Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)
Глава четвертая
Тень и свет
Тень… свет, тень… тень, снова свет – это дорога, высаженная яблонями, вдоль университета. Так, наверное, устроены все людские дороги: смена тени и света. Казалось, что деревья в цвету будут все время, вроде декорации. А вот смотри – краснеют всамделишные яблоки. Только протянуть руку – можно сорвать их.
Дары природы?.. Э нет, не дары, а кооператив «Природа и человек». Ибо все, что в городе растет, стоит или движется, сделано при участии человека. Даже самую обычную траву нынче раз в неделю подстригают, и она молодеет. А вот выше верхушек деревьев, выше труб заводов, выше самых высоких кранов – природа, ее дары: мягкая синева неба, едва заметные облачка, солнце. Принимай щедрые дары, благодари, тут ты, человек, палец о палец не ударил.
На Москве-реке – белые теплоходики, почти игрушечные, на них кроме команды пока не больше трех-четырех пассажиров. Но все равно они упорно движутся по жесткому графику. Ничего не поделаешь – флот! Над рекой переброшена высокая железобетонная арка – мост. Самое интересное творение человека, где инженерный расчет создает редкой гармоничности форму. Это дар человека природе, богатый и щедрый. Здесь сочетаются ум человека, его воля и энергия.
Сколько страниц наполнено гневным возмущением – люди, мол, не умеют ценить щедрот природы. Правильно, конечно, пишут. И вместе с тем некоторые критики не знают меры. Слушая их, невольно закрадывается мысль – не пора ли человеку вообще убраться с планеты Земля, оставить ее в покое. И тогда на земле наступит золотой век без человека, без его химии, вычислительных машин, панелей для многоэтажных домов. И тогда на земле будут только животные, ветхие избушки, которые в связи с преклонным возрастом сейчас причислены к природе, деревья. Никто их не будет трогать, ветерок будет гулять по земле, чуть касаясь верхушек деревьев, напевая о вечности. Только – кому напевая?
Никогда еще голая, так сказать химически чистая, критика ничего не исправляла, ничего не создавала… А ведь мост – наш подарок природе! Об этом забыли. Забыты поиски конструкторов, бессонные ночи мостостроителей. Кто сейчас назовет авторов и строителей моста? А наверху, на тридцати метровой высоте, движутся машины, ниже, в стеклянной галерее, по рельсам – вагоны метро, справа-слева по консолям – пешеходы…
Да что вы такое говорите, возразят мне, она природа, ведь живая, дышит, меняется, растет, а мост – как поставили его, так и стоит неподвижно.
Неправда, мост не мертв, он тоже «работает». Вот сейчас, в этой, казалось, неподвижной арке, действуют невидимые силы в десятки тысяч тонн. Они сжимают ее, и арка, сопротивляясь, укорачивается, правда на миллиметры. А прошел поезд метро, прошли троллейбусы – арка снова удлиняется. Она дышит! Стеклянная галерея подвешена на стальных тяжах, они тоже кажутся неподвижными, но каждый сантиметр сечения тяжа растягивается силой в полторы тонны. Тяж тоже «дышит» – удлиняется, укорачивается. И все в этом удивительном сооружении работает, меняется.
Так воздадим должное щедрости не только природы, но и человека. Когда-нибудь в Москве, именно в Москве, наверное, откроется Всемирная выставка – «Человек – природе», где будет представлено все самое удивительное, что сделал человек для природы.
Поляки приехали двадцатого июля.
Я вызвал Елену Ивановну.
– Есть такое задание командования, Елена Ивановна… – Я попросил ее взять на себя хозяйственные заботы.
– Точнее. – Елена Ивановна уселась в кресло напротив меня, закурила новую сигарету. – Точнее.
– Они приедут сюда, на площадку, для переговоров. Нужно угостить как полагается: кофе, бутерброды, что ли, посуда нужна. – Я протянул ей деньги.
– Костырин разве поможет, – задумчиво сказала Елена Ивановна. (Во всех случаях, когда у Елены Ивановны были сложности, отдувался Костырин.) – Мы приемы часто устраивали.
– Что угодно, что угодно, Елена Ивановна. – Может быть, и Костырин. Пригрозите ему, если это нужно, что вернетесь… Это только так, я вас, конечно, не отпущу.
– Не отпустите? – с любопытством спросила Елена Ивановна. – Почему? – Она уселась поудобнее. – Вы знаете, обычно через несколько месяцев начальники мечтают, чтобы я от них ушла… Мне придется поехать домой переодеться, – не очень последовательно добавила она.
Вообще я считал, что ее присутствие не совсем обязательно, но пришлось согласиться.
Она поднялась.
– Хорошо, Виктор Константинович, все будет… Черное разве?
– Что черное, Елена Ивановна?
– Черное платье. О чем вы все думаете последнее время?.. Похудел, совсем извелся. Даже Быков, до чего человек толстокожий – знает только свои экскаваторы, – и тот спрашивал, что с вами случилось.
Елена Ивановна села на свой конек – личная жизнь подопечного начальника должна быть всегда под ее контролем.
– Ладно, Елена Ивановна, я исправлюсь. Очень прошу. До приезда гостей осталось всего несколько часов.
Они приехали ровно в три часа, двадцатого июля в три часа. Это была первая встреча с представителями иностранной фирмы, мы немного волновались. На длинном столе стараниями Елены Ивановны чинно блестели бутылки нарзана, бокалы, лежали пачки сигарет и большие блокноты. В углу на маленьком столике (об этом знали только Елена Ивановна и я) стояла готовая к действию кофеварка и чашечки. Мы выстроились у входа: Померанцев, Быков (по такому случаю он надел пиджачок ярко-зеленого цвета), лучезарно улыбающийся Ким, Елена Ивановна в черном платье с таким большим вырезом на спине, что видны были худущие лопатки.
Поляков было трое: пожилой представительный пан директор; первое, что бросилось в глаза, – его густые брови, поднятые вверх и как бы застывшие в изумлении, пан инженер, элегантно одетый, молодой (потом он уже к нам не приезжал) и начальник участка монтажных работ Станислав Юзовски – небольшого роста ладный человек с большими черными глазами, отпускающими всем грехи человеческие.
Пан директор оглядел нас и, несколько поколебавшись, подошел к Елене Ивановне. Она протянула ему свою худую руку высоко, как бы для поцелуя, но он только пожал ее и с несколько старомодной галантностью заявил, что ему очень приятно, тут присутствует пани… пани (Елена Ивановна быстро сказала свое имя) …пани Елена…
Потом пан директор снова посмотрел на нас, но в это время зашел Кареев и представил каждого, начиная с Померанцева.
У стола тоже произошла небольшая заминка. Поляки и Кареев сели по одну сторону стола, мы – по другую, председательское место у торца стола осталось не занято. Кареев пригласил председательствовать Померанцева. Померанцев – меня, я – Быкова. Тот тоже отказался, и мы остались без председателя. Забегая несколько вперед, должен сказать, что мы размещались так всегда. Кажется, от этого ничего не пострадало.
Затем мы обменялись таким количеством улыбок, что их хватило бы по меньшей мере на десяток наших обычных совещаний. Но улыбки улыбками, а нужно начинать разговор.
«Скажи что-нибудь. Чего ты молчишь?!» Померанцев пододвинул мне записку. Я прокашлялся, но в это время заговорил Ким.
Он, Ким, и все присутствующие здесь советские товарищи (тут впервые я услышал о себе – «советский товарищ») приветствуют и поздравляют… Ким остановился. Я понял, что слово «поздравляют» Ким сказал случайно, но не в характере Кима было сдаваться. Он лучезарно улыбнулся и твердо повторил:
– …и поздравляют…
Кареев с интересом следил за Кимом.
«С чем он поздравляет поляков? Помоги ему!!!» – написал в своем блокноте Померанцев.
– …и поздравляют… – улыбка на лице Кима стала еще проникновеннее… – с приездом, – наконец нашелся он.
Тут Елена Ивановна начала обносить всех маленькими чашечками кофе.
– Весьма рада!.. Весьма рада! – при этом приговаривала она.
Померанцев посмотрел на меня испепеляющим взглядом и написал в блокноте: «Ты что, В.К., сдурел? Разве так встречают иностранных гостей!!!»
«Вполне дипломатическое угощение!!!» – написал я ему в ответ и для убедительности тоже поставил три восклицательных знака.
«Ну, знаешь…» Карандаш Померанцева сломался.
– Весьма рада! – воркующе сказала Елена Ивановна, ставя перед Померанцевым чашечку размером с наперсток;
Померанцев расплылся улыбкой:
– Спасибо, Елена Ивановна, очень люблю кофе… Так сказать, тонизирует.
«Вот видите – тонизирует!!!» – написал я Померанцеву.
Можно было только предполагать, что он хотел ответить, но его карандаш был сломан. Правда, взгляд Померанцева был достаточно красноречив.
– Весьма рада! – Елена Ивановна поставила последнюю чашечку перед Быковым.
Быков придвинул к себе чашечку и попробовал из сахарницы (три амура поддерживают гнездышко) достать кусок сахара. Несмотря на все старания, это ему не удалось. Тогда он очень осторожно поднял чашечку и сразу ее опустил.
– Вам еще? – любезно спросила Елена Ивановна.
– Нет, благодарствую, – на старинный славянский лад ответил Быков. Он вынул платок и, как после тяжелой работы, вытер с лица пот.
После того как у Померанцева сломался карандаш, связь между нами прекратилась, но он тут же применил другой способ – многозначительно толкнул меня ногой. Я понял, что это означало требование вступить в разговор.
И вдруг я с ужасом заметил, что начал говорить о польском футболе. Тема, к удивлению, оказалась для наших гостей весьма интересной. Пан инженер, все время довольно кисло поглядывавший на бутылки нарзана, зажегся и живо поддержал разговор. Померанцев толкнул меня ногой, на этот раз полегче, я понял, что он одобряет мое начало.
Очевидно, наши гости пришли к выводу, что на этом вступительная часть приема может быть закончена, потому что пан директор вынул из портфеля тетрадь с твердым желтым переплетом.
– Дзенкую, пани Елена, – любезно наклонил он голову. И, обращаясь к нам, сказал: – Сейчас будет интересно нам послушать генерального подрядчика.
Если, как это следует из описанного выше, дипломатическую часть визита мы с помощью Елены Ивановны подготовили, то деловая часть как-то выскочила у меня из головы. Да и что можно было говорить о поставке и шеф-монтаже алюминиевых панелей, когда мы только начали бетонировать фундаменты?
– Наши планы? – переспросил я.
– Польских товарищей интересует, когда нужно будет поставить панели? – уточнил Кареев.
– А может быть… а может быть, – вдруг хрипло произнес Быков, – панели поставят наши организации и шеф-монтаж не потребуется? – Он неловко пододвинул к себе чашечку. – Это, наверное, будет проще?
Пан директор недоуменно посмотрел на Кареева.
В этот момент Померанцев пребольно ударил меня ногой, снял пенсне и быстро начал его протирать, поглядывая на меня.
– Может быть, мы это сейчас обсудим? – настаивал Быков.
За столом повисло неловкое молчание.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Кареев. – Мы ведь договорились обо всем. Разве вы, – Кареев посмотрел на меня, – не информировали товарища Быкова?
Конечно, я Быкову обо всем рассказал, но что с ним поделаешь!
– Я должен извиниться перед товарищами, очевидно, я недостаточно ясно информировал товарища Быкова.
– Нет, ясно… – начал Быков.
Но я перебил его:
– Недостаточно ясно!.. Что касается наших планов, у нас имеется пока только директивный график. Сроки начала работы польских товарищей еще не определены. Они зависят от способа монтажа.
– Согласен, – пан директор что-то записал в свою тетрадь. – Завтра наш инженер будет у вас.
– Проводите меня, Виктор Константинович, – сказал Кареев, когда встреча закончилась.
На площадке было тихо. Все то, что стучало, лязгало, кряхтело, – ушло. Ушли экскаваторы, бульдозеры, сваебойная установка. Водители на высоких «МАЗах» уже не мчались вкривь и вкось, не разбирая дорог. Жизнь была внизу, в котловане, на глубине десяти метров. Там арматурщики, сварщики и плотники готовили «посуду» для бетона.
– Трудный ребенок этот Быков, – задумчиво сказал Кареев.
– Трудный, – согласился я.
– А может, лучше, если он уйдет отсюда? – Мы остановились у ворот. – Вам, наверное, самому неудобно говорить об этом. А если я попрошу главк? – Кареев вопросительно смотрел на меня.
Сколько раз в жизни мне предлагали так решить судьбу человека в его отсутствие. И хотя зачастую в этом была необходимость, хотя инициатором обычно был не я – просили только моего согласия, – у меня всегда возникало неприятное чувство, будто тут есть что-то от сговора, непорядочности, словно удар в спину.
Вот сейчас он, Быков, как всегда стоит на площадке, в своей кепочке с длинным целлулоидным козырьком. От избытка чувств щелкает подтяжками, слово его – закон для всех. И не знает, что именно в эту минуту решается его судьба. Утвердительный наклон головы, одно слово «согласен» – и он уже не начальник этого СУ и распоряжение, которое он сейчас отдает прорабу, уже ничего не стоит… Может быть, это неправильно (конечно, неправильно!), но мне кажется, лучше все решать при нем. Пусть защищается, пусть хлопнет дверью, если захочет, пусть жалуется… Но сказать ему прямо в глаза, не наносить удар в спину… Да, конечно, на этой стройке с ним будет трудно, лучше, если он уйдет, но не так… Не так!
– Пока не нужно. Хорошо? – говорю я. – Может быть, все уладится.
– Смотрите. Работать вам. – Кареев говорит это сухо, но когда мы прощаемся, он задерживает мою руку. – Я думал, после вашей первой и главной ошибки, что… но, кажется, у нас с вами получится работа, – он пристально смотрит на меня.
Я вынимаю квитанцию часовой мастерской. Боже мой! Прошел уже месяц, а в правилах записано, что по истечении тридцати дней «невостребованные заказы передаются для реализации».
– Наконец пришли! – встретил меня часовой мастер. На этот раз он совсем не напоминал добрячка врача, был хмур и недружелюбен. – Подкинули вы мне будильничек!
Я протянул квитанцию.
– Что случилось? Готов?
– «Готов»! – перекривился мастер. – Вот смотрите. – Он показал на кучку колесиков и пружинок. – Прочистил его и попробовал собрать. Так он поднял такой звон, что приехал уголовный розыск… два автомобиля. Пришлось, пока вы придете, держать его разобранным… Пожалуйста, закройте окно, сейчас буду собирать.
Мастер с опаской начал сборку. Будильник молчал.
– Не понимаю, – обиделся я, – что вы к нему имеете?!
Он осторожно протянул мне будильник:
– Хорошо-хорошо, миленький. Вот ваши часы, идите себе, пожалуйста, только поскорее.
Я послушал. Сейчас у моего будильника был громкий энергичный ход.
– Спасибо. Я что-то еще должен?
Мастер замахал руками:
– Идите-идите!
Довез я будильник домой благополучно. Правда, но пути прохожие опасливо оглядывали меня, а в троллейбусе пожилой человек все беспокоился. «Вроде часовой механизм работает», – повторял он. Но как только, я торжественно поставил мой будильник на телевизор, он начал звонить. В стены, потолок, пол стучали соседи. Напротив моих окон собралась толпа людей. Какой-то смельчак, кажется, даже собрался лезть ко мне по пожарной лестнице, но его оттащили… Сильно застучали в дверь.
– Открыто! – отчаянно закричал я, безуспешно прижимая будильник подушкой.
– Наконец-то починили, – раздался обрадованный, голос. В дверях стояла соседка Жанна.
Услышав голос Жанны, будильник сразу умолк. Черт его знает – почему. Конечно, если без мистики, то кончился завод, но…
Утром ко мне пришел бригадир Владимир Роликов. Был я тогда в расстроенных чувствах, когда впервые познакомился с ним. Не рассмотрел его как следует. Сейчас опишу его (Роликов часто будет появляться на этих страницах). У него длинное худое лицо, на котором, кажется, навечно отпечаталось выражение готовности что-то сделать. Это выражение было настолько явно, что каждому, кто его видел, неудержимо хотелось немедленно дать Роликову задание. Сам он был длинен и худ. Сквозь черные волосы пробивалась небольшая лысинка. Понимаю, что лысинка обычно – признак отрицательного персонажа, но ничего не поделаешь, Роликов ее не прятал, так чего же скрывать мне?
Роликова всегда распирало желание переделать все, что его окружало. Говорил он непрерывно, но, если собеседник его перебивал, Роликов не обижался и тут же начинал говорить о другом. Он был заражен идеей подряда, предложил мне не больше не меньше как отдать ему наше Здание стоимостью в двадцать пять миллионов рублей на подряд. Он, Роликов, со своей бригадой («Вы еще познакомитесь и узнаете, какие это хлопцы!») через три года (Роликов сказал: «Ровно через три года») отдаст мне ключ.
– Какой ключ? – досадливо спросил я. От его многословия у меня начинала болеть голова.
Роликов удивился:
– Как «какой»?! Ключ от дверей дома.
– А вы представляете себе этот дом? Кстати, там не одна входная дверь, а по меньшей мере двадцать.
Роликов не смутился.
– Ну и что же, – доверительно сказал он. – Ровно через три года вы получите двадцать ключей. – Выражение готовности особенно ясно проступило на его лице.
– А скажите, Владимир Николаевич, если бы вам предложили принять на подряд стройки всего Советского Союза или, скажем, земного шара… Как?
Роликов вежливо рассмеялся и дружелюбно сказал:
– Вы не знаете моих хлопцев, Виктор Константинович. Их, конечно, не так много, всего шестьдесят пять, но с ними все можно сделать… – Он начал подробно перечислять таланты своих людей. Оказывается, у него в бригаде был даже тренер по лыжному спорту и два трубача.
Чтобы отвязаться от него, я сказал, что все здание дать на подряд – дико, а вот фундаменты, пожалуй, можно подумать. И не очень дружелюбно спросил:
– А скажите, Роликов, кроме трубачей и тренера – какого спорта, конькобежного?
– Лыжного, – любезно дал справку бригадир.
– Это очень важно – лыжного, оказывается. Так вот, кроме этих весьма нужных для стройки специальностей, кто-нибудь попроще – сварщики, арматурщики – у вас в бригаде есть?
– Есть, конечно, Виктор Константинович. Вот сварщик Алексеев, пятый разряд, высокий мастер… – Роликов очень подробно рассказал о сварщике, даже о его личной жизни.
Что-то в этом разговоре раздражало меня: похвальба бригадой, многословие?.. Нет, не это главное. Сейчас я понял: Роликов пришел в рабочее время. Еще с прорабских времен укоренилось у меня: в рабочее время пресекать всякие разговоры, даже с бригадирами. Звучит это, конечно, красиво (мол, беречь рабочую минуту), но, если сказать по правде, прежней уверенности в правоте у меня уже не было. Я сказал:
– Знаете что, Роликов, приходите сегодня после работы, в пять. Послушаете сообщение о проекте организации строительства, расскажете ваше предложение.
– Хорошо. – Он еще постоял несколько секунд, вопросительно глядя на меня, потом, вздохнув, направился к двери.
В двенадцать ноль-ноль, минута в минуту, явились элегантный пан инженер и начальник участка Станислав Юзовски. Говорил пан инженер, а Юзовски уважительно соглашался с ним. Инженер рассказывал о двух способах монтажа, принятых у них, показывал чертежи подъемников, которые ходят по краю перекрытия на рельсах, поднимают и ставят панели.
Я заинтересовался. Мне вдруг впервые показалось… Нет, просто мелькнула и тут же пропала мысль о моей ошибке.
– Пан инженер, вы лично с этими подъемниками работали на монтаже?
– Так.
– И вы, пан Станислав?
– Так, работал.
– Оснастка у вас готова? Подъемники тоже?
Инженер рассмеялся, аккуратно поправил зеленый платочек в верхнем кармане пиджака.
– Товарищ Виктор крепко заинтересовался… Вы желаете пригласить польскую фирму на монтаж? Но фирма уже взяла другой подряд. Пан Станислав поедет туда на работу.
– А тут?
– Шефмонтаж, шефмонтаж, товарищ Виктор, раз в два месяца. – Для ясности инженер поднял вверх два пальца.
– Да, конечно, – машинально ответил я.
Позже на стройку приехали директор и три сотрудника института, где работала Вика. Директор, представительный человек высокого роста, снисходительно сказал:
– Вот привез вам…
Что или кого привез, директор не сказал. Он тут же попрощался, сказал, что едет на семинар.
Старшей группы была худощавая, небольшого роста женщина, которая почему-то сразу начала рассказывать о своей квартире, особо остановившись на ванной: «Знаете, такого миленького розового цвета». Годы оставили на ее лице многочисленные следы в виде гусиных лапок, складок, пятен. Но Анна Степановна была так подвижна, что казалось, на лице ее всего лишь маска, как у хоккейного вратаря, чтобы пугать нападающих, а сама она молода. Два других сотрудника – высокий молодой человек с черной бородкой, одетый дотошно по последней моде, и молодая женщина, хорошенькая, маленькая, со спрашивающими глазами, – не обращая ни на кого внимания, беседовали, пристально глядя друг на друга.
Когда я подошел к ним, молодой человек недовольно прервал беседу и, все так же глядя в глаза своей спутнице, спросил:
– Чем могу?
– Просто хотел познакомиться, нам ведь нужно вместе работать.
– Олег, – сказал он. – Что-нибудь еще?
– Извините, может быть, вы скажете еще и отчество. Как-то неудобно так…
– Я сказал – Олег. Этого достаточно. Хотите – Китяев, это моя фамилия.
– Очень приятно, – по возможности приветливо сказал я.
– Мне тоже, – сухо сказал Китяев, глядя на свою собеседницу.
– А меня зовут Таня, Татьяна Васильевна. – Она на секунду перевела глаза на меня. Но тут же они снова между собой тихо заговорили, будто меня не было.
Я еще не сдавался:
– Ну вот, дорогие товарищи, мы рады, что вы приехали…
– Мы тоже рады, – прервал меня Олег. – Наверное, все хотят перейти к делу… Нам на семинар. – Он впервые посмотрел на меня. Вот так же смотрел на меня конструктор Раков, когда мы говорили о расчете здания. Только во взгляде Ракова было сочувствие (трудновато на стройке, вот и забыл ты, наверное, все, чему тебя в институте учили), а этот молодой муж с черной бородкой вел себя как профессор, приехавший на консультацию к первокурсникам.
…Китяев коснулся рукой своей бородки, словно желая убедиться, что она на месте и ее никто не похитил за те сорок минут, что он делал сообщение. Сел, поискал глазами Таню – Татьяну Васильевну.
Она сидела около окна, с любопытством рассматривая присутствующих. Тут были: Быков в ярко-зеленом пиджаке, который он снова надел уже по случаю технического совещания, штаб Быкова во главе с многозначительно улыбающимся Кимом, главный конструктор Раков; в конце длинного стола расположились Роликов и трое рабочих из его бригады (Роликов был празднично приодет. Наверное, уехал раньше с работы). Рядом со мной сидели пан Станислав и еще один польский строитель – бригадир, монтажников Генрих; к концу доклада приехал директор института.
Все молчали. Повисла та томительная тягучая тишина, которая всегда возникает на собраниях после чересчур уж правильного, хрестоматийного доклада, когда выступающий все время мусолил великую истину, что дважды два – четыре. И, как острый вариант ее, – что два плюс два – тоже четыре. В такой момент хочется громко сказать докладчику: «Слушай, милый, как тебе не стыдно. Смотри, сколько людей собралось послушать тебя, а ты…»
Но, к сожалению, так не говорят – не принято, и, как бы вступая в сговор с докладчиком, председательствующий произносит стандартную фразу:
– Какие будут вопросы?
Ким что-то зашептал Быкову.
– А ты сам спроси его, – громко ответил Быков.
– Можно? – Ким чуть приподнял руку. – У меня такой вопрос: какая все же технологическая идея заложена в проекте производства работ? Идея? – повторил Ким.
– Чтобы ответить на этот вопрос, – холодно начал докладчик, – мне нужно снова повторить свое сообщение. Если говорить коротко, то главная технологическая идея – закончить здание в срок.
Директор института поднялся и подошел к окну.
– В срок? – переспросил Ким. Он подождал подтверждения, но Китяев молчал. – Но ведь каждое здание нужно закончить в срок?..
– И двухэтажный дом, и общественный туалет, – хрипло сказал Быков. – Весьма оригинальная идея… а главное – новая.
– Можно мне? – привстал Роликов. – Я хотел бы спросить: как можно применить при строительстве этого дома бригадный подряд? Я вот советовался с Виктором Константиновичем, он говорит, что это невозможно, но…
– Одну минуту, Владимир Николаевич, – прервал его Ким. – К организации труда мы еще перейдем. Может быть, мы по порядку, Виктор Константинович?
Я кивнул головой.
– Так вот, – продолжал Ким, – все-таки на мой вопрос докладчик не ответил.
Китяев пожал плечами.
– А что бы вы могли предложить? – Директор института повернул голову к Киму. – Я согласен, технологической идеи в докладе нет. Но ведь это уникальный дом. Организовать поток вроде нельзя. Дом один, перемещаться людям некуда, три года нужно сидеть на одном месте.
– Вы говорите о потоке по горизонтали, то есть о переходе бригад с одного дома на другой?
– Да, конечно, – директор института подошел к столу и сел напротив Кима.
– Ну а почему не организовать поток по вертикали? Снизу вверх. Ритмичное движение бригад с этажа на этаж. Скажите, – Ким обратился к Китяеву, – за сколько дней монтируются несущие конструкции: каркас, плиты перекрытия?
Анна Степановна быстренько полистала папку.
– Ярус монтируется… – она на бумажке сложила цифры, – за две недели.
Ким встал, подошел к стене, на которой висел схематический разрез здания.
– Вот, смотрите, – он не спеша оглядел всех, вытащил из кармана белый шнурок, весело улыбнулся. – Вот смотрите. – Ким приложил шнурок к разрезу и посередине верхнего этажа завязал узелок.
– Ты что… так все тридцать будешь вязать? – прохрипел Быков.
– Одну минуточку, одну минуточку. – Ловкие, тонкие пальцы Кима аккуратно вязали остальные узелки.
– Вот, смотрите. – Ким приложил верх шпагата к десятому этажу. – Вот – там идет монтаж. Этот узелок на девятом этаже – идет бетонирование…
– Лучше опалубка и арматура, – несмело поднял руку Роликов.
– Может быть, может быть… потом узелок-бетонирование, потом, еще ниже, перегородки, штукатурка и так далее… Теперь смотрите, я подтягиваю шнурок вверх на следующий этаж. Что получается?
Пан Станислав рассмеялся:
– Интересно. Все узелки поднимаются на один этаж… Поток получается… все работают в одном ритме.
– Правильно, пан Станислав. – Ким, как стрелу, пустил в сторону польских монтажников самую обворожительную улыбку. Потом посмотрел на меня. – Как, Виктор Константинович?
Предложение было очень интересным, я так и сказал, но возразил Китяев:
– Не вижу ничего интересного. Как же у вас будет работать комплексная бригада? – Он взял листок со стола и иронически сказал: – Вообще говоря, кроме веревочек, надо бы еще с карандашом поработать. В этом случае комплексная бригада будет иметь двести сорок четыре рабочих.
Улыбка на лице Кима потускнела.
– Как – двести сорок четыре? – переспросил он.
– А вот так. Вот расчет. – Китяев протянул ему листок. – Вот, возьмите, может быть, проверите?
– Можно? – Роликов несмело поднял руку. – Наша бригада берется… – Ему на ухо что-то зашептал Морев, монтажник. – Ничего-ничего, – сказал Роликов, – наши хлопцы…
Поднялся Быков. Он одернул зеленый пиджачок и громко сказал:
– Идея, конечно, интересная. Но ведь я тебе, Ким, сразу говорил, что из этого ничего не выйдет.
Он посмотрел на Кима. Тот совсем потускнел.
– Что вы предлагаете? – спросил я.
Быков молчал и, словно не было моего вопроса, насмешливо глядя на Кима, добавил:
– Ты свое… Ну вот сейчас и организуй бригаду… Сколько? Двести пятьдесят?
– Двести сорок четыре, – быстро подсказал Китяев.
– Ну вот, организуй двести сорок четыре человека… А ты, Роликов, человек у нас уважаемый, но тоже впредь думать должен. Собрание ответственное.
Быков постоял, ожидая возражений, потом тяжело сел.
– Уникальный дом нужно строить без фокусов, – твердо сказал он.
– Правильно. – Директор института все время раскатывал по столу карандаш. – Утвердим основные положения доклада?
Все молчали.
Мне нужно было заканчивать техническое совещание, но решения не было.
– Благодарю вас, товарищи. На этом, я полагаю, совещание закончим. Подумаем еще.
Сегодня вечером – день моего рождения. Именно вечером. Потому что утром я, как обычно, иду на работу, днем буду заниматься делами стройки, а вот вечером, собственно говоря, все и начнется.
Я вернусь домой с огромными пакетами, тут будут и напитки, и закуски, и сладости – все то, что полагается. «Донское игристое» – такая традиция.
Я накрою большой стол, хотя не знаю, кто придет, ведь в этот день я никого не приглашаю. Кто запомнил дату, тот придет. Бывало, что приходило много, а случалось так, что приходил один, вернее, одна – Вика. Все равно мы садились тогда за большой стол, подготовленный на все двенадцать… И честное слово, мне не было грустно, хоть десять стульев были придвинуты к столу, десять рюмок стояли сухие, десять тарелок с синими цветами (люблю эти тарелки) – пустые. Накрывать стол «на двенадцать персон» тоже было традицией, идущей от седой давности – после окончания института.
В большой комнате стоял тогда небольшой стол, узкая железная кровать и две табуретки. Конечно, кроме Вики, я тогда никого не ждал, но пришло много: Викина мама, мои бывшие хозяева Мария Васильевна и Андрей Васильевич, бригадир Миша, соседи, прораб Иван Петрович, новый бригадир Корольков, а к концу вечера – неожиданно для всех – приехал мой управляющий Николай Николаевич. Сейчас я не могу точно вспомнить, как все разместились.
Кажется, на табуретки положили две доски, а с другой стороны стола придвинули кровать, но точно знаю, что в гостях у меня было ровно двенадцать человек, потому что, когда все разошлись и мы прощались с Викой, она серьезно сказала:
– Слушай, Витя, даешь слово, что выполнишь мою просьбу?
– Какую?
– Нет, ты не финти. Даешь?
– Хорошо, даю.
– Любую?
– Это как сказать… Хорошо, любую.
– Так вот, – все это Вика говорила серьезно, – в день своего рождения чтобы ты накрывал стол на двенадцать человек.
Я вытянулся, щелкнул каблуками:
– Будет сделано.
– И еще, – сейчас Вика улыбнулась, – пожалуйста, чтобы было «Донское игристое», очень его люблю. Только красное. Запомнишь?
– Запомнил. Будет сделано.
В этот вечер я не нарушил традиции. Было еще семь часов, но длинный стол уже накрыт на двенадцать человек, а в центре стола стояла темная бутылка «Донского».
Мой будильник громко тикал: «Ни к чему… ни к чему».
«Да, конечно, – мысленно согласился я-.—«Донское» ни к чему. – Я налил себе рюмку коньяка, сел в кресло. – Ну-с, поговорим, мой «главный критик»? С кого начнем – с Виктора Константиновича или с Вити?» – спросил я себя.
«Вити тут сегодня не будет».
«Да, наверное… Сразу начнешь, миленький, пилить или по случаю дня рождения сделаешь поблажку?»
Мой «главный критик» всегда серьезен. Черт бы его побрал! Ведь есть, наверное, люди, которые довольны собой, не пилят себя по всякому поводу… Я отпил немного коньяка.
«Так по случаю тридцатилетия? А, миленький?»
