Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)
Глава девятнадцатая
Без названия
В этот вечер я поехал к Марии. Набрался все же смелости, хотя наша последняя встреча закончилась очень холодно. Даже трудно с чем-нибудь сравнить, наверное, если б Бюро прогнозов погоды в этот момент побывало у меня, оно констатировало бы, что моя квартира – самое холодное место в Союзе.
Я знал, ехать к Марии нельзя. Но проверьте себя, сколько раз вы звонили по телефону, делали визиты, встречались именно тогда, когда были твердо уверены, что звонить и встречаться – нельзя.
Окно Марии темное. Я обрадовался: вот хорошо, значит, могу повернуть назад. Но в этот момент ярко зажглась лампа. Была еще надежда, что я ошибся окном. Раз, два, три… нет, правильно – четвертое от окна лестничной клетки. Я зашел в подъезд и медленно начал подыматься по лестнице. «Ведь бывает иногда так, что в квартире горит свет, а хозяйки нет. Правда, бывает?» – утешал я себя.
Дверь открыла Мария. Увидев меня, она совсем не удивилась (это было, наверное, самое неприятное!), досадливо сказала:
– Да заходите скорее, холодно!
– Я, Мария…
– «Я, Мария», – насмешливо повторила она. – Сейчас оправдываться будете, что пришли.
Мы вошли в переднюю, я стал снимать пальто.
– Сюда вешайте, боже, какое оно мокрое. Ну так что случилось? Да заходите, не бойтесь.
Мы вошли в комнату.
– Вот кресло, вот стул – они существуют для очень стеснительных молодых людей, диван не для вас. – Мы сели: я на стул, Мария на диван. – Ну так что же? Снова у вас встреча на квартире с иностранцами? Так вы хотя бы меня предупредили заранее, а то в прошлый раз они пришли расфранченные, а я как обычно…
Нужно было что-то предпринимать.
– Вы, Мария, все равно были интереснее, чем они.
– Ах вот как! Комплименты пошли. Ну тогда уж точно – пришли что-то просить. Правда?
– Да, конечно, Мария. Вся моя жизнь заключается в том, что я прошу. От меня требуют, а я всегда только прошу.
Она встала.
– Ох, бедненький-бедненький! Наверное, снова на работе не ладится? Плакаться будете, как тогда, у замка?
– Плакаться, – подтвердил я. – Всю мою жизнь…
– Погодите немного, – приказала Мария. – Сейчас пойду кофе сварю. Кофе или чай? – грозно спросила она.
– Чай. – Мария сделала гримасу. – Кофе! – быстро поправился я.
– Боитесь? – спросила она в дверях. Я кивнул головой. – То-то же! Смотрите пока журналы на столике.
…Я рассказал Марии об этом проклятом Быкове, о его увольнении и выступлении Карла Альбертовича на совещании, о Роликове, Мореве и Сечкине, о Вяткине и, наконец, о моем посещении заместителя начальника главка. Я старался рассказать все, как было. Сначала у меня не хватало духу поведать, как уничтожающе ответил Несветов, потом я, махнув рукой, рассказал и это.
– Вот все, Мария. Единственное, чего не понимаю во всей этой истории, почему я приехал непрошенным гостем именно к вам и почему говорю о себе не очень приятные вещи. По логике вещей я не должен был приезжать.
– Это все? – спросила Мария.
– Все.
– Других, более существенных заявлений нет?
– Н-нет, – удивленно ответил я.
Она холодно сказала:
– Вы знаете, мне везет на исповеди. Минут двадцать назад был другой товарищ, вам хорошо знакомый, он тоже исповедовался… весьма неудачно! Знаете, только что пришла в голову интересная мысль: не открыть ли мне небольшой монастырь с исповедальней? А? Как вы думаете?
Конечно, я обиделся. Прошел в переднюю, демонстративно молча оделся. Мария, засунув руки в карманы халата, насмешливо смотрела на меня. Но когда я открыл дверь, она вдруг подошла, зашептала на ухо:
– Ты уже все сам решил, Витя. Действуй, Витя, выручай своего Быкова. Как настоятельница монастыря, благословляю. – После чего вытолкнула меня на площадку и захлопнула дверь.
Я позвонил.
– Ну что, ну что? – Она приоткрыла дверь, с интересом посмотрела на меня.
– Мы не договорились, когда мне за тобой заехать?
– Э нет, миленький! Сначала все по телефону. Помнишь, как в первый раз…
С работы я сразу позвонил в Моссовет. Секретарь сказала, что Николай Николаевич может принять меня в двенадцать часов.
В 10.00 ко мне зашел Помощник. Я с удовольствием отметил, что он был взволнован, хотя старался этого не показывать.
– Там какая-то женщина требует, чтобы ее немедленно пропустили. Я сказал ей, что вы разговариваете по телефону. Но она сказала, что даже Коспырин… – Помощник посмотрел в блокнот. – Нет, Костырин ее принимает сразу. Она очень… Ее зовут Елена Ивановна.
Я так обрадовался своей бывшей секретарше, что даже прервал телефонный разговор.
– Как я рад, Елена Ивановна, – пожимая ее длинную холодную руку, говорил я.
– Этот, там, вместо меня? – Елена Ивановна показала сигареткой на дверь.
– Помощник? Вместо вас, вместо вас. Уж вы понимаете, моя дорогая Елена Ивановна, как мне с ним?!
Она жалостливо посмотрела на меня.
– Ну, ничего, мы, кажется, с Костыриным снова начали ссориться…
– Как с Костыриным, Елена Ивановна? Как с Костыриным?! Вы у него? Ничего не понимаю. Ведь он давал все: экскаваторы, сервизы, пишущие машинки… только бы выработали у нас.
Елена Ивановна снисходительно улыбнулась:
– Молоды вы еще, Виктор Константинович. Ну, это потом. – Она поискала глазами, куда бы бросить сигарету (после ее ухода вся добровольная пожарная команда разыскивала окурок. Еще до сих пор у нас помнят пожар в кабинете Быкова). – Послушайте, куда вы дели Быкова?
– Так вы работаете снова у Костырина, Елена Ивановна? Знал, не отпустил бы вас.
– Быкова уволили?
Э, не мне состязаться с Еленой Ивановной! Через несколько минут я уже выложил ей, что в двенадцать меня принимает заместитель председателя Моссовета, что предстоит отчаянная битва.
– Вы не смотрите, Виктор Константинович, что Быков такой большой, грубый, вроде сильный. Слабый он, помочь ему нужно, – внушала мне бывшая секретарша, отчаянно дымя сигаретой.
Я поклялся Елене Ивановне, что «костьми лягу» за слабого, беззащитного и проклятого Быкова.
Когда я вышел на улицу, падал снег. Я шел и злорадствовал. Природа-то вроде запаздывает! Люди, которых сейчас принято вдоль и поперек критиковать, тихонько и солидно подготовились к зиме. Обогрели помещения, повесили объявления о точке коньков и подготовке лыж, на поливочные машины установили ковши для сгребания снега, наконец открыли дополнительные ларьки для продажи мороженого… А вот Природа не выполнила план мероприятий по подготовке к зиме. Деревья так и остались с листьями, и – о дивная картина! – на зеленых листьях аккуратно лежит снег. Она, Природа, даже газоны не подготовила, сквозь солидный покров снега странно торчат зеленые травинки… Э-ге-ге! – как иногда восклицает Мария, – всесильная, мудрая Природа, где все так целесообразно… и вдруг оплошала.
Я иду не спеша, время у меня еще есть. А главное – так не хочется идти в Моссовет. Понемногу тускнеет настроение, навеянное пожеланиями из «монастыря», посещением Елены Ивановны и неожиданным снегом. В который уже раз я выступаю донкихотом! Надо будет перечитать Сервантеса: действительно ли славный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, защитник всех угнетенных, сражался за человека, который строил ему козни? Но я хитрю с собой, дело не только в Быкове…
Снег больше не падает, будто сбросил сверху порцию – все, больше нет. В просветах облаков выглянула голубизна, у театральных киосков, у киосков с цветами, у ларьков с книгами снова возникли очереди.
…Согласен, дело не только в Быкове. Я иду снимать с себя груз, который все сильнее давит на меня. Если уже совсем напрямую – я почти уверен, что Быкова выручить не смогу. Но я не дам смеяться, как смеялся надо мной Несветов. В папке у меня заявление, – если Быкова не восстановят, я уйду со стройки. Будет трудно, стройка уже стала моим родным домом. Но другого выхода у меня нет…
В приемной Николая Николаевича секретарь коротко говорит:
– Пожалуйста, Виктор Константинович, вас уже ждут.
Почему-то мне кажется, что голос ее звучит сочувственно. Я открываю папку – заявление на месте, толкаю дверь…
Николай Николаевич идет мне навстречу. Мы встречаемся на середине комнаты.
– Здравствуйте, Виктор Константинович! – говорит он, протягивая мне руку. – Давненько мы с вами не виделись. Что у вас?.. Да, чтобы не забыть, представитель венгерской фирмы Шандор Тоймед, тот самый, что первый поднял вопрос о письмах Быкова, был у меня. Просит восстановить Быкова на работе. Как считаете?
Только что у меня был Быков.
– Учтите, – сказал он, – я буду, как и раньше, спорить, не соглашаться. Буду идти…
– Идите хоть к черту! – прервал я его. – Вы мне порядком надоели, Быков.
Он ушел усмехаясь…
Странный отпуск
Повесть
Глава первая
Ночь старшего прораба Петра Ивановича Самотаскина
В два часа ночи в квартире старшего прораба Петра Ивановича Самотаскина раздался телефонный звонок. Петр Иванович проснулся. Вставать, идти в холодную переднюю очень не хотелось… Третий звонок! Четвертый!.. Была еще надежда, что сигнал случайный, так часто бывает ночью. Но после пятого звонка Самотаскин понял – от этого проклятого телефона так просто не отделаешься.
Одну туфлю он нашел сразу, другую пришлось искать, а звонки, резкие, неумолимые, следовали один за другим. Он вдруг заспешил. Коридор был длинный, пока в одной туфле он бежал к телефону, понял, что звонок этот неспроста, случилось что-то злое, нехорошее.
– Самотаскин… Кто звонит? – уже с тревогой спросил Петр Иванович, покачнувшись, так как хотел разместить в одной туфле две ноги. – Кто звонит?
В трубке раздался приветливый голос Кругликовой, которую на стройке прозвали Аксиомой.
– Это я, Петр Иванович, Кругликова! Вы, наверное, спали, я вас разбудила?
– Это уже не имеет значения. Что случилось? Говорите побыстрее и коротко.
– Тут коротко не скажешь, Петр ИваноВИЧ! – Аксиома очень четко выговаривала имя и отчество прораба, особенно последний слог «вич». Самотаскину всегда казалось, что она это делает специально, чтобы подчеркнуть свое уважение, хотя на самом деле никакого уважения не испытывала, и если б они работали на разных площадках, наверное, даже на него бы не взглянула.
– Да говорите наконец, черт побери! – рассердился Самотаскин.
– У вас дурное настроение, Петр ИваноВИЧ?
Этот вопрос еще больше разозлил Самотаскина. Аксиома, как обычно, не обиделась на его резкость, но как бы подчеркнула, что ей и не следовало обижаться.
– Я надеюсь, – закричал прораб, – что вы разбудили меня не для того, чтобы узнать мое настроение?
– Хорошо, Петр ИваноВИЧ, – вежливо ответила Аксиома. – Я скажу коротко: перестал поступать раствор. Мы на простое.
– Вы звонили в эту АСУП проклятую, или как там ее?
– АСУС, Петр ИваноВИЧ. Да, звонила.
– Ну?! – Самотаскин сменил в туфле ногу.
– Диспетчер сказал, что вы не дали заявку. Все уже расписано, он ничего не может сделать. Он добавил еще… – это, наверное, шутка, Петр ИваноВИЧ, – что у вас есть собственный растворный завод, чтобы я позвонила вам.
– Бумажная душа проклятая!
– Это кто, Петр ИваноВИЧ?
– Диспетчер!.. Там есть старый раствор. Берите!
– Так он же не годный…
– Делайте! – Самотаскин положил трубку.
Петр Иванович снова улегся в постель, но уснуть уже не мог. Когда-то это было просто, он рассказывал себе сказки. Сначала в них главными действующими лицами были принцессы. Одна из них сидела у его изголовья и что-то нежно шептала… играла тихая музыка.
Потом Самотаскин закончил техникум и пошел работать прорабом. Снотворные сказки приняли более практическое очертание – приходил старик Волшебник.
«Ну что у тебя, дорогой? – спрашивал он. – Не ладится?»
«Не ладится, товарищ Волшебник. Съел меня главный инженер».
«Чего так?» – вздыхал старик Волшебник.
«Да как же, дом к сроку не сдаю! Маляров не хватает».
«Всего-то! А сколько тебе маляров нужно?.. Смотри!..»
И видел вдруг Самотаскин, как на стройку идет целый отряд маляров – с ведрами, кистями, краскопультами. Улыбался Петр Иванович: вот он завтра главному инженеру покажет! И хотя уже засыпал, но прикидывал: маляров тут пятьдесят, многовато. На каждую секцию, а их две, достаточно по пятнадцать человек поставить.
«Рабочих многовато, товарищ Волшебник. Извините, о фондом зарплаты будет трудно».
«Ерунда! Добавит тебе банк фонд зарплаты».
Уже спал Самотаскин, но и во сне понимал, что «заливает» тут Волшебник. Ну, достать пятьдесят маляров – это он может, и чтобы все пришли сразу с инструментом и материалами – не бывает этого в жизни! – но старик Волшебник и это сделает. А вот чтобы директор банка зарплату сверх фонда добавил… Нет такой силы, даже волшебной!
Теперь он лежит с открытыми глазами. В сорок лет сказки себе не рассказывают. Вот чертова Аксиома! «Петр Иванович… Петр Иванович…» Достаточно, кажется, целый день уши прожужжала. Нет, мало! Нужно еще ночью звонить.
Тишина полна звуков, своих, присущих только ночи, глухих и, большей частью, непонятных. Некоторое время Петр Иванович пробует определить, откуда они. Это вроде работает мотор. Странно, откуда в жилом доме мотор? Скрипнул паркет. Почему? Наверху раздаются два глухих удара… А это что? Течет вода где-то, что ли?
Нет, если лежать и прислушиваться к ночным звукам, то совсем не заснешь. Чтоб эту Аксиому черти съели! Когда она впервые пришла на стройку, он сразу определил: возни с ней будет целый короб…
– Вы будете Петр Иванович Самотаскин?
Перед ним стояла прехорошенькая девица, а может, и замужняя – с разгону определить было трудно. В то время они ходили к нему пачками, смотрели квартиры.
– Я.
– Вот, Петр Иванович, – она протянула какую-то бумажку.
Самотаскин бумажку не взял, только усиленно заскрипел пером, переписывая сводку монтажа. Для суточной нормы не хватало всего пять деталей. Соврать или не соврать? – вот что занимало тогда прораба. Если показать, что смонтировано 115 деталей, то через несколько минут на столе у начальника стройуправления, управляющего трестом и даже начальника главка появится сводка, что на объекте 0134 не выполнили план монтажа. Если же соврать…
Девица все еще протягивала бумажку. Вот пристала! Самотаскин стукнул кулаком в перегородку. Тут же быстренько-быстренько в прорабскую вбежала кладовщица Маша.
– Проведи вот товарища посмотреть квартиру.
– Какой номер, Петр Иванович? – Секрета таить нечего – Маша любила поговорить.
– Делайте! – строго сказал Самотаскин, решив: конечно же нужно соврать!
Маша со вздохом протянула руку за бумажкой, но девица бумажку не дала.
– Петр ИваноВИЧ, – тут впервые он услышал это уважительное «вич», – я прислана к вам на работу мастером, – приветливо улыбаясь, сказала девица.
– Мастером?! – Самотаскин так удивился, что даже забыл передать сводку. В результате ЭВМ от негодования чуть не сгорела и по объекту 0134 в графе «количество смонтированных деталей» поставила нуль. Этот нуль обошел десять кабинетов, а из самого главного пошел вниз грозный телефонный звонок – запрос.
Управляющий трестом, конечно, не имел права ответить начальнику главка, что не знает. У него в монтаже было сорок объектов, но все равно он, по мысли главка, должен был знать в любую минуту, что делается на каждом доме. Поэтому он браво отрапортовал, что простояли башенные краны одну смену, не подвезли детали в другую и запоздал раствор в третью.
Именно по бравому тону начальник главка понял, что управляющий трестом врет, и хотел дать указание проверить, чтобы вывести его на чистую воду. Но тут позвонил телефон, начальника срочно вызвали.
Управляющий тоже хотел проверить и, конечно, изничтожить прораба, допустившего круглосуточный простой, но, посмотрев на календарь, схватился за голову: через пятнадцать минут важное совещание.
Долго еще в этот день щелкали различные устройства от ЭВМ второго и третьего поколения до стареньких деревянных счетов, поколение которых терялось в седой древности. А виновник неразберихи – прехорошенькая девица – спокойно ответила Самотаскину:
– Да, мастером, Петр ИваноВИЧ. Я попросилась к вам потому, что еще в институте нам Олег Лазаревич рассказывал о вас как об опытном прорабе. – Она все же положила свою бумажку перед прорабом, хитро добавила: – У которого можно поучиться работать.
Самотаскин понял, что от девицы так просто не отделаешься. Он повел ее к котловану, в который можно было спускаться только по откосу. Хотя девица сразу сломала себе каблук, но храбро сбежала вниз. Потом они направились в подвал, где она испачкала известкой свой голубенький костюмчик. А на монтаже четырнадцатого этажа ветер унес ее шляпку. Прихрамывая, с разметавшимися волосами, она вошла за Самотаскиным в прорабскую.
– Ну?! – спросил Петр Иванович. – Ну?! – Он впервые посмотрел ей прямо в лицо, где только зрачки глаз были натурального цвета.
– Мне понравилось у вас, – сказала девица. – Олег Лазаревич рассказывал нам, что на стройке всякое бывает – это аксиома. В какую смену я должна выйти?
Вот с этого момента ее стали звать Аксиомой.
Конечно же любой другой прораб на месте Самотаскина заулыбался бы и на этом испытания девицы закончились, но недаром Самотаскин считался опытнейшим прорабом…
– К сожалению, – сказал Самотаскин, – должности мастера у нас все заняты.
– У меня направление к вам, – деловито возразила Аксиома.
– А я не против. У нас свободна должность хоздесятника. Не знаю, что о ней говорил вам Олег Лазаревич – так, кажется? – но это единственное, что я вам могу предложить.
Отделаться от Аксиомы было не так просто: да, Олег Лазаревич действительно о хоздесятниках ничего не говорил, но если Петр Иванович считает нужным, она готова работать хоздесятником.
…В соседней комнате стенные часы ударили три раза. Ночь. Ни одно окно напротив в доме еще не светится, даже в кухнях. Самотаскин заметил лишь маленькую звездочку. Будь это лет десять назад, он, может, и назвал бы эту звезду своей, а сейчас только мысленно отметил, что звезда находится в контуре форточки, а чья она, звезда, так кто его знает…
На следующий день Аксиома приехала в синих брючках с яркой пометкой сзади «Texas», в белом свитерке, гладко причесанная. Брючки и свитерок весьма рельефно оттеняли ее фигуру, из-за чего мужская часть монтажной бригады стала чаще спускаться вниз на площадку. Но Петр Иванович на все эти прелести внимания не обратил. Дело в том, что Аксиома прибыла на работу в 8 часов 15 минут вместо восьми. А Петр Иванович этого терпеть не мог.
– Разве Олег… как его, забыл?
– Лазаревич.
– Да, Олег Лазаревич не говорил вам, что на работу нужно являться без опоздания? – съязвил Самотаскин.
– Вы извините, Петр ИваноВИЧ, – Нина снова почтительно сделала ударение на «вич», – я опоздала. Больше этого не будет… Вы не скажете, Петр ИваноВИЧ, в чем будут заключаться мои обязанности? – Тут Аксиома приподняла руки, как бы поправляя прическу.
Самотаскину пришлось отвести глаза, но уже через несколько секунд, взяв себя в руки, он строго сказал:
– Первым делом ваша обязанность – вовремя приходить на работу.
– Понятно. Мне достаточно только одного замечания. Я все понимаю. – При этом Аксиома чуть коснулась руки Петра Ивановича.
– Потом… – Самотаскин снова несколько секунд приводил себя в порядок. – Потом обеспечивать мои три объекта материалами, деталями, раствором… Это не нужно! – Реплика прораба была вызвана тем, что Аксиома вытащила из брючного карманчика с надписью «Texas» блокнотик, принялась старательно записывать. – Запомните так: материалы, детали, раствор.
– Понятно, Петр ИваноВИЧ! – Аксиома послушно спрятала блокнот.
– В двенадцать нужно передавать заявку на следующие сутки. – Глядя в сторону, Самотаскин перечислил все многочисленные обязанности десятника: встречать машины, заполнять шоферам путевки, следить за складированием материалов, за чистотой площадки. Собственно говоря, на стройках хоздесятников давно уже не было, но Самотаскин выделял для хозяйских дел одного мастера.
– Рабочий день кончается в семнадцать ноль-ноль, а не в шестнадцать сорок пять, – закончил он.
Вполне возможно, что в этот момент он считал, что расстается навсегда с белым свитерком и синими брючками, черт его знает, каким способом натянутыми на Аксиому. Но он ошибся.
– Понятно, Петр Иванович, все запомнила. Что касается прихода и ухода с работы, то мне достаточно только намекнуть. – Аксиома стояла, смиренно опустив руки.
Тут к ним подошел Алешка, звеньевой, который в первой смене вел монтаж дома 127-прим, довольно бесцеремонный и крикливый парень, которого Петр Иванович не любил, но уважал за лихость на высоте.
– Петр Ива, – Алешка даже не считал нужным полностью выговаривать отчество Самотаскина, – нет детали В-26. Должны были привезти еще вчера, а нет, отстает «третье поколение». – Алешка намекал на новые ЭВМ, которые контролировали завоз деталей. – А это кто? Наша новенькая? – Алешка бесцеремонно уставился на Аксиому.
Неизвестно по какой причине, Петр Иванович строже, чем этого хотел, ответил:
– В-26 вон лежат, слепой ты, что ли?
– Ах ты боже мой, верно! Как это, Петр Ива, вы все замечаете? – непривычно сладко сказал Алешка. – Только я не слепой, все вижу. – Алешка стал вплотную к Аксиоме.
По всем правилам приличия Аксиома должна была отодвинуться, но она, как показалось Самотаскину, даже прижалась к Алешке. Алешка, пригладив волосы, победно взглянул на прораба.
– Ну я пойду. Подымитесь к нам, Петр Ива. Посмотрите, как стычок мы на наружной стенке делаем. Правда, опасно оно – высоко, но вы ведь не боитесь…
– Хорошо, приду. – Знакомый холодок прошел по его спине. Самотаскин не переносил высоты. Собственно говоря, он не боялся, но стоило ему подойти к краю перекрытия, заглянуть вниз, как земля призывно тянула его к себе.
Алешка пристально посмотрел на Аксиому:
– Вы тоже придете?
– Да, конечно.
Может быть, впервые за все время совместной работы Петр Иванович и Алешка сошлись в своем мнении – оценке этому «конечно»…
Бим-бом-раз, бим-бом-два… – Петр Иванович знал, что сейчас должно пробить четыре, но он мысленно считал: «три… четыре». А что делать, никак не спится! Он открыл глаза. Рассвет тихонько-тихонько подбирался к его окну. Встать, что ли? Нет, еще три часа можно спать. Вот если бы не думать о стройке? Он снова закрыл глаза.
…Аксиома опоздала и на следующее утро.
– Вы снова опоздали? – строго спросил Самотаскин.
– Да, Петр Иванович.
– Если не ошибаюсь, вчера вы сказали, что вам достаточно только намекнуть?
Аксиома не реагировала на это ядовитое замечание.
– Разрешите, Петр ИваноВИЧ, вон подошла машина, я покажу, куда ехать.
– Идите.
Петр Иванович через окно видел, как Аксиома ловко вскочила на подножку машины, заглянула в кабину. Потом в прорабскую зашел водитель Абрашков. Он опустил жетон в квадратную «копилку» – так прозвали на стройке сигнализатор, передающий в АСУС сигнал об исполнении рейса.
– Ну и помощницу себе подобрал! – насмешливо улыбаясь, сказал Абрашков. – Вполне подходящая!
Раньше водитель очень уважительно здоровался, причем несколько отчужденно. Теперь он как-то по-особому посмотрел на Петра Ивановича, словно нашел в нем что-то для себя новое, что сближало их и растворяло налет отчуждения.
– Вы еще сегодня приедете? – сухо спросил Самотаскин.
Но водитель не принял обычного холодноватого разговора, все с той же понимающей улыбочкой продолжая расспрашивать об Аксиоме. А уходя, пообещал:
– Ты сейчас, Петр Иванович, считай, что плиты лежат у тебя в кармане. Прикажет АСУС, не прикажет, сейчас я у тебя часто на площадке бывать буду!..
Все это было неприятно Самотаскину. Ему вдруг показалось, что с приходом Аксиомы начал разрушаться тот строгий мир, который он создал на стройке.
Дальше день пошел как обычно – одни неприятности. Хотя стройка была включена в Автоматизированную систему управления строительством (АСУС) – за ней следили пять операторов и две электронно-вычислительные машины, одна – «третьего поколения» (что это такое, никто на стройке не знал, но звучало торжественно, и все, особенно бесцеремонный Алешка, с гордостью говорили о «поколении»), – но всегда чего-то не хватало. К тому же в то утро очень уж нудно приставала по телефону оператор, требуя объяснений, почему позавчера на стройке «смонтировали нуль деталей».
– Позвольте, кто это вам сказал, что «нуль деталей»? – раздраженно спросил Петр Иванович.
– Так зафиксировано. – Голос девушки был весьма строг.
– Кем зафиксировано? Кто-то написал глупость, а вы ее упорно повторяете.
– Товарищ Самотаскин, ЭВМ не могла написать глупость.
Тут Самотаскин вспомнил, что из-за Аксиомы он вчера не передал сводки о монтаже. Сегодня уже второй раз он попадает из-за этой девицы в глупое положение! Нет, в третий, – Петр Иванович вспомнил разговор с Алешкой. Снова неприятный холодок прошел по спине.
Кое-как отбившись от оператора и выслушав строгое замечание, Самотаскин вышел на площадку.
…Люди безжалостны наедине с собой. И теперь, лежа в кровати, Петр Иванович кашлянул, когда вспомнил, что хотел уехать, лишь бы не идти к Алешке на высоту. Даже нашел для себя вполне подходящее оправдание: мол, нужно ознакомиться в отделе кадров с какой-то секретной бумажкой. Но к нему подошла Аксиома, дьявольски невинно напомнив, что их приглашал звеньевой.
– Да, пойдемте.
Они пошли наверх. Чтобы ступени не повредить, их покрыли аккуратной одеждой из досок. Инвентарной! Такого не было ни у кого, и, конечно, Аксиома не преминула заметить, что Олег Лазаревич им об этом говорил.
Шесть этажей Петр Иванович шел впереди, а Аксиома, как говорят военные, – уступом вправо. Но на седьмом этаже Самотаскин замедлил шаг, и Аксиома вышла несколько вперед. Сейчас перед его глазами все время маячила надпись «Texas» на синих брючках. Примерно через каждый марш Аксиома останавливалась и сообщала Самотаскину, что еще сказал Олег Лазаревич.
Наконец они вышли на перекрытие четырнадцатого этажа. Дул ветер, район просматривался на несколько километров вокруг.
– Вот тут стычок, Петр Ива. Нужно его посмотреть, – настойчиво сказал Алешка, показывая на самый край перекрытия. – Посмотрите! – Но сам Алешка смотрел не на прораба, а на Аксиому.
Самотаскин сделал несколько шагов. Внизу мирно колыхались верхушки деревьев. Как всегда, потянула-позвала к себе земля, сладостно захотелось так вот шагнуть еще… и вниз – успокоенно прижаться к ней всем телом.
– Сюда, сюда, – безжалостно говорил Алешка. – Тут я не понимаю, Петр Ива, как рубероид клеить, – Алешка подошел к самой пропасти.
Нужно было, конечно, оборвать Алешку. Даже снять его с работы за то, что он форсит, работает без страховочного тросика, но рядом стояла Аксиома. Петр Иванович шагнул вперед…
Как ни старался он потом вспомнить, что было дальше, никак не мог. Когда очнулся, то стоял посреди перекрытия, Алешка крепко держал его за плечи.
– Петр Ива… Петр Ива, – растерянно повторял Алешка. – Да я… да я… Ты прости, Петр Ива…
Аксиомы рядом не было, она стояла сзади, по-девичьи прижав руки к груди; глаза у нее были круглые, огромные.
Петр Иванович сиял руку Алешки с плеча.
– Зайдешь ко мне в обеденный, – медленно растягивая слова, чтобы не чувствовалась в голосе дрожь, сказал он. Нужно было что-то сказать и Аксиоме, потом он сообразил, что было бы неплохо спросить ее, что на такие случаи рекомендовал в своих лекциях Олег Лазаревич, но в тот момент он не нашелся и, держась за перила, медленно начал спускаться вниз.
Он не стал обходить площадки, как делал обычно, пришел в прорабскую и долго неподвижно сидел за столом, рассматривая свои загорелые жилистые руки. Заходили бригадиры, всем надо было что то срочное, но, глядя на его осунувшееся лицо, вытянутые вздрагивающие руки на столе, тихо уходили.
В обеденный перерыв, когда зашел Алешка, Самотаскин показал ему деталь стыка и сухо, как будто ничего не случилось, сказал:
– Вот смотрите, проклейка рубероида производится после того, как установлена панель, так что смотреть было у вас нечего.
– Вижу, Петр Ива, – виновато ответил Алешка.
– Можете идти. – Петр Иванович тогда больше ничего Алешке не сказал. Единственное, что он себе позволил, это перейти с Алешкой на «вы».
Самотаскин тогда долго сидел. Ему вдруг вспомнился случай с монтажником Веткиным. Во время монтажа кабина лифта вдруг пошла вверх. Стоя на кабине, Веткин видел, как к нему приближается перекрытие, вот-вот он будет раздавлен. Кабину успели остановить. Веткин был мужественный человек, он не кричал, когда кабина двигалась вверх, но потом, в прорабской, он долго лежал на скамейке бледный, без кровинки в лице. На следующий день Веткин не вышел на работу и больше уже на монтаже не работал. Может, и ему уйти с прорабской работы?
…Часы показывали полшестого. Рассвело. Самотаскин поднялся, нашел сигареты, закурил, чего никогда утром не делал. Поколебавшись, снова лег.
На следующий день Самотаскин вышел на работу, как обычно, в семь часов сорок минут. Аксиома снова опоздала, но прораб замечаний ей не сделал и вообще постарался с ней не встречаться. Участь ее была решена. Он твердо решил, что Аксиома у него работать не будет. Вечером он поехал к Воротникову, всем известному Ивану Степановичу Воротникову, начальнику строительного управления.
Воротников, высокий, костлявый мужчина, уже под пятьдесят, встретил его приветливо, но с усмешечкой:
– А, Петр Иванович, садись. Ну-ка расскажи, как ты там с Алешкой соревновался в лихачестве. А?
Самотаскин игривого тона начальника не принял.
– Настоящим прошу, – сухо сказал он, – немедленно отозвать с моего участка мастера Кругликову.
– Не могу, милейший Петр Иванович. Не могу. Указание свыше – направить именно к тебе, старшему прорабу Самотаскину. Оттуда! – Он поднял указательный палец в направлении потолка.
– Ну что ж, товарищ Воротников! – Самотаскин вынул из кармана листок бумаги, несколько помятый после давки в автобусе, и положил перед начальником. – Вот мое заявление. Прошу освободить от работы.
Воротников даже обрадовался такому ходу событий. Весь день у него прошел необычно мирно. Воротникову не привелось ни поругаться, ни даже покричать на кого-нибудь. Неизрасходованная энергия искала выхода.
…Воротников все кричал. Если отбросить выразительные словечки, принятые в быту строителей, которые не очень ладно укладываются на бумагу, то смысл его гневной тирады был предельно прост: Воротников и Петр Иванович дружат почти двадцать лет и из-за такой вот девчонки – последнее было определено более колоритно – дружба ломается? Да что дружба! А сама работа, а коллектив – это что, так себе, ерунда?
– Двадцать лет или я вру?! – кричал он.
– Двадцать, – подтвердил Самотаскин.
Откричавшись и почувствовав долгожданное облегчение, Воротников умолк. Деловито спросил:
– Это ты почему такой важный документ сложил вчетверо?
– Какая разница? – сухо ответил Петр Иванович, резонно считая, что после скандала, который учинил Воротников, все преимущества сейчас за ним: шум всегда поднимает слабая сторона.
