Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)
Глава четвертая
Невидимка новая техника
Конечно, кончилось все так, как я предполагал, когда ехал к Николаю Николаевичу в больницу. Он принял бутылку виноградного сока и, хитро сощурившись, сказал:
– Дожил, а, Виктор!. Ни разу в жизни соки не пил… А инструкцию, как их потреблять, не привез?
Я смутился:
– Мне сказали, Николай Николаевич, что, кроме соков и фруктов, вам ничего нельзя.
– Сказали!.. Ну ладно, чего вскочил? Уже поздно.
Мы вышли в холл. Николай Николаевич усадил меня в кресло и заставил подробно рассказать о делах.
Мой доклад получился не очень гладким. Все время я боролся с халатом, выданным мне в раздевалке. Он был подозрительно серого цвета, а главное – очень мал. Я всеми силами старался втиснуться в него, но потом сдался и живописно накинул его на одно плечо.
Николай Николаевич дослушал до конца, слегка похвалил меня и, словно угадывая мои мысли, добавил:
– Ты хотел меня о чем-то спросить?
– Н-нет.
Это была неправда. Конечно, я хотел спросить. Мне мучительно хотелось узнать, стал ли я наконец в его глазах настоящим главным инженером. Но вопрос я задать не решился.
…В конце коридора показалась стройная женщина в белом халате. На лице Николая Николаевича мелькнула растерянность. Он вскочил:
– Врач!
На голове у врача возвышалась модная прическа, похожая на высотный дом, только вместо шпиля прицепился белый докторский колпачок.
– Процедура! – строго сказала она Николаю Николаевичу и на ходу смерила меня ледяным взглядом. – Халат, – бросила она мне, обдавая волной тончайших духов.
– Сию минуту, – готовно ответил Николай Николаевич.
Я почему-то вскочил, но металлические каблучки врача уже отбивали дробь далеко на лестничной клетке.
– Опасная женщина, – прошептал управляющий, – лечит мне сердце.
Он опустился в кресло.
– Фу, – даже сердцебиение началось. Одна надежда, Виктор, на скорую выписку, дома отдышусь… А ты чего вытянулся? А, тоже испугался! – обрадовался он. – Да садись, она не скоро придет.
Его глаза уже молодо смеялись.
– Слушай, рыцарь. Ты отважно сразился со страшным чудовищем Сабантуем-Штурмовщиной, поедающим целые стройки, и в открытом бою победил его; ты умилостивил трёх волшебников – Зарплату, Обеспечение и Технологию.
– Китов, Николай Николаевич.
– Китов? Ладно, пускай китов. И они помогли поставить на ноги твое стройуправление. Наконец, ты посадил в клетку, подчинил системе Мелочи и начал перевыполнять план.
– Выполнять, Николай Николаевич.
– Как, почему? – удивился управляющий.
– Как только в тресте ваш заместитель узнал о перевыполнении плана, он сразу увеличил нам план, сняв с другого управления.
Николай Николаевич рассмеялся.
– Это у нас бывает, но ты не огорчайся, рыцарь должен быть великодушным. – Потом он притворно вздохнул: – Сейчас торговаться мой рыцарь будет. Будешь?.. Теперь нужно взять в плен Новую Технику. Скажу по секрету – трудное дело. Новая Техника – невидимка, всюду о ней пишут, Виктор, но никто на стройке ее толком не видел. Разве только на монтаже.
Он положил мне руку на плечо и уже серьезно сказал:
– Система в работе, порядок – все это хорошо. Но ведь порядок может быть и с носилками… Не качай головой, носилки – это тоже технология. За тобой Новая Техника, Виктор.
Вдали снова послышался стук металлических каблучков. Мы оба вскочили и испуганно переглянулись. Я заторопился, безуспешно натягивая на себя халат.
– Что же это мы? Посиди еще, – неуверенно сказал Николай Николаевич. – Куда спешишь?
– Мне срочно в контору, – соврал я.
Стук приближался. Я наскоро попрощался, пообещав заняться Новой Техникой, и пошел по коридору.
Быстро сбежав по лестнице, в раздевалку, я кинул на стойку халат и уже свободным человеком выскочил на улицу.
Мчались машины, толпой шли люди. Всюду были надписи, что можно делать, чего нельзя: «Идите» – «Стойте», «Переход» – «Нет перехода». Вдоль тротуаров на сотни метров тянулись железные ограждения, столь хитро рассчитанные, что преодолеть их нельзя было ни сверху, ни снизу. На торцах многоэтажных домов висели огромные плакаты, которые уже в стихотворной форме предупреждали: «Красный свет – движения нет», а на перекрестках улиц всю эту систему уличного «Можно – Нельзя» дополнял заботливый, но строгий, вежливый, но настойчивый вездесущий московский милиционер.
И все же я вздохнул полной грудью: «Хорошо!»
Когда октябрьское солнце, багровое и недовольное, словно сердитое начальство, покидает стройку и, отдуваясь, садится на крышу соседнего здания, когда крановщик, как цирковой артист, закончивший на высоте трудный номер, ловко спускается по лесенке (честное слово, он тоже заслужил аплодисменты), когда водители, самый нервный народ на свете, отметив путевки, степенно судачат на скамеечке, а вконец охрипший диспетчер вдруг замечает, что кроме машин с бетоном существуют люди, деревья и вообще Вселенная, – тогда наверняка можно сказать: кончился трудный строительный день.
Правда, есть еще вторая и третья смены, столь поощряемые высоким начальством, но, какие там приказы ни пиши, первая смена на стройке и есть первая, главная и основная.
Вот из раздевалок дружно высыпали девушки. Скорей домой! Домой в Москве – это значит в вечернюю школу или техникум, в парк, на водную станцию или в кино; в читальню – это тоже домой.
Потом выходят женщины постарше. Они спешат в детский сад, магазины. Ух, какая масса дел! Порой они ругают свой город, где – сколько ни открывай магазинов – после работы очереди, где троллейбусы, автобусы, трамваи и даже метро переполнены; ругают свой нелегкий строительный труд, но Москву любят, а стройкой гордятся.
Выходят пожилые рабочие, и, наконец, я вижу, из крайней раздевалки появляются молодые люди в элегантных костюмах, стройные и подтянутые – это монтажники, строительная аристократия. Маркизы, бароны и виконты стройки идут, полные достоинства, помахивая чемоданчиками.
Ты можешь иметь диплом инженера, ты знаешь, как рассчитать сложную раму, и командуешь большим хозяйством, но скажи, пройдешь ли ты на высоте тридцатого этажа по балке шириной в двадцать сантиметров? Ах, нет…
Мне приказано в семнадцать тридцать быть в комнате совещаний. У меня в запасе всего пятнадцать минут, и у одного из виконтов – худощавого черноволосого молодого человека – я спрашиваю, где эта комната.
– Галямов, бригадир, – представляется он вдруг. – А вы главный инженер СУ, куда нас передают?
Главк произвел очередную хирургическою операцию – разрезал какое-то стройуправление на три куска. Один кусок, самый большой – строительство высотного дома, собираются передать нашему СУ. Сегодня тут это должно окончательно решиться. Наверное, обсудят и кому остаться из руководителей.
– Да. Простите, я очень спешу, начальство ждет.
– Вот так всегда, – холодновато и спокойно говорит он. – Начальство для начальства. А мы – число. О нас вспоминают, когда нужно увеличить число.
Он застегивает узкий серый пиджак, – кого-то копируя, спрашивает:
– Сколько у вас на объекте рабочих. Тридцать? Мало, добавьте еще пятнадцать. Так? – Черные глаза у него сузились совсем в щелочку, и от этого кажется, что его взгляд приобретает особую остроту. – Имена, фамилии значения не имеют, нужно пятнадцать единиц, правда?.. Ну, а когда эти «единицы» хотят вдруг поговорить с главным инженером, у него нет времени.
Мне нужно идти, могут быть неприятности, но кто разъяснит, как можно уйти, не ответив на это замечание и не выслушав бригаду?
– Хорошо, товарищ Галямов, пусть начальство подождет. Если меня сильно будут ругать, заступитесь?
– Заступлюсь, – серьезно говорит он.
– Тогда говорите, только побыстрее, чего не хватает. Но впредь уговор – сразу всего не обещаю… Краны есть?
– Есть.
– Металлические конструкции, плиты, арматура? – быстро перечисляю я.
– На площадке.
– На площадке? – искренне удивляюсь я. – Тогда, может, с проектом не в порядке?
– Нет, и с проектом порядок, – уже улыбаясь, говорит Галямов.
Монтажники с интересом прислушиваются к нашему разговору. На дороге показывается уборочная машина; быстро приближаясь, она весело разбрасывает в стороны сильные струи воды.
– Вот даже есть уборочная машина, – Галямов тянет меня за руку, и мы сходим с дороги.
– Так чего же все-таки нет? – недоумеваю я.
– Толку нет, – говорит один из монтажников.
У него приятное округлое лицо почти шоколадного цвета. Ни единой морщинки, даже когда он смеется, довольный своей собственной остротой.
Я тоже улыбаюсь:
– Ну, отсутствие толка не самое страшное. Толк не изготовляется на заводе, и автомашины для его перевозки тоже не нужны.
Я снова тороплю Галямова. Тот мрачнеет.
– Все есть, а монтажники простаивают. Вы спешите, так вот коротко: монтаж этажа мы выполняем за четыре дня, а бетонируется он за семь. Конструктор не разрешает продолжать монтаж без обетонировки. И получается у нас простой. Ясно?
Сто лет назад, – продолжает Галямов, – изобрели подъемник, тачку еще раньше, и сегодня у нас та же техника. Знаете, сколько раз нужно сгонять тачку, чтобы забетонировать этаж? Десять тысяч раз… Инженеры! Не совестно? Кричим: новая техника, новая техника!.. Эх! – он досадливо машет рукой. – Пошли, ребята.
Монтажники молча зашагали к выходу, помахивая чемоданчиками.
Я опоздал на пятнадцать минут. Комната совещаний отнюдь не соответствовала табличке, прибитой на дверях: «Красный уголок». Уголок имел размер не менее сорока метров, а стены были выкрашены в синий цвет.
– Ну вот, я же вам докладывал, – раздраженно сказал заместитель управляющего трестом Моргунов. – Недисциплинирован…
За длинным столом сидело разное начальство, большое, среднее и малое. Я в нерешительности остановился у порога.
– Ладно, Моргунов, расстрелять его успеем, – сказал начальник главка Сергеев.
Я видел его прежде только в президиумах собраний. У него широкое лицо со странным косым разрезом глаз, стареющая шея в складках, но глаза смотрят остро и живо.
– Здравствуйте, – неуверенно произнес я.
Никто не ответил.
– Здравствуй, – сказал Сергеев. – Наверное, дела задержали, а? – Он едва заметно усмехнулся и, не дав мне ответить, спросил у собравшихся: – Ну, вот он тут, какие будут предложения?
– Он для этой стройки не годится, – убежденно сказал Моргунов. – Тут нужно дело делать, а не фитюльками заниматься. Тут зубр нужен.
– Не торопитесь, Николай Митрофанович, с зубрами, – тихо сказал сидящий около меня длинноносый, с зеркальной лысиной заместитель Сергеева. – Тут уже зубры сидели, и, как видите, пришлось остановить стройку… Сколько дней, как прекратили монтаж, Морозов? – обратился он к молодому человеку с загорелым квадратным лицом.
Морозов привстал, чтобы ответить.
– Так какие будут предложения? – снова спокойно спросил начальник главка, перечеркивая разговор, начатый его заместителем.
Тот покорно замолчал. Морозов снова сел.
– Предложений нет, значит, доверяется решать мне, – усмехнулся Сергеев. – Ну, а вы, Шалыгин, что скажете? Хотя вы уже уходите, вам все равно.
Шалыгин невозмутимо поправил свои манжеты.
– Нет, чего ж, я могу.
– Интересно. Слушаю…
Что хорошего может сказать обо мне начальник нашего управления Шалыгин? Весь год нашей совместной работы он недружелюбно следил за моей деятельностью, потихоньку мешал и ждал, пока я сорвусь. А последнее время, поджимая пепельные губы, выслушивал мои доклады и молчал.
Но я ошибся.
– Он неплохо работал в моем управлении, – важно произнес Шалыгин. – Полагаю, справится и с этим делом.
Тут была целая гамма намеков: мое управление; главный инженер, который работал у меня, справится; тем более справился бы я, Шалыгин, но меня почему-то переводят.
Начальник главка насмешливо улыбнулся и посмотрел на часы.
– Ого… мне через пятнадцать минут нужно ехать. – Он погасил усмешку и обратился ко мне: – Ну, а что скажешь ты? Возьмешься?
Я не стану описывать свои колебания. Наверное, и вам, читатель, хоть раз в жизни задавали такой вопрос. Вспомните, как трудно было сразу ответить.
– Я боюсь, что…
– Вот видите, они боятся, – перебил меня Моргунов. Его лицо стало багровым. – Главный инженер, главный!.. И – «боюсь».
– Я берусь за это строительство, – резко сказал я. Моя выдержка тоже кончилась.
Начальник главка снова взглянул на часы.
– С чего начнешь?
– С бетона, – ответил я. – Посмотрю, как на других высотных стройках.
Он поднялся. Встали и остальные.
– Ну, что же, если других предложений не будет, оставим его главным инженером. Осматривай стройку, но только поскорее. Через две недели войти в график.
Мы вышли. Уже садясь в машину, он подозвал меня и тихо сказал:
– Был в больнице у твоего управляющего Николая Николаевича. Он тебя рекомендует. Просил передать, чтобы ты не забывал о новой технике.
Двухнедельный срок, отпущенный мне начальством, истекал. Я объехал большинство высотных строек, но они были не в лучшем положении.
Начальники, главные инженеры, прорабы зло усмехались:
– Бетон? Бетон укладываем по старинке (некоторые говорили: «Как сто лет назад»). Как с монтажом? Отрегулировали! – Тут они поминали механизаторов и, в зависимости от склада характера, употребляли более или менее энергичные выражения.
Я извинился и просил уточнить слово «отрегулировали».
– Маленький вы, что ли? Ну, не спешим с монтажом… Опять непонятно? Фу, черт! Только из института, наверное… Монтаж каркаса ведем с перерывами, пока не подгоним бетон, – это вам наконец понятно? – И они со злостью хватались за телефонные трубки.
Я уходил. Запомните, пожалуйста: если какое-либо начальство, большое или малое – не важно, хватается за телефонную трубку, – разговор закончен.
Механизаторы встретили меня прохладно. Да, им известно о простоях на монтаже, но их это не касается. Они снисходительно подсчитали мне, сколько лет нужно, чтобы спроектировать и изготовить новый механизм. С этим вопросом я могу к ним прийти лет через пять.
Формально они были правы. Но кроме этого разговора между нами шла другая, подспудная, неслышная беседа.
«Слушай, парень, – говорили их взгляды, – чего ты лезешь к нам с бетоном, ты разве не знаешь, что мы в основном занимаемся крупными механизмами? Наше дело – краны для монтажа каркаса…»
«Но позвольте, – тоже взглядом отвечал я, – ведь вес бетона не меньше веса каркаса. Кто же будет механизировать бетонирование?»
«Иди, иди, парень, – отвечали они. – У нас нет времени. Поднимешь как-нибудь».
Невеселый я возвращался на стройку.
На перегонах водитель так разгонял автобус, что дома превращались в сплошную стену, на остановках он резко тормозил. Пассажиры, набившиеся в автобус, после такого тренажа могли бы смело садиться в космический корабль. Но они терпеливо все сносили, большинство даже умудрялось, повиснув на штанге, читать газеты.
У меня мысли не отрывались от стройки.
Итак, ясно, что те, кому положено вовремя решать вопросы комплексной механизации высотного строительства, не сделали этого. Что же это – ошибка, равнодушие? Или просто всех захлестнули мелочи?
Я думаю о стиле работы. Одни говорят: внимание к мелочам, из них составляется главное. Другие – не распыляйтесь по мелочам, беритесь за узловые вопросы.
Много раз потом я буду искать правильное решение. Но пока мне ясно: где-то нужно иметь «порог» от текущих дел… В главке, а может быть, даже в тресте, главный инженер должен систематически и настойчиво работать на «завтра».
Должно быть, это будет выглядеть так: прибегает в эту инстанцию какой-то запыхавшийся работник: «Караул, срывается!..»
«Чего вы кричите, Павел Иванович? – спокойно спросит главный инженер. – Вы что, не видите – я думаю, анализирую предложения институтов?»
«Срывается сдача жилья, караууул!..»
«Идите, Павел Иванович, идите, я как раз и думаю над тем, чтобы эта самая сдача перестала срываться раз и навсегда».
И как было бы хорошо, если б секретарь высокого парткома, куда прибежит Павел Иванович с жалобой, тоже сказал бы: «Он прав. Пусть думает. Это его обязанность – думать».
Водитель автобуса снова резко тормозит. Мои мысли сбиваются. Я перестаю размышлять об инстанциях и вспоминаю свой бетон.
Оставалось всего два дня до срока, когда мне полагалось войти в график. Я поехал на высотную стройку дома министерств. Меня встретил старший прораб, худой, с черными усиками, похожий, как мне показалось на д’Артаньяна. Сходство с прославленным мушкетером дополнялось его готовностью вступать по любому поводу в бой. При этом он испускал воинственный клич: «Нет, почему?!»
Когда я сказал, что не решена проблема механизации бетонирования каркаса, он быстро ответил:
– Нет, почему?! Решена.
– Вот здорово! – обрадовался я. – Наконец-то нашел хоть одну стройку…
– Нет, почему одну?
– Ладно, – примирительно сказал я, – хорошо, что у вас в порядке бетонирование.
– Нет, почему, как раз в беспорядке.
Он совсем меня запутал. Но когда я сдался и замолчал, д’Артаньян смилостивился. Он сильно стукнул кулаком в перегородку и крикнул:
– Маша, позови изобретателя.
– Ага, – ответила Маша, или, может быть, это скрипнула фанерная перегородка.
Через несколько минут в комнату вошел крепкий, широколицый человек, одетый в непромокаемый плащ серого, сиротского, цвета. Края рукавов на плаще обтрепались и побелели. Он доброжелательно кивнул мне и спросил прораба:
– Звали?
– Нет, почему звал, пригласил… – Прораб сделал паузу, но изобретатель молчал. Тогда д’Артаньян с тяжелым вздохом сказал мне: – Степан Петрович Мурышкин – изобретатель пневмонасоса для подачи бетона. Только насос этот плохо работает.
Изобретатель усмехнулся. Задержав мою руку, он обстоятельно рассказал о насосе. Степан Петрович был полон оптимизма. Он готов вот сейчас, пожалуйста, подать бетон без каких-либо особых подъемных механизмов на двадцатый этаж, тридцатый – хоть к самому господу богу. Его насос применяют в Сибири, при строительстве элеваторов на Кубани…
Но все это выглядело как-то не очень солидно. Изобретатель был уж очень прост. Он походил на кустаря-одиночку. Ну, конечно, очки в золотой оправе и элегантный костюм не обязательны, но этот сиротский плащ! Да и машина его была какая-то странная: в обыкновенный растворонасос вставляли насадку, подключали обыкновенный компрессор и – пожалуйста. Особенно странным казалось, что никуда не нужно было бежать, просить, требовать, – за все брался сам изобретатель.
Все эти сомнения, видимо, отразились на моем лице, потому что изобретатель, выпустив наконец мою руку, успокоительно сказал:
– Все будет хорошо.
– А… почему насос плохо работает здесь? – неуверенно спросил я.
– Совсем не работает, – невозмутимо поправил изобретатель.
Прораб, с явным огорчением следивший за спокойно протекавшим разговором, обрадовался. Выпустив серию «нет, почему?», он бросился в атаку на Мурышкина, одновременно доказывая, что насос работает и что насос вообще не может работать.
У меня не было выхода; оставалось два дня, я обязан использовать любые возможности, даже идти на риск.
– До свидания, Степан Петрович. Завтра утром приезжайте к нам, попробуем. – И подал изобретателю руку. – Всего хорошего, – опасливо, но все же поуверенней сказал я прорабу. (Мне казалось, что уж тут-то он никак не сможет спорить.)
– Нет, почему – хорошего? Что у нас может быть хорошего? – донеслось до меня, когда я уже закрывал дверь.
Сегодня у меня ЧП – чрезвычайное происшествие: утром ко мне зашел Шалыгин.
«И это все?» – спросит человек, не знающий нашего начальника управления.
Отвечаю: все. Ибо за год совместной работы я ни разу не видел Шалыгина не за его столом. Одно время мне даже казалось, что Шалыгин – современная модификация кентавра: тот был человек-лошадь, а этот человек-стол.
Увидев Шалыгина, я от неожиданности вскочил.
Он остановился посреди комнаты, строго осмотрел стены и величественно, не глядя на меня, сказал:
– Ухожу из моего управления.
Я не нашелся что ответить. Шалыгин подошел к окну.
– Жалко? – наконец спросил я.
Он постоял немного и двинулся к двери, но, взявшись за ручку, помедлил и вдруг глухо произнес:
– Да, жалко… Съест тут вас всех Моргунов без меня. Вот вы стали приличным работником, а все – моя помощь.
Черт бы побрал мою мягкотелость. Хотя сказал он неправду, никогда он мне не помогал, я расчувствовался; подошел к нему и, слегка коснувшись рукой плеча, сказал несколько теплых слов.
Шалыгин повернулся ко мне. Видно, одна из пружинок, поддерживающая черты его лица в неподвижном состоянии, ослабла, и оно вдруг смягчилось. Он подал мне руку.
– Вот так, – пробормотал он. – Вот так, – и быстро вышел.
…В три часа приехал Моргунов. Кричать он начал еще на лестнице, а когда вошел в свой новый кабинет – уже гремел. Звонок за звонком раздавались у секретаря, свежеиспеченный начальник вызывал для накачки сотрудников. Последним он вызвал меня.
– Ну? Снова чудишь? – насмешливо спросил он.
– Не понимаю.
– Ах, не понимаешь? Ты что, думаешь этой чихалкой, насосом этого недоноска изобретателя, обойтись?
– А вы что предлагаете? – сдерживаясь, спросил я.
– Поставьте побольше рабочих! – Моргунов начал вскипать.
– Понятно, организовать стройные колонны рабочих и носить ковши с бетоном на тридцатый этаж. Так?
Он побагровел и дико посмотрел на меня.
– Ты шуточки брось, – задыхаясь сказал он. – Я сейчас назначен начальником этого управления, и ты, миленький, будешь делать все, что я тебе скажу. Понятно?
Плохо ссориться с начальством. Поругался, и сразу появляется неуверенность в работе, оглядка: вот поступлю я так, а нельзя ли будет ко мне придраться? Это только иногда в романах появляются этакие твердокаменные инженеры, которых ничто не берет, и они остаются неколебимо принципиальными.
Я смотрел на багровое лицо Моргунова. Черт с ним, в конце концов, куда и зачем я рвусь? Но ведь если я ему уступлю, тысячи человеко-дней, как говорят на стройке, будут затрачены впустую. Есть черта, которую инженер, если он честен, не имеет права переступить: это – прямые интересы дела.
Как же мне ему ответить? Ну а что, если… ведь говорят, что шумливые люди не всегда самые смелые.
– Хорошо, Николай Митрофанович, пусть будет по-вашему, я прекращу пробу насоса. Но объяснять начальству, почему мы не вошли в график, будете вы.
Я не скажу, что был очень доволен собой: голос у меня от волнения противно дрожал, но эффект превзошел мои ожидания…
Моргунов недоуменно выпучил на меня глаза и вдруг громко рассмеялся:
– А ты, я вижу, не такой уж птенец, каким кажешься…
Лицо его вдруг стало простецким и даже добродушным, я подумал, что, наверное, Моргунов, пока его не испортила власть, был неплохим человеком. Потом ему вбили в голову или сам он это придумал, что сильная личность никогда не отступает от принятого решения… а кто не хочет быть сильным?!
– Нет, братец, ты брался, ты и отвечай. Осталось два дня. Я подожду. А чтоб ты не мог сказать, что тебе мешали, пожалуйста, играйся со своим насосом сколько угодно.
– Хорошо. – Я пошел к двери, весьма довольный: диверсия удалась.
– Постой! – Он поднялся со стула и, тяжело ступая, подошел ко мне. – Ты знаешь, чем это все для тебя пахнет? Тебя выгонят… но если ты бросишь заниматься фитюльками и будешь слушаться, я все возьму на себя.
– Невозможно, Николай Митрофанович, – как можно мягче сказал я. – Сколько ни поставь рабочих, все равно на этом доме без специальной техники не обойтись.
– Ну, смотри, я тебя предупредил… мальчишка! – Он толкнул дверь и раздраженно крикнул секретарше: – Морозова!
Стемнело. Высоко в небе зажглись звезды. Мосэнерго еще не установило счетчики звездного света. Наверное, – поэтому, в порядке компенсации, стоимость земного освещения весьма высока, и наш главный бухгалтер вчера долго меня пилил.
Я, как умел, отбивался и наконец заявил, что у каждого человека есть свои слабости. У меня они выражаются в любви к хорошему освещению площадки.
Слабая улыбка прошла по лицу моего собеседника.
– А не слишком ли дорого обходится ваша… слабость? – спросил он. И уже откровенно рассмеялся: – Ладно, жгите, только не разбрасывайте прожекторы по всей площадке… соединяйте их в большие группы, как на стадионе.
Мы выполнили рекомендацию главного бухгалтера, и сейчас строительная площадка освещена сильным ровным светом.
У новой установки для подачи бетона много людей, представителей, так сказать, разных ведомств. Бетонщики во главе с моим старым знакомым Гнатом, в недавнем прошлом главным лодырем нашего управления, а сейчас одним из лучших бригадиров; от монтажников – бригадир Галямов; тут и молодой прораб Аничкин. У него веснушчатое, невыразимой привлекательности лицо. Вот уже восемь лет он грызет гранит науки, сначала в школе рабочей молодежи, потом в техникуме, а теперь – в институте. Встречаясь со мной, он почему-то всегда смущенно улыбается, показывая полоску белых, ровных зубов (гранит, видно, не так уж крепок).
Мир науки и техники представлен изобретателем в неизменном плаще и нашим главным механиком, пожилым крепким человеком со столь замедленными движениями, что кажется, вот-вот он совсем замрет. Посмотришь на него, и хочется бежать к телефону, вызывать «скорую помощь» или, может быть, аварийку.
Насосу нездоровилось, он чихал, кашлял и, как всякий больной, капризничал.
– Черт бы его побрал, – возмущался Гнат. – Инженер! – заорал он, увидев меня. – Долго мы еще тут будем мучиться?
Я поздоровался. Изобретатель улыбаясь подержал мою руку и негромко, успокаивающе сказал:
– Все дело в воздухе. Гнат Александрович пока не научился регулировать его подачу.
Гната, наверное, впервые в жизни назвали по отчеству. От удивления он замолчал, но сразу опомнился и принялся длинно доказывать, что установка не может и не будет работать.
Изобретатель доброжелательно улыбнулся Гнату, потом снял плащ, рукава которого еще больше обтрепались, аккуратно повесил его на ограждение и полез в нутро компрессора.
Насос удовлетворенно и ритмично зачавкал.
– Э-го!.. – закричал кто-то сверху. – Э-го, пошел… бетон пошел! Давай людей на вибраторы. Гна-а-ат!
– Чего орешь! – сердито заорал Гнат. – Иди, Мишка, – сказал Гнат одному из бетонщиков. – Кио… фокусы-мокусы… Вот увидишь, инженер, уйдет изобретатель, снова все станет.
– Конечно, станет, – презрительно сказал Галямов. – Это, мой друг, не лопата, а механизм. Думать надо, а не шуметь без толку.
Гнат промолчал.
Мы поднялись на двадцатый этаж.
Наверху дул сильный ветер, было холодно и неуютно. В одном месте не было ограждений, Галямов подошел к самому краю и заглянул вниз.
– А это что? – удивленно сказал он, как бы приглашая нас последовать его примеру.
Но подойти к нему не решился никто.
– Чего же ты, Гнат? – сказал Галямов. – Такой внизу боевой, а тут… уж не боишься ли?
Гнат молчал, но только ли к нему обратился Галямов? Почему усмехаясь смотрит он на меня? Я пересилил себя и шагнул вперед. Тревожно манила и притягивала земля, мягко колыхались и мигали огни вечерней Москвы. Еще шаг…
– Назад! – вдруг резко скомандовал механик. Он схватил меня за руку и потянул к себе. – И ты уходи оттуда, – повелительно сказал он Галямову. – Слышал, герой? Технику безопасности нарушаешь.
Галямов помедлил и усмехаясь присоединился к нам.
– Кто-то ведь должен посмотреть, что случилось, где ограждение, – сказал он.
– А вот кому положено, тот и посмотрит, – главный механик спокойно подошел к краю здания. – Ого, ограждение упало на козырек. Нужно срочно восстановить.
Он снял трубку телефона, который висел на краю колонны.
– Машенька, дай дежурного слесаря… а вы идите все к бетону, я тут сам. – И, словно угадывая мои мысли, закрыл трубку ладонью и добавил: – Не беспокойтесь, Виктор Константинович, я с высотой лажу. Идите, идите.
Уходить не хотелось. Было очень неловко: человек, над чьей медлительностью я иронизировал, в трудную минуту оказался энергичным и смелым.
Эх, сколько еще после института нужно учиться! И почему в вузах нет такого предмета – «Наука о жизни». Улыбаетесь? Нет, право, как хорошо было бы, если б опытные и интересные люди производства рассказали студентам, о чем не пишут в учебниках: о сложностях жизни, об управлении людьми. А может, и впрямь, это можно постичь только на практике, ценою ошибок?
Бетон – сложный материал, он боится солнца, не любит мороза, но он спорит со Временем, перед которым все бессильны, – с годами он делается крепче. И вот, чтобы изучить бетон, созданы специальные научно-исследовательские институты. Сталь крепка, но капризна – веками ученые исследуют способы ее защиты. Есть институты, изучающие поведение машин, уличное движение, рак картофеля и сотни, тысячи других материалов, продуктов, явлений.
Но я не знаю ни одного научного учреждения, которое занималось бы отношениями людей на производстве, проблемами управления людьми, если хотите, их психологией, – словом, тем, что неизмеримо сложнее всех материалов и машин вместе взятых.
И вот приходит молодой инженер на стройку, ему дают под команду рабочих. Он обучен тысячам вещей, кроме главного – он понятия не имеет, как управлять этими людьми.
…Подошел старший прораб Морозов. Он предупредительно быстро выполнил мое указание, привел монтажников в помощь главному механику, но почему-то виновато отводил в сторону глаза.
Бетон от новой установки непрерывно поступал по шлангу, заполняя опалубку стен. Вся бригада бетонщиков бросила тачки и с интересом следила за двумя рабочими, которые с трудом удерживали шланг-бетонопровод.
Гнат, который снова обрел земную уверенность, грубовато сказал:
– Что вы кадриль танцуете? Ну-ка, дайте мне.
Широко расставив ноги, он ухватил наконечник. Покоренный шланг притих.
– Ну что? – самодовольно спросил Гнат.
– Здорово, я же говорил, что ты молодец. – Галямов на всякий случай отошел.
– То-то.-.. Инженер! – закричал Гнат, хотя я стоял рядом. Он всегда, видя меня, кричал. – Инженер! Тачки, черт бы их побрал, сбрасываю вниз. Молодец, Кио! Этак мы за вторую смену весь этаж кончим. А?
Да, это было бы здорово. Завтра мы бы начали монтаж. Но ведь покуда бетон укладывали только небольшими порциями, в опытном порядке, в присутствии изобретателя. А без него на одной стройке, я знал, бетон расслоился…
Я вопросительно посмотрел на изобретателя.
– К сожалению, я в двадцать ноль-ноль улетаю на Кубань. Элеваторы там пробуют, – доброжелательно сказал он.
– Может быть, дождаться вас? Вы надолго?
– На две недели.
«Нет, две недели мы не можем ждать. Как же быть? Нужно рискнуть, все равно мы не освоим установку, пока сами не поработаем хотя бы смену», – уговаривал я себя.
– Сейчас нам уже ясно, как регулировать установку. Давайте бетонировать, Виктор Константинович, – сказал прораб Аничкин. И улыбнулся, показывая белую полоску зубов.
– Где Морозов? – спросил я. Но его нигде не было.
…Уходя домой, я заглянул в свой кабинет. На столе лежал рапорт Морозова. Он заявлял, что снимает с себя ответственность за качество бетона.
