Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)
– Да, говорил. Ну и что?
– Так вот, я беру Викторию Александровну к себе в управление.
Я вскочил.
– Но вы ее не знаете! – неожиданно закричал я. – Она вас подведет… не справится с работой.
– Тогда я буду за это отвечать, – с несвойственной ему мягкостью сказал Анатолий. – Кажется, вы говорили, что я имею право подбирать себе кадры?
Вика все стояла у двери, к нам спиной. Я смотрел на нее, но видел только согнутую беспомощную шею.
– Хорошо, берите… Я поехал, позвоните мне завтра, как комплектуется управление.
Я пошел к двери, Вика, не глядя на меня, посторонилась.
По привычке я ускорил шаг. Уличная сутолока напомнила мне про отъезд управляющего. И вдруг мне очень захотелось еще раз увидеть его. Какую-то неловкость оставила у меня на душе сегодняшняя встреча.
Я примчался к поезду минут за десять до отхода. Леонид Леонидович, смеясь, что-то говорил своим провожающим – высокой молодой женщине и Костромину. Он очень удивился, увидев меня.
– Что-нибудь случилось, Виктор Константинович?
– Нет… – я никак не мог отдышаться. – Просто мне захотелось с вами еще раз попрощаться.
– Это очень приятно… Для меня подарок. – Он хорошо улыбнулся. Ему, видно, действительно приятен был мой приезд. – Знакомьтесь, пожалуйста, моя жена Онесса Владимировна. С Владиславом Ипполитовичем вы, кажется, знакомы.
Я поздоровался.
– Желаю вам, Леонид Леонидович, хорошего отдыха.
Он бросил на меня быстрый взгляд:
– А может быть, у вас какие-нибудь вопросы или просьба? Мы бы тут… Сколько осталось? – Он посмотрел на часы. – Ого, целых пять минут! Мы бы тут их вмиг уладили. – Он, улыбаясь, посмотрел на насупившегося Костромина. – Владислав Ипполитович хоть человек принципиальный, но послушается начальства, даже отъезжающего.
На миг я заколебался. Вот хорошо, если бы он подтвердил решения, принятые только что на совещании! Но нет, об этом нельзя просить. Как некрасиво выглядел бы тогда мой приезд.
Я отрицательно покачал головой. Позже много раз пожалел: насколько легче мне было бы работать!
– Я думаю, что мы договоримся с Владиславом Ипполитовичем. Не стоит сейчас, перед отъездом…
– Ну что ж, всего вам, – он начал прощаться. – Присмотрите за новым СУ, главный там странный какой-то.
Поезд тронулся. Стоя у окна, управляющий все улыбался, но улыбка была вымученной.
Мы молча вышли из вокзала. Костромин церемонно попрощался и ушел. Глядя мне в глаза, Онесса Владимировна сказала:
– Спасибо, что вы пришли. Ему это было очень приятно… уж я-то знаю! – Она протянула мне руку. – Так вот вы какой! Я представляла вас несколько иначе. Леонид Леонидович мне много о вас рассказывал. – Она откровенно рассматривала меня. В ее глазах были светлые, теплые точки. – Вы думаете, что у вас в конце концов получится… ваша «миссия»? – вдруг спросила она.
– Не знаю, Онесса Владимировна. Все, наверное, решит ближайший месяц. Если вас интересует, – вы позволите? – позвоню вам через месяц. – Мне вдруг захотелось, чтобы она не уходила.
Она усмехнулась:
– Можно и раньше. Имейте в виду, я ваш союзник.
Она по-дружески пожала мою руку и вошла в вестибюль метро.
«Счастливый у меня управляющий» – подумал я, – вот уехал на курорт…»
«Ну-ну, договаривай!»
«А чего говорить? И так все ясно».
В этот день я объехал наши июльские «сдаточные» стройки. Все складывалось удачно, они были, как говорят, «на выходе». И от этого, от встречи на вокзале, от теплой доброты московского июльского вечера мне было хорошо.
«Неужели, – думал я, входя в свой кабинет, – всевышний увеличил норму хороших дней для строителей?»
На письменном столе лежала записка:
«Виктор Константинович! Я отменил решения, которые Вы приняли на совещании в новом управлении.
Впредь прошу такие вещи согласовывать со мной.
Костромин».
Глава двенадцатая
Письма в июле
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Здравствуй, Виктор!
Давно не получал от тебя писем. Уже начал беспокоиться, думал, добили тебя совсем управляющий, Костромин, Ирочка (кстати, почему мы ее называем Ирочка, ведь ее имя Александра, Александра Васильевна). Но вот получил твое письмо – все прояснилось.
С Костроминым ты – напрасно. Все еще хочешь доказать мне, что плохих людей не бывает. Как ты написал? Ага, вот: «Стройка правит человека. Плохой человек, столкнувшись с ее трудностями, обязательно уйдет…»
Ну и даст он тебе сейчас перцу. Пишу это письмо и руки потираю, через неделю, не позже, поймешь. Это же нужно! Дать согласие, чтобы Костромина назначили и.о. управляющего! Что, тоже эксперимент?
Все, все, больше тебя не буду пилить. Сделаешь это сам.
Ты хочешь знать результаты комиссии. Нету, Виктор, результатов, нету! Уж я их всех как задабривал, льстил, потом шумел, грозился – ничего не помогло.
Собрались: профессор Семен Абрамович Виленский, главный врач санатория, еще каких-то два врача, кажется местных, на самолете прибыла Лидочка (позже я посплетничаю на ее счет).
Главный врач, председатель, черт бы его побрал, все шутил, не пойду ли я к нему на работу в качестве прораба? Мол, собирается расширять санаторий…
И вышутил. Решение такое: здоровье улучшилось, для закрепления сидеть мне тут еще месяц.
Целые сутки ко мне никто не заходил – боялись. Потом появился директор Читашвили. Ты его не забыл, Виктор? Думаю, это было специально подстроено, чтобы я мог излить постороннему человеку душу. Уж я-то излил!!!
Примерно через час, насупив для важности свои бровки, пришла Лидия Владимировна. Директор Читашвили, увидев ее, вскочил и рассыпался в любезностях.
Лидия Владимировна даже не посмотрела на него, взяла мою руку, проверила пульс, потом сухо сказала:
– Вы знаете, я читала грузинский эпос. Следует сказать, что тысячу лет назад грузины более тонко говорили женщинам комплименты. – При этом она окинула его ледяным взглядом.
Директор Читашвили сначала не понял.
– Ты, девушка, читала наши старинные книги, – закричал он. – Молодец, вдвойне люблю тебя за это!
Только минут через пять до него дошла ирония, – мы услышали громкий смех.
– Молодец, девушка! – отдышавшись, сказал он. – Так и нужно приводить в порядок таких, как я.
Мощной рукой Читашвили показал на приморский парк, море:
– Бери, девушка, у нас что хочешь, ничего для тебя не пожалею.
Прикусив губу, Лидия Владимировна сказала:
– Из того, что вы предлагаете, кусочек моря и ту аллейку кипарисов я, пожалуй, возьму… Упакуйте, пожалуйста, к моему отъезду.
– Упакую, – убежденно сказал директор. – Ничего не жалко!
Я попробовал вмешаться в разговор:
– У директора Читашвили есть еще завод, если вы захотите – можете стать пятым совладельцем его.
Но Лидия Владимировна со мной шутить была не расположена: я ее больной, а с этой категорией людей он к ведет себя весьма строго.
– Я тут побуду еще несколько дней, – холодно сказала она, – мы установим вам точный распорядок дня. Комиссий считает, что вы должны тут еще побыть не для того, чтобы бегать на стройку, а для закрепления лечения.
Я пробовал возражать.
– Никаких «но», – оборвала она меня. – Строгое выполнение предписания врачей – вот что вам сейчас нужно… Что касается завода, – добавила она, – то, если директор Читашвили захочет, он сам предложит его. Так?
Читашвили вскочил:
– Так точно, Лидия Владимировна!
Они ушли вместе. Из всего этого, мой друг, я понял, что у тебя появился второй соперник. А что со Сперанским, Виктор?
О своей строечке напишу подробно в другой раз. Что-то там местное начальство задумало показ провести. Как он делается, а, Виктор? Вот черт, сколько раз подписывал приказы о показах, а ни разу не удосужился посмотреть, как это обмениваются опытом.
Жму руку.
Н.Н.
Из Крыма.
От Лидии Владимировны Северской.
Дорогой Виктор Константинович!
Николай Николаевич показал мне Ваши письму. Что это за работа у Вас такая?! Одни неприятности! Я думала об этом – нужно, наверное, очень любить свою специальность, чтобы работать на стройке. И, по правде говоря, еще я думала, что не сладко будет Вашей семье. Встречать Вас – все равно что встречать морехода.
Скажите, а разве все инженеры-строители так вот загружены, как Вы? Есть же, наверное, и что-то другое: проектные конторы, исследовательские институты… Боже, Как это по своей охоте браться за такое!
Да-да, понимаю, мне можно возразить и даже обвинить в непоследовательности, но, как говорит директор Читашвили, который уже подарил мне свой завод, женщины – существа слабые, и им присущи многие недостатки: ведь когда-то я Вам даже советовала занять эту должность… А главное – людям нужны дома, больницы, театры. Ведь Кто-то должен это все строить? Все это так, но почему именно Вы? Почему Вы?
…Передо мной все время стоит Ваше лицо, тогда в саду, у больницы, белое, без единой кровинки, прикушенные губы И глаза, смотрящие в одну точку. Какое-то наваждение!
Потом я узнала, что у вас большие неприятности. Поняла – вы, может быть, даже подсознательно – хотели моего сочувствия, нуждались в нем. И куда бы я ни шла, что бы ни делала, я слышала, видела Вас.
Когда мы садились со Сперанским в машину, я оглядывалась – успели ли сесть Вы. Когда мы собирались ужинать, я сдерживала себя, чтобы не попросить официанта поставить третий прибор; ночью я просыпалась потому, что кто-то в комнате говорил: «У меня сегодня хороший день…»
Боже, как я могла быть тогда такой жестокой!
Мне ничего не нужно от Вас, пожалуйста, только не думайте, что это объяснение в любви, мне просто хочется один раз увидеть Вас спокойным, улыбающимся, – и тогда снимется с меня тяжесть, которая вот уже больше месяца давит меня.
Ну вот, я рада, что нашла наконец в себе мужество написать Вам, – такое письмо не в моем характере. И если действительно, как Вы тогда говорили, строителю выделяется в году одни хороший день, то пусть он будет у вас поскорее.
Всего Вам хорошего.
Л.В.
Глава тринадцатая
Костромин должен быть наказан
Нас вызвали к Левшину, меня и Костромина. В машине Костромин очень нервничал:
– Это, наверное, вы пожаловались?.. Вы пожаловались! – жалобно повторял он.
– Я же вам говорил, что не жаловался.
– А чего же тогда он вызывает нас обоих?
Я тоже был взвинчен. В эти несколько дней Костромин сделал все, чтобы в самом зародыше угробить Управление обеспечения. Он отменил все мои распоряжения о переводе людей, вызвал Анатолия и долго уговаривал его бросить «это гиблое дело», даже звонил в райисполком и предлагал взять обратно помещение, где начало размещаться новое управление.
Только после вмешательства Васильева Костромин с большой неохотой, торгуясь по каждой кандидатуре, согласился, перевести к Анатолию немного людей. При этом все время причитал, что управляющий, когда приедет из отпуска, четвертует его.
Левшин сразу приступил к делу.
– Вот что, – сказал он, стукнув карандашом по столу, – как у вас со сдачей очередных объектов?.. У меня нет времени, – мрачно добавил он, так как я и Костромин молчали. – Такие вопросы нужно знать, отвечать немедленно.
– Я, Владимир Александрович, еще не полностью вошел в курс дела, – ответил Костромин. – Так что лучше…
– А разве вы, будучи заместителем главного инженера… не должны были быть в курсе?.. Ну хорошо, а вы чего молчите? – обратился он ко мне. – Когда что-нибудь нужно получить от главка, то вы достаточно красноречивы.
– Все плановые объекты будут сданы в срок.
– Все?
– Да, все.
– Это хорошо. А неплановые? – Левшин снова опустил карандаш на стол. – А неплановые?
– Не понимаю.
– Ах, вы, мой дорогой, не понимаете? Какой непонятливый! У вас есть четыре пятисекционных двенадцатиэтажных дома, – Левшин посмотрел на табличку, лежащую перед ним. – Они по плану сдаются через четыре месяца. Когда вы собираетесь их сдавать?
– Через четыре месяца.
Левшин мрачно уставился на меня:
– Посмотри, Владислав Ипполитович, какие сейчас шустрые эти молодые люди!.. Мы с тобой в его возрасте отвечали так в главке?
– Мы в его летах, Владимир Александрович, были еще прорабами, – сказал немного приободрившийся Костромин. – Знали своего начальника участка, а перед начальником конторы вытягивались в струнку. В главк боялись даже зайти.
– Вы слышите? – снова обратился ко мне Левшин. – Вот как было. Боялись! – Мне показалось, что в его голосе звучит ирония, но лицо его было по обыкновению мрачно.
Я промолчал.
– Так вот, эти четыре дома нужно сдать за месяц… За один месяц, – сказал Левшин.
– Это совершенно невозможно со всех точек зрения.
– С каких, позвольте узнать?
– Это невозможно технологически… Но если даже нарушить все правила, нагнать людей – все равно у нас дома не примут из-за плохого качества – результата спешки.
Потом… – Я остановился, вспомнив, что тот довод, который хотел привести, никогда не принимается главком во внимание.
– Договаривайте! – приказал Левшин.
– Мы сорвем весь третий квартал. Придется прекращать монтаж… все полетит вверх тормашками.
– А если есть такое задание?
– Значит, задание будет выполнено через четыре месяца.
На длинном плоском носу Левшина появились легкие морщинки, – Левшин смеялся.
– Остер стал язычок у вас, Виктор Константинович, очень остер. – Он задумался, изредка постукивая карандашом по столу. – Вообще, если говорить правду, то вы, наверное, правы, но что делать – нужно!
Левшин подождал минуту, потом добавил:
– Хорошо, а если это не приказ, а просьба главка к тресту, к вам? Если хотите, моя просьба? – Левшин смотрел на меня. – Просьба, – повторил он.
Я смотрел в окно. Я не мог отказать ему в просьбе, никак не мог. Эта его мрачность, ирония – все напускное. Он чудесный человек и очень хорошо относится ко мне, много раз это доказал. Я должен согласиться, иначе нарушатся наши хорошие отношения. «Так, так, вот с этого все и начинается, – мысленно возразил я себе, – с боязни поссориться. Экономия труда! Стоило ли огород городить, чтобы сейчас бездумно устраивать штурм на этих домах?!»
Левшин ждал ответа.
– Вы извините, Владимир Александрович, ваша просьба для меня много значит. Но я просто не имею права согласиться.
Он помрачнел и сухо сказал:
– Если просьба для вас ничего не значит, тогда…
– Мы выполним это, Владимир Александрович, – вдруг просто сказал Костромин. – Именно потому, что вы просите, а не приказываете. Мы выполним, чего бы это ни стоило.
– Спасибо, Владислав Ипполитович.
Я сорвался. Откуда у меня взялся этот грубый, хриплый голос? Все то, что накопилось у меня против Костромина, против всех бездумных решений, вылилось в бессвязном крике. Я кричал почему-то о ЗИЛе – заводе Лихачева… Никогда директор ЗИЛа, кричал я, по просьбе своего главка не ускорит движение главного конвейера завода без подготовки, без расчета, и никогда главк не попросит об этом директора. Ни в одной отрасли техники нет того, что в строительстве…
Они сидели передо мной, два старых, умудренных опытом человека, они знали, что еще никто не доказал своей правоты таким образом, и молчали, не позволяя себе тоже перейти на резкости.
– Он еще кричит, – брезгливо сказал Левшин, когда я умолк, и холодно приказал: – Вы можете идти. Я буду вам очень обязан.
«А, пошли они к черту с этой проклятой работой вместе! – говорил я себе, быстро шагая по улицам. – Да-да, к черту, подам заявление. Немедленно!»
Но чем дальше я шел, тем неблаговиднее представлялось мне мое поведение.
Блестели витрины от солнечных лучей, мелькали лица прохожих на улице Горького, столь милой сердцу за уютность, за осторожную зелень деревьев, высаженных вдоль тротуаров. Но сейчас я почти ничего не замечал. Лицо Левшина стояло перед моими глазами.
Это все Костромин! Он должен быть наказан, наказан примерно. Прав Николай Николаевич, хватит с ним цацкаться, пора мне кончать со своим донкихотством. Пусть сам сдает за месяц четыре двенадцатиэтажных дома, на которых смонтировано только по девять этажей!.. Он, я знаю, не считаясь ни с чем, поставит на каждый дом по управлению, сорвет рабочим зарплату, сорвет весь квартал. Все равно – пусть… Что пусть? Ведь он не сдаст за месяц дома… Хорошо! Когда-то нужно поставить вопрос о нем: он мешает, вредит работе треста. Вот он сам и подпишет себе приговор.
Так я шел по улице и рассуждал сам с собой. «Но слышишь, – вдруг сказал я себе, – ты обязан наконец научиться умело отстаивать свое мнение. Пора кончать с мальчишескими замашками. Ты должен уметь улыбаться, когда хочется кричать. Слышишь? – мило улыбаться!.. Костромин должен быть наказан».
«Но это же заговор», – подумал я… «Ну и что ж?!»… «А не кажется ли тебе, что это все чем-то скверным попахивает?»… «Пусть!»… «Что это, возможно, заговор не только против Костромина?»… «А против кого еще?»… «Против себя самого»… «Все равно, Костромин должен быть наказан!»
Я шел долго, тщательно обдумывая свою новую линию поведения в тресте.
На следующее утро ко мне зашел Костромин.
– Здравствуйте, Виктор Константинович, – настороженно сказал он.
– Здравствуйте-здравствуйте, Владислав Ипполитович, – приветливо ответил я. – Как ваше здоровье?
Он недоверчиво посмотрел на меня, но, увидев, что я улыбаюсь, приободрился.
– Я распорядился вчера: всем начальникам СУ и отделов треста точно выполнять ваши указания. Это по организации Управления обеспечения.
«Поздненько вы надумали, дорогой», – подумал я, но вслух произнес:
– Это вы хорошо сделали, Владислав Ипполитович.
– Вот видите, – он улыбнулся, – мы, оказывается, можем работать и в согласии.
– Вижу, Владислав Ипполитович.
Костромин прошелся по комнате и остановился у окна.
– Теперь давайте придем к соглашению о работе на этих четырех домах… Эта самая просьба Левшина.
– Давайте, Владислав Ипполитович.
– Я вот думаю, – Костромин совсем успокоился, вытащил красный гребень, – что лучше, если домами займетесь вы, ведь производство в руках главного инженера.
Я приветливо улыбнулся:
– Нет, Владислав Ипполитович, с моей стороны будет нечестно отбирать у вас лавры. Ведь Левшину дали согласие вы… Кроме того, говоря по правде, я не знаю, как это за месяц закончить дома. Только вы, с вашим опытом и эрудицией, сможете выполнить задание.
Костромин помрачнел.
– А остальное: почта, финансы, снабжение?
– Правильно, Владислав Ипполитович, вас от всего этого нужно разгрузить. Так как мы сейчас работаем в согласии, это я все возьму на себя.
– Но…
– Не беспокойтесь, Владислав Ипполитович, сию минуту. – Я нажал кнопку звонка и, когда вошла Нина, попросил ее вызвать всех начальников отделов и самой присутствовать на коротком совещании.
– Что вы собираетесь делать? – обеспокоенно спросил Костромин.
– Ничего-ничего, Владислав Ипполитович, все будет в порядке.
Один за другим в комнату входили начальники отделов, последней вошла Нина.
Я поднялся:
– Владислав Ипполитович и я побеспокоили вас буквально на несколько минут. Вчера Владислав Ипполитович дел согласие Левшину за месяц сдать в эксплуатацию четыре дома…
– Как за месяц? – перебил меня главный механик Ревякин. – Там же монтируются только девятые этажи.
– За месяц, Иван Иванович, – вздохнул я. – Ничего не поделаешь – просьба Левшина.
– Но это же самоубийство, – зло сказал Мякишев. – Форменное самоубийство. Даже если перевести на каждый дом по четыреста рабочих…
– Извините, пожалуйста, – мягко перебил я Мякишева. – Я тоже так говорил у Левшина, но Владислав Ипполитович, как и.о. управляющего, сами приняли это решение… Так, Владислав Ипполитович? – вежливо спросил я.
Костромин молчал. Не спешил и я. Ему пришлось ответить:
– Да… Я не мог отказать Левшину.
– Так вот, учитывая такое сложное задание, – продолжал я, – Владислав Ипполитович хочет лично заняться сдачей этих домов. – Я остановился, ожидая реакции Костромина, но он ничего не сказал.
– Наша задача – разгрузить Владислава Ипполитовича. С сегодняшнего дня по всем вопросам текущей работы треста обращаться ко мне. И вы, Нина, все бумаги направляйте мне… Вы хотели что-нибудь добавить, Владислав Ипполитович?
Костромин молчал.
– Всем службам треста оказывать этому строительству самую конкретную помощь. Все, товарищи, вы свободны, извините, пожалуйста, что оторвали вас от работы.
– Это же знаешь что, Виктор! – закричал Ротонов. – Как ты мог допустить?
– Я тоже вчера кричал, уважаемый товарищ Ротонов, но меня выставили из комнаты, выгнали. Ясно?.. Все свободны.
В комнате остались только я, Костромин и Васильев.
Костромин растерянно смотрел на меня, Васильев задумался.
– Вы хотели мне что-то сказать, Валентин Михайлович? – спросил я его.
– Нет. – Он поднялся и медленно вышел из комнаты.
– Вы извините, Владислав Ипполитович, я тоже побегу. Ведь у нас есть и другие объекты, потом управление Янина… Побегу. – Я поднялся.
Костромин молчал.
«Других» домов у нас было много.
У одного из них стояли Беленький, прораб Шуров и Косов, бригадир комплексной бригады.
Беленький притворился, что не заметил меня.
– Чего язвишь, Шуров? – строго говорил он. – Мне эти твои фокусы уже в печенке сидят. Хочешь уходить на проектную – уходи. Я тебе «докладывал», что возражал Костромину. Он знать ничего не хочет. Рабочих всего управления – на «корабль».
Беленький как будто невзначай повернулся:
– А-а, вот и главный инженер. Он может тебе дополнительно все разъяснить.
– Здравствуйте, – сказал я.
Шуров в пояс поклонился, заявив, что он весьма рад моему появлению, – наверное, сейчас все станет на свое место. Чтобы я не вздумал принять эти его высказывания за правду, он иронически улыбнулся.
С того времени, как я впервые увидел его, много воды утекло: были снесены целые кварталы старых деревянных домишек, построены тысячи новых домов, на Марс запущена автоматическая станция, на улице Горького появились бородатые молодые люди с длинными волосами, в кожухах, только один Шуров все так же с невозмутимым лицом язвил начальству и в этом, казалось, видел смысл своего существования.
– В самом деле, Виктор Константинович, – важно сказал Беленький, – что это вы с Костроминым там сотворили? Ведь вот Косов начал монтировать дом четырнадцать-Б, а сейчас прекращать приходится.
«Спокойненько, спокойненько, по-взрослому! Удивиться нужно, обязательно удивиться», – говорил я себе.
– А что случилось?
Беленький подозрительно посмотрел на меня:
– Как что случилось? Костромин приказал снять с «Б» всех рабочих до одного и перевести на «корабль». Чтобы завтра там было триста человек… С ума вы сошли?!
– Ах, вон оно что! Но я тут ни при чем.
Я подробно рассказал все.
– Ну, а почему ж вы не отстояли своего мнения? – спросил Шуров.
– Я отстаивал, но меня попросили уйти.
– Ай-ай, как нехорошо! – издевался Шуров. – Так, значит, и выгнали?
– Извините, вмешаюсь в разговор, – раздался за моей спиной голос.
Я обернулся. Сзади стоял посол бригады Косова Девятаев. Его плоское большое лицо было, по обыкновению, спокойно и невозмутимо.
– Пожалуйста, Девятаев.
– Значит, вы тут, Виктор Константинович, ни при чем? Ваше дело сторона?
– Сторона, сторона! – подтвердил я. – Понимаете, Девятаев, Костромин сейчас и.о. управляющего. Он может самостоятельно принимать решения, как единоначальник.
– Понимаю, – спокойно сказал Девятаев. – Но ведь, насколько мне помнится, когда вы пришли в трест, тоже принимались решения, но вы добивались их отмены… И успешно.
«Спокойно! – снова приказал я себе. – Он, конечно, прав, но это не важно, главное – Костромин!»
Я развел руками.
– Понятно, – не повышая голоса, сказал Девятаев.
– Пойдемте, – обратился я к Беленькому, – посмотрим, как у вас дела.
Когда я прощался, Шуров демонстративно отвернулся, Косов пристально посмотрел на меня, задержал мою руку. Мне показалось, что в его глазах промелькнула жалость.
Мы прошлись с Беленьким по корпусу.
– Зайдем, Виктор, к заказчику. – Беленький снова начал называть меня по имени.
На втором этаже, рядом с прорабской отделочников, на дверях висела табличка:
Заказчик
Жилищно-строительные кооперативы:
Молния-2
Монолит
Дружба-9
– «Монолит» все кричит, что, не примет корпус. Примут, как миленькие, – усмехнулся Беленький и толкнул дверь.
Триумвират заказчика собрался в полном составе. Председатель «Молнии-2», сидя за столом, по обыкновению трудился над трубкой, выколачивая остатки табака; у окна сидела очень худенькая «Дружба-9»; посередине комнаты, в кресле, задрав вверх бороду, расположился председатель «Монолита».
– Здравия желаю, товарищи председатели! – бодро прокричал Беленький. – Как она, жизнь? Была жеребьевка?
– Была, – ответил «Монолит».
– Пожалте номера квартир, товарищи председатели. Мы уж ваши квартирки под орех отделаем.
Председатель «Монолита» еще выше задрал бороду.
– Все равно не приму, – звучным, хорошо поставленным голосом заявил он. – Тут еще на три месяца работы.
– Что вы, что вы, Альфред Семенович! – трепеща веками, окрашенными в голубой цвет, воскликнула председательница «Дружбы-9». – Они, бедненькие строители, так потрудились! Столько хлопот! Столько хлопот! – Она жалостливо посмотрела на нас. – А номера квартир ни к чему, делайте всем одинаково.
Я вышел. Уже у ворот меня догнал Беленький.
– Дали они номера своих квартир, конечно. Пойдем к машине, я тебя подвезу.
Мы ехали молча. У треста Беленький остановил машину, усмехаясь сказал:
– А ты очень изменился, Виктор.
– Похудел? Поправился?
– Да нет, не в этом дело. Помнишь наш разговор в этой же машине? Тогда ты преподал мне урок… Тебя лупили со всех сторон, другой бы сдался или ушел, а ты принципиально гнул свою линию. Помнишь, я сказал тогда, что уважаю тебя. А сейчас…
– А сейчас?
– Понимаешь, ты как-то своим примером влиял на других… И люди рядом с тобой чище становились, лучше.
– Это что, объяснение в любви? – насмешливо спросил я.
Беленький надулся, но пересилил себя:
– Что с тобой случилось, Виктор? Мне кажется, ты изменил самому себе.
Мне всегда казалось, что Беленький играет какую-то роль, выдуманную им самим. Впервые я почувствовал в его словах искренность.
– А Костромин, он тоже стал чище? – спросил я.
– Ах, вон оно что! Понятно, только не слишком ли это дорогая цена, а, Виктор?
Я хлопнул дверцей машины:
– Все равно…
Беленький высунул голову из окошечка машины и сказал вслед:
– Если ты будешь так стучать, то придется тебе оплатить ремонт машины. Подожди!
Я остановился:
– Ну?
– Так что, посылать людей, как приказал Костромин?
– Вы же стали чище, как только что признались, – вот и решайте.
Беленький усмехнулся:
– Ух и язва ты стал! Сорвем квартал.
На двадцать четвертом было потруднее. Я еще не успел подойти к корпусу, как меня увидел Гнат.
– Инженер, – закричал он во всю глотку, – сюда иди, к нам! Что же…
Больше я ничего не услышал, рядом запустили компрессор. «Кручу-у-у… кручу-у-у», – начал повторять он, очевидно от удовольствия, что наконец заработал.
Гнат с перекрытия третьего этажа продолжал что-то кричать, широко открывая рот и энергично жестикулируя. Я постоял около компрессора несколько минут, что, по моим расчетам, должно было несколько умерить пыл Гната, и поднялся на перекрытие.
…Гнат никак не хотел учитывать разные психологические тонкости.
– Инженер, – кричал он, хотя я стоял рядом, – при чем тут Костромин? Он же твой заместитель.
– Понимаете, Гнат, – пробовал я объяснить. – Он действительно мой заместитель, но на период отпуска управляющего…
– Ничего не понимаю! Что-то ты чудишь, инженер! Ну, вот смотри: Степан мой заместитель, – он показал на своего кореша, который, улыбаясь, стоял рядом. – Чтобы он пошел против меня? Я б ему…
– Но представьте себе, Гнат, – старался втолковать я ему, – если б вдруг Степана назначили и.о. мастера, вы бы ему были подчинены? Верно?
– Степана мастером? Никогда не назначат… Степан, ты что, пойдешь работать мастером?
– Нет, нет, уж если мастером, то скорее тебя.
Я оставил всякие попытки что-либо втолковать Гнату.
– Никуда я отсюда не поеду, – все больше распаляясь, кричал Гнат. – Смотри, инженер, видишь? – он показал на плакат, наклеенный на фанеру. – Смотри! Сколько сейчас времени?
– Четырнадцать часов двенадцать минут, – покорно ответил я.
Гнат вытащил из кармана спецовки большие часы и снисходительно сказал:
– Спешат у тебя, инженер, часики, на полторы минуты. – Он поднял свои часы. – Видишь, два часа одиннадцать, по графику в это время должны доставить наружные панели. Смотри, – показал он на улицу. – Мчится как! А?.. Это же по твоему предложению перешли на монтаж с колес… Куда же ты меня переводишь? Не пойду!
Как это ни странно, наиболее откровенный разговор у меня состоялся с прорабом Кочергиным, хитрющим доморощенным дипломатом. Он сидел за столиком в своей маленькой прорабской и, надев очки, что-то подсчитывал на счетах.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Константинович, – он снял очки.
– Пойдемте на монтаж!
– Пойдем.
Строили крытый рынок. И, как всегда, его высокие, тонкие колонны вызвали у меня тревожное чувство. Нет, не потому, что я беспокоился за их прочность. Когда-то в институте я мечтал, что буду проектировать вот такие сложные конструкции… Главное – рассчитывать их. Это профессор Уманов привил нам любовь к расчетам. Он приходил в аудиторию и молча рисовал на доске сложнейшую раму, вызывал и требовал нарисовать эпюру моментов. У доски все краснели, тогда Уманов, улыбаясь, пояснял. Рама оказывалась просто несколько раз согнутой консолью.
– Пустяк, правда?
Мы подавленно молчали.
В мечтах многие из нас видели себя обязательно такими, как Уманов, именно такими рыжими, элегантными и, как сам бог, знающими расчет рам.
– Ну, вот мы на монтаже, – сказал Кочергин, хитро прищурясь.
– Да, на монтаже. – Перед моими глазами еще стояла доска и улыбающийся, элегантно одетый профессор. Потом эта картина начала тускнеть, и я увидел неподвижные краны, брошенную стройку… Да, да, конечно, расчет рам вещь сложная, но еще сложнее убедить сейчас Кочергина в моей правоте.
– Отослали людей на «корабли»? – спросил я.
Он промолчал.
– Ну ничего, – бодрился я, – всего месяц. Потом все пойдет по-старому.
– Нет уж, по-старому не будет, – возразил Кочергин.
– Почему?
Мы медленно шли вокруг корпуса. Кочергин был широк в плечах, но маленького роста, ему удалось похлопать меня чуть выше пояса:
– Хочу вам сделать комплимент. Вы, Виктор Константинович, стали настоящим главным инженером… Раньше вроде у вас баловство одно было.
Я озадаченно остановился. Но Кочергин добродушно улыбался. Уже у ворот, при прощании, он сказал:
– Вы уж извините меня, простачка. Признаюсь вам: трудно сейчас стало работать прорабом. Все требуют: делай так, не делай так, грозятся, шумят. Прораб все терпит, даже когда какой начальник в сердцах и обругает его. Но прораб должен знать: случись с ним беда, этот самый начальник будет стоять за него горой… Горой!
Я ждал продолжения.
Кочергин блеснул узкими глазками и протянул руку.
– Выходит, я не стоял горой? – спросил я.
