Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)
Самотаскин тоже кладет трубку.
Дома, которые собирал Петр Иванович, были крепкими и надежными, так сказать «автоматически» надежными. Была тщательно разработана система, которая не позволяла прорабу ошибаться, если б он даже захотел. Сначала на площадку приходили геологи. Они бурили скважины. Это только нестроители думают, что здание стоит на фундаменте. Здание стоит на грунте. А грунт разный. Бывают пески, что любы сердцу прораба: они не боятся ни черта, ни дьявола, ни даже мороза, который пострашнее нечистой силы; бывают глины, они крепкие, но капризны – пучатся от мороза, зимой их нужно укрывать «одеялами» из шлаковойлока; бывают смеси песка и глины – супеси, суглинки; не дай бог, окажется плывун, тогда без свай не обойтись, или лессовый грунт, вроде крепкий, а попади вода, он расплывается сметаной. Бывают еще грунты, насыщенные водой, тогда по периметру всего котлована забивают иглофильтры и понижают уровень воды. К определению несущей способности грунта прораба не допускают, только геологи дают заключение.
Прораб копает котлован. Хочет укладывать фундаментные блоки… Стоп! Начинает действовать система «можно-нельзя». Прораб обязан сдать основание конструктору, без подписи конструктора монтировать фундаменты нельзя… Сдал. Приступает к фундаментам. Ну а тут разве нельзя ошибиться, например, сделать другую ширину фундамента?.. Нет. Блоки поставляет завод. Если на чертеже написано блоки Ф-2, то завод поставит на стройку только Ф-2.
И стены, перекрытия, кровля – все завозится с завода готовое, пронумерованное, проверенное ОТК. Не зависит от прораба толщина стен и плит.
Но система «можно-нельзя», такая безотказная и сильная, имеет свои слабости – она распространяется только на несущие конструкции дома. Все остальное – акустика, плотность швов между блоками, столярные изделия, отделка – зависит только от прораба…
Дома, которые строил Петр Иванович, были крепкие, надежные. Он гордился этим. Пусть его жизнь сложилась не так уж ладно и по служебной лестнице он не очень продвинулся, но иногда, в минуты сомнений, уныния, он вспоминал, сколько людей переехало в его новые дома, и становилось легче. Но вот в Кривоколенном переулке, на Соболиной, в домах, построенных так надежно, не живут, а мучаются композитор, летчик-испытатель, Воронины… А когда у летчика-испытателя вырастут дети – ведь дом простоит сто и больше лет, – они тоже будут мучиться.
Странно, чепуха какая-то! Он постарается посетить все свои дома. Может быть, он увидит других жильцов… Конечно, увидит!
Петр Иванович прошелся по коридору, минуту постоял перед телефоном… Позвонить на стройку? Нет, пока рано.
Дома Аксиому ждало письмо. Она устало прошла в свою комнату. Конечно, нужно приготовить ужин, но не было ни желания, ни сил. Она легла на диван: «Ну кто там интересуется не прорабом Ниной Петровной, которая не выполняет норму монтажа, а просто Ниной… разве есть такие люди?!» Она посмотрела на конверт: а, Кавказ… Наверное, еще ждут ее.
Кавказ! Посмотришь с моря на берег – горы, сплошь покрытые низкой, кудрявой зеленью, белые кубики домов… Посмотришь с гор – море! Сколько писателей, художников, поэтов пробовали рассказать о нем. Много ли они передали? Только море может само рассказать о себе. Аксиоме вдруг захотелось бросить все… «Ладно, чего уж там, ты, миленькая, сейчас старший прораб, прикованная тысячами нитей… – да нет, цепями, стальными тросами! – к телефонной трубке, к стройке. Чего уж там вспоминать?!»
Она надорвала конверт.
«Здравствуй, Нинка!
Получила твое письмо. Ты все же впряглась в свою стройку. Эх, лупить тебя некому! Мы с Аксельбантом все ходили на автобусную встречать тебя, но потом Жора и Олег запретили. Интересно получилось…»
Аксиома прервала чтение. Аксельбант… Жора… Олег… запретили… ерунда какая-то… Несколько минут она уговаривала себя встать и приготовить ужин, но так и осталась на диване. Снова взяла письмо: что же там «интересного получилось»?
Из письма далее следовало: Жора пригрозил Аксельбанту, что поколотит его, если еще раз тот посмеет прийти. Но что оказалось? Аксельбант снова явился в их расположение и потребовал от Жоры удовлетворения.
Жора долго смеялся. Спросил у Аксельбанта, на чем он хочет драться: пистолеты, шпаги? Она, Анета, очень испугалась: еще поубивают друг друга! Хотела их помирить, но Жора просил ее не путаться в мужские дела.
Аксельбант заявил, что, поскольку он сторона оскорбленная, он вправе выбирать оружие. Что же думает Нинка? Какое оружие выбрал Аксельбант? Он заявил, что хочет драться «на шахматах». «Как на шахматах?!» – закричал Жорка. «А вот так, – сказал Аксельбант, – кто проиграет, тот считается убитым, и больше никуда путаться не будет».
Собралось много народу, все смеялись. Но один бородач серьезно заявил, что в век научно-технической революции такой поединок вполне возможен. Бородач стал секундантом Аксельбанта. Анета (Анюта) в письме божилась, что человек сто, не менее, наблюдали поединок…
Так и не дочитав письмо, Аксиома заснула. Снились ей горы, море и Аксельбант, который умоляюще смотрел на нее большими круглыми глазами.
Полагают: все, касающееся людей, их природы, сущности, изучено вдоль и поперек. Установлено, что у человека может быть тысячи две болезней. Причем совершенно точно сформулировано: болезнь – не что иное, как «расстройство здоровья, нарушение правильной деятельности организма». Определены все состояния человека. К примеру, сон – это «наступающее через определенные промежутки времени физиологическое состояние покоя и отдыха». А все непонятное в человеке втискивается в графу «нервное расстройство».
Упаси бог спорить с энциклопедиями и словарями! Затеян этот разговор только потому, что автору непонятно «физиологическое состояние» Аксиомы, которая на следующее утро проснулась с твердым намерением отказаться работать старшим прорабом. Утро было серое, шел дождь, мелкий, скупенький и потому достаточно противный.
Аксиома приехала на площадку рано, кому-то назло у табельной доски не встала, а зашла прямо в прорабскую. Но все равно монтажники первой смены, сняв номерки, подходили к окошку, здоровались, обращаясь кто на «ты», кто на «вы», обязательно по имени-отчеству:
– Привет, Нина Петровна!.. Эх, снова дождик сегодня.
– Здравствуйте.
– Нина Петровна, здравствуйте! Дождик, наверное, скоро перестанет.
– Здравствуйте.
Почему и первая смена, которая никак не была связана со второй, решила звать ее по имени-отчеству? Почему неприятный дождь, который все кляли, стал «дождиком», а голоса уважительно смягчались? Она ведь ничего не сделала. Да ладно, ей это сейчас все равно – в девять она позвонит к Новому начальнику и откажется от прорабства.
Пришел Алешка. Он снова был в новой спецовке.
– Привет! – Алешка взъерошил короткие волосы. – Вот, товарищ старший прораб, за сутки сто двадцать две! Две детали, которые сверх нормы, Нина… – Он сделал паузу, но, посмотрев на бледное неулыбчивое лицо Аксиомы, сразу добавил – …Петровна, вам в подарок! – Алешка это придумал, когда ехал на работу, и ожидал хотя бы улыбки.
– Хорошо.
Алешка еще немного потоптался в прорабской.
– Я пойду, Нина Петровна…
Зашел водитель Абрашков:
– Здравия желаю, Нина Петровна! Сегодня на полчасика раньше «В-24» привез. Так сказать, подарок, чтобы не сердились за вчерашнее.
– Хорошо.
В полдевятого позвонил замначальника СУ Подшивайленко:
– Это ты, Нина Петровна?
– Слушаю вас.
– Песок я тебе двинул… Вчера ты меня здорово в работу взяла! Но имей в виду, угрозы мне до лампочки. Слышишь?
– Слышу.
– Из уважения к тебе. Тот в отпуск, другой сбежал, третий заболел, а ты… Только нос не задирай. Ладно?
– Хорошо.
Аксиома усмехнулась: какие рыцари! Подарки ей преподносят – смех один! – детали, песок… Другим цветы, а ей? Всю жизнь мечтала, что ей будут преподносить железобетонные плиты, весом по тонне, и кубометры песка… Ничего, ничего, сейчас вы, миленькие, запляшете. Она ждала девяти часов, когда можно будет позвонить Новому начальнику, но в восемь сорок пять он позвонил сам. «Ах, боже мой, – насмешливо отметила про себя Аксиома, – недоспал бедненький! Беспокоится!»
– Нина Петровна, сегодня в сводке вы перевыполнили норму монтажа. – Голосу Важина был приветливый, но какой-то безликий, служебный. Точно так же он, наверное, разговаривал бы с Петром Ивановичем или Семеном. Будто, став прорабом, она, Аксиома, превратилась в существо среднего рода. Она понимала: иначе и не могло быть, но вместе с тем, подчиняясь своему настроению, вспомнила, как говорил с ней Важин раньше, тоже на работе.
– Вы, может быть, хотите мне что-нибудь преподнести, Игорь Николаевич? – зло сказала она. – Так вот, чтобы не было промашки, сообщаю: железобетон и песок мне уже подарили… Осталась пакля. Это будет очень галантно – преподнести мне полтонны пакли.
Новый начальник молчал. Наверное, соображал, как ответить.
– Теперь служебный вопрос, Игорь Николаевич. Почему вы за все эти дни, что я работаю тут прорабом, ничего не спросили, не сказали о качестве? Ведь когда вы пришли впервые на площадку, вы отметили, что у нас нарушают технические условия. Или качество сейчас вас перестало интересовать?
Новый начальник и тут ничего не ответил. Аксиома «закусила удила»:
– Понятно. Теперь, с вашего разрешения, Игорь Николаевич, не служебный вопрос, личный. Можно?
– Да, конечно.
– Сколько лет вашей знакомой скрипачке?
– Не понимаю…
– Ну это же, наверное, не секрет, Игорь Николаевич?
– Да, конечно, двадцать семь.
– Двадцать семь, – повторила Аксиома. – Мне двадцать пять. Меня вот что интересует: если б она была на моем месте, вы бы прервали ее отпуск, взвалили бы на ее плечи прорабство?
– Не понимаю, вы ведь сами…
– Да-да, конечно, сама! Но вы же знали, что такое прораб? Как же вы могли согласиться? Даже, в какой-то мере, вынудить мое согласие? Молчите? Ну хорошо. Так вот, не позже завтрашнего утра присылайте сюда старшего прораба. Ясно? И тут молчите?!
– Я позвоню вам, – наконец сухо сказал Новый начальник.
Пустяковый дождик, который неизвестно с какой целью зарядил с утра, перестал. Поспешно выглянуло солнце, широко улыбаясь, словно извиняясь за допущенное опоздание. Оно на правах старого знакомого заглянуло в прорабскую.
«Ладно тебе, – чуть усмехнувшись, мысленно ответила Аксиома. – Ну хорошо, хорошо, не буду злиться».
Но свое обещание, данное так опрометчиво, Аксиома не сдержала.
В час дня приехала комиссия по проверке складирования, три товарища: представитель строительного главка – молодой человек, худой и высокий, чем-то напоминающий Семена, с плоской кожаной коробкой, которая по последней моде заменила портфель; представитель главка стройматериалов – женщина уже за сорок, споря со временем, она была затянута в свитер и трикотажные брюки; и очень пожилой человек, детскими удивленными глазами смотревший на стройку, очевидно взятый для счета.
После обхода площадки они зашли в прорабскую. Молодой человек представил своих коллег. Пожилой уселся на стул, вынул из кармана газету и принялся ее просматривать. Газета была явно не по возрасту – «Комсомольская правда». Наибольшую активность проявила представитель главка стройматериалов Нонна Гавриловна.
– А это вы всегда так? – резко спросила она.
– Что всегда? – Аксиома подумала, что инспектор ведет себя довольно странно: если ты уж нарядилась, как девушка, то к чему этот резкий, начальственный тон? И еще подумала, что, когда ее года подойдут к сорока, она не станет синить веки.
– Портите столярные изделия, – еще резче сказала Нонна Гавриловна, уловив во взгляде Аксиомы насмешку. На ее лице резче проступили морщины, вернее – складки под глазами. – Вы знаете, сколько сил тратят на комбинатах, чтобы высушить материал?.. Десятки людей следят, чтобы окна и двери делались из сухой древесины… А вы… Вам наплевать! Держите оконные блоки под дождем… У вас на площадке одна видимость порядка… Сложено аккуратно, а все равно столярка портится.
– Нонна Гавриловна, ведь железобетон хорошо сложен, – попробовал смягчить ее молодой человек. Он ласково смотрел на Аксиому, и это, видно, еще больше подзадорило инспектора.
– Что, «Нонна Гавриловна»?! – зло повышая голос, возразила она. – Потом жильцы получают кривые окна и двери, которые не закрываются. А жалобы идут к нам, в главк. Я считаю, что нужно оштрафовать прораба. Правда, Иван Иванович?
– Вы… о чем? – третий член комиссии медленно сложил газету. Но, посмотрев на раздраженное лицо Нонны Гавриловны, быстро спрятал газету, испуганно сказал: – Да… да, я с вами согласен.
Так получилось, что, несмотря на противодействия молодого человека, несмотря на то что Аксиома полностью согласилась со злющей дамой, несмотря на разъяснение кладовщицы Маши, что Нина Петровна работает прорабом только пять дней, на нее составили акт. За актом, как пообещала Нонна Гавриловна, последует штраф, и немалый, рублей тридцать.
Все шло так плохо, что акт и обещанный штраф даже развеселили Аксиому. За эти пять дней прорабская судьба принесла ей целую кучу неприятностей, штраф был завершением. Больше эта самая многоуважаемая судьба придумать уже не могла. Поэтому Аксиома, прощаясь у ворот стройки, приветливо улыбалась даже свирепой Нонне Гавриловне.
– Чему вы так радостно улыбаетесь? – недоверчиво глядя на Аксиому, спросила та. – Или думаете…
– Ничего не думаю, – все так же улыбаясь, прервала ее Аксиома. – Уверена, что вы мне влепите штраф и осрамите на весь главк… Но знаете, милая Нонна Гавриловна, я радуюсь, что хуже уже ничего не может быть. Это, так сказать, завершающий аккорд.
Выражение лица Нонны Гавриловны смягчилось.
– Ну-ка, друзья, идите! – приказала она. – Подождите на улице. – Молодой человек и Иван Иванович пошли к машине. – Эти бездельники мужчины только и ждут, чтобы мы, женщины, перессорились. Вот что, приеду через три дня, если будет стоять навес для столярки, порву акт. Хорошо?
– Навес сделаю, Нонна Гавриловна. Акт рвать ненужно, а то что-нибудь еще и похуже случится. Я уж знаю – это полоса у меня такая.
– Приеду через три дня, – строго повторила Нонна Гавриловна. Чуть наклонившись, она коснулась рукой плеча Аксиомы и тихо сказала: – У меня дочь… Жалко только, не такая, как вы. – Повернулась и быстро пошла к машине.
Впервые в жизни, в двадцать пять лет, Аксиома сделала вывод, который рано или поздно делают для себя большинство людей: в каждом человеке, каким бы он внешне ни казался, есть много душевного и хорошего. Нужно только быть терпеливой. Когда Аксиома поднималась по лестнице к Алешке, она дала себе слово быть терпеливой.
Для того чтобы смонтировать сорок деталей в смену, Алешке приходилось считать каждую минуту. Так часто говорят – «беречь каждую рабочую минуту». Но на самом деле Алешка знал, что есть на строительстве много работ, где минута, и десять минут, и даже час не имеют особого значения. Ну, к примеру, электромонтер. Только тогда и работает, когда авария или нужно на новом этаже сделать проводку… Правда, электромонтер не сдельщик, он дежурный, на повременной оплате. Хорошо, возьмем слесаря по монтажу отопления. Он сдельщик. Но слесарь сам себе хозяин. Есть настроение – вкалывает, нет – покуривает, завтра нагонит. Так? Хотите еще специальности? Пожалуйста – штукатур, маляр…
Только настоящий монтажник, то есть тот, кто собирает коробку здания, считает свою работу по минутам, потому что связан с краном. Кран все делает с определенной скоростью: и движется по рельсам, и подымает, и поворачивает стрелу – ни быстрее, ни медленнее. Вот и гляди, если упустил минуту, больше ее уже не нагонишь.
В смене ровно четыреста восемьдесят минут. Для того чтобы зачалить панель, поднять ее, подъехать к месту укладки, опустить панель, поддержать, пока ее раскрепят, нужно десять минут. На сорок панелей четыреста минут. Нужно еще перегородки подать, и песок, и субподрядчикам детали – как раз еще восемьдесят минут. Минута в минуту все 480!
Поэтому, когда к Алешке приходит Аксиома, или, как ее сейчас называют, Нина Петровна, и строго говорит: требуется, мол, сделать навес для столярных изделий, Алешка, при всем уважении к Акси… то есть Нине Петровне, отказывает. Он бережет каждую минуту. Он не спорит, навес для столярки, может быть, и нужен. Хотя, честно говоря, при Петре Ивановиче, а прораб тот поопытнее и кому угодно нос утрет, только вот высоту не переносит, никаких навесов не делали, сверху прикрывали куском рубероида… Что-что? Фиговый листок? Алешка не знает, что это такое, на стройке таких нет… Почему Нина Петровна смеется, Алешка не понимает. Так вот, для навеса у него нет времени, минут этих самых.
Он не может согласиться с и.о. старшего прораба товарищем Кругликовой Ниной Петровной, что дело только в зарплате. Во-первых, он должен разъяснить и.о. старшего прораба, что добиваться большой зарплаты путем бережливости монтажного времени не жадность, а правильное отношение к труду. Как понимает Алешка, товарищ Кругликова на сдельщине никогда не была, ей всегда окладик обеспечен. А второе, Алешкина бригада соревнуется с бригадой Пономарева, который вон работает, напротив. Бригада Алешки, хоть он и бригадир молодой, не собирается уступать Пономареву. На сегодняшний день он перегнал Пономарева на полэтажа. Навес определенно собьет бригаду… Да, Алешка понимает, что приказы нужно выполнять, но и с бригадиром нужно советоваться, стройка не армия, а товарищ Кругликова еще не капитан и даже не младший лейтенант.
Что касается качества, то он качество уважает безусловно. В договоре имеется обязательство сдать дом с оценкой «хорошо». Они с Петром Ивановичем все дома сдавали на «хорошо», и этот дом будет так сдан. А замечания, что столярка испортится, несерьезные.
В конце этого разговора продолжительностью десять с половиной минут, в котором приняли безмолвное участие еще три монтажника и сварщик и задержался монтаж одной детали, Алешка не без остроумия заявил:
– Не знаю, товарищ Кругликова, что это за «бог количества», о котором вы сейчас сказали. Но если он ускоряет монтаж, то я и вот мои ребята за этого бога. Мы даже согласны принять его к себе в бригаду, правда для начала по третьему разряду…
Глава девятая
Бабушка Дина, внучка Дина и Тимофеи по Амурской, 13
Петр Иванович решил так: если в третьем доме все будет в порядке, он на этом кончит.
Сосед Миша, которому было уже сорок, но все в доме его считали мальчиком, может быть, потому, что он сам себя считал таковым, при очередной перестановке замка в дверях расписывал Петру Ивановичу все прелести юга, точнее Крыма, еще точнее – Ялты.
– Понимаете, Петр Иванович, – говорил он, наблюдая, как Петр Иванович подгоняет новый, уже четвертый по счету, замок, – главное – это внезапность. Вот только что вы в Москве, ну машины, шум, люди бегут… Раз – такси, вы в аэропорту; два – самолет, вы в Симферополе… Извините, тут ключ будет вверх ногами?
– Да.
– Это чудесно, Петр Иванович! Продолжу: три – снова такси, вы в Ялте… Итого сколько? Час плюс два часа, плюс еще два – пять часов. Я не ошибся?
– Нет.
– Пять часов, дорогой и уважаемый Петр Иванович!.. Что мы будем делать без вас? Я пропаду, буду ночевать на лестнице… Бр-р-р-р! Но все равно. Только пять часов, и вы у Черного моря. Пальмы, аппетитнейший запах жареного мяса разносится по всей набережной… Ручку нужно нажимать, когда открываешь?
– Да.
– …И люди там через несколько дней становятся лучшими в мире. Если вы нервный человек, там вы успокаиваетесь, если злой – делаетесь добрым, пожилых людей там нет. Пятьдесят, шестьдесят – все равно вы молодые. Вам уже пятьдесят?
– Нет.
– Я думал… вы всегда озабочены. – Сосед оценивающе смотрел на Петра Ивановича. – Жильцы говорят, что вы дома строите. Это верно?
– Да.
– Трудно, наверное?.. Все отвлекаюсь. Так вот, Ялта… Приоденетесь, Петр Иванович, во все легкое. Только не берите этот синий костюм. Кто вам его шил? Ладно, ладно, будет вам в Ялте ну лет тридцать, не больше… Кажется, месяц назад к вам приходила девушка, стройная такая, в синих брючках и светлом свитере. Она сказала, что чертежи хотела передать. Это кто такая, Петр Иванович? – У Миши зажглись глаза. – Познакомите?
Петр Иванович молча передал Мише ключ.
– Уже? Ну вы просто чародей! Руки у вас золотые. Я бы… Сейчас попробую. Что-то не получается… Ключ, наверное, нужно повернуть?
– Да.
– Ага! Ну вот, все в порядке. Спасибо вам большое. Мы так славно побеседовали! Обязательно в Ялту, обязательно! А телефончик ее не знаете? Может быть, рюмочку зайдете? Нет? Ну следующий раз, когда ключ снова потеряю… Так поедете?
– Может быть.
Пока Петр Иванович спускался по лестнице, Миша посылал ему вслед искреннейшие благодарности и заверения в глубоких чувствах.
«Так она приходила сюда… Какие чертежи? Непонятно». Следовало бы подняться в квартиру, занести чемоданчик с инструментом, но Петр Иванович не любил возвращаться.
Петр Иванович вышел из метро. Его дом тут уже близко, на Амурской. Странное название. Может, в честь реки Амур? Или в честь бога любви? Еще более странно. Петр Иванович помнит: дом тогда имел нормальное название – «корпус 127а, квартал В, микрорайон 7». Почему-то он вспомнил, что тут впервые принял на работу Алешку. Обучал его монтажному делу.
За два года деревья, высаженные у дома, разрослись. А где маленький клен в виде рогатки? Однажды, придя на работу, Петр Иванович увидел: кто-то разорвал деревце надвое, ветви клена беспомощно лежат на земле. Аккуратно у основания он связал их и потом несколько месяцев присматривал за деревцем… Вот и клен, возле маленькая скамейка. Петр Иванович читал, что тот, кто не вырастил ни одного дерева, напрасно прожил на свете. Он много посадил деревьев, около каждого построенного дома. И если действительно это утверждение правильно, то он, старший прораб Самотаскин П.И., выполнил свою норму на тысячу процентов и уже живет в двадцать первом веке…
Если бы Петр Иванович присмотрелся к клену, то увидел, что тот обрадованно колышет ветвями (а как иначе дерево может выразить свою радость и благодарность?), но прораб не обратил внимания на приветствие, не понял, только ласково коснулся рукой ствола.
Любая продукция, которую сделал человек, потом движется – может быть, перемещается человеком, может быть, перемещает человека. Только дом неподвижен и вечно стоит на том месте, где его поставили. Петр Иванович помнит, что дом на Большой Серпуховской он заложил с отступлением на «красной линии» на целый метр. Приезжали комиссии, грозились разобрать начатые стены, а прораба чуть ли не четвертовать. Петр Иванович молчал, бригада все клала и клала кирпичи, и чем выше становился дом, тем реже появлялись комиссии. Когда добрались до крыши, комиссии вообще исчезли.
Сейчас дом стоит, как все, и может быть, один только Петр Иванович знает о нарушении «красной линии» – святая святых градостроительства.
Да, дома неподвижны для всех людей, которые, проходя мимо, смотрят на них или живут в них. И только для нескольких десятков людей – строителей – дома всегда в движении. Вон в правом углу третьего этажа большая щербинка. Петр Иванович помнит, как «драил» Алешку, тот панелью ударил по углу. «Петр Ива, Петр Ива, да хватит уж вам, – молил Алешка. – Во веки веков этого больше не будет»… Выше панель без нескольких «ирисок» – облицовочных квадратиков. Петр Иванович не хотел эту панель принимать. Приезжали с завода, клялись страшной клятвой, что потом исправят… Так и не исправили. Это мелочи, никто их не видит. За дом, впервые, Петр Иванович получил хорошую оценку.
Он прошел к первому подъезду, где над дверью висела табличка «1—48». Тут на третьем этаже и должна быть квартира № 13. Медленно стал подниматься по лестнице… Хотя Петр Иванович ставил во все квартиры одинаковые двери, сейчас каждая дверь выглядела по-разному. Дверь квартиры № 5 была обита черным дерматином, № 6 – коричневым, № 7 и № 8 не были обиты, но зато перед № 7 лежала аккуратная, смоченная водой тряпочка. Квартира № 8 не имела половичка, даже звонка не было, торчали два проводка.
Как показалось Петру Ивановичу, квартира № 13 чем-то отличалась от остальных: во-первых, перед дверью лежала красочная циновка, а во-вторых, среди безмолвных квартир – было два часа дня – только она подавала признаки жизни. Слышался какой-то неясный шум. Петр Иванович нажал на кнопку звонка.
Быстрые, легкие шаги, звонкий голос девочки:
– Кто там?
– Пожалуйста, попроси кого-нибудь из взрослых. Скажи, что просит прораб Самотаскин.
– Прораб? – Девочка, очевидно, поставила это слово под сомнение.
– Ну да, девочка, прораб… то есть строитель.
– Ага… Никого нет, дядя Самотаскин, только я и Тимофей.
– Ну тогда попроси Тимофея.
За дверью раздался смех:
– Тимофей, дядя Самотаскин, совсем маленький. Он еще ничего не понимает!
Заходить в квартиру и встречаться с детьми не было никакого смысла, но уходить Петру Ивановичу не хотелось.
– Тебя как звать? – спросил он.
– Дина.
– Открой дверь, Дина.
За дверью послышалась возня, строгий голос девочки произнес:
– Да подожди немного, скоро бабушка придет. – Петр Иванович кашлянул. – Это не вам, дядя Таксин. Замок открыла, а все равно дверь не открывается. Бабушка Дина говорит, что дверь заедает!.. Подожди, я сказала… Ему, дядя Такса, уже давно пора выйти…
Петр Иванович открыл чемоданчик и вытащил большую отвертку. Конечно, нужно было уйти. То, что он собирался сделать, на «милицейском языке» называлось взломом. Девочка могла испугаться, начать кричать. Но он просунул отвертку в щель двери, сильно нажал. Дверь открылась, и из нее с радостным визгом выскочила серо-черная собачка, а за ней, держась за поводок, худенькая девочка в красном платьице… Секунда – собака и девочка скатились вниз по лестнице, исчезли. Петр Иванович остался стоять перед открытой дверью.
Конечно, взлом. Он позвонил в квартиру № 14, потом в 15 и 16, но никто не отвечал. Сейчас уже уходить было нельзя. Хорошо, если девочка вернется быстро.
Он успел прочесть подвал в газете, когда сверху послышались медленные шаги. На промежуточной площадке появилась старуха с авоськой, в которой болтались пустые молочные бутылки.
«Сейчас крик подымет», – подумал Петр Иванович и решил ее опередить:
– Извините, вы из какой квартиры?
Старуха застыла на площадке, смотрела полными ужаса глазами на Петра Ивановича.
– Я вот дверь помог открыть… Девочка с собакой убежали… Вот стою.
Но старуха тонко закричала и с удивительной быстротой побежала вверх по лестнице. Несколько секунд слышалось, как она, все так же крича, совала ключ в замок, наконец сильно потянула на себя дверь и быстро ее захлопнула.
Дина Александровна Светова работает в издательстве «Утро» редактором. Она так элегантна и моложава, что посетители «Утра» – примерно процентов восемьдесят, не говоря уже о сослуживцах, – зовут ее Диночкой. (Остальные двадцать процентов – это писатели, рукописи которых она редактирует, они, конечно, обращаются к ней по имени и отчеству.)
Когда в редакции раздался тревожный звонок, у Дины Александровны сидели два автора. Петр Баракин, молодой человек с округлым лицом, выражающим полную готовность всегда сделать своему ближнему что-нибудь приятное, и Виктор Иванович Пугач, немного постарше. Они передали в издательство повесть детективного направления и сейчас со скрытой тревогой взирали на редактора. Со скрытой, потому что автору не полагается обнаруживать свои чувства. Они уже упомянули о дождливом лете, о сегодняшнем теплом солнечном дне. Так как Дина Александровна, положив перед собой рукопись, молчала, Петр Баракин продолжил разговор о погоде уже на будущее. Говорил он мягко и весело, было такое впечатление, что, если бы его попросить, он непременно изменит погоду к лучшему. Его соавтор молчал.
Дине Александровне было неприятно начать разговор о рукописи, которую она должна вот сейчас «зарубить». Петра Баракина она знала хорошо. Он часто бывал в издательстве, приносил короткие повести, написанные легко и непринужденно, но Дине Александровне казалось, что повести были легки как пух. И хотя в большинстве случаев Дина Александровна делала критические замечания, а то и вовсе отклоняла рукописи, Баракин все же упорно просил в редакции, чтобы его вещи передавали Дине Александровне.
На этот раз новая повесть была написана о правонарушителях. Как понимала Дина Александровна, материал подготовил Пугач, а за Баракиным была литературная обработка.
– Так вот, – наконец собравшись с духом, начала Дина Александровна, – о вашей повести. Главное, что меня тут удивило, – Дина Александровна положила руку на серую папку с рукописью, – легкость, с которой ваши грабители действуют. Так в жизни не бывает!
Петр Баракин радостно улыбнулся:
– Понимаю, Дина Александровна. Вы правы…
Телефонный звонок раздался именно в этот момент.
Секретарь сняла трубку, но тут же сразу ответила:
– Позвоните попозже, у нее авторы. Авторы, понимаете? – Она положила трубку. – Вас спрашивали, Дина Александровна. Какая-то бабуля звонила. Странная какая-то, – рассмеялась секретарь, – вроде подвывает в телефоне.
– Вы опять, Баракин, свое «понимаю», – несколько досадливо произнесла Дина Александровна. – Вы должны иметь свое мнение.
– Полностью с вами согласен, – радостно повторил Баракин.
– Ну что ж, – Дина Александровна взяла папку.
– Вам приходилось сталкиваться с кражами? – вдруг тихо спросил Пугач.
– Нет, не приходилось.
– Откуда же вы знаете, легко или трудно получается у грабителей, как вы их называете?
– Ну, знаете, – Дине Александровне не понравился вопрос Пугача. – Мне приходится давать заключение о произведениях, где рассказывается об ученых, о рыбаках, о жизни деревни. Но я никогда не была на рыбной ловле и не жила в деревне…
Снова раздался телефонный звонок.
– Я же вам говорила, что у нее авторы… Что? Не понимаю! Что-что? Боже мой! Налетчик?! – Секретарь вскочила. – Не вешайте трубку!.. Повесила… Дина Александровна, послушайте, звонила ваша соседка, она говорит, что дверь в вашу квартиру взломали. Она говорит – налетчики…
Первым вернулся Тимофей. Он остановился перед Петром Ивановичем, чуть наклонив набок бородатую мордочку, очевидно решая, стоил ли Петр Иванович его, Тимофеева, внимания.
Самотаскин очень обрадовался Тимофею: значит, сейчас появится Дина и он сможет уйти из этого проклятого подъезда. Он нагнулся, чтобы погладить щенка, но тот, решив, что с ним собираются поиграть, отскочил и звонко залаял.
На верхнем этаже снова открылась дверь. «Очевидно, старуха», – подумал Петр Иванович. Тимофей тоже услышал и с радостным лаем помчался наверх, поводок волочился за ним. Тимофей знал эту квартиру, тут жила женщина, с которой он дружил. Каждая сторона вносила на алтарь дружбы посильную лепту: женщина – чаще всего пирожки с печенкой; Тимофей же, по людским понятиям, не очень много. Ну что такое коснуться влажным носом руки? Или часто шевелить маленьким обрубком хвоста? Но, с точки зрения маленького бородатого фокстерьера, это означало доверие и ласку.
