Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 54 страниц)
Было много вопросов. Я терпеливо ответил на них.
Потом Роликов снова подошел к микрофону.
– Так как, товарищи?.. Голосуем за объединенную бригаду, за поток вверх?
За это голосовали все. Я видел, что руки не поднял только Быков, но когда Роликов спросил, кто против или воздержался, Быков промолчал.
Много пройдет еще времени, пока осуществится принятое решение, но в этот момент мне показалось, что на нашей стройке начал создаваться коллектив. Уже перед тем как разойтись, я сказал, что каждые две недели будут принимать выполненные работы, – если хоть одна бригада отстанет, никто не сможет перейти на новый этаж. Это замечание понравилось меньше. Правда, потом Ким, улыбаясь, доказывал мне, что многочисленные вызовы к начальству для того и существуют, чтобы умерить мой пыл. Он, Ким, уверен, что в день приемки работ мне обязательно нужно будет куда-нибудь поехать и придется отложить контроль работ, потом вообще ликвидировать.
Позже я услышал самые различные оценки моего выступления.
– Несколько энергично вы провели собрание, – сказал улыбаясь представитель Секретариата СЭВ Кареев. – Фирмы вам не подчинены… А в общем – хорошо.
– Слабо, размазанно очень, – сказал Елене Ивановне Быков в надежде, что она передаст его мнение мне. – Дипломатии много, а тут стройка… Стройка, понимаете, Елена Ивановна!
– Вы бы, Виктор Константинович, шуточек больше подпустили, – покровительственно сказал Ким. – Следует помнить, что люди любят юмор.
– О Виктор! Весьма хорошо вы сказали. Моя бригада довольна. И шутили вы. Я вот тут записал некоторое… Весьма, Виктор, хорошо… Можно тут сказать слово – «красное»?
Глава двенадцатая
Две недели
Ким ошибся. Ровно через две недели я принимал работы.
Если говорить прямо, то поток не получился: монтажники Роликова отстали, венгры закончили на два дня раньше, а штукатуры Вяткина вообще на стройку не пришли.
На оперативке Ким возмущался. Это только на бумаге все стройно и хорошо. Ритм! Каждая организация заканчивает за две недели работы на этаже! Здорово! Логично! Но Киму задержали подачу бетона с комбината; комбинату, в свою очередь, недодал цемент завод, который находится в Новороссийске. Что недодали заводу, Киму неизвестно, но обязательно чего-то не дали! Тут, на оперативном совещании, Ким твердо заявляет: уж как там Виктор Константинович хочет, а Ким не может обеспечить этот самый ритм и поток… Да, это было его предложение, но он уже в пятый раз объясняет, что от предложения отказался… Да, на собрании он голосовал «за». Не очень тактично об этом напоминать: все голосовали – и он поднял руку. Он никогда не думал, что Виктор Константинович будет требовать окончания монтажа чуть ли не с точностью до минуты.
Потом Шандор Тоймед с помощью переводчицы Нелли сделал заявление. Он, Тоймед, тоже принял предложение о потоке, но пусть уважаемый товарищ Нефедов посоветует ему, как быть, если рабочие фирмы «Электро» выполнили свою работу быстрее чем за две недели? Сейчас рабочие на простое. Да, Тоймед действительно давал товарищу Нефедову расчет. Но что поделаешь, работа показала другое.
Вяткин на оперативке только посмеивался: да-да, Конечно, он в самом начале поддержал поток, даже перед начальником главка. Но поддержать было не так уж трудно, а вот дать штукатуров – просто невозможно. Знает ли Нефедов, сколько жилых домов в этом квартале должен отделать Вяткин? Не менее пяти!
Быков, тот заявил прямо, что это конец дурацкой выдумке – потоку.
Но отступать было некуда. На следующий день Елена Ивановна, раскуривая сигаретку, снова явилась к Быкову.
– Опять совещание? – спросил он.
– Распоряжение. Примите, уважаемый, и распишитесь в получении. – Елена Ивановна положила на стол листок и разносную книгу, презрительно добавила: – Только поскорее, а то снова будете повсюду жаловаться, что я вас чуть не сожгла.
Быков, опасливо поглядывая на Елену Ивановну, быстро прочел. На полулистке бумаги были напечатаны всего две фразы: технология, основанная на поточной работе, остается; срок завершения очередных работ устанавливается пятнадцатого, то есть снова ровно через две недели. Он сказал, что у другой секретарши он бы бумажку не принял, ведь главк решил, что Нефедов письменных распоряжений отдавать не будет, но у Елены Ивановны…
Елена Ивановна рассказывала об этом мне как о большой победе, но, уже уходя, между прочим сказала, что Быков, читая распоряжение, усмехался.
…Пятнадцатого на стройку приехал начальник главка в сопровождении главного инженера треста Сарапина. Начальник весьма холодно со мной поздоровался. Объяснения давал Сарапин. Постукивая палкой, он уверенно отвечал, почему Быков не уложился в сроки монтажа. Получалось у него, как говорят, «железно».
– Оно и не могло выйти, Сергей Платонович. Кран просто не может сделать столько подъемов. Для монтажа требуется на два дня больше.
Затем Сарапин рассказал о венграх, которые свои работы выполняют раньше.
– Им что, людей отсылать назад в Венгрию, Сергей Платонович? Смешно даже – сколько они готовились! В угоду пустой затее мы ломаем всю стройку… Ни одна бригада не уложилась в график – или скорее, или медленнее. – Он был резок, от прежнего уважительного отношения ко мне не осталось и следа. – Со стороны Нефедова это просто мальчишество.
– Что же, и дальше будем срамиться? – недовольно спросил начальник главка.
Быков, Ким, Сарапин молчали. Они с самого начала были против новой технологии, отвечать следовало мне. А что я мог сказать? Действительно, пока не получалось.
– У меня нет времени, – начальник главка смотрел на меня.
Мне нужно было логично и твердо защищать свою позицию. Но когда все смотрят на тебя с неодобрением, мысли уходят куда-то в сторону. Вместо доказательств, я, запинаясь, сказал:
– Да… не получилось… пока. Мне нужно еще две недели.
– Ваше мнение? – спросил начальник главка Сарапина.
– И речи не может быть. Вы, Сергей Платонович, правильно сказали: только срамиться будем… Да еще перед иностранными фирмами.
Ким поддержал Сарапина. Быков молчал, сейчас его мнение, наверное, было решающим.
– Я думаю… – начал Быков.
– Мы все такого мнения, Сергей Платонович, – быстро сказал Сарапин, пристукнув палкой. – Быков тоже против.
Невольно я посмотрел на привычную ленту Москвы-реки. По набережным всё мчались машины, груженные хлебом, кирпичами, ломтями домов – панелями. Люди готовили завтрашний московский день… Этот дом – тоже Москва. Я должен за него постоять.
– Я не прошу, Сергей Платонович, – неожиданно твердо сказал я. – Требую еще две недели. Это мое право, и даже вы не можете его отнять.
Несколько секунд, как мне показалось, он колебался, потом холодно сказал:
– Требуете? Нет, на этом эксперимент закончим. Хватит.
Теперь они стали вежливы. Сарапин снова обратился ко мне по имени-отчеству, предложил пойти вместе. Я отказался. Начальник главка, прощаясь, задержал мою руку. Правда, это, может быть, мне показалось.
Я остался в корпусе один.
Темнело. Вдруг добрый волшебник, именуемый «Мосгорсветом», двинул палочкой-рубильником – фонари зажглись; вытягивая длинные шеи, они старались осветить оживленный проспект, по которому все так же бежали машины. Где-то, наверное в парке Горького, заиграла музыка. Осветились – заговорили со мной окна домов. Взошла луна, холодно, спокойно.
Уходить не хотелось. Сделать хоть один шаг – это значило снова нужно что-то решать. А что решать? Что я мог еще решать?
– Извините, Виктор Константинович. – Подошел Ким, за ним Роликов. – Не помешали?
– Чего вам? – не оборачиваясь, спросил я.
Ким шагнул вперед, чарующе улыбнулся.
– Мы вот с Роликовым… Нет, вернее, я сам, хотел задать один вопрос, да вот только сейчас решился. Вы последнее время ко мне строги очень стали. Можно?
Я ничего не ответил.
– Не пойму я вас, Виктор Константинович, почему вы так добиваетесь потока? Верно, на жилых домах поток уже норма, но ведь это уникальное здание. Еще никогда в истории строительства на высотном доме не работали поточно. Почему вы хотите работать одной бригадой? Ведь это триста человек! Такой бригады тоже никогда не было… Ведь не получится! Смотрите, одни отстают, другие опережают. – Он прислонился к колонне, подождал немного. – Вижу, вам не хочется отвечать. Да?
Мне неприятен и Ким, и этот бесцельный разговор. Я подошел к краю перекрытия. Далеко возникло сияние. Откуда оно? Свет многих фонарей, что ли?
– Вы коммунист? – вдруг резко спросил я его.
– Да, коммунист.
– А как вы понимаете обязанности коммуниста?
– Как? Вы вроде экзамен устраиваете. – Ким подошел ближе. – Ну хорошо, отвечу. Выполнять план… перевыполнять его.
Роликов молча стоял в стороне.
– Выполнять, перевыполнять, – зло повторил я. – Такой вроде тонкий товарищ, а говорите штампами… План, конечно, нужно выполнять. Но как? Разве это все равно? – Я уже не мог остановиться. – Послушайте, вот тут впервые рядом начали работать строители разных стран, тысячи глаз смотрят на нас. Мы привыкли слышать высокие слова с высоких трибун, но иногда они нужны и на стройке. Разве вы не понимаете, что именно в идее Роликова о бригаде доказывается сила коллективного труда…
– Он пришел, Виктор Константинович, чтобы отказаться от своей идеи. Он, не хочет, чтобы у вас были неприятности.
– Роликов уже не может отказаться. И вы не можете отказаться от своей идеи потока, который должен доказать, что именно у нас лучшие возможности для передовой технологии…
– Но не получается, Виктор Константинович. Мы отстали на две смены. Если вы говорите об обязанностях коммунистов, то прежде всего не следует заниматься прожектами. Трезво все учитывать: Трезво, Виктор Константинович! Мы плохо рассчитали, мне не хватает кранового времени. Что же страшного, если каждая фирма будет работать по своему графику?.. Наверное, вы считаете, что мы вас предали сегодня? Честное слово – выручили. Работать на стройке «тик-так» – нельзя…
…Зажглись красные лампы на высотном здании гостиницы «Украина». Говорят, что они предупреждают самолеты. Неужели самолеты так низко летают?
– Нельзя, Виктор Константинович, согласитесь. – У Кима в запасе было много улыбок. На этот раз улыбка была доверительной.
– Идите к черту, Ким, с вашими улыбочками, – не выдержал я. – Если пришли говорить серьезно, спрячьте их.
– Сделано, Виктор Константинович.
– Тогда отвечу. Неправда, все правильно рассчитано.
Кран успевает. Да, согласен, дело в «тик-так». – Я повернулся к Роликову. – И вы послушайте. Сейчас все говорят о научно-технической революции. Вы знаете, в чем она?
– Панели, краны, – ответил Ким.
– Нет! Краны у нас давно. И панели к нам давно подбирались… Революция в этом самом «тик-так». Вы понимаете, Роликов?
Он молчал. Вообще за время нашей беседы он сказал только одно слово, когда здоровался.
– Понимаете, когда-то строили только в теплое время, зимой был разрыв. Потом начали строить и зимой, сначала только стены. Потом перешли на круглогодичное строительство… Так вот, НТР, эта самая научно-техническая революция, в строительстве заключается в том, чтобы не было никаких разрывов в работе. Как на заводе: «тик-так». Но для чего это я вам говорю? Для вас главное – не лезть на рожон, не ссориться с начальством. Правда, Роликов?.. Идите, пожалуйста, отсюда.
Они ушли. Я поехал домой.
Помню, утром следующего дня на работу я выехал поздно. А чего, скажите, мне было спешить? Черт с ними, с начальником главка и с этой компанией: Сарапин, Быков, Ким… Не хотят, не надо. Разве мне больше всех нужно?
Сколько раз я так брел один по улице: утешая себя, мысленно сжигая корабли и вместе с тем втайне надеясь, что все изменится. Не веря в чудо, я истово ждал его, мечтал о нем.
А улица жила своей безжалостно устроенной жизнью: через определенные промежутки времени меня обгоняли троллейбусы, останавливались в определенных местах, отмеченных белыми табличками. Открывались двери – выходило два-три человека, садилось два-три человека. Троллейбусы шли дальше, к другой белой табличке… Из магазинов со скучными вывесками «Мясо», «Хлеб», «Продукты» выходили один-два человека, входили один-два человека. У одного угла, у другого угла стояли темно-красные ящики – автоматы газированной воды. Никто тебя не спросит, какой ты хочешь сироп. Три копейки – порция сладковатой теплой воды, еще три копейки – еще порция.
И асфальт кругом серый, закатанный, удобный для сокрытия грехов человеческих. Вот заплаты от траншей, вот – от небольшого котлована: Я иду себе спокойно, не спеша, все устроено-решено: где остановится троллейбус, где купить хлеб, где мясо, где подземные переходы. Чудес нет, чудес нет!..
Но чудо произошло. Когда я зашел в свой кабинет, меня ждали Сарапин, Быков и Ким.
Сарапин встал, чуть приподнял свою палку («Словно маршальский жезл», – почему-то подумалось мне) и сказал, что начальник главка все же решил дать мне еще две недели. Он, Сарапин, человек подчиненный и к тому же дисциплинированный. А многоуважаемый Виктор Константинович молод, вот и петушится. Старость, оно конечно – и боль в стопе, вот приходится с палочкой ходить, и одышка, черт бы ее побрал, и кашель, но старость – мудрость, опыт! Ну ладно, он, Сарапин, уже все это Виктору говорил, а тому это, как говорится, «до лампочки»… Так вот, главк решил дать еще две недели! Только эта самая мудрость говорит Сарапину, чтобы все было ясно, Быков и Ким должны на две недели стать в сторону. Посидеть на стульчике, скамеечке, полюбоваться Москвой-рекой. А многоуважаемому Виктору Константиновичу зато карты в руки.
Сарапин вздохнул, простовато улыбнулся и сел. Совсем он казался старичком, только красный большой нос упрямо и мощно смотрел вперед.
– Так, мальчики?
– Да, конечно. Вот спасибо вам, Григорий Владимирович, за хорошие известия. – Теплая радость наполнила меня. Значит, можно еще раз попробовать и дожать – ура!.. Потом мелькнула мысль, что неспроста Сарапин отстраняет Быкова и Кима, оставляет меня одного… Черт с ними, черт с ними! Важно – еще две недели.
– Так, мальчики? – снова благодушно переспросил Сарапин.
– Наверное, так, – многозначительно улыбнулся Ким. – Вы правильно сказали, Григорий Владимирович, Виктору Константиновичу и карты в руки.
Лицо Быкова помрачнело. Он ничего не ответил, поднялся и, тяжело ступая, вышел из комнаты.
– Быков! – крикнул вслед Сарапин. – Ты куда, подожди!
Но большая голова Быкова с низко надвинутым целлулоидным козырьком мелькнула в окне и исчезла.
– Молчание есть знак согласия! – все так же многозначительно комментировал Ким.
Уходить сразу Сарапину, видно, было неудобно. Он спросил о том о сем, напился нарзану, покряхтел. Наконец, тяжело опираясь на палку, встал.
– Дела!.. Эх, посидел бы я вот так тихонько, еще нарзану попил, дорогой мой Виктор Константинович, да грехи не дают… «Куда ты бежишь, Григорий Владимирович? – говорю я всегда сам себе. – Куда? Уже лета, пошел бы на отдых, на эту треклятую пенсию…» Кажется, Виктор Константинович, тогда в парке уже говорил тебе… Эх, дела! Ну, я двину. – Сарапин протянул мне большую, толстую руку. – Бывай!.. Только смотри! Это, конечно, я тебе по-дружески… Ты иди, Ким, отсюда, иди. Уши развесил.
Ким вышел.
– Это я по-дружески, Виктор. Как говорится, не для протокола, сорвешься на этот раз… – Он приподнял палку и быстро ее опустил. – Понятно, милый? Думаю, главк уже тебе больше не простит.
Я остался один.
Скажите, было ли у вас когда-нибудь так: сверху давит на тебя, ограничивает начальство; снизу – подчиненный народ, с боков – смежники по работе. И трудно тебе, неловко, выпрямиться не можешь. Но вот только сейчас, когда мне дали полную свободу – действуй! – я вдруг почувствовал: в этом давлении была и моя сила – помощь, разделение труда, разделение ответственности…
– Да, да, и ответственности! Почему это нужно ханжески скрывать то, о чем повседневно думает каждый работник на производстве, а особенно на стройке, – о своей личной ответственности: партийной, служебной, а часто и уголовной.
До сих пор Быков и Ким отвечали за технику безопасности, за выполнение плана, обеспечивали график поставки. До сих пор главк отвечал за принятые мною основные решения, за всю стройку, в том числе за меня, Сарапина, Быкова. И вдруг – я один.
Эх, как часто мы так, чтобы позлословить, говорим о надоевшей опеке, мечтаем о полной служебной свободе: «Если б мне свобода, чтобы и главка не было, я бы…» Ну что «я бы»? Ну давай, вот ты свободен…
– К вам можно, Виктор Константинович?
«Один, – подумал, усмехнувшись, я, – плюс неугомонная Елена Ивановна».
– Да, конечно.
– Они вас все-таки облапошили, Виктор Константинович. А вы… – Елена Ивановна показалась в дверях. – Особенно сей носатый мудрец.
– Вы о чем? – Как всегда, мой милый секретарь совал свой, тоже не маленький нос не в свое дело.
– Сами-то они в стороночку, – не сдавалась Елена Ивановна, раскуривая вовсю сигаретку.
– Елена Ивановна, я вам давал письма, – сказал я, чтобы отвлечь ее.
– Отпечатала, они у вас. – Она показала длинным, худущим пальцем на мой стол. – Очень хитрые они. Вот бы…
На пальце перстень с огромным камнем, который не мог быть драгоценным, но, впрочем, разве будет носить какая-нибудь женщина кольцо с осколком гранита!.. Говорят, если женщина курит, то целовать ее все равно что пепельницу, говорят, что секретари не должны давать своим начальникам непрошеных советов, говорят, наконец, что женщины должны уметь скрывать свои недостатки, – так я думал, глядя на Елену Ивановну, одетую в какое-то странное платье, похожее на ночную сорочку, с вечной сигаретой во рту, так назойливо влезающую своими длинными холодными пальцами в мою душу.
– Спасибо, Елена Ивановна… Я учту ваши соображения.
По тому, что она унесла окурок с собой, а не бросила его куда попало, я понял – Елена Ивановна впервые на меня обиделась.
Я понимал, что не могла она прочесть моих мыслей; что ответ был вполне вежлив, даже поблагодарил; что сама она во всем виновата – зачем давать непрошеные советы? Но неприятный осадок остался надолго, словно обидел ребенка… Раздался резкий звонок по внутреннему телефону. Я снял трубку. Уверенный, требовательный голос произнес:
– Виктор Константинович, прораб Сухин беспокоит. Остановился большой кран – мне сказали, что сейчас по всем вопросам обращаться к вам…
Когда-то мой день делился на три равных части: восемь часов – работа, восемь – учеба, восемь – сон. Это было в институте. Не буду скрывать, что гордился – не у всякого студента такой напряженный распорядок. Сейчас это деление казалось детской забавой. Сон – шесть (по-старому он измерялся в часах – шесть часов); остальное время рассчитывалось только по минутам. Их оставалось 1080. Вроде много – больше тысячи! Но отсюда требовалось отнять 90 минут – поездки на работу и с работы, обед – 20 минут; 20 минут – на разговоры по телефону; десять минут на Елену Ивановну – подписи разных бумажек. Оставалось 940 минут. 940 минут я был на объекте.
Сразу скажу, чтобы не было кривотолков, – считаю такой распорядок совершенно неправильным, но выхода не было. За оставшиеся одиннадцать дней мне нужно было доказать возможность «потока».
На следующее утро, в шесть сорок пять, я уже был на монтаже. Как всегда рано утром, все казалось спокойно, тихо, благостно. Как это говорится? «Луч солнца у чайки крыло золотил…» Чайки, правда, не видел, но лучи солнца действительно золотили все, что им попадалось под руку: шпиль и звезду гостиницы, стекла окон, купол какой-то совсем маленькой церковки, которая вдруг открылась нам с высоты четвертого этажа. Казалось, при новой застройке оберегали церковку не люди, а большие многоэтажные дома, к которым она боязливо прижалась. И наконец, стрелу башенного крана, смонтированного посередине здания. Кран не имел ни ног, ни колес. Назывался он ползучим, потому что вместе со зданием, судорожно цепляясь за него, полз вверх.
Как передать настроение в летнее утро? Помнится только светлая успокоенность города.
Роликов, чем-то озабоченный, рысью двигался по перекрытию.
– Роликов!
На миг он застыл, быстро подошел.
– Ну, Виктор Константинович…
Но я не дал ему снова – в который уже раз! – хвалиться своей бригадой, людей надо воспитывать.
– Что теперь, Роликов, скажете? Вы ведь с Кимом уговаривали меня бросить все. – Это было не совсем правильно, Роликов тогда молчал.
То, что Роликов и сейчас молчал и как-то странно смотрел, еще больше меня раззадорило.
– Позвольте вам доложить, – сказал я, – главк разрешил еще раз попробовать работу по графику потока… Вот так, уважаемый. А теперь, пожалуйста, – о своей бригаде.
В тот момент я гордился собой. А как же! Много ли найдется людей, которые сумели бы себя сдержать, не позлорадствовать. Ведь это он, Роликов, подбросил предложение и сам в кусты спрятался. Хорошо, мог бы я сказать, давать предложения, а вот побороться за них…
Роликов, очевидно, понял все. Помолчав, он сказал, что его бригада постарается уложиться в график. Я ждал. Не мешало бы ему все-таки покаяться… Показалось, он хочет что-то сказать, но Роликов, спросив, может ли быть свободен, побежал дальше.
Ну что ж, пусть будет так.
Потом волны огромного бушующего моря, именуемого «стройкой», подхватили меня и начали таскать вверх-вниз, вправо-влево и, конечно, в первую очередь подтащили к телефонам, которые, на мою беду, были установлены на каждом этаже.
Все тот же прораб Сухин сообщил, что кран пошел, и потребовал, чтобы я немедленно наладил подачу бетона.
– Машины прут одна за другой, не успеваю принимать… Что они там, – с цепи сорвались!..
– Вы звонили на завод, Дмитрий Никифорович? – пытался я как-то сбить его тон, который, признаться, мне не понравился.
Несколько минут Сухин разъяснял мне, что его дело бетонировать, что, если он будет заниматься заводами, потом в бетоне будут раковины, что прораб не снабженец, и, наконец, что, если он, Сухин, мне не нравится, он вообще может уйти.
Наш разговор еще не был закончен, как меня позвали к другому телефону. Тут очень спокойно и даже сочувственно главный конструктор Раков сказал, что он вынужден запретить укладку пескобетона, потому что, как показало испытание, модуль упругости бетона недостаточен… Третий телефон требовал меня в контору – прибыла какая-то делегация. Наконец, как заключительный аккорд, остановился башенный кран на складе.
И все же я заставил себя побывать на всех этажах, разобраться в причинах нарушения ритма. Только к шести вечера, вконец измочаленного, «море» выбросило меня на берег, к моему столу. Здесь меня ждала целая куча писем.
В эту ночь я не поехал домой, остался с ночной сменой.
С того места, где я стоял на перекрытии, было видно, как трудно засыпала Москва. Нехотя, медленно в окнах гас свет. В половине третьего дом напротив стал совсем темным и от этого как-то осел, помрачнел… Безлюдно. Только фонари все вытягивали друг другу навстречу тонкие шеи, словно так важно сейчас освещать середину проспекта – пустого, тоже помрачневшего. Стало холодно, то ли от мертвенного света фонарей, то ли от ветра с Москвы-реки. Сверху посыпались искры от сварки, раздался голос Морева – команда крановщику, и стало тихо… Ночь.
Темнота, холод, – приходят сомнения. Ох это ночное неверье! Сколько надежд убило оно… Весь мой день уже кажется ненужным, безрезультатным. Уцепился за чужие идеи – и пошел снова, который раз в жизни, против всех. Право, смешно торчать тут ночью с десятком рабочих для того, чтобы искать «истины» – почему монтаж не укладывается в ритм… И убежденность, что в новом деле нет мелочей, все главное, уже кажется мне легковесной. Мелочи всегда остаются мелочами… Мало света на монтаже? Не подготавливаются конструкции днем? Добавить еще сварщика? Все так, правильно… А вот остановится из-за неисправностей кран – и полетит монтаж вверх тормашками. И мысль о том, что тут, на этой стройке, делаешь очень нужное, может быть, шагаешь вперед, – блекнет, свертывается. На смену ей приходит другая, серая, тягучая, – об одиночестве…
Утром я медленно бреду в контору. Хотя и рано, Елена Ивановна на месте, дымит сигареткой.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – отвечает она.
Вхожу в кабинет, устало опускаюсь в кресло у окна. Так, теперь?.. На столе нечто накрыто белой салфеткой. Я поднимаюсь. Под салфеткой бутерброды, чашка, маленький термос. Кто мог подумать обо мне?.. И вдруг рядом с термосом окурок.
Если бы не этот окурок, может быть, я бы и выдержал. Но что-то сильнее меня толкнуло в маленькую приемную, где выстукивала на машинке Елена Ивановна. Я снял с машинки ее руку, худую, пропахшую табачным дымом, и поцеловал, чувствуя острую жалость – к ней, самому себе…
– Спасибо, Елена Ивановна! – и вышел из конторы.
– Так вы куда? Остынет! – закричала она вслед.
Я быстро поднялся на корпус. Только что прошел короткий, ласковый дождь, и, словно умытый им, вдали по-новому вставал родной, привычный город… Ничего, мы еще поборемся. Ничего!
В последнюю пятницу приехал польский министр строительства. Он прибыл на площадку сразу после обеденного перерыва, ровно в час. Возможно, время было выбрано специально, чтобы проверить дисциплину. Но теперь работа у нас началась минута в минуту.
Из длинной черной машины с красно-белым флажком выскочил элегантный молодой инженер, знакомый мне по началу работ. Он торопливо открыл заднюю дверцу машины. Появился – тоже знакомый мне – пан директор Любавски и моложавый, крепкий на вид мужчина в добротном сером костюме. Они все, да и машина, на которой отражались все лучи солнца, показались из другого мира, где нет бетона, ползучего крана и этих проклятых двух недель.
Я был в помятой спецовке, невыспавшийся, небрит, но к машине нужно было идти.
– Пан инженер, пан директор, – начал я, – рад вас видеть снова на стройке. Прошу извинить, меня не предупредили…
– Знакомьтесь, Виктор Константинович, – мягко прервал меня Любавски, – министр строительства.
– О-о! – только и воскликнул я. Этого мне как раз не хватало!
Министр улыбнулся, уважительно сказал:
– Мне бы хотелось, чтобы на наших стройках так точно начиналась работа, как у вас. Я, наверное, тогда простил бы инженерам некоторую небрежность в костюме. – Он протянул мне руку. – Мне много рассказывали о вас.
Я пожал его руку. И вдруг мысль перенесла меня в далекое Начало.
…Я стою перед главным инженером Костроминым. Он насмешливо рассматривает спецовку – мой единственный костюм, в котором после защиты диплома я пришел в трест. Входит управляющий. «Посмотрите, Николай Николаевич, молодой человек пришел в трест сразу в спецовке и требует срочно послать на стройку», – говорит Костромин.
Как много утекло времени, и вот я снова в спецовке, но уже перед министром…
– Я тоже, когда работал на стройке, ходил в спецовке, – добавляет министр, как сказал тогда Николай Николаевич. Он, мой управляющий, понял, почему я так спешил начать работу…
Министр обошел стройку, добродушно улыбался, все вроде ему нравилось, но по острому прищуру светлых глаз чувствовалось, что заметил он наши недостатки.
Да я и не скрывал их. За эти дни я понял, что добиться намеченного ритма все равно что освоить новую технику – нет более трудного и сложного дела. Нужно время.
– Вы рассказываете так, – сказал гость, – словно подчеркиваете недостатки в своей работе.
– Видите ли, товарищ министр, это у меня единственная возможность отличиться – ничего не скрывать… тем более что вы уже все сами заметили.
Он рассмеялся, мягко положил руку на мое плечо.
– Как наши строители?
– Хорошо. Работают в ритме.
Подошли Быков, Ким и шеф-повар Иван Иванович. Почтительно наклонив голову (белый колпак, как мне показалось, вырос еще сантиметров на десять), Иван Иванович пригласил министра пообедать.
Мне не удалось пойти со всеми в столовую, вызвали на монтаж.
Но провожать министра я вышел.
Прощаясь, он задержал мою руку.
– Я дал указание Станиславу Юзовски, чтобы он в выходной помог вам закончить монтаж.
– Спасибо, товарищ министр.
Машина отъехала. Ко мне подошли Ким и Юзовски.
– С вас причитается, Виктор Константинович, – Ким многозначительно улыбнулся. – Я договорился, что паи Станислав в воскресенье поможет, и будет порядочек. В понедельник отчитаетесь, что график выполнен. Кто будет знать, что вы прихватили и воскресенье?
– Вы.
– Не понимаю.
– Не хочется, Ким, чтобы на стройке был «порядочек», а порядок, к сожалению, не получился… – Я ожидал ответа, но Ким молчал. – А вам спасибо, пан Станислав, за предлагаемую помощь. Отдыхайте!
Помню понедельник – судный день. Приехал начальник главка, я доложил, что слова не сдержал, не получилось.
– Теперь я имею право отставить ваши предложения? – спросил он, подчеркивая слово «право».
– Да, имеете.
Многое бы я дал, чтобы узнать, о чем в тот день говорил с начальником главка польский министр, представитель Секретариата Кареев и Йожеф Надь из Госплана ВНР, который тоже приехал в понедельник. Узнал только, что именно тихий, чудаковатый Роликов, который все не перестает хвалиться своей бригадой, добился ранее еще «двух недель» у начальника главка, а теперь побывал и в горкоме.
Уже в среду я увидел странные вещи: из управления Вяткина привезли растворонасосы и быстро смонтировали подъемник, прибыли штукатуры. Вяткин, прытко бегая по стройке, тонко кричал.
– Ты чего? – остановил его Быков.
Вяткин отвел глаза. Я слышал, как он ответил:
– Сам не знаю, как получилось. Ты прости, спешу, нужно оштукатурить нижний этаж на эти проклятые две недели.
Вскоре стройка вошла в ритм. С того времени Быков замолчал…
