Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)
– Так куда? – снова спросил главный инженер. Сейчас он с интересом рассматривал мои ноги.
– Если можно – прорабом, – ответил я. (Эти проклятые туфли с острыми носами, загнутыми вверх, сидели у меня в печенке.)
В кабинет вошел высокий поседевший человек. Костромин встал;
– Вот выпускника института к нам прислали. – Он рассмеялся. – Пришел сразу в спецовке, давай ему должность прораба… Знакомьтесь, это управляющий трестом.
– Виктор… Виктор Константинович, – представился я, считая, что вместе с дипломом, который вчера защитил, я получил право называться по отчеству.
Управляющий кивнул и устало опустился в кресло.
– Когда вы хотели бы приступить к работе? – снова спросил главный инженер.
– Сегодня… то есть я хотел сказать – завтра.
– Почему так спешим?
Я промолчал.
– Вам нужно месяц отдохнуть, – сказал главный инженер. – Так полагается после защиты диплома. А потом пойдете работать в технический отдел… Так что ваша спецовка ни к чему.
– Но мне… нужно, – проговорил я.
Главный инженер развел руками.
– Подождите, Владислав Ипполитович, – прервал его управляющий. Он говорил главному инженеру, но пристально смотрел на меня. – Я тоже когда-то после института пришел на работу в спецовке, тоже спешил… Почему? Это наш небольшой секрет с Виктором Константиновичем.
Он встал и мягко сказал мне:
– Зайдите ко мне, поговорим. А на работе будем считать вас с сегодняшнего дня.
Это был Николай Николаевич – Мой Управляющий, как потом я его называл.
Так я стал прорабом. Кончилась моя юность, – прорабы юными не бывают.
Я снова сел в кресло. Несколько раз звонил телефон, но я не снимал трубку. Мне вдруг в голову пришла странная мысль, и я спросил себя: «Слушай, а не крутишь ли ты сейчас восьмерки? Во всей этой истории с Костроминым?»
Восьмерки? Сейчас? Нет, конечно! Сейчас я хочу наказать человека, который вредит делу… Делу? Да, делу!.. А честно?.. Ну и, конечно, вредит мне… Как же ты его наказываешь? Прямо поставил вопрос перед главком, перед партийной организацией о снятии его с работы?.. Нет, я так вопрос не поставил, я поступил умнее: Костромин эти четыре дома, конечно, не закончит за месяц. Он сорвется, сорвет работу треста. Тогда все увидят его настоящее лицо.
В передней резко затарахтел звонок. Я открыл дверь. Один за другим вошли Гнат, Косов и Сергей Корольков.
– Ты чего, инженер, ждешь еще кого? – спросил Гнат, видя, что я не закрываю двери.
– Нет, Гнат! – Мне вдруг показалось, что вот сейчас за ними, чуть приподняв брови, со свертком в руках, зайдет Миша.
Мы сели за стол. Я расставил пять рюмок, откупорил бутылку вина.
– Зачем пятая рюмка? Сбился со счета ты, инженер, – рассмеялся Гнат.
– Вы нас простите, Виктор Константинович, что беспокоим вас дома, – начал Косов. – Плохи дела на четырех «кораблях». Костромин мечется, а толку нет. Гнат сагитировал поехать к вам, все кричит, что бригадирам вы никогда не откажете.
– Ну, будем! – сказал я, приподнимая рюмку, как говорил когда-то Миша. – Гнат прав, бригадирам я никогда не откажу.
– Не трогай, – остановил Косов Гната, когда тот протянул руку к пятой рюмке. – Как его зовут, Виктор Константинович?
– Его звали Мишей…
Глава пятнадцатая
Хватит ли смелости?
Утро, утро! Июльское раннее утро! Длинные тени домов ложатся на тротуар. По улицам бегут поливочные машины, разбрызгивая струи воды. На рекламные щиты наклеиваются свежие афиши.
Вряд ли из сотни москвичей больше одного-двух знают о переулке Фалеевском, что у Каменного моста. Вы идете, задумавшись, по набережной; массивные старые здания, вросшие в землю глубокими подвалами, – и вдруг!.. Узкий переулок – и точно по его оси великолепно прорисовывается колокольня Ивана Великого.
Я часто прохожу тут и всегда думаю: случайно или намеренно когда-то сделали так строители?
И вообще мне сегодня с утра все нравится. Я даже философствую. Что веками воспевали поэты? Любовные утехи, сражения, пиры, где хмельные вина разливали по серебряным кубкам, а на стол подавали целых павлинов, тех самых, что мы сейчас видим в зоопарках. А вот правильно принятое деловое решение? Воспевалось ли оно когда-нибудь? А ну-ка, давайте припомним: поэт… поэт… – нет такого поэта!
О, если бы я умел писать стихи, какую поэму я написал бы! Ибо мне хорошо и радостно, я принял решение.
Сколько сейчас?.. Восемь. Тогда в трест, скоро приедет Костромин.
Костромин сидел за столом управляющего. Он был, как всегда, гладко выбрит и аккуратно одет, но щеки его ввалились. Странная торопливость появилась в его движениях, а когда звонил телефон, он вздрагивал.
– Здравствуйте, Владислав Ипполитович! Я хотел вам сказать…
– Извините, – перебил он меня, – сначала о людях. Придется еще добавлять… Трошкин, представитель главка, мне жить не дает. Откуда взять, Виктор Константинович? Посоветуйте. – Костромин умоляюще посмотрел на меня.
– Я хотел вам сказать, Владислав Ипполитович, что я решил эти четыре дома взять на себя.
– Как «взять на себя»?
– Очень просто. Ведь производство за главным инженером. Вот я и решил…
– А отвечать кто будет?
– Я.
Он быстро выпрямился:
– Вы нашли способ, как сдать их в оставшиеся три недели? Нашли? Да?
– Нет, их закончить за три недели невозможно.
– Я тоже понял, – он снова ссутулился. – Какой же вам смысл?
– Мы угробим трест, Владислав Ипполитович.
Зазвонил телефон. Костромин вздрогнул, положил руку на трубку, но быстро отнял ее.
– Я вас прошу… это, наверное, Трошкин. Ответьте ему!
Я снял трубку:
– Слушаю.
– Это кто? – раздался в трубке энергичный голос Трошкина. – А, это ты, Виктор Константинович! Как живешь?
– Хорошо.
– Слушай, куда пропал Костромин? Тут людей не хватает, он обещал…
– Мы как раз этот вопрос обсуждаем, Семион Макарович.
– А, хорошо, молодцы!
Он повесил трубку.
Пока я разговаривал, Костромин смотрел на чистый листок бумаги, лежавший перед ним.
– Так договорились? – спросил я.
Он помолчал, затем отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Как нет?!
Все рушилось: мое решение, обещание, которое я дал вчера бригадирам. Я пытался ему доказать, но Костромин, глядя на стол, повторил:
– Нет.
– Но почему?
– Это значит расписаться в собственном бессилии, – устало сказал он. – Самому расписаться… Будет и вам шестьдесят, тогда вы поймете. А может быть, раньше.
Я ушел. Вызвал Васильева и долго, в повышенном тоне; выговаривал ему, что заставил меня пойти к Костромину.
– Позвольте, – улыбнулся Васильев, – я, кажется, ничего не говорил, и разве можно кричать на секретаря парторганизации?
– Прямо вы не говорили, но намекали, смотрели с укором, – мол, когда же я займусь этими чертовыми «кораблями»? И бригадиров вчера прислали. Да, да, не качайте головой! Теперь, когда я решил…
– Бригадиров я не посылал, Виктор Константинович. Но это хорошо, что вы сами решили взяться за эти четыре дома, – сказал уже серьезно Васильев. – Иначе такое же решение приняло бы сегодня вечером бюро.
– Бюро?
– Да… Кроме вас и Костромина есть еще коллектив, парторганизация, которая обязана указать коммунистам, когда они ошибаются… Сейчас договорюсь с ним.
Минут через пятнадцать Васильев снова зашел ко мне, вид у него был смущенный.
– Понимаете, Костромин требует решения бюро. И протокол оформить. Хитрый черт, после этого с него снимется вся ответственность за кашу, которую он сам заварил. Что делать?
Я рассмеялся.
– Чему вы смеетесь?
– Да так… Психолог он, как говорит Владик! Я думаю, что надо так и поступить.
– Но ведь тогда ответственность ляжет на вас!
– И на вас, – в тон ему ответил я. – Ничего, переживем. – Я поднялся. – Поедем.
Все было правильно. Но, честное слово, если б я тогда знал, сколько неприятностей доставит мне это, – я вряд ли решился бы.
Мы медленно пробирались в потоке машин, кланяясь каждый раз светофору, пока не выехали на Ленинградский проспект.
Все молчали. Я пробовал представить себе, о чем могут думать мои спутники. Это было нетрудно.
Костромин, наверное, думает, как неожиданно выбрался он из совершенно безвыходного положения. Смешно, право! У этих современных молодых людей нет никакой выдержки. Еще несколько дней – и он сам пришел бы и сдался «на милость победителя», признал бы свою неправоту. А вон как получилось, еще и упрашивали его! Теперь он последний раз едет на эту стройку, в кармане у него лежит решение партбюро… Нет, все-таки главное в деловой жизни – это выдержка.
Шофер Жора, который уже лет десять обслуживает трест и знает всех как облупленных, – в мыслях у него, конечно, футбол. Хотя возможен и второй вариант: «Крутите, крутите, друзья, – может быть, думает он, – вот приедет настоящий хозяин – управляющий, он вам всем всыпет перцу».
Васильев сидит на заднем сиденье возле меня, сосредоточенно смотрит в окошко. Трудно быть секретарем партийной организации! Теперь каждый раз в твою бухгалтерскую комнату, где раньше было так тихо, где стройка напоминала о себе только бумагами, отчетами, квитанциями, которые можно подшить, подколоть и они послушно лягут на место, – теперь постоянно врываются события, происшествия, в которых ты, партийный секретарь, должен обязательно разобраться, из инспектора, каким по сути является главный бухгалтер, ты превратился в ответчика за дела всего треста. А права у тебя какие? Только всех уговаривай…
– Вы знаете, какой в старину был герб Москвы? – вдруг спросил Васильев, начисто отметая мои догадки о его мыслях. – А сейчас… какой бы сейчас вы предложили? Какая главная эмблема герба?
– Кран! – ответил Жора. – Я вот сейчас еду и все думаю: сколько их в Москве!
– Согласен, – сказал я.
– Башенный кран, – уточнил Костромин.
– Смотри ты, какое согласие! – усмехнулся Васильев. – Вот бы всегда так… А основа какая? Поле?
– Небо и звезда, – Костромин повернул к нам лицо. – Смысл такой: стройка и дерзновение.
– Не согласен, – Жора непосредственно имел дело с механизмами и мыслил более реально. – Кран должен стоять на земле.
– Итак, предлагается такая эмблема Москвы, – подытожил Васильев. – Башенный кран, стоящий на земле; вдали небо со звездой. Принимается?
Никто не возражал.
– А почему я вдруг об этом спросил? – снова обратился к нам Васильев.
– Стройка кругом… краны, – Жора показал направо, налево. – Москва сейчас – «крановая» и долго такой будет.
Машина вильнула и подъехала к нашим домам.
Знаете ли вы, что такое аврал или штурмовщина на стройке? Знаете?
Я поверю только, если вы строитель. Потому что нигде аврал не принимает таких мерзких, я бы сказал, унизительных для людей форм, как на строительстве.
На четырех корпусах был аврал. Это значило, во-первых, что начальство совсем потеряло голову, забыло все, чему его учили, чему оно само учит других, поснимало с большинства строек бригады и кинуло их на авральные корпуса, будто на этих корпусах заканчивается вся деятельность строителей, а дальше конец света; это значило, во-вторых, что сместились и перемешались все служебные функции: начальники и главные инженеры строительных управлений превратились в прорабов, а прорабы, усмехаясь, стали в сторонке и прятались от многочисленного начальства; это значило, наконец, что монтажные бригады, привыкшие работать по минутам, сейчас без смысла и логики распиханы по помещениям, мешают друг другу, спорят, ругаются, тащат на носилках грузы – и в конце концов примиряются со всем этим бедламом. Но в глубине души они оскорблены, ибо ничто так не унижает рабочего человека, как неорганизованность. И вред от аврала не только в том, что все остальные стройки законсервированы, что план летит вверх тормашками, что нарушена технология, главный вред – моральный. Долго еще после аврала коллектив болеет, не может вернуться к нормальной жизни.
Вот это нужно запомнить крепко.
Бригада Косова, та самая, что так много дала предложений по экономии труда, в новых носилках таскала на этажи раствор. Носилки были устроены с присущей бригаде выдумкой (если вообще это слово можно ставить рядом с носилками, сконструированными еще на заре человечества): вместо досок – легкая фанера.
– Почему все вручную? – спросил я Ревякина, главного механика треста, сопровождавшего меня. Он сейчас постоянно находился на этой площадке.
Ревякин, по обыкновению, медлил с ответом, но, когда мы прошли весь этаж и я уже потерял надежду услышать его голос, пожав плечами, вдруг сказал:
– Черт его знает, Трошкин кричит, что нет времени возиться с механизмами. Пока получишь их, пока установишь – неделя пройдет. Потом он, наверное, считает, что вручную вернее, никаких простоев.
– Зачем же тут находитесь вы?
Механик улыбнулся:
– Все же когда на площадке сидит главный механик, то вроде и механизация есть.
– Так на всех домах?
– Да.
Подошли Девятаев и сварщик Копылов с носилками, наполненными раствором.
– Вопросик можно? – спросил сварщик.
– Пожалуйста.
– На экскурсию к нам? Как труд экономится? – Он кивнул на носилки.
Я ничего не ответил.
– Эх, сказал бы я… – Кровь прилила к его лицу.
– Пошли, – коротко приказал Девятаев. Но сварщик вдруг бросил носилки. Серая каша раствора разлилась, обдав нас брызгами.
– Я бы сказал… я бы сказал! – все повторял сварщик. Лицо его побледнело, он весь дрожал.
– Иди! – Девятаев, опустив ручки носилок, потащил его на лестничную площадку. – Иди!
На площадке сварщик, уже не сдерживаясь, долго и замысловато ругался.
Носилки лежали на полу, раствор растекался. Механик отошел в сторону, а я все стоял на месте. «Неужели я опоздал?»
Пришел Девятаев с лопатой, спокойно начал собирать раствор.
– С чем приехали, Виктор Константинович? – вдруг резко и требовательно спросил он.
– Попросите всех бригадиров прийти в прорабскую в обеденный перерыв. Сами приходите.
– Хорошо… И сварщику можно? Вы на него не обижайтесь, невыдержанный он.
– Нужно.
Подошли прораб Шуров и прораб по отделке Чугунов. Шуров низко поклонился.
– Выкладывайте ваши штучки сразу, – сказал я Шурову. – Мне сейчас на совещание.
– Так сказать, государственные дела требуют?
– Пойдемте, пойдемте, посмотрите, до чего вы довели стройку, – сказал Чугунов.
На лестничной площадке нас остановила девушка, веселая, белокурая, в синих брючках, – девушка с плаката, вербующего москвичей на стройки Урала. Мне показалось, что вот сейчас она заявит нам словами плаката: «На стройках Урала, товарищи, вас ждет интересная работа». Но девушка спросила:
– Кто из вас этот самый Виктор Константинович?
Я ей обрадовался (все же будет перерыв хоть на несколько минут) и поднял руку:
– Я буду этот самый Виктор Константинович.
– Ага… Так вот, вас срочно требуют на совещание. – Она с любопытством, ничуть не стесняясь, разглядывала меня. – Ух и кричит там Трошкин, аж покраснел весь!
– Иван Никифорович, – обратился я к Чугунову, – говорить вам, что меня тут раньше не было, – ни к чему. Вы правы. Сделаю сейчас, что могу…
– Хорошо, – он явно остывал:
Если кому-нибудь придется быть в роли генподрядчика, – мой совет: не спорьте с отделочниками, они завершают дом, поэтому всегда правы. Помогайте им! Помогайте и… почаще соглашайтесь с ними. Уже от этого им будет легче.
…В большом зале первого этажа, – кажется, тут должен быть продовольственный магазин, – за длинным дубовым столом (последнее изобретение строителей, несколько дверей, уложенных на металлические козлы), собралась вся «элита» генерального подрядчика – начальники СУ Беленький, Визер; главные инженеры Морозов, Том Семенович; снабженцы, механики, прорабы – всего человек тридцать. У торца стола, на председательском месте, вертя головой во все стороны, сидел Трошкин, работник главка, а сейчас «полномочный представитель» Левшина.
– Вот хорошо! – закричал он, увидев меня. – Вот сейчас будет порядок. Иди сюда, Виктор Константинович, садись! – Он показал на свой стул, но с места не сдвинулся, подчеркивая этим, что главный тут он.
Я сел неподалеку от него.
– Это правда, что говорит Костромин? – спросил он меня.
– Что говорит Костромин?
– Что бюро поручило эту стройку тебе. – Трошкин усмехнулся, показав пальцем на Костромина: – Он очень сожалеет, ему так приятно было работать со мной, но вот он вынужден… – Трошкин откровенно рассмеялся, чуть красуясь, – не так уж часто аппаратному работнику предоставляется возможность командовать.
Костромин смотрел прямо перед собой.
– Да, бюро поручило эту стройку мне.
– Вы секретарь? – спросил Трошкин Васильева.
– Я.
– Правильно сделали. Давно пора, – милостиво сказал Трошкин.
Васильев улыбнулся:
– Очень приятно, Семион Макарович, что вы одобряете действия партийной организации.
Трошкин покосился на Васильева, но промолчал, строго оглядел присутствующих:
– Так вот, Беленький…
Беленький встал. («Ого, – подумал я, – тут дисциплина!»)
– Раз ты не выполняешь срок по стяжке, то давай еще людей. Когда будут люди?
– Тут уже, Семион Макарович, работает почти все СУ, – взмолился Беленький. – Неоткуда…
– С монтажа! – закричал Трошкин.
– Я и так почти всех снял.
– Ну вот видишь, Виктор Константинович? Тут просто саботаж… Немедленно, слышишь, Беленький!
– Не могу, Семион Макарович!
– Виктор Константинович, – строго обратился ко мне Трошкин. – Вмешайся!
Я не спешил. Предстояла схватка, но сейчас у меня уже был опыт. «Только по-взрослому, умеючи! Слышишь?» – говорил я себе.
– Давай! – торопил Трошкин.
– Дмитрий Федорович, сколько у вас тут рабочих? – тихо спросил я.
Он посмотрел на меня невидящими глазами:
– Двести девяносто четыре.
«Ну вот, сейчас – спокойно. Сейчас начнется».
– Сколько, вы считаете, по-разумному тут нужно оставить?
– Не понимаю, – растерялся Беленький.
– Повторяю: сколько, по вашему мнению, нужно тут оставить рабочих, чтобы работа шла напряженно?.. Ну конечно, при этом применить механизмы?
Глаза Беленького прояснились.
– Сто рабочих, не больше!
– Снимите всех остальных рабочих. И сегодня, с обеда! Это срам, что тут делается.
– Ты что, Виктор Константинович, сдурел? – стукнув ладонью по столу, закричал Трошкин. Он вскочил.
Так как я не ответил, он снова закричал:
– Я сейчас же буду звонить Левшину!
– Пожалуйста. Но перед тем, как звонить, давайте договоримся…
– Я не собираюсь тут договариваться… – голос Трошкина сорвался.
– Вы меня не поняли, Семион Макарович, – спокойно сказал я. – Я хотел выяснить: кто отвечает за конечный срок сдачи объектов? Если вы, то приказывайте, мы немедленно переведем сюда всех остальных рабочих.
Трошкин сел, побарабанил пальцами по столу.
– За сроки отвечает трест. Ты сейчас отвечаешь. И за срыв сроков с тебя шкуру спустят.
– Если так, Семион Макарович, – любезно продолжал я, – то разрешите нам организовать работу, как мы считаем нужным.
– Другими словами, ты хочешь, чтобы я не вмешивался в оперативные дела?
Я промолчал.
– Нет, ты не финти, – горячился Трошкин, – говори прямо: да или нет?
– Вы же знаете, Семион Макарович, – я ласково улыбнулся, – мы все будем рады выслушать ваши советы. Но извините, раз отвечает трест…
Он побледнел:
– Ну что ж, пожалуйста… – Трошкин встал и показал на стул: – Садись! На тачке, как когда-то, меня со стройки вывозишь?! Но смотри… Сейчас, при тебе, позвоню Левшину… А ты, секретарь, чего молчишь? – вдруг спросил он Васильева.
– Я считаю, что главный инженер прав, – тоже любезно ответил Васильев. – Мне кажется, если вы подумаете, то согласитесь с нами.
– «Подумаете»!.. Хорошо-хорошо! Так садись, чего же ты не садишься?
– Я посижу тут, с вашего разрешения, Семион Макарович.
Трошкин решился:
– Я поеду. Мне тут делать нечего. Вечером приедешь в главк.
– Хорошо, Семион Макарович.
Трошкин вышел, Беленький приосанился и покровительственно произнес:
– А ты молодец, Виктор Константинович. Что, и мне можно отсюда уехать?
– Это ваше дело. Вы начальник СУ, вы и решайте. А за безобразную организацию работ на строительстве, за плохую механизацию делаю вам замечание. Садитесь, пожалуйста.
– Ну вот, – вдруг вмешался прораб Кочергин, – начальство трестовское набедокурило, а СУ – отвечай… Мы всегда в ответе.
– Может быть, Кочергин, вы хотите со мной поменяться? Вечером вы поедете в главк, а я останусь тут.
– Нет, Виктор Константинович, меняться я не хочу. – Кочергин испуганно поднял руку с толстыми короткими пальцами. – Не дай боже! – Он хитро прищурил глаза.
Все засмеялись.
– Замечание по существу, – Беленький многозначительно оглядел всех, наслаждаясь эффектом. Дескать, вот он какой человек, Беленький, смотрите! Другой бы на его месте обиделся – не так уж приятно выслушивать выговор, – а он принял как должное.
– Что, и мне можно людей снимать? – с вызовом спросил Морозов.
– Все, что я сказал Беленькому, относится ко всем. В том числе и замечание.
– Строго! – усмехнулся Морозов.
– Совещание закрываю, – сказал я. – Каждый начальник СУ и главный механик должны подойти ко мне в час дня с расчетами.
Все поднялись.
– При расчетах учитывать, что завтра к двенадцати часам будут работать механизмы. Темпы остаются прежними. Сокращение рабочих – за счет механизмов. Все, товарищи!
Остался только Васильев.
– Я сейчас в райком, выясню, почему такая спешка с этими домами. А вечером вернусь, поедем вместе в главк.
Мой партийный секретарь не хотел оставлять меня одного в трудную минуту.
– Нужно ли вам в главк… нервы портить?
Васильев улыбнулся:
– Опять хотите принять терновый венец одинокого мученика?
В комнату начали сходиться бригадиры. Первым пришел Гнат:
– Здорово, инженер! Веселый ты, – значит, будет дело. – Он пожал мне руку, оглядел стулья.
У каждого человека есть странности. У Гната – выбор стула. Стул должен быть крепким и стоять поближе к начальству. Обычно Гнат безошибочно определял, где расположится начальство, но сейчас у него появились сомнения.
– Ты где будешь сидеть, инженер? – спросил он меня.
– Здесь, Гнат.
– Ага. Я, пожалуй, сяду напротив.
– Сергей Алексеевич, – позвал я Королькова, – сейчас будет что-то вроде Совета… Совета бригадиров. Пожалуйста, поруководите им. А я доложу два вопроса.
– А что такое Совет бригадиров? Что за организация такая?
– Сам не знаю.
Корольков встал и постучал по столу.
– Рассаживайтесь поскорее… Вот что, друзья, сейчас открываю Совет бригадиров. Кому он будет подчинен, по какой линии – не знаю. Вроде консультация при главном инженере треста. Во всяком случае, вреда от него не будет. Нет возражений?
– Нет, – первым ответил Гнат.
– Тогда начнем. Сейчас Виктор Константинович что-то расскажет. Пожалуйста!
– Мне нужно получить от бригадиров два совета, – начал я, коротко рассказав о встрече со сварщиком, и попросил Совет решить, какого наказания заслуживает Копылов.
Помолчали. Не так-то просто подсказать начальству, как наказать своего товарища.
Гнат, откинувшись на спинку стула и глубокомысленно посмотрев на меня, спросил:
– А скажи, инженер, ругал он тебя или рядом с тобой ругался?
– Нет, на лестничной клетке.
– Что ж, и вообще нельзя на стройке выругаться? Даже в воздух? – искренне удивился Гнат. – А раствор собрали или он пропал?
– Собрали.
Гнат покровительственно посмотрел на меня:
– Так скажи, инженер, за что наказывать Копылова?
Я не сразу нашелся что ответить. Действительно, на фоне того безобразия, которое творилось на стройке, поступку Копылова можно было не придать значения. Заговорили вполголоса между собой бригадиры.
Вдруг встал сам Копылов:
– А я считаю, что виноват… Правильно поднимает вопрос главный инженер, нарушил я трудовую дисциплину.
Все смотрели на Копылова.
– Это точно, виноват. А вот вы, Виктор Константинович, виноваты, что спрятались от этой стройки, да еще в такой момент? Или нет? Мне вот интересно это знать, – с вызовом спросил Копылов.
Я поднялся. Мы стояли с Копыловым друг против друга.
– Я тоже виноват.
– Хорошо, – сказал сварщик. – Это делает честь нашему инженеру, что при всем народе он признал свою вину. – Он усмехнулся: – Значит, тут, на Совете, осталось определить, какую кару должен понести каждый из нас…
– Я уже понес ее, Копылов.
– Какую? – спросил он.
– Я получил выговор вчера вечером.
– От кого?
– От бригадиров Королькова, Косова и Гната.
– Так? – спросил Королькова сварщик.
Корольков встал:
– Была, товарищи, беседа с Виктором Константиновичем, у него дома. Выговор не выговор, а кое в чем ему досталось…
– Так вы, значит, приехали сегодня потому, что бригадиры вас убедили? – снова спросил Копылов.
– Да.
– Я не знал этого, – медленно сказал он. – Если так, то я вдвойне виноват. Этого больше не повторится, Виктор Константинович… Слово!
– Хорошо. Теперь второй вопрос: о делах на стройке, о переводе части рабочих на монтаж, о механизации… В общем, все та же наша старая знакомая – экономия труда.
Так впервые у нас в тресте был создан Совет бригадиров. Я до сих пор не могу определить, что за орган такой: общественный, а может быть, административный? Ведь бригадиры назначаются приказом. Не знаю, как оформлять его решения и какую юридическую силу имеют они, но в трудную минуту жизни треста я звонил Королькову, и собирались бригадиры. Честно говоря, не всегда были ощутимы результаты, но как крепко и устойчиво чувствовал я себя, когда получал от бригадиров «добро»!
…Каждый раз по-новому садится солнце. Сейчас оно раздалось вширь и оранжево-красным приплюснутым диском медленно опускается вниз.
Только что закончилось сражение с Беленьким. В конце концов он все же сдался и произвел вместе с прорабами необходимые расчеты. И вот мы стоим с ним на перекрытии одиннадцатого этажа. Под нами неправдоподобно большая головка крана, которую обычно видят снизу, рядом – приподнятая стрела, а вдали линия горизонта, заглатывающая вечернее солнце.
Я жду Васильева.
– Черт знает, что у тебя, Виктор, за характер становится! – говорит Беленький. – Что я тебе, школьник?
Но он не может сердиться долго. Вот уже приосанился: ведь его дом растет быстрее, чем в других СУ. Он, Беленький, уже завтра с девяти утра запустит механизмы, а у других? Это же лопоухий народ, пока повернутся!
…Солнце уходило, и, как всегда в это время, особо отчетливо были видны дома, капризная дуга реки, очень прямой бульвар, озеро в рамке зеленых газонов. Но все то, что меня окружало, создано трудом людей. Берега реки укреплены гранитной стенкой, излучину спрямили, и было видно еще не засыпанное старое русло, даже воду в реку подкачивали насосами; озеро тоже – дело рук человека, сейчас кончали забивку свай; липы на бульваре пересадили из питомника. На десятки километров во все стороны развернулось строительство.
Нет, не рублями, не метрами или километрами измеряется все созданное здесь, а трудом. Сколько его вложено! Тысячи сейчас уже неизвестных людей оставили частицу самих себя… Труд, всюду труд.
Почему же мы не бережем его?..
– Ты что меня не слушаешь, Виктор? Но правда, тебе ведь сейчас в главк. Там из тебя, наверное, котлету сделают… Не боишься?
– Нет, у меня позиция крепкая.
– Я подвезу тебя, Виктор, – великодушно говорит Беленький.
Там, где исчезло солнце, еще тревожно розовел закат. Но облака, полоска леса, вода реки загадочно потемнели, отдаляясь от людей. Подул холодный ветер…
Васильева все не было.
Наши роли за неделю поменялись. Теперь Левшин начал с крика. Впервые я его таким видел. Я молчал.
В перерывах, когда Левшин с усилием заглатывал воздух, масло в огонь подливал Трошкин, но и тогда я молчал.
Потом они поменялись ролями. Левшин сел отдышаться и подбрасывал ядовитые реплики, кричал Трошкин.
Наконец-то до них дошло, что я ничего не отвечаю. Это озадачило Левшина, он вдруг мрачно спросил: почему я молчу? Может быть, я думаю, что уже ушли машинистки и некому напечатать приказ о снятии меня с работы?
Я спокойно ответил, что осведомлен о талантах нового секретаря: она не только заботлива, но и умеет печатать. Кроме того, заявил я, кажется, Трошкин не только умеет кричать, но и печатает на машинке.
Трошкин побелел от такой дерзости. На плоском большом носу Левшина появилась складка: Левшин смеялся.
– Наглость! – закричал Трошкин.
– Если вы вызвали меня, Владимир Александрович, для того только, чтобы Трошкин…
– Товарищ Трошкин! – закричал тот.
– Согласен – товарищ Трошкин!.. Чтобы товарищ Трошкин меня оскорблял, то я пойду. У меня в тресте много работы. – Я поднялся.
– Сидите, – приказал Левшин. – А вы действительно полегче, – сказал он Трошкину. – А то вот он уйдет, на кого мы тогда кричать будем? Друг на друга, что ли?
В это время в комнату вошел Васильев.
– Разрешите? – спросил он.
– Наш секретарь парторганизации, – представил я Васильева. Левшин счел необходимым ядовито заметить, что он и без моей помощи узнал Васильева.
– Ну?.. – Левшин снова встал и по привычке заходил по комнате.
Я понял, что он начал сдаваться, и кратко доложил о причинах перевода рабочих с четырех корпусов.
– Если б вы? Владимир Александрович, приехали и увидели, что там делалось, вы бы тоже так поступили, – закончил я.
– Вы что, беретесь в оставшиеся три недели сдать корпуса?.. С этими рабочими?
– Нет, – я положил на стол график и расчет. – Вот расчет. Он показывает, что краны за три недели только закончат монтаж. Сдать за этот срок корпуса нельзя.
– Трошкин? – спросил Левшин.
Трошкин не задумываясь ответил, что сдать корпуса можно.
Тогда я так же спокойно, как вел весь разговор, применил уже испытанный, безотказный ход:
– Ну что ж, пусть тогда Трошкин… извините, товарищ Трошкин командует и отвечает за сроки.
– Трошкин? – снова повторил Левшин.
– Я берусь! – Трошкин вскочил. – Берусь!
– Это невозможно. Трошкину нельзя поручать стройки!
– Почему? Вы ведь сами предложили сейчас.
И вдруг я понял, что они еще до моего прихода обо всем договорились. Моя уверенность только забавляла их.
– Это невозможно, – машинально повторил я. – Я видел бригадиров, прорабов, Беленького, Морозова…
– Значит, так и решим, – Левшин стукнул карандашом по столу. – Так и решим! Завтра Трошкин снова приедет к вам, вы обязаны строго следовать его указаниям.
Все пропало, никто не мог уже мне помочь…
– Разрешите, – вдруг раздался за моей спиной спокойный голос Васильева.
…Приехав на следующее утро на площадку, я уже застал там Трошкина. Прошел дождь, все ходили с рыжими от глины ботинками. Я испачкал в глине даже брюки, у Трошкина же легкие элегантные туфли блестели, как лакированные.
Он выбрал место повыше – так, что, когда мы здоровались, оказался одного роста со мной. В левой руке Трошкин держал огромный желтый портфель, чем-то туго набитый.
– Докладываю, Виктор Константинович, – деловито начал Трошкин…
– Зачем это, Семион Макарович! – перебил я его. – Вы представитель главка, и «докладываю» – это я вам должен…
– Нет-нет, – он поднял вверх маленькую руку с блокнотом, – люблю ясность! Раз вчера сам напросился тебе в помощь, значит, «докладываю». Уже прибыло пять установок для устройства стяжки, четыре компрессора… Извини, пожалуйста, вот еще одна машина, побегу.
