Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)
Глава пятая
Письма в июне
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Здравствуй, Виктор, получил твое письмо с описанием технического совета. Мне казалось, что я снова в нашем тресте, в Москве.
Да, признаю: Моргунов оказался человеком. Надеюсь, и ты признаешь, что плохие люди все же живут на белом свете. Смотри: Самородок, Костромин… Ну ладно, – пока у нас с тобой в этом споре счет 1:1.
…Вот уже несколько дней я «работаю» на строительстве санатория. Ровно в. 10.30 ко мне заходит профессор. Хитрый старикан! Говорит, что хочет видеть условия, в которых работает его внук Сема. Он ни на шаг не отходит от меня.
Прораб на стройке – Тоня, два года назад закончила одесский техникум. В ее распоряжении восемнадцать рабочих, включая моториста Соколова, вернее, моториста-электромонтера-слесаря-сторожа. Я не удивлюсь, если узнаю, что он еще работает и шофером.
Вот где экономия, Виктор!
На стройке закончен подвал, нужно строить надземную часть, почти полностью из монолитного железобетона.
Тоня смотрит на меня умоляющими глазами и, кажется, вот-вот скажет: «Дяденька, сделайте, пожалуйста, так, чтобы появились арматурщики»; «Дяденька, сделайте доски… только обрезные, сороковку»; «Дяденька, не забудьте и про бетон…»
Еще бы, ведь я из Москвы, да еще мой профессор наговорил про меня, что я чуть ли не Кремль построил.
К Тоне все семнадцать рабочих относятся очень уважительно. (Раньше я писал – восемнадцать, Соколов, оказывается, считается за двух рабочих, хотя получает одну зарплату.)
Ознакомившись в первый день с положением на стройке, я было сразу схватил телефонную трубку, чтобы приказать тебе, Беленькому или Визеру немедленно перевести на стройку еще хотя бы десяток арматурщиков. Но потом спохватился…
Коротко говоря, Виктор, я впервые лет за десять взял в руки рабочие чертежи арматуры. Не улыбайся, пожалуйста, раньше, когда я был управляющим, мне не к чему было разбирать рабочие чертежи. Для этого у меня был «штат», «аппарат», прорабы. Мое дело было принять решение и дожимать его.
Тридцать лет тому назад, еще до войны, в своем дипломном проекте я чертил арматуру из отдельных стержней, с крючками Консидера, и вот тут, в захолустье, какой-то инженер Рюмин арматуру колонн и балок запроектировал точь-в-точь как я когда-то.
«Но, уважаемый товарищ Рюмин, – обратился я к нему, листая чертежи, – за тридцать лет построили заводы с автоматической сваркой, уже давно сообразили, что арматурные стержни надо варить на заводах в каркасы… Где вы были эти тридцать лет?»
Я воспрянул духом. Ну-ка, где Тоня? Сейчас мы начертим эскизы арматурных каркасов, передадим на завод, и нам не нужны арматурщики. Завтра, Виктор, эскизы передам на завод.
…Только что приезжала ко мне Лидия Владимировна, вместе со Сперанским.
Когда они зашли, я лежал на кровати – отдыхал. Лидия Владимировна прослушала меня и с торжеством воскликнула: «Вот что значит постельный режим!»
Сперанский (видно, этот парень не лыком шит!) насмешливо спросил у Лидии Владимировны, уверена ли она, что я всю неделю действительно лежал в постели?
Они заспорили. Я, конечно, поддержал ее.
Мне очень не хотелось давать ей твое ядовитое письмецо, но она увидела его на столе… Фу, черт, сигнал ко сну! Тушат свет, Виктор, прости, тут лишней минуты не просидишь.
Н.Н.
Р.S. Виктор, ты когда-то рассказывал мне об установке пневмобетона. Вышли, пожалуйста, мне чертежи, а может быть, к нам прилетит изобретатель?
Из Москвы.
От Виктора Константиновича Нефедова.
Дорогой Николай Николаевич!
Признаться, я с некоторым злорадством прочитал, что Вам приходится заниматься инженерными делами. Теперь, после Вашей санаторной стройки, когда Вы вернетесь в трест, инженерам будет легче.
Если бы на строительстве оказался еще начальник, так называемый «волевой» человек, или попросту – упрямец, и все Ваши предложения назвал «фантазиями», – Вы бы тогда полностью почувствовали себя инженером! Да, а прораб Тоня должна смотреть насмешливо и хриплым басом говорить о Вашей молодости и неопытности.
А если всерьез, то смотрите-ка, и у Вас, за тысячи километров от Москвы, та же проблема – экономия человеческого труда…
Звонил изобретателю пневмобетонной установки Мурышкину. Он очень заинтересовался моим рассказом, но вот беда – улетает куда-то. Дал чертежи и подробную инструкцию. Высылаю их.
Крепко жму Вашу руку.
Виктор.
Не могу удержаться: какой он, этот Сперанский?
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Два дня, Виктор, не был на своей стройке, лежал в постели. Не пугайся, просто моего профессора вызвали куда-то на консультацию.
Утром, не дождавшись профессора, я пошел на стройку, но у ворот меня остановил главный врач.
– Вы куда, миленький? – любезно спросил он.
– На стройку.
– Ах, на стройку! Да-да, понимаю, это очень важно, чтобы больной человек, очень больной, работал на стройке. А ну, миленький, пойдемте.
Он привел меня в палату.
– Отдохните, миленький, два-три дня. От этого, возможно, стройка пострадает, не спорю, но вы и я выгадаем.
Я начал было протестовать, но он серьезно и просто сказал:
– Вот вы считаете меня бюрократом. А известно ли вам, что не только у инженеров существуют нормы и правила, нарушение которых является беззаконием?
– Ну, а профессор? – не сдавался я.
– Профессор – ученый с мировым именем. А я – рядовой врач!
…На третий день приехал профессор. Он поздоровался и как ни в чем не бывало предложил отправиться на стройку. Я вскочил.
Тонечка встретила нас с сияющими глазами. Она немного хромала, упала откуда-то. На лице ее целая сеть мелких морщинок. Это в двадцать три года!.. Обидно, почему это за Лидией Владимировной тянется всегда длинный хвост молодых людей, а Тоню никто не замечает?..
Мы позвонили на завод, и директор наотрез отказался принять заказ на арматурные каркасы.
Пользуясь случаем, что профессор задержался на площадке, я отвел душу – за целых полгода болезни! Даже полегчало, Виктор.
Утром к моему корпусу подкатил голубой «автомобиль». Ты, наверно, видел, Виктор, старые кинокартины с допотопными машинами? «Автомобиль» моего профессора очень напоминал их, двигался он со скоростью дорожного катка, но на главной дороге старик, к моему удивлению, помчался вовсю. Ах, какое это было славное путешествие!
У ворот завода нас встретили несколько человек, чуть не на руках вынесли профессора из машины. А директор обратился к нему с длинным приветствием. Из его речи я понял, что профессор год тому назад вылечил работницу завода и теперь весь завод вместе с директором Читашвили и прилегающей территорией в радиусе, кажется, 10 км являются собственностью профессора.
Но Семен Абрамович так грозно засопел, что Читашвили быстро закруглился.
Профессор, оказывается, старикан с юмором.
– Это вы точно говорите, что завод мой? – спросил он директора.
– Зачем спрашиваешь, Семен Абрамович! – обиделся директор. – Зачем спрашиваешь? Раз Читашвили сказал – значит, так. Бери что хочешь! – И Читашвили мощной рукой обрисовал полукруг, в который попали окрестные горы, большой кусок моря и забор завода. – Только прикажи, дорогой!
– Тогда примите, Читашвили, вот эти чертежи, – профессор протянул ему мои эскизы. – Изготовьте срочно, за два дня.
Читашвили даже не взглянул на чертежи.
– Бери, Саша, делай, – величественно сказал он своему помощнику. – Срок – два дня… Семен Абрамович, товарищ, – просим в контору.
В конторе Читашвили потчевал нас вином, когда вошел Саша. Он молча положил перед директором мой эскизы.
– Посмотрите, что нам подсунули.
– Молчи, Саша, раз Семен Абрамович и его друг, как тебя?
– Николай Николаевич.
– …И его друг Николай Николаевич привезли чертежи, – это закон, Саша. Уходи!
– А вы все же посмотрите.
– Вот пристал, я ж тебе сказал! – Читашвили небрежно взял эскизы, посмотрел и вдруг вскочил.
– Не могу… все твое, Семен Абрамович, но этого я делать не буду! – закричал он.
– Но разве не вы сказали, что завод мой? – невозмутимо спросил профессор.
– Твой, Семен Абрамович, честное слово, твой, но чтоб я, как паршивая мастерская, для стройки варил каркасы?! – Читашвили вдруг посмотрел на меня и грозно спросил: – Слушай, а это не ты ругал меня по телефону?
Я понял, что все пропало.
– В Москве заводы не гнушаются варить каркасы для строек, а вы…
– Постой! – прервал меня Читашвили. – Так это ты, инженер из санатория, ходишь на нашу стройку?
– Хожу.
Читашвили Пристально посмотрел на меня:
– Для тебя сделаю…
– Спасибо, – сказал я.
Читашвили вдруг снова закричал:
– Спасибо! Зачем говоришь спасибо? Ты больной человек, приехал к нам лечиться, а ходишь на стройку, помогаешь нам, зачем говоришь спасибо?.. Думаешь, Читашвили ничего не знает, ничего не понимает! Читашвили… – Он очень разволновался.
Когда мы уезжали, Читашвили долго тряс мою руку. И я, Николай Николаевич Скиридов, на пятьдесят четвертом году жизни узнал, что становлюсь совладельцем завода железобетонных изделий.
А теперь, Виктор, отвечу прямо «на твой запрос» о Сперанском, хотя мог бы доставить себе удовольствие порассуждать на тему: с чего бы это ты вдруг заинтересовался им?
Сперанский – врач лет тридцати, высокий, полный, с широкими покатыми плечами. У него рыжеватые редкие волосы. Он умен. Кажется, весьма сильно влюблен в Лидию Владимировну.
Хотя, как ты сам понимаешь, я – за тебя, должен признать, что он симпатичен.
В прошлом письме я не написал тебе, как реагировала Л.В. на твою записку. Она величественно (именно так, Виктор, – величественно) встала и, глядя на меня строго и холодно (вечно я отдуваюсь за тебя, Виктор!), приказала с постели не вставать и принимать дополнительно целую кучу лекарств…
Потом она кивнула мне, нежно (подчеркнуто нежно, Виктор!) взяла за руку Сперанского и сказала:
– Передайте вашему Виктору, что Сперанский всегда говорит интересные вещи. А у него, у вашего Виктора, в голове одни «нулевые циклы» – так у вас говорят? Вы слышите! – прикрикнула она. – Так и передайте!
Вот такие дела, дружище.
Чертежи бетонной установки я получил, но с пневматической подачей бетона у нас ничего не получается. Слушай, Виктор, вышли мне наложенным платежом, в пакете, своего изобретателя. А?
…Дописываю письмо уже вечером. Скажи, Виктор, а может быть, я себя обманываю? Ну, сэкономил труд десятка арматурщиков на маленькой захудаленькой стройке. А может быть, я далеко от настоящего дела, в своем санатории, просто у разбитого корыта?
Тяжело бывает вечерами, Виктор. Когда в десять вечера в санатории тушится свет, я еще долго сижу на балконе. Где-то играет музыка, слышится смех отдыхающих. Я думаю, что вот кончится их срок отдыха и они вернутся на работу, может быть даже в Москву. Если бы ты знал, как мне хочется расстаться с чудесным ярким Крымом и вернуться домой в Москву.
Николай Николаевич.
Из Москвы.
От Мурышкина.
Крым Санаторий № 47 Скиридову
Прибываю десятого консультации установки пневмобетона.
Мурышкин.
Глава шестая
Детство
Я заболел. Весь день глотал пилюли, которые мне оставил сердобольный врач. Пилюли сбивали температуру, но забирали последние силы.
Ночью температура быстро карабкалась вверх. Ночью продолжался технический совет, но на этот раз я был всесилен, – ведь у меня появились специальные очки. Стоит их надеть, и я могу читать мысли выступающих.
Снова величественно говорит Костромин: «К нам в трест пришел молодой инженер…», но теперь в его глазах бегут огненные буквы, точь-в-точь как на доме «Известий»:
«Я те…бя ски…ну… Я те…бя ски…ну…»
Держа карандаш вертикально перед ртом, беззубо бубнит Мякишев: «В тресте не нужны революции, нужно, засучив рукава…», а в глазах: «Черт вас знает, кто прав. С Костроминым все же спокойнее…»
Только в глаза управляющего я никак не мог заглянуть, он все время отворачивался. Я быстро переходил с места на место, и наконец мы завертелись в дикой карусели, от которой, казалось, вот-вот развалится голова…
Текли тягучие ночные часы. Ко мне приходил большой человек со стертыми чертами лица. Он садился около меня и убежденно говорил:
– Вы же деловой человек, Виктор Константинович.
– Да-да, конечно, деловой, – бормотал я.
– Для вас же «нулевой цикл» важнее Лидии Владимировны.
Тут я хотел возразить, но он показывал мне письмо:
– Смотрите, это ваше письмо.
Я видел записку, которую сам написал Лидии Владимировне, и сдавался:
– Да-да, «нулевой цикл» для меня важнее.
…Стало светать, по комнате недовольно кружил кот Тёшка. Он всегда на рассвете испытывал сильный голод и будил меня вежливым попискиванием, совсем не похожим на мяуканье.
Кот Тёшка оставлен мне прежними жильцами квартиры. Дело в том, что на их семейном совете (я там присутствовал с правом совещательного голоса) большинством голосов было принято решение удовлетворить просьбу двенадцатилетнего сына Вовы о включении в состав семьи щенка Лёшки. Но Мария Александровна – строгая жена и мать – твердо заявила, что в новой квартире и одного животного вполне достаточно.
Немедленно ударилась в плач Мариночка (семилетняя дочь) – она не соглашалась расстаться с котом, не понимая, чем Лёшка лучше Тёшки.
Глава семьи, он же председатель семейного совета Григорий Матвеевич, научный сотрудник какого-то института, занял сначала соглашательскую позицию: поддакивал жене, сыну и одновременно намекал, что, вообще говоря, научно доказана возможность сосуществования кошки и собаки. Но под давлением Марии Александровны тоже начал уговаривать Маринку не брать с собой Тёшку, ссылаясь опять-таки на научные данные, что кошка больше привыкает к помещению, чем к хозяевам.
Меня спросили только для формы, конечно, – всем и так было ясно, что Тёшка, прожив в квартире три года, имеет право на жилплощадь.
Короче, Тёшка остался. Он вел себя так, будто я у него проживаю в квартирантах. Маринка получила ключ от квартиры, приходила к коту после школы, а иногда и вечером, чтобы уладить конфликты, довольно часто возникающие у меня с Тёшкой.
…Я с трудом поднялся, налил полное блюдце молока, но Тёшка, понюхав его, оскорбленно фыркнул и отошел. Он посмотрел на меня, и я без волшебных очков читал в его глазах укор: «Кто же дает молоко взрослому коту?»
Приходила полненькая, домовитая женщина-врач, она ловко вытаскивала из портфеля свой инвентарь, быстро прослушивала меня и тут же поднималась.
– Мне еще сегодня двенадцать больных посетить, а потом прием, – говорила она не то виновато, не то горделиво.
– Слушайте, а у вас есть кого послать за лекарством? – спрашивала она уже на ходу.
– Конечно, – говорил я.
– А то смотрите, я могу… – Она, пряча глаза, убегала.
Что она могла? Мы оба хорошо знали, что в том темпе, в котором она работала, не до услуг больному.
Я отобрал из своей библиотеки любимые книги и запоем, как когда-то, читал.
Снова, уж в который раз, у меня в гостях мой старый знакомый Мартин Иден.
…Горит керосиновая лампа, освещая тесную, убогую комнату, из кухни проникают запахи стирки, за старым, грубо сколоченным столом он пишет рассказы. Он давно уже не ел досыта, вот-вот он потеряет Руфь, над ним смеются, а он пишет. Это гимн воле, идее, любви к своей работе. Здравствуй, Мартин, живи, Мартин! Ты для меня всегда останешься живым.
Пришла Маринка. Тёшка со всех ног бросается к двери. Некоторое время они беседуют на кухне. Потом Маринка входит в комнату и удивленно всплескивает руками:
– Дядя Витор! (Так она почему-то называет меня – Витор.)
– Я болен, Маринка, ко мне нельзя, ты можешь заразиться.
Она некоторое время рассматривает меня, худенькая милая девочка, и вдруг с детской жестокостью спрашивает:
– А как же Тёшка? Он тоже может заразиться?
– Нет, Маринка, он не заразится. А ты иди, иди.
– Ты не плачь, дядя Витор, я пришлю маму. Хорошо?
– Хорошо.
Звонит телефон, но мне трудно подняться. Я засыпаю. Уже под вечер просыпаюсь и снова берусь за книги. Температура начинает ползти вверх.
…В комнату, звеня шпорами и бряцая длинной шпагой, врывается знаменитый гасконец д’Артаньян. Он почему-то осведомлен о моем знакомстве с мадемуазель Лидией Владимировной и советует не терять времени, не то гвардеец кардинала Сперанский увезет красотку.
– Тебе хорошо, – говорю я раздраженно д’Артаньяну, – в романах совсем другое дело. Вот смотри: я заболел, прикреплен к той же поликлинике, где консультирует мадемуазель Лидия Владимировна, чего еще нужно? Конечно, в романе она бы давно меня посетила. А в жизни?.. Прибегает другая врачиха.
– Это все ерунда! – кричит мушкетер, он вскакивает и бегает по комнате, его длинная шпага волочится по полу. – Мы, гасконцы, признаем только напор! Вперед!.. Мои друзья внизу – Атос, Портос и Арамис, хочешь, я их вызову?
– Пожалуйста, не нужно, – строго говорю я, – у меня всего одна бутылка вина. И еще прошу, подбери, пожалуйста, шпагу, а то она весь лак на паркете испортит.
Д’Артаньян насмешливо улыбается, на прощание снимает шляпу с огромным пером и так ею размахивает, что Тёшка от испуга забирается на шкаф.
– Сто чертей! – гремит он. – У тебя красотку уводят, а ты о паркете!..
…Неслышной походкой, в белом, расшитом золотом мундире подходит князь Андрей Болконский.
Я хочу подняться. Но он жестом приказывает мне лежать. Он останавливается посередине комнаты и, печально улыбаясь, говорит:
– Я хотел вас спросить, почему вы начали читать со сцены бала?
– Она мне очень нравится.
– Мне тоже, – тихо говорит князь Андрей. – А вся эта грустная история моего разрыва с Наташей… или вы считаете, что я неправильно поступил?
– Правильно! И мне однажды пришлось так поступить. Только ее звали не Наташа.
– Лидия Владимировна? (Он почему-то знает.)
– Нет. Ее зовут Вика…
Но князю Андрею пришлось уйти, потому что влетела Мария Александровна и тоном, не терпящим возражений, приказала прекратить чтение. Она отобрала у меня все книги, поставила градусник, а когда я забормотал было о заразности моей болезни, холодно возразила, что эти сказки я могу рассказывать Маринке и Тёшке.
Мое безусловное подчинение ей не очень понравилось (что за жизнь, если не с кем поспорить!).
Она вызвала мужа и Вову. Вова прибыл немедленно в сопровождении щенка Лёшки, он давно уже хотел познакомить его с котом. Очевидно, Лёшка и Тёшка ничего не знали о научном труде, трактующем возможность сосуществования кошек и собак, они подняли в квартире страшный переполох.
– Вот видишь, – сказала Мария Александровна мужу, который, запыхавшись, пришел в сопровождении Маринки, – теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему я поставила условие об одном животном?
– Да, Машенька! – опасливо отозвался глава семейства.
Сейчас у Марии Александровны оказалось большое поле деятельности. Она послала Вову вместе с Лёшкой в магазин за курицей. На мое робкое замечание, что деньги лежат на столе, она ледяным тоном заявила, что впоследствии подаст мне счет; мужу она приказала немедленно достать яблочный сок; Тёшку предупредила, что, если он не успокоится, она выкинет его в окно (высокомерный Тёшка в ее присутствии превратился в маленького котенка); Маринка по ее поручению помчалась за кастрюлей. Я еще раз (в последний) попробовал вмешаться и сказал, что на плите стоит кастрюля, но Мария Александровна даже бровью не повела.
Когда все были разосланы с поручениями, она немного успокоилась, но минут через пять снова начала томиться. Подошла к письменному столу и, несмотря на мои робкие просьбы, сложила все бумаги, специально рассортированные для работы, в одну стопку. Потом испытующим взором окинула комнату. Я с ужасом подумал, что вот сейчас она начнет по-своему переставлять мебель, но тут зазвонил телефон.
Каждый из моих сослуживцев, товарищей и знакомых получил от нее по заслугам. Секретарю треста, которая сказала, что сейчас будет говорить Леонид Леонидович, она ответила:
– Пожалуйста, хоть Председатель Верховного Совета, но у больного высокая температура, и я не могу разрешить ему подняться.
Очевидно, Неонелина спросила, кто отвечает, потому что Мария Александровна холодно сказала, что это не имеет значения, но если в тресте очень хотят знать, то у телефона Пшеничникова, и тут же повесила трубку.
Снова телефонный звонок (это Аркадий хотел заехать за мной на машине, он взял билеты в консерваторию). Ну и получил он! Я с удовольствием установил, что Аркадий, бравший верх в наших спорах, тут безоговорочно капитулировал.
…Вика всегда звонила по вторникам.
– Кто такая Вика? – закрыв трубку рукой, строго спросила меня Мария Александровна.
– Это не важно. Пожалуйста, скажите, что все по-прежнему.
Мария Александровна сказала:
– Виктор Константинович болен. Он просил вам передать, что все по-прежнему… Она хочет приехать.
– Нет.
– Он говорит «нет»… Она очень просит.
– Нет.
– Какой вы, однако, злой!.. Нельзя, Вика!
Первыми примчались Вова и Лёшка. Они принесли большую курицу, обернутую в очень красивую прозрачную бумагу, и тут же умчались с другим поручением.
Примерно через час все было готово, под неусыпным контролем Марии Александровны я поужинал.
Она подумала, вздохнула:
– Как же с вами быть? А? Придется тебе, Григорий Матвеевич, – она всегда называла мужа по имени и отчеству, – ночевать здесь.
Когда я, набравшись смелости, сказал, что это лишнее, они и так много для меня сделали, – очень возмутилась и заявила, что я достаточно натерпелся от ихнего Тёшки, что другой на моем месте его давно бы вышвырнул из квартиры и что она вообще удивляется, как я при таком характере могу руководить трестом.
Наконец, надавав мужу инструкций, в которых были учтены все возможные осложнения моей болезни, она начала собираться.
Перед уходом она схватила Тёшку, который все время обиженно сидел на шкафу, и поцеловала его:
– Ух ты, образина, скучаю я по тебе!
Бросила его на пол. Осмотрела меня и мужа раскосыми зелеными глазами, закинула руки за голову, потянулась всем телом и сожалеюще-насмешливо сказала:
– Эх, хлипкие вы стали, мужчины!.. Ну, всего.
В квартире наступила удивительная тишина. Первым пришел в себя Тёшка, – подняв хвост, он по-хозяйски прошелся по комнате.
– Хорошая женщина, – тихо сказал Григорий Матвеевич, – очень хорошая… только немного шумливая и… так сказать, энергичная. – Он уселся в кресло, в котором только недавно сидел гасконец д’Артаньян, и раскрыл книгу. Он выглядел уставшим, под глазами были синие тени.
– Очень, знаете, требовательная…
Ночью из моего детства, уже подернутого дымкой, приходит прораб Иван Петрович.
– Ты что, парень, заболел? – огорченно спрашивает он.
– Да-да… заболел, Иван Петрович!
– Держись, Виктор, строитель не должен болеть. – Он кладет руку мне на лоб.
– Сейчас, сейчас, Иван Петрович, я встану.
Но что-то крепко держит меня.
…Детство… школа… раскрашенная карта мира. Кем быть? Конечно, путешественником, открывателем новых земель. На маленьких черных корабликах плыть по пунктирным линиям из порта в порт.
Но вскоре становится ясным, что все земли, мысы, острова уже открыты. Я опоздал по крайней мере на сто лет. Даже полюса открыты и, как оказалось, ничего особенного не представляют, так себе – воображаемая точка… Вот разве в глубь земли заглянуть. Это что значит? Геологом быть?
А может быть, книгу написать, такую, как «Мартин Иден»?
Идут годы, бегут годы, и все чаще я начинаю посматривать на строящиеся здания. Как это такую махину ставят на фундаменты? Почему на одно здание можно часами смотреть, а другое – скучное-скучное?
– Иди, иди отсюда, мальчик! – покрикивают на меня прорабы. – Упадешь куда-нибудь. Отвечай за тебя…
Но я упорно прихожу после школы на эту стройку… Почему один кран красный, а другой желтый? Почему один кран движется по рельсам, а у другого гусеницы? Почему…
Наконец прорабу – мрачному большому человеку с длинным рябым лицом – надоело. Он схватил меня за руку:
– Пойдем к твоим папе-маме.
– Их у меня нет, – поспешно сказал я, как бы извиняясь за это. – Только бабушка, но она далеко отсюда.
– Как так? – удивился он. – А у кого ты живешь? Кто тобой командует, уши дерет?
– Никто… Если вы хотите на меня пожаловаться, то повидайте Анастасию Александровну, нашу учительницу, – посоветовал я ему. – Это тут недалеко.
Прораб скупо усмехнулся:
– Учиться, наверное, не хочешь, вот и шатаешься по стройкам, – строго заключил он. – Двойки?
– Нет, Иван Петрович. – Я вынул из портфеля дневник.
– Здорово! – похвалил он, разглядывая дневник. – Одни пятерки. А откуда ты знаешь, как меня звать?.
– Тут все кричат: «Иван Петрович, раствор!», «Иван Петрович, кирпич!»… – Я остановился, только сейчас заметив, что у прораба один глаз смотрит на меня, а другой в сторону. Как он это делает, спросить?
– Ты что, строителем хочешь быть? – Он выпустил мою руку. – Напрасно, проклятая, парень, работа! Не советую.
Вообще я до сих пор не думал быть строителем, но почему-то сказал:
– Хочу. А почему она проклятая?
– Проклятая! – убежденно повторил он. – Все кричат: строители, высокое звание!.. И все ругают строителей… Ну, иди, иди отсюда, выбирай себе работу полегче. Да и щуплый ты какой-то; строитель знаешь какой должен быть! – Один его глаз сердито смотрел на меня, другой наблюдал за кладкой. От него попахивало спиртным.
Я ушел.
Через неделю, проходя мимо стройки, я увидел в воротах Ивана Петровича… Я все же решил подойти, – может, он изменил свое мнение о строительстве. Кроме того, всю неделю я исправно питался, мне казалось, что я поздоровел. Сейчас он не должен называть меня щуплым.
– Ты чего, мальчик?.. А… это ты, Виктор! Ну, заходи. А где ты пропадал?
Я начал было рассказывать, но он перебил меня:
– Так ты окончательно решил стать строителем?
– Да, решил.
– Ну, смотри, – угрожающе сказал Иван Петрович. – Наберешься в жизни лиха. Чудак! Учился бы на физика… Лаборатория, белый халатик. Ни тебе административного инспектора, ни главного инженера, черт бы их побрал!
Но, видно, мое решение ему понравилось, он подобрел.
– Ладно, приходи к нам.
– Можно? – обрадовался я.
– Что поделаешь, коллеги мы с тобой.
Это мне очень польстило. Теперь почти каждый день я заходил на стройку. До конца первой смены я старался не попадаться на глаза Ивану Петровичу. От жары, приездов разного начальства, громких выкриков каменщиков – все время не хватало раствора – Иван Петрович был очень возбужден и на всех, кто попадался ему под руку, гремел. Только после работы он понемногу приходил в себя.
Стройка была у самой реки. Мы садились на скамейку, и я узнавал интересные вещи: фундаменты нельзя закладывать в мороженый грунт, особенно в глину. Иван Петрович сам видел, как земля при оттаивании выталкивала фундаменты вверх… В Москве земля промерзает на глубину один метр шестьдесят сантиметров, поэтому фундаменты обязательно закладываются на «один восемьдесят».
– А бывает меньше?
– Бывает.
– Что же тогда?
– Трещат стены, вот что тогда! – мрачно говорил Иван Петрович.
– Во всякой земле?
Он подозрительно посмотрел на меня:
– Ты что, читал про это?
Читал я, конечно, совсем другие книги – про войну, поэтому загадочно молчал.
– Ну, раз уж ты такой шустрый, строительные книги читаешь, то извини, парень, я должен уточнить правила. В песках глубина фундамента может быть меньше… – Он усмехнулся. – Только все равно закладывают на метр восемьдесят.
– Почему?
– Возни много. Проектировщики это делают на всякий случай, так спокойнее, а мы, строители… канитель большая, парень. Нужно вызывать из проектной конторы…
– Так это же неправильно!
Иван Петрович гневно поворачивает ко мне лицо. Один глаз его мрачно впивается в меня, а другой угрожает реке.
– Это ты скажи нашему главному инженеру. От него все неправильности идут.
– Хорошо, Иван Петрович, – успокаиваю я его. – Увижу главного инженера… Вы меня познакомите, я ему скажу.
…А на косогоре, оказывается, фундаменты идут ступеньками, все время сохраняя эту самую «глубину промерзания».
– В Москве, – рассказывал Иван Петрович, – очень часто попадаются старые срубы питьевых колодцев, и как раз там, где нужно закладывать фундаменты. Что делать тогда? – строго спрашивал он.
Я не мог ответить на этот вопрос.
– Видишь, – удовлетворенно смеялся он, осторожно хлопая меня по плечу, – не знаешь!
– Нужно их засыпать, – быстро отвечаю я.
– Вот, пенки начинаешь снимать, – говорил он, точь-в-точь как наш учитель географии. – Это тебе домашняя задача, Виктор.
Много есть разных фундаментов: у реки чаще всего забивают сваи, а на болоте делают железобетонную плиту. Я, как губка, впитываю в себя эти рассказы.
…Я живу у толстой, но очень подвижной и хлопотливой женщины – Марии Васильевны. Ее муж Андрей, тоже Васильевич, уже год на пенсии. Он высокий, крепкий, у него красивые каштановые волосы. Целый день сидит перед телевизором, а вечером уходит гулять.
Меня он не замечает. Зато Мария Васильевна проявляет крикливую заботливость и, кажется, честно отрабатывает те деньги, которые ей высылает бабушка.
Но мне всегда с ней скучно, кажется, будто вся ее заботливость придуманная, а внутри у нее нет души, пусто-пусто.
…Я открываю глаза. Уже светает, около меня сидит на стуле Григорий Матвеевич.
– Григорий Матвеевич, чего это вы? – удивляюсь я.
– Вы все время бредили.
– Бредил? Но мне хорошо. Отдыхайте, пожалуйста.
– Скоро уже на работу, лучше вот дочитаю.
Стройка затягивает все сильнее. Я начинаю понимать, что кроме фундаментов, стен и плит, кроме кранов и бульдозеров существуют неизмеримо более сложные вещи – отношения между людьми.
…Идут годы, мчатся годы. Мир сотрясают события, запущен в космос первый спутник, в газетах нарисован земной шар, вокруг него кривые линии движения усатого кусочка металла. (Куда он упадет? Вот бы найти!) Но все так же тихо и размеренно течет жизнь в моей квартире. Сидит перед телевизором Андрей Васильевич, и хлопочет на кухне Мария Васильевна.
Один раз Мария Васильевна, думая, что я сплю, затеяла с мужем разговор обо мне. Она хвастливо высчитывала все выгоды моего пребывания у них на квартире.
Андрей Васильевич, как всегда, молча сидел у телевизора.
– Не люблю, когда чужие люди в доме, – вдруг сказал он… – Но уж раз взяла, то смотри за ним. И потеплее с ним. Или за теплоту не платят?
– Да что ты, Андрюша, уж я-то о нем не забочусь? Даже бабушка его к празднику мне отрез на платье прислала!
Щелкнул переключатель телевизора.
– Наверное, все же не платят, – снова сказал хозяин.
– …Ты не знаешь, Витя, – как-то спрашивает Мария Васильевна, – почему бабушка уже второй месяц не присылает деньги?
– Не знаю.
Мария Васильевна подозрительно смотрит на меня:
– Нам, Витенька, трудно, в долг чтобы ты у нас жил. – Она пробует ласково улыбнуться. – Ну ничего, еще недельку можешь у нас пожить… ты не волнуйся.
Вечером через стенку мне слышен разговор:
– Засыпалась ты со своими заработками… Сейчас мальчика будешь держать бесплатно и кормить. – Андрей Васильевич смеется. – Засыпалась.
