из прорабской.

Ну что ж, посмотрим. Аксиома вдруг вспомнила, как она попала на стройку. На комиссии по распределению выпускников института ей задали несколько вопросов:

– Сколько вам лет?

– Двадцать пять. Поздно закончила? – в свою очередь спросила она, на всякий случай мило улыбнувшись.

– Нет, в норме, – ответил председатель комиссии. – Куда бы вы хотели пойти работать? С возможными местами ознакомлены?

– Да.

– Ваша фамилия Кругликова? – Председатель вдруг вспомнил, что о какой-то Кругликовой ему звонил друг детства. Друг просил дать его племяннице хорошее направление.

«Что ты называешь хорошим направлением?» – спросил несколько суховато председатель. Он уже успел ознакомиться с составом выпускников: восемьдесят процентов были девушки. Они не очень охотно шли работать непосредственно на стройку. Девушки хотели в НИИ или проектные институты.

Дядя понял, что другу неприятна его просьба. Он уже было хотел отказаться, но так велико желание поколения пятидесятилетних расчищать путь молодым, что сказал:

«Нам с тобой, Иван, звонки были не нужны. Сейчас время другое. Под хорошим направлением я имею в виду стройку».

Председатель рассмеялся:

«Разве только, если бутылка коньяку».

«Да-да, конечно, – обрадовался дядя, – самого лучшего!»

Сейчас председатель вспомнил этот разговор.

«Меня просили оказать вам протекцию – послать на стройку, – строго сказал он. – Такую протекцию я могу оказать».

Кругом рассмеялись. Так Аксиома попала на стройку. Ее предупредили, что старший прораб Петр Иванович Самотаскин – зубр, зверь, кремень. Говорили еще много всего. Но чем больше ее пугали, тем больше хотелось ей попасть к этому прорабу: интересно, что оно такое – зверь, зубр, кремень. Когда она впервые пришла на стройку, Петр Иванович что-то писал, но вот он поднял голову. Нина увидела серое, очень худое лицо, зеленоватые строгие глаза. Прораб, как показалось ей, совсем не обратил на нее внимания. Потом он сделал все возможное, чтобы она не осталась на стройке.

У Петра Ивановича царил строгий, давно установленный порядок. Начиналось все с табельной доски. Прораб уже в 7.45 стоял около нее, в 8.00 доска закрывалась на большой висячий замок. Опоздавший должен был подойти к Петру Ивановичу.

– Опоздал, Петр Ива. Вчера гулял поздно, – слышала Аксиома на второй день работы, как говорил Алешка. – Догоню, государство не пострадает, – насмешливо объяснял он.

Прораб молчал.

– Так мне что, долго перед тобой, Петр Ива, тянуться нужно? – Тон Алешки менялся, появлялась жалобная нотка.

Петр Иванович смотрел в записную книжку.

– Третий раз в этом месяце опаздываешь.

– Второй, Петр Ива.

– Смотри. – Прораб показывал книжку. – А что касается государства, то ты его сюда не путай. Понятно? Можешь идти… Предупреждаю, последний раз!

Несколько раз Петр Иванович делал замечания ей. Аксиома органически не могла вовремя приезжать на работу. Как говорила ее приятельница Анета (Анюта) – это было насилием над личностью. За границей кое-где, – Анета (Анюта) слышала по радио, – у служащих свободный выход на работу.

– Понимаешь, когда хочешь, тогда и приходи, лишь бы дело шло.

Наконец Аксиома собралась с духом:

– Петр ИваноВИЧ, скажите, почему вы уделяете так много времени проверке выхода на работу? В принципе, я понимаю, но разве какие-нибудь десять минут имеют значение?

Петр Иванович на вопрос не ответил. Молчание было многозначительно. Она поняла, что для Петра Ивановича это аксиома, то есть истина, не требующая доказательств. Второй аксиомой был порядок на стройке. Боже мой, сколько он терял времени, нервов, сколько отвлекал людей от работы, чтобы аккуратно складировать материалы, которые иногда буквально через несколько минут шли в дело.

В десять часов дня, ровно минута в минуту, прораб обходил все объекты. Если Алешка работал в первую смену, то Петр Иванович приходил к нему первому. Очевидно, как потом решила для себя Аксиома, со свежими силами.

Прораб ждал Алешку у входа. Если Алешки не было, он посылал за ним Машу.

Алешка спускался не сразу.

– Ну что тебе, Петр Ива? – недовольно замечал он. – Только от дела отрываешь. Всюду чисто. Честное слово, дожал ты нас с этой проклятой чистотой.

Петр Иванович молча обходил этажи.

– Да в порядке все, Петр Ива, только время теряем, – бубнил Алешка.

– Это что? – прораб останавливался около половинки кирпича, которая сиротливо лежала у стены.

– Где? – кричал Алешка.

Петр Иванович показывал на половнику.

– Черт его знает, откуда она сюда попала! Во всем доме кирпича нет.

– Убери! – коротко приказывал прораб. – А это?

– Что «это»?

– Пакля почему тут лежит?

– Так только что конопатили перегородку… Вера! – кричал во всю глотку Алешка.

Появлялась Вера, стыковщица, в ладном синем комбинезоне.

– Что кричишь, Алешка?! Чуть с лестницы не упала… А, Петр Иванович, здравствуйте. Как это вы всегда все замечаете?.. Только что собралась убрать.

Улыбаясь, она торжественно уносила небольшой клок пакли.

Потом Петр Иванович ходил с Аксиомой по площадке, а Алешка плелся сзади. Тут уже доставалось Аксиоме: почему доска лежит? Откуда она? Почему одна железобетонная плита лежит не на деревянных прокладках?

И снова Аксиома спросила Петра Ивановича, нужно ли так скрупулезно требовать чистоту: закончат работу и уберут.

Петр Иванович помолчал и тихо сказал:

– После работы пусть будет грязно. А во время работы – чисто.

Аксиома соображала быстро:

– Но, Петр Иванович, так никогда не будет. Если во время работы чисто, то и после работы будет чисто.

Прораб продолжал обход площадки.

– Петр Ива, – молил Алешка, – отпусти душу на покаяние! Тут же на площадке Акси… то есть Нина командует.

– Опять разъяснять?

– Да нет, Петр Ива, помню! Повторить? – Алешка, копируя прораба, назидательно говорил: – Площадка, которая примыкает к корпусу, на двадцать метров кругом… Так? За нее отвечает бригада. Так?

Петр Иванович шел дальше. Так он переходил государственную границу следующего корпуса, а Алешка со вздохом облегчения оставался на своей территории. У границы прораба встречал новый бригадир или звеньевой, и все начиналось сначала.

Один раз Аксиома слышала разговор Петра Ивановича с электромонтером. Павел Носов, замкнутый, рассудительный парень, студент пятого курса института, протянул ему бумажку:

– Подпишите, Петр Иванович, это безаварийные… Аварий вроде не было.

Петр Иванович взял листок.

– Сетки на лампочки повесил?

– Нет. Это не входит в мои обязанности.

– В твои обязанности входит все, что тебе приказывают делать. Разъясняю в третий раз: без сеток лампочки бьются, их выкручивают… пропадает много. – Петр Иванович вернул Носову листок.

– Не поставлю, – твердо сказал Носов.

Прораб промолчал.

На следующий день Носов повесил сетки, Петр Иванович ходил с ним в подвал, на лестничные клетки, проверял каждую лампочку. Только потом подписал справку.

Но вот что установила через некоторое время Аксиома: Петр Иванович не был скуп. Один раз она попросила его отпустить с работы на полдня. Нужно было встречать на вокзале больную тетку. Петр Иванович ни слова не сказал, только кивнул головой. А когда на следующий день она захотела отработать полдня, он тихо сказал, что это не требуется.

Потом ей все это надоело: стройка, табельная доска с большим висячим замком, разговоры о чистоте. Некоторое время, назло Петру Ивановичу, она бросала кусок доски в одном и том же месте, на границе между корпусами. Внутренне смеялась, когда он в третий раз подряд останавливался у доски и читал всем нотацию. На четвертый день Петр Иванович что-то заподозрил и уже не остановился.

Она бы уже давно ушла. Особенно на этом настаивала Анета (Анюта).

– Да ты что?! – говорила подруга. – Ты уходи к нам, он тебе всю жизнь испортит. У нас свободно, что хочешь делай…

Аксиома соглашалась, но почему-то оставалась. Может быть, из-за Петра Ивановича? Она не могла бы сама сказать почему.

Однажды Анета (Анюта) приехала на стройку. Очень решительно вошла в прорабскую, но ровно через пять минут вышла.

– Ну что? – улыбаясь спросила Аксиома.

– Это же сухарь, бюрократ. Я бы с ним и один день не проработала! – возмущенно говорила подруга.

– Что он тебе сказал?

Анета (Анюта) ничего не ответила, пошла к автобусу.

После Аксиома спросила Петра Ивановича, как ему понравилась ее подруга. Он долго молчал, потом сказал, что она высокого роста.

…В три часа утра Аксиома поднялась на четырнадцатый этаж. Дул слабый холодноватый ветер, на небе луна беззвучно и старательно переливалась через ухабы облаков, а кругом, куда ни посмотришь, освещенные лунным светом, блестели крыши домов.

На перекрытии Алешка и еще два монтажника колдовали у ящика с раствором. Увидев Аксиому, Алешка нарочито молодецким тоном сказал:

– Ну вот, товарищ мастер, развели раствор… Сейчас и монтаж пойдет.

– Я ведь запретила вам разводить старый раствор, – спокойно сказала Аксиома. Про себя она вдруг отметила, что говорит тоном Петра Ивановича.

– А что, мы будем стоять?! – закричал Алешка. – У нас сдельщина. Сдельщина, понимаешь, товарищ мастер?

– Отстраню от работы, – тихо сказала Аксиома.

Послышался ли Алешке в ее тоне Петр Иванович, испугался ли он решительного заявления Аксиомы или, скорее всего, не хотел доводить отношения до полного разрыва, но в сердцах кинул лопату.

– Ладно, будем сидеть и ждать у моря погоды. Идите сюда, хлопцы, перекур.

Монтажники ушли в будку. Аксиома опустила лопату в ящик, с усилием приподняла ее. На вид все было в порядке. Серая, эластичная кашица, состоящая из цемента, песка и воды, должна предохранить металлические детали-связи от ржавчины и заполнить швы между панелями, чтобы не проникала вода. Цемент в растворе должен «схватиться», то есть отвердеть, и тогда твердел весь раствор. А в этой кашице цемент уже частично схватился – раствор «состарился».

Аксиома вдруг почувствовала себя одинокой. Сквозь быстрые облака то появлялась, то скрывалась луна, словно подглядывая за ней, Аксиомой. Так она подглядывает уже давно, когда еще были только деревянные и кирпичные дома, и ничего, жили люди. А вот добравшись до второй половины XX века, человечество изобрело панельные дома, с их требованиями и капризами. Изобрело, легло спать, во всяком случае спит на европейском материке, а она, Аксиома, должна сейчас за все человечество отдуваться. Справедливо ли это?.. На сколько каждый год ржавеет закладная деталь? Кажется, на ноль целых две десятых миллиметра…

Так. Значит, миллиметр за пять лет. Что же выходит? Выходит, через двадцать лет, если закладные плохо заизолированы, дом развалится. По теории, конечно… Ну ладно, подбросим еще пяток, значит, развалится через двадцать пять лет… Сколько будет Петру Ивановичу? Шестьдесят пять. Давно уже на пенсии. Он забудет и этот дом, и свое распоряжение… а дом развалится.

Сколько ей и Алешке будет, они, кажется, однолетки? По пятьдесят. Тоже все забудут… Что же получается? Выходит, качество работы, то, что обеспечивает долговечность дома, нет, не только дома – автомобиля, самолета, – зависит от совести человека…

Постойте, постойте, – мысль почему-то ускользала, – выходит, количество видно. Смонтируют они за смену сорок деталей – их завтра похвалят, смонтируют тридцать – поругают. За количество все в ответе. Оно видно как на ладони… А качество? Не видно. Как так? Есть разные лаборатории, надзоры? Есть. Но все равно, вот как тут с раствором, никто не проверит и только через двадцать пять лет…

Аксиома с размаху воткнула лопату в раствор.

На площадку въехал самосвал. Он опрокинул раствор в ящики и быстро отъехал. Сразу все зашевелилось: такелажник зачалил ящик, поднял руку. Крановщик начал быстро поднимать, одновременно двигая башенный кран по путям. Из будки выскочили Алешка и его напарники, приняли раствор. Пошел монтаж.

Но Аксиома все стояла на месте. Ее вдруг поразила мысль: как велика сила «бога количества». Вон как быстро подняли ящик, монтажники бежали навстречу ему…

Подошел Алешка, браво сказал:

– Не волнуйтесь, товарищ мастер, сейчас нажмем и к восьми свои сорок деталей дадим!

– Одну минуту, Алешка. Скажи, пожалуйста, ты знал, что от старого раствора текут швы, а лет через двадцать пять и дом может разрушиться? Только правду говори. Это очень важно.

– Вот сейчас ты, Нина, как прежде. Но извини, времени нет, надо догонять.

– Ответь! – строго сказала Аксиома.

Алешка хитро улыбнулся:

– Ну скажи, пожалуйста, товарищ мастер, дотошный человек Петр Иванович? Старается он?

– Да.

– Так почему же он приказал брать старый раствор?.. Молчишь? Это раз. А второе – ну кто, когда спрашивал с меня эти дела? Давай монтаж, и все. А на каком растворе, это никого не интересует. Вот полтора часа простояли – это спросят. И с тебя, товарищ мастер, в первую очередь… А третье – не верю я в это: «развалятся», «текут»… Понятно? Извини, я побежал.

В самом деле, ведь Алешка прав – упрекнуть Петра Ивановича в недобросовестном отношении к делу никак нельзя. Почему же именно он дал указание применять старый раствор? И вдруг ей вспомнились другие его указания, нарушающие технические условия. Что он за человек? Вот уже вместе они работают три месяца, а она еще до сих пор не знает, о чем он думает, чем живет. Как это в нем совмещается исключительная добросовестность, требовательность к себе, к людям и вот это – негодный раствор?

Рассвело. Из-за горизонта очень осторожно выглянул медно-красный диск солнца: «Ну-с, товарищ мастер, как ты тут ночью вкалывала за все человечество, или, вернее, за людей восточного полушария?.. Придумала закон?» Солнце спешило, словно боялось опоздать к табельной доске, хотя времени было еще достаточно. Оно вышло из-за горизонта и быстро двигалось вверх, к Аксиоме.

Как хорошо, что на смену ночи сомнений всегда приходит всепрощающее утро. Аксиома оглянулась: монтажники принимали панель, а сварщик, надвинув шлем, сваривал закладные детали. Все были заняты. Она вытянула руки вперед, постояла немного, закрыв глаза, потом начала спускаться. И пока она шла по лестнице, думала об отпуске. Двадцать четыре дня она будет свободна. Не придется рано вставать. Когда хочешь! И вообще все – когда хочешь. Странновато даже будет, правда? Куда она поедет?.. Одну минуту, а почему она должна обязательно уезжать из Москвы? Вчера Анета (Анюта) авторитетно заявила:

– Ну как же! Так принято. Все едут к морю.

Хотя Аксиома тоже думала о поездке к морю, но, чтобы позлить подругу, она сказала:

– На юге сейчас жарко, Анета.

– Жарко? Какая ты странная! Загоришь там. Знаешь, как это будет красиво… Все москвичи глазеть будут.

– Ну, не все! – это Аксиома сказала серьезно. – Петр Иванович глазеть не будет.

– Послушай-ка, – Анета сделала круглые глаза (кто-то ей сказал, что круглые глаза сейчас в моде и очень идут ей), – что ты все время: Петр Иванович да Петр Иванович. А скажи, ты, часом, не…

Аксиома долго смеялась. Это было действительно смешно: влюбиться в этого сухаря, мумию, камень…

В прорабской она села за стол Петра Ивановича. Непроизвольно потянула дверцу, она была не заперта. Конечно, это нехорошо. Осматривать ящики чужого стола все равно что читать чужие письма. Но острое желание хоть немного понять Петра Ивановича пересилило. В верхнем ящике лежала чистая бумага, в коробочке – карандаши и ручки. Ниже, во втором ящике, несколько папок и распечатанный конверт. Адрес был написан женским почерком, буквы узкие, большие, с легким наклоном. Обратный адрес: Воронеж, ул. Зеленая, 35, кв. 17. Гусаковой Г.В.

Письмо лежало рядом с конвертом. Аксиома его даже в руки не взяла – чужое письмо! Она посмотрит только почерк… Да, почерк тот же, что и на конверте. Писала Г. В. Гусакова… Г.В. – это как? Наверное, Галина Владимировна… Кем же вы приходитесь, Галина Владимировна, нашему Петру Ивановичу? Неужели есть женщина, которую он любил? А когда она опаздывала на свидание, он что же…

И Аксиома вдруг с непонятной для себя злобой представила, как все получилось. Вот эта Галина Владимировна бежит на четвертый этаж, звонит. Петр Иванович открывает дверь и смотрит на часы.

– Опоздание на пятнадцать минут, – строго говорит он.

– Петр! (Конечно, Г.В. зовет его по имени.)

Петр Иванович вынимает записную книжечку:

– Это уже третье опоздание за месяц. (Интересно, как часто они встречались?)

– Петр!

Он говорит ей, как Алешке:

– Я предупреждал: третье опоздание – не пущу.

И не пустил. Вот живет сейчас Г.В. в Воронеже, пишет письма, просит, наверное, о встрече, а Петр Иванович – ни в какую.

А все же интересно, что в письме? Прочесть? Нет. Но он же не узнает. Нет!

Аксиома резко закрыла ящик.

Семь часов. На площадке всё – ствол башенного крана, выкрашенный в желтый цвет, сероватые плиты, сложенные высокими штабелями, панели, прислоненные к специальным подставкам – пирамидам, плакаты, назойливо призывающие соблюдать технику безопасности, рельсы путей, – все мягко освещается ранним утренним солнцем…

Это позже прибудут тяжелые машины. Они окутают стройку ядовитыми газами (странно, теперь каждую заводскую трубу берут под жесткий контроль, а грузовики – пожалуйста!), поднимут тучи пыли – особой, строительной, с тончайшей примесью цемента, ее чисти не чисти – с костюма не удалишь; позже начнут звонить телефоны, чудовищное изобретение человечества, съедающее нервы строителей; позже прибудут сюда заказчики, отоспавшиеся, полные энергии, которую им, вообще говоря, некуда девать; авторы проектов, сбежавшие из надоевших мастерских, плотно заставленных столами; появятся административные инспекторы, непонятые труженики, которых так не любят на стройках; трестовские работники – опасный народ, который разговаривает ласково, но все берет на карандаш и докладывает начальству; лаборанты по проверке качества материалов, с опозданием на месяц сигнализирующие о неблагополучии; работники Гостехнадзора, проверяющие башенные краны и чалочные приспособления… Но все это будет позже, а сейчас на стройке – тихо и хорошо. Кажется, на всю жизнь запомнится это утро, кран, беззвучно и легко подымающий пятитонные панели, монтажное звено – всего пять рабочих, собирающих за смену несколько квартир, отблески сварки, длинные тени…