Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)
– А я его, вот увидишь, не придет перевод, отвезу к бабушке.
– Отвезешь?
– Отвезу.
– Вот и хорошо, не люблю я, когда в доме чужие люди…
…Потом приходит известие – бабушки больше нет. Никого нет… Я долго болею, а когда поправлюсь – иду на стройку.
– Где ты так долго пропадал? Похудел, – говорит Иван Петрович.
– Мне нужно на работу.
– А школа?
– Мне бы, Иван Петрович, только месяц, полтора… Долг у меня.
Он смотрит одним глазом:
– Что-нибудь случилось?
– Мне нужно на работу…
Но Миша, бригадир, так участливо расспрашивает меня, что я ему все рассказываю.
– Много ты должен? – спрашивает он.
– Восемьсот, за два месяца.
– Много, – задумчиво говорит Миша. Его всегда улыбающееся лицо становится серьезным.
– Мне бы только расплатиться… потом пойду в общежитие.
Я работаю два дня. Вечером приезжает кассирша.
– Ты погуляй на площадке, в конторку не ходи, – говорит Миша.
– Почему?
– Погуляй, Витя! – повторяет он.
Я долго хожу по площадке. Наконец меня зовут в конторку.
– Тут ребята собрались, – смущенно начинает Миша, – словом, вот тебе восемьсот сорок, рассчитайся… И завтра в школу. Ребята сказали, что на стройке тебе не разрешат работать.
Я молча стою перед ним.
– Ты не бойся, Виктор, – убеждает меня Мишкин напарник Валера, – мы будем платить хозяевам ежемесячно. А это бери…
– Знаешь что, – говорит Мишка, – они еще не поверят, пойдем, я им поручусь.
…Миша долго втолковывает хозяйке, сует ей деньги.
– Не знаю, как-то неловко мне, – нерешительно говорит Мария Васильевна. – С другой стороны, трудно нам.
– Вот-вот, хозяюшка, – с облегчением говорит Миша. – Вам двоим трудно, а у нас коллектив… двести человек, – это совсем не трудно.
…Утром на стройку мы идем вместе с Андреем Васильевичем.
– Который бригадир? – спрашивает он.
– Вон тот, высокий, Миша.
Хозяин подходит к бригадиру.
– Ты деньги приносил? – Он протягивает бригадиру деньги. – И больше к нам не ходи.
– Не возьму… почему?
Андрей Васильевич кладет деньги на стену и прижимает кирпичом.
– И чтоб духу твоего не было у меня на квартире, – строго говорит он Мише. – Не люблю на квартире чужих людей… Пошли, Виктор, в школу, – говорит он и силой тащит меня со стройки.
Летом я работал, мне было хорошо, – я считался в этой квартире единственным рабочим человеком, и Мария Васильевна кормила меня покрепче, а самое главное, не повторяла все время жалостливо, что я сирота и бедненький.
В первый раз я, крепко зажав в руке получку – бумажки и монеты, – принес ее Марии Васильевне в кухню.
– Пожалуйста, Мария Васильевна, – протянул я ей руку.
– Ну вот, Витенька… ну вот! – засуетилась она. – Теперь ты уже взросленький, будешь всегда помогать. Может, яблочка хочешь?.. Витенька получку принес! – радостно крикнула она мужу, который по обыкновению сидел в комнате у телевизора.
– А ну покажи.
Мария Васильевна принесла деньги.
– Сколько тут? – спросил он у меня.
– А ты посчитай, посчитай, Андрюша! Может быть, Витенька по дороге потерял, – беспокоилась Мария Васильевна.
Хозяин аккуратно расправил смятые бумажки:
– Триста семьдесят три и сорок копеек.
Лицо Марии Васильевны прояснилось.
– Вот молодец, Витенька, будет на расходы!
Андрей Васильевич покачал головой:
– И не думай. Будем с Витиной зарплаты на новый телевизор собирать. – Он вынул из буфета деревянную коробку и положил туда деньги. – Запишем триста семьдесят три и сорок копеек.
– А расходы, Андрюша?
– Хватит тебе, вот скупердяга! На одних цветах сколько получаешь!
– Так ведь я с утра до вечера, Андрюша…
– Телевизор-то тебе в дом!
– Да оно, конечно, так, – вздохнула Мария Васильевна.
– Деньги будешь отдавать мне, – приказал Андрей Васильевич.
…Ночью мне приснился телевизор. Он был совсем новый и так блестел, что резало в глазах. А экран на целых полстены.
– Деньги будешь отдавать мне! – басил он.
– Так я же Андрею Васильевичу… Он приказал.
– Мне, – кричал телевизор. – Все до копейки!
По закону мне еще не разрешалось работать. Но куда-то с письмом поехали Иван Петрович и бригадир Миша. Они выхлопотали мне разрешение работать табельщиком.
Через два дня приехала из конторы кадровичка, полная низкорослая женщина с недоверчивыми глазами. Она проверила табель и, увидев, что, по простоте душевной, я у рабочих учитывал даже минуты, долго выговаривала прорабу за чудачество – вот взял на ее голову ребенка.
К моему удивлению, Иван Петрович помалкивал, хотя время было послеобеденное и от него попахивало спиртным. Потом ее в сторону отвел Миша, что-то жарко говорил, размахивая руками.
Когда они снова подошли ко мне, ее глаза потеплели.
– Ну вот что, Виктор, как тебя по отчеству? – спросила она.
– По отчеству?
– Ну да, как звали отца? – она опустила глаза.
– Константин.
– Значит, так, Виктор Константинович, брось ты, эти минуты, тут не завод, а стройка. Если человек вышел на работу, – значит, крути восьмерку…
Крутом одобрительно смеялись.
– Ну как с первой получки, хлопнул, наверно? – спросил меня на следующее утро Миша.
– Что значит «хлопнул»? – не понял я.
Миша рассмеялся:
– Ну, пол-литра взял?.. Опять не понимаешь?.. Ну, выпил на радостях?
– Н-нет.
– Ну хотя бы мороженого от пуза поел?
– Я деньги отдал Андрею Васильевичу… на расходы. – Почему-то я постеснялся сказать, что на телевизор.
– Так и ни десятки не дал тебе, на кино, мороженое?
– Задолжал я много, Миша.
– Жмот он, кулак, одним словом, твой хозяин! – убежденно сказал Миша, и его красивое улыбчатое лицо омрачилось. – Ну ничего, после работы дождись меня.
Помните ли вы, какое это удовольствие в детстве есть «от пуза» мороженое? Да притом когда через полчаса тебя ждет приключенческая кинокартина.
– Ну это ты, Виктор, напрасно, – говорил мне Миша. Мы прощались после кино, и он хотел всунуть мне в руку деньги. На миг его чудесно прорисованные брови озабоченно сошлись, но в следующий момент он снова улыбался. То есть вообще улыбки не было, лицо было спокойно, но у всех, кто смотрел на него, оставалось впечатление, что он улыбается. – Ну, наверное, ты прав, Виктор, угощение – это товарищ уважение оказывает, а деньги… Ты куда сейчас, домой? Ну, а я пойду погуляю, тут девушка есть одна, Виктор.
Я зашел в магазин, где продавались телевизоры. Цены на них повергли меня в смятение.
Конечно, можно купить «Рекорд», он все же побольше, чем телевизор Андрея Васильевича, но рядом стоял толстый блестящий «Рубин» с большим экраном. От него трудно было оторваться.
Я высчитал – придется на покупку работать весь отпуск да еще не ходить в школу целый месяц.
На стройку пошел монолитный бетон. У меня добавилось работы, я должен был у ворот встречать машины и показывать шоферам, куда ехать.
Все сбились с ног, чтобы вовремя принять самосвалы с серой кашицей из песка, щебня и цемента. Но боже, какое это было удовольствие – через неделю снимать с бетона опалубку! Подходили Иван Петрович, бетонщики. Сбивали подкосы, отвинчивали болты, ломиками отделяли щиты, – и вот уже видно зеленоватое, крепкое тело со следами от досок.
«Ничего!» – удовлетворенно говорил Иван Петрович или, когда были раковины, чертыхался: «Вот черти, сколько раз я предупреждал!» Один его сердитый глаз смотрел на меня, но я уже привык и точно знал, что обращался он к бетонщикам.
Конечно, потом, через много лет, я, как и все строители, фыркал на проектировщиков, когда они робко заикались о монолитном бетоне: «Давай сборный! Проще, удобнее!» Но в глубине души я понимал их. Еще в детстве я полюбил на всю жизнь преданной, восхищенной любовью этот капризный монолитный бетон. Такой живой, из него на стройке можно было выполнять любую конструкцию, любую самую сложную деталь.
Никогда потом с таким нетерпением я не ждал получки. Вторую, третью зарплату Андрей Васильевич все так же аккуратно пересчитывал, укладывал в деревянную коробку.
– Шестьсот тридцать один, – говорил он… – Девятьсот девяносто четыре…
Мария Васильевна громко смеялась:
– Ты смотри, Витенька целый капитал собрал.
Я регулярно ходил в магазин. Продавцы – высокий неуклюжий парень и девушка – уже привыкли ко мне.
– Ты, парень, не бойся, – насмешливо и вместе с тем покровительственно говорил продавец, – на литровку дашь, будет тебе телевизор, краса и гордость человечества «Рубин».
– Ты что, с ума сошел? – сердилась девушка. – Как тебя звать?.. Ага, Витя. Хорошее имя! Будет тебе телевизор, ей-богу, будет, спрячу для тебя на складе.
К этому времени состоялась моя встреча с Викой. Кажется, при первом знакомстве я вел себя весьма героически, так, во всяком случае, рассказала Вика своей матери.
Сейчас этот эпизод почти стерся из моей памяти… Я выходил из школы, услышал крик, а подбежав, увидел, что два великовозрастных парня пытались отобрать у девочки портфель. Она, видно, очень испугалась.
Я, не владея собой, бросился на парней.
Когда я очнулся, кто-то поднимал меня с земли.
– Ты что? – усмехаясь, сказал один из парней. – Это что, твоя девочка?
– Нет, – у меня еще кружилась голова. – Я ее не знаю.
– Так ты что, псих? – с любопытством спросил он.
– Нет, не псих.
– Так чего же ты налетел на нас? Ты смотри, в другой раз получишь не так. Вот твой портфель. Кавалер, а с порванным портфелем ходит!
Мария Васильевна заволновалась, увидев меня избитым, но смотрела она главным образом на порванную рубашку.
– Ого! – сказал Андрей Васильевич. – Разделали тебя… Из-за чего?
– За девочку заступился.
Андрей Васильевич с интересом посмотрел на меня:
– Красивая?
– Не рассмотрел, Андрей Васильевич.
– Вот чудак! – удивился он.
Через несколько дней Вика подошла ко мне:
– Спасибо тебе… Мама приглашает тебя к нам сегодня. – Она с сомнением посмотрела на меня: – Только ты Надень что-нибудь другое, хорошо? У меня будут гости.
– Хорошо, – сказал я.
Был ли я тогда огорчен, что не мог пойти к Вике? Кажется, не очень. Я принимал как должное, что у меня не было, не могло быть выходного костюма. У других есть, у меня нет, ну и что же? Но зато, наверное, ни у Вики, ни у всех этих мальчиков, которые вместе со мной учились в школе, не будет такого телевизора – красы и гордости человечества, как говорил продавец – «Рубина», да еще, как оказалось, с буквой «А».
Я мечтал, что вот придут гости к моим хозяевам.
– Где это вы такой хороший телевизор достали? – спросят они.
– Это Витенька, наш квартирант, купил, – ответит Мария Васильевна и громко засмеется. Дескать, вон оно как обернулось, не так уж она и прогадала со своим квартирантом.
– Да, это парень со своей зарплаты купил, – подтвердит Андрей Васильевич.
К тому времени, как я должен был получить последнюю зарплату, в магазине остался единственный телевизор. Днем я забежал в магазин.
Продавец с каменным лицом смотрел мимо меня.
– Задержите до завтра, – попросил я его.
Но когда, опустив голову, я вышел из магазина, продавец вдруг окликнул меня:
– Эй, ты!.. Да, тебя. Приходи завтра… Буду говорить, что это инвентарь. – Он снисходительно посмотрел на меня: – И откуда у тебя такие деньги?
– Слушай, Витя, – смущенно обратился ко мне Миша, – тут мой кореш Сеня Волков, слесарь дежурный, денек ему погулять нужно. Так ты ему, пожалуйста, восьмерку в табеле поставь… Хорошо?
– А Иван Петрович? – спросил я, хотя сразу решил выполнить просьбу. – Мише отказать я не мог ни в чем.
– Иван Петрович не заметит.
– Ладно.
Но Иван Петрович заметил. Поначалу он долго кричал, грозился выгнать и меня, и Волкова, и этого шалопая Мишку. Вечером приутих немного.
– Постой, – грозно сказал он, когда после работы я хотел тихонько выскользнуть из прорабской. – Ты что же это, решил государство надувать?
– Государство? – удивился я. Нам много рассказывали в школе о государстве, но я представлял его себе этаким холодновато-могучим, для которого ученик – ничего не значащая песчинка.
– Да, государство!
По словам прораба Ивана Петровича выходит, что я, табельщик Витя, поставив восьмерку этому лентяю Волкову, ущемил государство, потому что этот подлец Волков не на сдельщине, а на ставке.
Он долго втолковывал мне разницу между сдельщиной и ставкой.
– Стыдно должно быть тебе. Государство тебя учит бесплатно, завтраки утром дает… Вот на работу тебя приняли, хотя не полагалось, а ты прогульщикам восьмерки крутишь!
Я пробовал было заикнуться, что у государства более двухсот миллионов людей и одна восьмерка для него абсолютно ничего не значит, но он закричал:
– Больно ученый ты стал! А если все двести миллионов начнут крутить липовые восьмерки?
Тогда сразу я не нашелся что ответить.
– Иди! – шумел Иван Петрович. – А с зарплаты твоей вычту!
После, уже вечером, я нашел очень простой ответ.
– Иван Петрович, – обратился я к нему на следующий день. – Так не может быть, чтобы все двести миллионов крутили восьмерки… табельщиков же очень мало.
– Ты о чем? – не сразу вспомнил он.
– О вчерашнем разговоре.
Я увидел, что его глаз смотрит в сторону, но это значило, что он смотрел на меня.
– Я думал, что ты меня понял… решил тебя не наказывать, а ты вон что придумал! Так вот, восьмерку с зарплаты сниму. Но если еще раз посмеешь… Смотри у меня!
Вечером я вручил Андрею Васильевичу последнюю получку, урезанную прорабом Иваном Петровичем на двадцать рублей «в пользу государства».
– Тут поменьше, – определил хозяин. – Ну ничего, телевизор завтра пойдем покупать.
– Пораньше бы, Андрей Васильевич, – забеспокоился я. – Там последний телевизор остался.
– Разбужу, – коротко пообещал Андрей Васильевич. В последний раз он включил свой маленький телевизор с линзой.
Я долго не мог заснуть. Почему-то только сейчас вдруг заметил, как жестко спать на маленьком диванчике. Откуда только в эту ночь не вылезали пружины!
Проснулся поздно. И потому, что солнце вышло из-за крыши соседнего дома, я с ужасом понял – сейчас уже больше одиннадцати.
Я вскочил, быстро оделся. Вошел Андрей Васильевич.
– Андрей Васильевич, пойдем скорее в магазин!
– Уже был, – строго сказал он.
– Купили, Андрей Васильевич?
– Купил.
– Где… где, Андрей Васильевич?
Он показал рукой: на стуле висел костюм, на другом – пальто.
– Где же телевизор?
– Это твой костюм, твое пальто. Смотри, твой совсем оборвался…
Я смотрел на него ошалело.
И вдруг я понял все. Не будет Мария Васильевна гордиться своим квартирантом, не будет удивленных гостей, а Андрей Васильевич все так же будет сидеть у своего старенького телевизора.
– Зачем вы это сделали? – плача, кричал я. – Зачем?.. Зачем?..
Я все сильнее рыдал. В этом взрыве, наверное, сказалось и одинокое трудное детство, и жалобные вздохи хозяйки, которая приютила меня, а сейчас не знает, как от меня избавиться.
– Ну что ты, Виктор! – смущенно говорил хозяин. – Неужели ты взаправду мог подумать, что я возьму у тебя деньги на телевизор?
Вошла Мария Васильевна.
– Ты в другой раз, Андрей, так с ребенком не шути, – вдруг впервые за все время строго сказала она мужу.
Она подошла ко мне, жалостливо, тепло обняла:
– Ничего, Витенька, вот вырастешь, – купишь нам телевизор. Вот увидишь, купишь…
Она увела меня на кухню, что-то успокаивающе говорила. И от ее первой искренней ласки, от уюта маленькой чистой кухни, в которой, побулькивая, варился в кастрюле суп, от всей этой домовитости мне становилось легче, но слезы из моих глаз непроизвольно падали на ее руки.
– Ничего, ничего, Витенька, будет все хорошо, вот увидишь. Ничего, что ты одинешенький… Ты еще всем покажешь… Ты знаешь, какой ты?! Мне бы сына такого… сына. – И вдруг она сама заплакала, судорожно гладя мою голову большой темной рукой.
Много ночей потом мне еще снился телевизор. Не мог я никак успокоиться.
Миша, когда узнал эту историю, пришел к хозяину.
– Тебе чего? – спросил тот.
– Молодец вы, Андрей Васильевич, – похвалил Миша. – Я думал, жмот вы, а вы, оказывается… Вот! – Он поставил на стул бутылку и начал разворачивать пакет с закусками.
– Ты колбасу убери, не в пивную пришел, а в дом! – приказал хозяин. – Мария! – крикнул – он. – Накрой на стол. А выпить с тобой, как тебя… Мишка, кажется? – выпью. Виктор тебя хвалит.
Прораб Иван Петрович дулся на меня. По наивности я думал: сердится он потому, что я так ловко ответил ему о двухстах миллионах.
Только много позднее понял я наконец, что имел в виду Иван Петрович, когда спрашивал: «А что будет, если все люди начнут крутить восьмерки?»
Дня через два после истории с телевизором я шел по улице. Ко мне подбежала Вика.
– Пойдем же! – схватила меня за руку. – Тебя зовет мама.
Я отказался, но нам навстречу уже шла молодая женщина с портфелем.
– Здравствуй, Витя!
– Здравствуйте.
– Почему ты у нас не был на именинах Вики? – Она пристально посмотрела на меня, потом добавила, опустив глаза: – Ты для нас был бы желанным гостем в любом костюме… Вика была очень нетактична, и ты извини нас.
– У меня есть новый костюм, – с вызовом ответил я. – Я просто был занят.
Я не смотрел на Викину маму, хватит мне этих сочувственных разговоров. Лучше уж, как Марья Васильевна, – прямо. И вообще, я решил вот сейчас твердо: уйду из школы, буду работать.
…Позже, обязательно в новом костюме, который купил мне Андрей Васильевич, я часто заходил к Вике, но ни разу за все время не посмотрел Викиной маме в глаза. Она, очевидно, понимала мои чувства, ни о чем не расспрашивала, редко приглашала к столу. Но потом я узнал, что она познакомилась с Мишей, Андреем Васильевичем и Марией Васильевной, с прорабом. Что-то они вместе решали.
– Эх ты, парень, парень, заболел! – укоряет меня Иван Петрович. – Лупить тебя некому.
– Да, да, Иван Петрович! Некому…
И вот уже рядом с прорабом склонились над кроватью все, кто мне помогал… Их много. Что перед ними Костромин, Самородок.
– Держись, Виктор! – говорят они. – Ты же знаешь…
– Да-да, я знаю. Я буду держаться…
Глава седьмая
Замкнулся ли круг?
Только на пятый день я заставил себя подняться и поехать на работу.
Но уже в вагоне метро я почувствовал себя лучше. Может быть, это сотни людей, торопящихся на работу, жадно глотающих новости из газет или наспех перечитывающих конспекты лекций в утренней давке, – может быть, это они отдали мне частицу своей энергии. Уже в начале перехода – а было только семь часов, спешить мне было некуда – я вместе со всеми перешел на рысь, а у финиша мчался вовсю.
– Виктор Константинович, а-ха-ха! – радостно рассмеялась секретарша. Она встала и протянула мне руку. – Вы знаете… Вы знаете… – Она, видно, хотела сказать что-то значительное, наморщила лоб, но не нашлась и упавшим голосом повторила свою стандартную фразу: – Вас спрашивал Леонид Леонидович.
– Здравствуйте, Неонелина.
Она вышла из-за стола и предстала передо мной в бархатных брючках с широчайшими клешами.
– Ключ, пожалуйста, – попросил я, несколько подавленный необычным нарядом. Особенно меня смущал цвет ее брюк – голубой.
– Ваш кабинет сейчас тут. – Она открыла дверь кабинета Костромина и, исправно подметая комнату клешами, вернулась к столу.
Я вошел. Старый шкаф с многочисленными башенками, стол, черные кресла-ловушки были вынесены, только картина с треугольной дыркой осталась висеть…
На столе лежал длинный список людей, которые настоятельно просили меня позвонить. Несколько раз в списке значился директор растворного завода Туров. Я очень удивился; хотя о растворе все говорили, до сих пор мало кто из строителей мог похвалиться, что разговаривал лично с директором. В конце концов к нему перестали звонить, решив, что директор – мифическое существо, а существуют только диспетчеры завода.
– Слушайте, дорогой товарищ, – сказал мне Туров, когда я вызвал его к телефону, – что ж это вы! Так красиво говорили на техсовете о растворе! А известно ли вам, что мы ввели ночные смены на заводе, а ваши стройки отказываются от раствора. Известно?
– Нет, не известно.
– Почему?
Мне не хотелось говорить о своей болезни. Я сказал, что выясню и позвоню ему.
– Ну что ж, выясняйте. Но имейте в виду, еще один отказ, и я, дорогой товарищ, ликвидирую на заводе ночные смены, ясно?
– Ясно.
Он смягчился:
– Понимаю, как говорят, руки не дошли, а разве у вас нет диспетчеризации?
– Нет.
– Ну, тогда ничего не выйдет. Ничего, дорогой товарищ!
– Я понимаю. Дайте нам все же время, – попросил я. – Введем диспетчеризацию.
Он промолчал. Потом медленно произнес:
– Это уже деловой разговор. Я хочу на вашем тресте отработать поставку раствора ночью. Рано или поздно спохватятся и другие тресты… Вот так, дорогой товарищ! Вот так!.. И запишите мой прямой телефон. Звоните, когда нужно будет.
– Спасибо. Я только в крайнем случае.
– Нет… звоните, когда просто нужно будет.
«Вот, – подумал я, – называем его бюрократом, жестким в деловом отношении человеком, а он!»
Словно угадывая мои мысли и не соглашаясь с ними. Туров вдруг добавил:
– Но учтите, если через неделю у вас не будет диспетчерской, отключу ночью раствор, дорогой товарищ! – В трубке послышались короткие гудки.
Потом я разговаривал с управляющим трестом механизации. Впрочем, «разговаривал» – это явное преувеличение. Я слушал и молчал. Он ввел вечернюю и ночную смены, дежурных и ремонтные бригады, оборудовал специальные аварийные автомашины. Но вот на объекте Беленького ночью вышел из строя башенный край, а связи нет.
Он имел право попрекать меня – я ему об этом сказал.
– Что мне ваше признание? – бросил он зло. – Вы знаете, во что обходится содержание аварийной бригады во вторую и третью смены? Знаете?! Так черт вас дери, раз вы спровоцировали всех на это мероприятие, пусть хоть толк будет. Ведь во время аварии башенный кран простоял шесть часов… Что вы мне поддакиваете!.. Меня не интересуют ваши трудности, абсолютно не интересуют. Организуйте связь, черт вас побери, по проводам, по радио, используйте спутник – что хотите! Вы же в Москве работаете, а не на Северном полюсе… Чего вы молчите?
– Мне нужна хотя бы неделя.
– И дня не дам. Одного дня! – закричал он и бросил трубку.
Через минуту он снова говорил со мной.
– Ты извини, погорячился. В главк прибыли новые аппараты дальней диспетчерской связи, «Молния», кажется, называются. Управление главного механика не знает, куда их деть. Смотри не зевай!
– Спасибо.
– «Спасибо»! – насмешливо повторил он. – Связался я на свою голову с вами, строителями. Нет, уйду от вас на завод, там все, знаешь, тик-так: конвейер, все станки на фундаментах крутятся себе, а тут на стройке сумасшедший дом… А здорово у вас техсовет прошел, – вдруг рассмеялся он. – Только сорвешься ты, парень. Я тебе советую в горком пойти. Там бы тебя поддержали.
Я промолчал. С чем, интересно, мне идти в горком, с какими предложениями, с какими просьбами?
Мне потребовалось всего полчаса, чтобы убедиться – в тресте раствор никого не интересовал. Вызванный для объяснения начальник производственного отдела Мякишев первым долгом начал перелопачивать бумаги у меня на столе»
– Здравствуйте, Федор Петрович!
– Здравствуйте, здравствуйте, – строго ответил он. – Тут у вас одна важная бумажка из главка должна быть.
Чтобы соблюсти ритуал наших встреч и этим доставить ему удовольствие, я сказал:
– А может быть, не у меня?!
– А у кого же? – Мякишев посмотрел на меня страшными рачьими глазами. К моему удивлению, он держал карандаш у рта не вертикально, а чуть наклонно.
Мякишев наотрез отказался заниматься раствором:
– Это дело конторы снабжения. Я пошел.
– Посидите, Федор Петрович.
Мне не хотелось вызывать Обедину, но она пришла сама» приоткрыла дверь и, просунув свою кукольную головку, игриво спросила:
– И мне можно, Виктор Константинович?
– И вам.
Она впорхнула в комнату, села и аккуратно расправила юбку.
– Я знаю, знаю, Виктор Константинович, разговор о растворе, правда? – быстренько запрыгали ее губки. – Мы когда-то занимались раствором. – Она смотрела прямо на меня ясными, такими правдивыми глазами.
– Ну и что?
– Ничего не вышло у нас, ничего, Виктор Константинович!
Для полноты картины я вызвал еще начальника технического отдела Топоркова. Он подошел к моему столу и так вытянулся, что я испугался, не порвет ли он себе жилы. Руки он держал вдоль тела.
Я попросил его присесть.
– Слушаюсь! – Он осторожно взял стул.
Я рассказал им об ультиматумах директора растворного завода и управляющего трестом механизации.
– Что будем делать? – спросил я. – Да, а где же Костромин?
Я нажал кнопку звонка. Вошла Неонелина, подымая ветер своими клешами, остановилась посредине комнаты, бесстрастно оглядывая присутствующих.
– Попросите, пожалуйста, Костромина.
– Его нет.
– Жалко… а где он?
– В редакции газеты. Он дает интервью о работе, которая сейчас проводится у нас в тресте по экономии труда.
– Интервью! – ужаснулся я. – Так у нас же еще ничего не сделано.
– Я свободна?
– Да, конечно.
– В приемной вас ждет много посетителей, – сухо предупредила она, подошла к окну, произведя невероятный переполох среди голубей, разгуливавших по широкому карнизу, по-хозяйски раскрыла створки и вышла из кабинета.
– Что будем делать? – машинально повторил я.
Они молчали.
– Знаете что, Виктор Константинович, – наконец сказал Мякишев. – Мы вам не поможем. Теперь я действительно понимаю, что без настоящей диспетчеризации, только настоящей, – строго подчеркнул он, – нам не обойтись. Делайте. Я даже не могу вас разгрузить от сдачи июньских объектов. Единственное, что я могу вам обещать, это на следующем техническом совете не трепать вам нервы. – Он улыбнулся как-то хорошо, немного смущенно.
Я впервые увидел его улыбку и подумал, что он, наверное, добрый человек, а страшные рачьи глаза ему дала природа для самозащиты.
– Спасибо, Федор Петрович!
– За что? – удивился он.
– Мне будет легче работать, если начальники отделов откровенно станут говорить со мной. – Я посмотрел на Обедину, какая-то тень промелькнула по ее кукольному лицу.
Я позвонил еще снабженцу своего бывшего СУ Митрошину.
– Иван Авдеевич, что у вас делается с ночным раствором? Кто-нибудь контролирует?
– А, Виктор Константинович! Как живете?.. Честное слово, не знаю. Прорабы пишут заявки, мы их передаем на завод. А там черт его знает, получают они раствор ночью или не получают. Прорабы молчат, ну и я молчу. Мне кажется, они и сами не знают. Вот так, Виктор Константинович… Не даете вы нам жить спокойно, – он рассмеялся. – Завозили раньше раствор в восемнадцать часов – и всю ночь тихо и спокойно… Так нет, нужно еще ночью людей будоражить! Как это я сразу не сообразил, что это ваша затея.
– Так ведь, Иван Авдеевич, срок годности раствора всего два часа.
– Так-то оно так, да ведь и раньше строили, дома стоят.
– А протечки, Иван Авдеевич? Это от плохого раствора… И монтировать на таком растворе трудно.
– Да, – вздохнул он, – вас не переспоришь. Словом, что делается ночью – не знаю. Никто не знает. Ну, бувайте, Виктор Константинович, все правильно, только ни к чему это.
Я вышел на улицу. Хотя уже было двенадцать часов – время обеденного перерыва, но солнце – там, за много миллионов километров от земли, работало вовсю, без диспетчеризации, без совещаний и даже без дополнительной оплаты. Москвичи ходили в весьма облегченных нарядах. У входа в новую гостиницу «Интурист», под длиннющим козырьком, в котором, вопреки его назначению, было устроено большое отверстие, несколько туристок щеголяли в шортах. Я подумал, что, не дай бог, их увидит наша секретарша – не миновать тогда беды.
Много, конечно, написано прекрасного и поэтического об осени, о зиме с голубым, искрящимся снегом, о весне, но будем честными: разве есть время лучше лета, свободнее лета, краше лета, даже с его жарой, пылью и раскаленным асфальтом? А если говорить о строительстве, то настанет день, когда будет принято вызвавшее бурю протестов мудрое предложение – установить летом на стройке более продолжительный рабочий день, чем зимой.
…Мне посчастливилось, я застал главного механика главка на месте, он сидел за своим маленьким столом.
– Сколько же вам нужно аппаратов дальней диспетчерской связи? Между прочим, кто вам сказал, что мы их получили? – деловито поинтересовался он.
– Двадцать пять.
Он негромко рассмеялся:
– Сколько?
– Двадцать пять, – повторил я.
– Три, и ни одного больше.
– Тогда мне не нужно ни одного. Вот смотрите, – я передал ему схему. – Это полная диспетчеризация нашего треста: девятнадцать аппаратов на объекты, один в трест, три в СУ, в диспетчерскую треста механизации, на растворный завод.
– У меня всего пятьдесят штук!
– Ну, конечно, вы раздадите их по одной штуке на трест, поровну, чтобы никого не обидеть. Так?.. А мы будем смотреть на этот аппарат, и он станет будить в нас мечты о диспетчеризации… Так?
Он снова негромко рассмеялся, перегнулся через свой маленький столик и похлопал меня по плечу:
– Ядовито… но, наверное, справедливо. Только я сам не могу… а ну, была не была, позвоню Левшину. – Он снял трубку, набрал трехзначный номер. – Докладывает Донской. Тут пришел ко мне главный инженер треста Виктор Константинович… Да, просит отдать ему двадцать пять аппаратов «Молния»… У нас всего пятьдесят. По-моему, у него предложение дельное… – Он послушал еще немного и положил трубку.
– Не соглашается, приказал вам немедленно зайти к нему.
Я попрощался. Он задержал мою руку.
– А вообще заходите, мне Сорокин о вас рассказывал, как вы на техсовете шуровали… Время еще, понимаете, не подошло. Подойдет оно, и все станет на свое место. – Механик все улыбался.
Я думал об этой улыбке, которую уже не раз замечал у работников аппарата главка, министерств. Иногда мне казалось, что эта улыбка означает: «Ах, молодое время, молодое время! Вот видишь, сейчас работаю в аппарате, рад был бы тебе помочь, да сам ничего не решаю. Так что ты уж не обижайся».
Пройдут годы, я изменю свое мнение, но сейчас, в этот июньский день, я дал себе слово: никогда не работать в аппарате.
В приемной Левшина новый секретарь. Прежняя, всегда улыбаясь, кивала: мол, проходите, пусть уж сам Левшин решает, принимать вас или нет, зачем это мне вмешиваться…
Екатерина Ивановна, новый секретарь, провела со мной целое собеседование, чтобы уточнить, почему я решился побеспокоить Левшина.
– Но позвольте, Екатерина Ивановна, Левшин только что приказал мне срочно зайти к нему.
– Это не имеет значения. Понимаете, он очень перегружен, и наша с вами обязанность экономить его время. Ведь он даже покушать не успевает. – Мне показалось, что в ее черных глазах блеснула влага. Она еще несколько минут пыталась упросить меня не ходить к Левшину, пока он сам не выглянул в приемную.
– Чего вы тут лясы точите? Я же просил вас немедленно зайти.
И все же Екатерина Ивановна успела торопливо шепнуть мне:
– Только вы не задерживайтесь, миленький. Ему сейчас из буфета принесут чай!
– Чему вы улыбаетесь? – ядовито спросил Левшин. – Тут плакать от ваших дел надо. – Он мрачно посмотрел на меня и стукнул карандашом по столу.
