Текст книги "Строители"

Автор книги: Лев Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 54 страниц)

– Что вы, что вы, Александр Иванович! Конечно, я счастлив. У меня там, в мастерской, калек сто срочного проекта, которые я должен подписать. Вот бумагу прислал заказчик, но такая встреча… Конечно, я рад! – Аполлон Бенедиктович изобразил на своем лице подобие улыбки. – Проект подождет…

Александр Иванович бросил на нас взгляд, какой укротители львов бросают на публику в ожидании аплодисментов.

Мы подавленно молчали.

– Съедят, – снова шепнул Анатолий.

Уваров взял со стола карточку и, поглядывая на нее, начал:

– На совещание к нам пришли строители – Виктор Константинович, главный инженер треста, и его сотрудники – Анатолий Александрович и Игорь… Игорь…

– Николаевич, – подсказал Топорков. Он один был спокоен. Сидел, как всегда, вытянувшись, отчего его небольшая голова странно высоко возвышалась над столом.

– …Николаевич! Спасибо большое, – вежливо улыбнулся Уваров.

– Пожалуйста, – невозмутимо изрек Топорков.

– А тут, – Уваров показал на ряд улыбающихся людей в белых халатах, – представители двух мастерских и ведущие специалисты института. – С его лица вдруг исчезла улыбка, он холодно спросил нас: – Вы можете, друзья, членораздельно ответить, чего вы хотите? Признаться, никто из нас не может понять.

– Можем и членораздельно! – поднялся Анатолий. Я с облегчением вздохнул: очевидно, резкий тон председательствующего вывел Анатолия из шокового состояния. – Только для этого нужно одно условие: захотеть понять.

По моложавому приятному лицу начальника управления прошла тень.

– Ну, пожалуйста, дорогой мой, объясните, – устало попросил он.

– Я прошу извинить нас, конечно, – начал Анатолий, – занимаем ваше драгоценное время, но что поделаешь! Я попробовал членораздельно, как вы изволили сказать, все доложить лично Аполлону Бенедиктовичу. Но он и слушать не хочет. Это бюрократизм высшей марки…

– Анатолий Александрович! – прервал я его.

– А, да-да, я буду вежлив. Вот в чем дело, дорогие товарищи, – Анатолий обвел глазами присутствующих, на его впалых щеках появились красные пятна, не предвещающие ничего доброго. – Сейчас у нас в тресте ведется работа по экономии труда… и облегчению труда…

– Вы бы о качестве сказали! – вдруг прервал Анатолия Аполлон Бенедиктович. – О качестве! – Его глаза, огромные под стеклами очков, угрожающе заблестели.

– Извините, Аполлон Бенедиктович, – вежливо возразил Топорков. – Вы ведь сами мне недавно говорили, что в нашем тресте хорошее качество работ. Так?

– Ну и что? Говорил. Ну и что?

– Продолжайте, пожалуйста, – вздохнув, сказал Уваров.

– Организовано Управление обеспечения, оно готовит площадки, комплектует детали… Но понимаете, сейчас речь идет не о резервах, которые лежат как бы на поверхности. Пришло время копнуть глубже…

– И вот вы начали копать под нас? – любезно спросил Лесовский.

– Типовые проекты вылизываются, – Анатолий сел. – Уникальное же строительство, вот если заглянуть в проекты этих зданий, – там огромные резервы.

– А сколько у вас такого строительства? – спросил Уваров.

– Я точно сейчас не скажу…

– Сорок один процент, – дал справку Топорков.

– Сорок один процент – это много, – задумчиво произнес Лесовский. – Что же вы хотите? Сами проектировать?

– Вот-вот! – наш главный противник Аполлон Бенедиктович Еремеев визгливо рассмеялся. – Вот-вот именно!

– Мы хотели бы, чтобы строители на самой ранней стадии проектирования… еще когда делаются эскизы уникального строительства, могли участвовать в проекте, говорить о его технологичности, советовать. – Анатолий посмотрел на Лесовского. – Конечно, тут скажут, что, мол, пожалуйста, приносите ваши замечания по чертежам, мы их учтем. Но это ясно каждому: когда чертежи выпущены – все! Можно говорить только об ошибках в проекте.

Лесовский усмехнулся: «М-да!»

У меня появилось ощущение, что грозная, монолитная белая стена начала давать трещины. Может быть, действительно все хорошо кончится? Но получилось иначе.

– Что же вы, интересно, нам можете умного предложить? – вызывающе спросил Еремеев. – Что?

– А хотя бы уменьшить вдвое подпорную стенку, которую вы запроектировали, – в тон ему ответил Анатолий.

– Уменьшить?! – Еремеев встал. – Не вам судить. Вы там у себя на стройке если и знали что-нибудь, то уже все забыли… Вы по… посмотрите на него, – Еремеев начал заикаться. – Он меня учить расчетам собирается.

– Аполлон Бенедиктович, – тихо сказал Топорков, – мы представили расчет главному конструктору, он согласился с нами.

– Ерунда все это! – закричал Еремеев. – Ерунда!.. Я хочу спать спокойно, а не думать все время о подпорной стенке. Мальчишки меня учить будут!

– Вы знаете, что это такое? – Анатолий поднялся. – Это вредительство, самое настоящее! – Его лицо теперь сплошь покрыли красные пятна. – И вы, если хотите, вредитель.

Все словно сорвались, гневно закричали.

Уваров поднял руку. Шум утих.

– Вы тут старший от строителей, – устало сказал он мне. – Мы собрались, чтобы обменяться мнениями по важному вопросу, но грубости и оскорбления выслушивать не намерены. Я вынужден закрыть совещание.

Все смотрели на меня. Смотрел и Анатолий. Я понял – он ждал поддержки. Но у меня не было выхода.

– Анатолий Александрович погорячился, он не прав, – тихо сказал я. – И должен сейчас извиниться за грубость.

– Я? Извиниться? – Анатолий уничтожающе посмотрел на меня. – Я перед ним?! Он, чтобы спать спокойно, вгоняет в землю общественные средства… В землю! А вы хотите, чтоб я извинился? – Анатолий резко отодвинул стул, прошел весь кабинет, дернул дверь и захлопнул ее за собой.

– Тогда разрешите мне, – обратился я к Еремееву, – извиниться перед вами за грубость нашего сотрудника… Я сделаю ему соответствующее внушение.

Еремеев, что-то бормоча, сел на свое место.

– Я думаю, Александр Иванович, инцидент исчерпан. Продолжим совещание. – Я вопросительно посмотрел на Уварова.

Он молчал.

– Тем более, – спокойно сказал Лесовский, – что стенка действительно запроектирована с большим запасом.

Еремеев снова вскочил.

– Садитесь, Аполлон Бенедиктович, – приказал Уваров. – Ведь нельзя же со всеми ссориться.

– Дело, конечно, не только и не столько в стенке, – сказал я. – У Анатолия Александровича Смирнова было интересное предложение, – ядро жесткости в высотном доме выполнить не прямоугольным, а в виде трубы. Это дало бы возможность применить подвижную опалубку. Очень большая экономия труда получается. Кроме того…

– Все это так, – задумчиво произнес Уваров, – но такие вопросы я не правомочен решать. Да и вы, наверное, за всех строителей не можете говорить. Верно?

– Верно.

– Вот видите.

– Извините, Александр Иванович, что я вмешиваюсь в разговор, – поднялся Топорков, – лучше нам сузить задачу. Вот сейчас начинается проектирование двух наших уникальных объектов – попробуем на них. Это и вы, и Виктор Константинович решить можете.

Я благодарно посмотрел на Топоркова. Вот иронизировал я, посмеивался над ним, – а он умнее и деловитее всех ведет себя на этом совещании.

– Как, товарищи? – спросил Уваров.

– Дельное предложение, – сказал Лесовский.

– Ни в коем случае! – продолжал свою линию Еремеев.

– Попробовать можно, – поддержал кто-то.

Уваров задумался. Потом, хорошо улыбнувшись, подытожил:

– Ладно, дожали нас. – Он озабоченно посмотрел на часы. – Ого, все, товарищи. Мне нужно бежать… Аполлон Бенедиктович, ясно?

…Анатолий сидел на скамейке у входа.

– Извинялись, наверное, за меня? – вызывающе спросил он. – Да еще, наверное, упрашивали?

Я промолчал.

– Это вы всегда так, этим и берете, гордости никакой!

– Гордости? – переспросил я.

– Да, гордости!

– А разве оскорблять людей – это правильно, Анатолий Александрович? Зачем вы ему сказали, что он вредитель?

– Вредитель настоящий, и сейчас повторяю… Извинились за меня?

– Извинился.

– Ну вот видите! Добренький вы, терпеливый очень.

– Вы знаете что, Анатолий Александрович, если б вы даже сейчас обвинили меня в трусости, как сделали когда-то, все равно вы не вывели бы меня из терпения.

Мы вышли на улицу.

– Посоветуйте лучше, что мне делать с Морозовым, – попросил я его.

– Вот-вот! – Анатолий встрепенулся. – Человек вам нахамил, а вы, вместо того чтобы его одернуть, привести в чувство, сейчас думаете, что он там полезного предлагает. Поехать на его объекты нужно, найти непорядок и высечь его!

– Ну что вы?! Да, завтра вам нужно быть в мастерской Еремеева, вместе с вашим начальником участка.

– А идите вы знаете куда? – Анатолий ускорил шаг, размахивая руками, как будто отталкивая кого-то. Но, пройдя несколько шагов, остановился. С ненавистью глядя на меня, резко сказал: – Вы и Вику уже совсем измучили вашими благостями.

– Вику?

– Да-да, Вику! Ну споткнулся человек в жизни. Можно ли быть таким непогрешимым, так любоваться собой, чтобы не простить девушку!

– Откуда вы знаете?

– Знаю, знаю. Она мне рассказывала. Мы с нею подружились. А что? – с вызовом спросил Анатолий. – А что? Я, если хотите знать, люблю ее… Разве такую девушку можно не любить?!

…В четыре часа у меня была назначена встреча с Яниным.

– Вы не забыли, Том Семенович? – позвонил ему я из автомата.

– Как забыл? Что забыл? – испугался он. – Вашу телефонограмму держу все время в руке.

– Это со вчерашнего дня держите? – спросил я.

– Со вчерашнего? Конечно, со вчерашнего, не выпускаю, точность прежде всего. Буду на хирургическом корпусе ровно в шесть.

– Какая же это точность, Том Семенович? – я рассмеялся. – Телефонограмма прибыть не в шесть, а в шестнадцать.

– Как в шестнадцать? Что?.. Телефонограмма-то вот, у меня в руке. В руке, я вам говорю!

– Посмотрите ее, Том Семенович.

– «Посмотрите»? Что «посмотрите»? Ну сейчас посмотрю, ровно в… не понимаю, – упавшим голосом сказал он, – не понимаю… Тут напечатано… ага! – радостно закричал он. – Понимаете, тут перенос, понимаете, «шест» и на другой стороне «надцать». Я тут ни при чем… Все знаю, сейчас выезжаю.

На хирургическом корпусе я Тома Семеновича не застал. В прорабской было пусто, надрываясь, звонил телефон. Я снял трубку.

– Слушаю.

– Семенов, это ты? – раздался голос Янина.

– Том Семенович, где вы?

– Как где? Что где? – закричал в ответ Том Семенович. – На хирургическом корпусе. Где же мне быть? Жду вас… А, вот видите, и вы забыли. – В его тоне я уловил радость и вместе с тем сочувствие, какое обычно появляется у людей к своим собратьям по болезни.

– На каком хирургическом корпусе? – уже с досадой спросил я.

– Как на каком? Что на каком? Конечно, в Перове.

– Том Семенович, телефонограмма с вами?.. Посмотрите ее, пожалуйста.

Несколько минут (я не оговариваюсь) слышалось в трубке быстрое сопение. Я представлял себе, как он выворачивает свои карманы.

– Ну, нашли? – торопил я его.

– Как нашел? Что нашел? – спрашивал Том Семенович, но по его упавшему голосу было ясно, что он прочел телефонограмму, в которой его вызывали на корпус в квартале сорок восьмом, где я его и ждал.

– Я еду… Я сейчас еду, – пробормотал он.

Прождав около часу, я уехал. Где находился Том Семенович, не знал. Я не исключал возможности, что он попал в какой-нибудь действующий хирургический корпус и уже лежит на операционном столе.

У Шурова на площадке было оживленно. Кроме монтажа основного здания полным ходом шли работы на подстанции, несмотря на мое категорическое запрещение.

– Здравствуйте, Виктор Константинович, – на редкость вежливо ответил Шуров.

– Все-таки работаете? – я показал на подстанцию.

– Как видите.

– Сделали сетевой график?.. Что получается?

– Получается, что подстанцию нужно начинать через год. – Шуров усмехнулся. – А критический путь проходит, как вы и говорили, по обетонированию каркаса… Странно! – Он протянул мне график.

Несколько минут я рассматривал график. Это была хорошая работа. Наверное, в институте за такую поставили бы пятерку.

– Почему же вы ее сейчас строите? Ведь я запретил? Вот и график показывает…

Шуров толкнул ногой какой-то камушек.

– Мне нужно выполнить план, на подстанции хорошее выполнение…

Я прервал его:

– Значит, вы, чтобы было полегче, готовы на целый год заморозить в этой подстанции средства, труд?

– «Полегче»! О чем вы говорите? – Шуров рассмеялся. – На этой дикой прорабской работе полегче!.. Да, ничего не поделаешь. – Он вытащил из кармана спецовки листок бумаги. – Вот вам мое заявление. Вот, возьмите. Я его написал, как только закончил график.

Полчаса, не меньше, я уговаривал Шурова. Да-да, вопреки всем писаным и неписаным законам руководства – уговаривал, хотя знал, что это бесполезно. Я даже, сконфуженно улыбаясь, согласился, чтобы он работал на подстанции.

– А как с «замораживанием государственных средств» и прочими громкими фразами? – деловито спросил он.

– После поговорим.

– А все же? – дожимал Шуров.

– Беру назад.

Но он был непоколебим:

– Все равно, я уж знаю – вы не отстанете. Давайте лучше мирно разойдемся.

Он насмешливо глядел мне в глаза. «Оставайтесь вы тут с вашими сетевыми графиками, технологией, «государственными средствами»; оставайтесь с крикливыми шоферами, с этой проклятой техникой безопасности, – а я, знаете, надену белый халатик, сяду за доску… В восемнадцать ноль-ноль, чистенький, спокойненький, пойду домой», – говорил его взгляд.

– Ну что ж, – наконец сдался я. – Я исчерпал все доводы. Уйти ваше право.

– Нет, – вдруг тихо начал он. – Я хочу, чтобы вы знали: я ухожу из-за вас… Из-за таких, как вы, и не держатся на стройках инженеры… Скоро вы с вашими графиками останетесь один. – Он подошел ко мне совсем близко и повторил: – Один!

Когда я заехал в трест, на верху большой стопки писем лежало заявление Анатолия с требованием «немедленно уволить его из системы треста».

Я долго сидел без движения.

Почему у тебя такое короткое лето, Москва? Ждешь его, ждешь поздней осенью, когда моросят дожди, деревья стоят голые, а в парках печально висят старые плакаты о гуляньях, когда все на стройках пропитано влагой так, что кажется, если сжать стены – рекой потечет вода; ждешь в лютые зимние морозы, когда бегут от метро по домам москвичи, словно гонится за ними мороз, а на стройках внутри зданий жестяной холод, и порой кажется, что это навсегда; ждешь весной, в апреле, удивительном месяце, в котором спорят на оперативке зима и весна. Ждешь! И вот, когда уж теряешь надежду, что придет оно, лето, вдруг утром диктор по радио объявляет: сегодня будет восемнадцать…

А потом, три-четыре месяца, только три-четыре! – и, надавав кучу обещаний, как субподрядчик-отделочник, торопливо убегает лето. Может быть, придет такое время, когда люди действительно начнут управлять природой… Первым делом следует тогда прижать Осень, Зиму и даже Весну: выделит им Госплан полгодика – и укладывайтесь, друзья, в этот лимит, как хотите. А Лету, чудесному легкому Лету, – шесть полных месяцев.

Пожалуйста, не забудьте – шесть!

Вот сейчас я иду от метро в трест и вижу первые желтые листья, – это осень уже шлет свои телефонограммы. Поэты, конечно, не читают их – они будут умиляться «золотисто-оранжевым убором деревьев», а строители ясно видят, что написано на желтом листе: «Готовьте дороги, ремонтируйте бытовки, не забудьте о средствах обогрева зданий. Да не забудьте написать приказ!»

– …Пишите приказ о подготовке к осенним условиям работы, – говорю я Топоркову.

– А не рано, Виктор Константинович?

– Вы разве не читали телефонограмм? – спрашиваю я его.

– Из главка? – настораживается Топорков.

– Повыше, повыше, Игорь Николаевич! Пишите. Толку, конечно, от приказа особого не будет, но будем требовать… И не уходите, пожалуйста, сейчас, наверно, позвонит Анатолий Александрович.

– Слушаюсь!

Подписывая бумаги, я украдкой наблюдал за ним. Он побарабанил пальцами по столу, но не согнутыми, как это делают простые смертные, а вытянутыми, отчего, собственно, стука не было. Потом застыл в напряженной и неудобной позе, не разрешая себе откинуться на спинку кресла.

Топорков открылся мне в новом качестве на совещании в «Моспроекте». Как толково и, главное, спокойно выручал он Анатолия и меня – со знанием дела, в нужную минуту.

«Как сложен и противоречив человек! – думал я… – Это что за бумажка? А, Самородок жалуется. Ну-ну, миленький, поспеши, поспеши – скоро Управление обеспечения тебя так прижмет! Положим бумагу в сторонку… Да, противоречив и многогранен. Изучить все грани, понять каждого работника – разве это не дополнительные резервы? Ведь зачастую некоторых людей мы просто списываем: это бюрократ, это бездельник – с них ничего не возьмешь. Неправильно! Только понять прежде всего человека нужно… Хорошо, а Костромин?..

…Это что за бумажка? Ах, Морозов. Чего же он хочет? Так, так, он хочет техсовет. С Морозовым надо решать. Прежде всего, надо с ним переговорить…»

– Игорь Николаевич, Анатолий что-то не звонит, посмотрите, вот журнал.

Топорков берет журнал:

– Благодарю.

Но журнал он кладет перед собой и снова, о чем-то задумывается. Йотом встает:

– Я пойду в отдел за чертежами.

«…Эта бумажка от Беленького. Ее можно не очень внимательно читать. Каждый день, нужно не нужно, от него поступает письмо по любому поводу. Не важна суть письма, важно, что он, Беленький, существует, и начальство ежедневно должно помнить об этом… Так что же Костромин? Тут загвоздка!..»

Резкий телефонный звонок, я снимаю трубку.

– Это Вика говорит.

– Вика?

– Слушайте, Виктор Константинович, – впервые она называет меня по имени и отчеству, очевидно подчеркивая, что звонит по служебному делу. – Анатолий… Анатолий Александрович не вышел на работу. Он позвонил мне, чтобы я была на совещании.

– Почему ты не позвонила мне вчера?

Она молчит.

И хотя я знаю, что после этого молчания бессмысленно повторять вопрос, снова спрашиваю:

– Что-нибудь случилось? Почему ты молчишь?.. Ну хорошо, если не хочешь – не отвечай. Приезжай в мастерскую через полчаса. Слышишь?

– Я все слышу, Ви… Слышу. – Чувствуется, что вот-вот она заплачет. – Все?

– Все.

Короткие гудки.

Битва в мастерской – жестокая и яростная. Аполлон Бенедиктович сначала нас не замечает, хотя мы усаживаемся у его стола. Он что-то яростно пишет. Потом, не поднимая головы, спрашивает, какое к нему дело.

Вика коротко рассказывает суть предложения Анатолия.

Он бросает карандаш и кричит:

– Пожалуйста, можете занимать мой стол, командуйте тут, в мастерской! Ну, что же вы? Командуйте!

– Что вы, Аполлон Бенедиктович, – еле живая от страха, возражает Вика. – Это только предложения Анатолия Александровича.

– А я вам говорю… а я вам говорю, садитесь вот на мой стул! – в сердцах кричит главный инженер мастерской.

Я против воли улыбаюсь, потому что Аполлон Бенедиктович продолжает сидеть, и, наверное, нет такой силы, которая заставила бы его встать со стула.

Бедная Вика смотрит на Топоркова. Но тот сидит сжав губы, вытянувшись. Тогда она умоляюще переводит взгляд на меня.

– Аполлон Бенедиктович, – любезно начинаю я, – мы сейчас уйдем. Нам не хочется, чтобы вы волновались, а тем более освобождали свое место.

– Побежите жаловаться? – спрашивает он. Сквозь толстые очки на меня уничтожающе смотрят огромные черные глаза.

– Побежим, Аполлон Бенедиктович.

– Так я и знал… Вы же не отстанете… Не отстанете?

– Не отстанем.

– Ладно, черт с вами, – вздыхает он. – Дам вам на съедение конструктора проекта. Делайте с ним что хотите. Он такой же сумасшедший, как и вы, – помешан на разных экономиях.

– Нам бы хотелось, Аполлон Бенедиктович, чтобы вы тоже участвовали. Так сказать, опыт, авторитет. А потом, просто приятно…

– Еще и издеваетесь! – гремит главный инженер. – Слушай, Гасан, забирай к себе эту компанию, и чтоб я ее больше не видел.

Он грозно смотрит на меня, потом вдруг улыбается:

– Если что выйдет путное, буду очень удивлен… и… рад.

Гасан молод, худощав, симпатичен, деловит, умеет, когда это нужно, молча выслушать собеседника. Пожалуйста, добавьте сюда любые качества, которые вам приятны в человеке, – таким окажется конструктор, данный нам Аполлоном Бенедиктовичем на съедение.

– Ты смотри, слышишь?! – кричит ему вслед Аполлон Бенедиктович, когда мы уходим.

– Слышу!

– Так вот, Гасан… – я вопросительно смотрю на него.

– Можно просто так, отчество у меня трудное, вы его все равно не запомните. – Он освобождает стол.

– Начинать все сначала? – спрашиваю я.

– Нет, не нужно. О вашем тресте тут много говорят… Больше, правда, ругают, – он доброжелательно улыбнулся. – Но когда-то нужно начать! Вообще, наверное, придет время – строители и проектировщики будут работать вместе, в одном объединении.

– В одном объединении? – повторил я. – Это очень интересная мысль. Мы до этого не додумались.

– Общая ваша идея мне понятна, – продолжает Гасан. – Вы хотите на ранней стадии, когда архитектор еще только набрасывает эскизы, уже начать экономить труд будущих строителей. Что вы предлагаете конкретно по дому министерства?

– Позвольте мне? – спросил Топорков.

– Да, конечно, конечно, – облегченно вздохнула Вика и передала Топоркову папку с эскизами и расчетами.

– Первое: запроектировать ядро жесткости не прямоугольным, как всегда, а круглым. На устройство опалубки прямоугольного ядра уходит примерно девять тысяч человеко-дней, ядро же в виде трубы даст возможность применить передвижную металлическую опалубку. – Топорков посмотрел на конструктора.

– Дальше, пожалуйста.

– Сразу предусмотреть применение пневмобетона – он уменьшает трудоемкость на сорок процентов. Перегородки делать не из отдельных камней, а сборными. Ничего, пусть заводы постараются. Арматурные каркасы…

Топорков перечислил всю программу Анатолия.

Я слушал ровный голос Топоркова и вдруг увидел эту стройку. Медленно, но непрерывно, круглые сутки, ползет огромный барабан подвижной опалубки, в его полые стенки по шлангу подается пневмобетон; вниз движутся металлические формы винтовой лестницы, а на крюке крана висит готовая перегородка.

– Итого, – бубнит Топорков, – будет сэкономлено двадцать семь тысяч пятьсот человеко-дней, сто рабочих – год…

«Сто человек, так мало?» – спросит, может быть, кто-нибудь.

Мало? Эти рабочие смонтируют двадцать четыре жилых дома. Двадцать четыре!.. Вот они освободились, стоят и смотрят, как неумолимо ползет вверх опалубка, открывая светлую сероватую поверхность бетона; сейчас они уедут и начнут монтировать свои двадцать четыре дома.

Но боже мой, сколько сил, энергии, нервов нужно затратить, чтобы увидеть наяву такую стройку!

Если бы был такой главный лозунг: «Все для экономии труда!» И проектировщики, строители, заводы – все работали бы на него.

«Экономия труда!» – эти два магических слова открывали бы все двери, заставляли бы улыбаться всех секретарей, которые стерегут их.

…Мы вышли на улицу. Топорков попрощался.

– Что мне сказать Анатолию Александровичу, если он позвонит? – спросила Вика.

– Скажите, что сейчас еду в трест и порву его заявление. А за то, что он сделал, я готов принести ему тысячу, так и передайте – тысячу извинений, хотя, честное слово, я не знаю, за что…

Вика опустила глаза.

– Ты не виноват перед ним, Витя, – мягко сказала она.

…В тресте я бросил заявление Анатолия в корзину.