Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 54 страниц)
Выпал первый снег. Снег лег на тысячи железобетонных плит, колонн, балок, сложенных высокими штабелями, на выкрашенные красным суриком металлические конструкции, на кучи керамзита, на стеллажи со стальными трубами для водопровода, отопления и других инженерных устройств; он ласково укрыл натруженные строительные дороги – площадка преобразилась и для постороннего глаза стала даже красивой.
Ранним утром первыми на большой скорости, не останавливаясь у диспетчерской, на площадку влетают самосвалы с раствором – серой кашицей, налитой вровень с бортами; вслед за ними спешат машины с бетоном, длинные прицепы с пакетами красного кирпича, бортовые грузовики со строительной всякой всячиной; и, наконец, грозно завывая для устрашения всего живого, пуская струи ядовитого газа, появляются «МАЗы».
К восьми утра снег, легкий и нежный, уже превратился на дорогах в черные лужи. Придет время – люди научатся управлять погодой. Тогда, наверное, первый снег будет отпускаться только по заявкам – на поля, леса, стадионы. На стройки его не дадут.
Все гуще становится поток автомашин. Кажется, нет силы, способной обуздать это скопище транспорта. Но вот над дорогами, над башенными кранами, которые сегодня, цепляясь за каркас здания, переползают вверх, над людьми, над всей строительной площадкой, усиленный громкоговорителем, гремит грозный голос диспетчера Семы:
– Крап номер два! Агашкин!.. Безобразие, долго будут стоять машины?.. Кран номер три, давайте скорее!.. Ну!
Еще десять – двадцать минут, и разгруженные машины одна за другой пробками вылетают с площадки.
…В восемь тридцать я позвонил Морозову:
– Как дела?
– Вчера закончили бетонирование двадцатого этажа Начался монтаж каркаса, – коротко ответил он.
В девять ноль-ноль заместитель начальника главка Левшин открыл совещание. Собралось много народу – представители разных управлений, служб и заводов, но рангом ниже, чем в прошлый раз. Вместо начальников и директоров – заместители и главные инженеры.
Левшин вел совещание холодно, мрачно. От этого было неуютно и тоскливо. (Откуда на наши заседания пришел этот «гробовой» стиль, который считается верхом деловитости?)
Совещание катилось гладко, каждый поднимался, докладывал, как выполнено решение предыдущего совещания, получал свою порцию вежливых зуботычин. Так пришла моя очередь. Левшин отложил протокол и посмотрел на меня.
– Ну, а теперь доложите вы.
Мне хотелось многое рассказать.
– На стройке с помощью изобретателя Степана Петровича Мурышкина удалось пустить новую установку…
– Пожалуйста, покороче, – оборвал меня председатель. – Без лирики. Две недели прошло, выполнили вы указание, начали монтаж?
Если бы его взгляд можно определить по градусной шкале, то он смотрел на меня с температурой примерно минус 273 градуса – самой низкой, достигнутой на земле.
Наверное, не меньше минуты я молчал – никак не мог собраться с мыслями. Взгляды присутствующих с любопытством скрестились на мне.
В это время в комнату вошли старший прораб Морозов, Гнат и Галямов – оба в спецовках. Морозов склонился к Моргунову, что-то зашептал ему на ухо. Гнат бесцеремонно оглядел всех, не спеша выбрал себе стул и плотно уселся. Галямов остался стоять.
Левшин неодобрительно покосился на них, стукнул карандашом по стеклу, лежащему на столе:
– Подождите, Моргунов, не мешайте своему главному инженеру.
Я наконец пришел в себя.
– Да, указание выполнено. Бетонирование закончено; монтаж начался.
Взгляд председателя потеплел градусов на двести.
– Вот видите, – назидательно сказал он, – оказывается, о выполнении указания можно докладывать коротко… Вы что-то хотите сказать, Моргунов?
Моргунов провел рукой по коротко остриженным, очень черным волосам, поднялся и внушительно сказал:
– Только что старший прораб Морозов сообщил мне: после распалубки оказалось, что бетон имеет глубокие прослойки песка. Главный конструктор предписал, – Моргунов поднял вверх листок бумаги, – остановить монтаж до исправления бетона; главный конструктор запретил пользование установкой…
От неожиданности я вскочил.
– Этого не может быть! Почему же Морозов мне ничего не сказал?
– Какое это имеет значение, – перебил меня Моргунов. – Сказал – не сказал. Важен факт… Я предупреждал, – он холодно и строго оглядел всех. – Его, – Моргунов показал на меня толстым волосатым пальцем, – нужно отсюда убрать, а фитюльку – бетонную эту установку – вывезти в утиль. Все.
Несколько минут все молчали, плавный ход совещания сбился. Левшин поднялся и прошелся по комнате.
– Как же ты допустил? – укоризненно и участливо спросил он Морозова.
Тот встал, но за него ответил Моргунов:
– Морозов заранее подал рапорт главному инженеру. Он отказался работать на этой установке.
– Так? – обратился ко мне Левшин.
– Да.
– Инженер тут ни при чем, – вдруг сказал Гнат. – Я бетонировал, меня и ругайте. – Гнат откинулся на спинку стула и насмешливо оглядел присутствующих.
– До сих пор я считал, – сказал Левшин, – что могу обойтись без вашего мнения.
Гнат очень одобрительно принял это замечание, широко улыбнулся и начал:
– Вот вы все тут умные, инженеры с дипломами…
Но его перебил Галямов:
– Постой, Гнат. Я бригадир монтажников, фамилия Галямов. Разрешите, товарищ начальник, несколько слов. – Он сказал это, как обычно, вежливо, но настойчиво.
Левшин снова прошелся по комнате.
– Тоже будешь защищать?
– Да, товарищ начальник.
Левшин покачал головой.
– Скажите, – обратился он ко мне, – вы были уверены, что бетон получится хорошим? Только честно.
– Нет, я не был уверен.
– Вот видите, Галямов, он не был уверен. То, что вы выручаете главного инженера, делает вам честь. Я рад, что у нас такие бригадиры. Но на этот раз нам придется послушать Моргунова.
Левшин вернулся к столу, постоял минуту, о чем-то думая, потом строго сказал:
– Все, товарищи.
Утром следующего дня секретарша тихо постучалась в мою дверь. Она протянула мне приказ главка о снятии меня с работы.
Я долго и безучастно смотрел на приказ. «Ну что ж, – мелькнула в голове сонная мысль, – сейчас я совершенно точно могу ответить на вопрос, как стать главным инженером: нужно плыть по течению и не ссориться с начальством…»
– Вас просит Моргунов, – снова приоткрыла дверь секретарша.
Я помедлил и нехотя поднялся. Сейчас куражиться, наверное, будет: «Вот видишь, предупреждал тебя».
– Читал приказ главка? – добродушно спросил Моргунов, поглаживая голову.
– Да.
– Вот видишь, браток! Я тебе сколько раз говорил, что занимаешься не своим делом. Есть разные НИИ, есть механизаторы, которые должны разрабатывать новую технику, и куда ты суешься? Я приказал Морозову прекратить работу на этой установке.
Я молчал.
– Чего молчишь?
– Это меня уже не касается.
– А все же? – он хитро улыбнулся.
Я поднялся:
– У вас ко мне все?
– Нет, не все. Садись… садись, я сказал. Слушай, ты слыхал, что сказало начальство. Но приказ можно и переиграть. Все зависит от меня. – Моргунов со своего кресла переместился на стул рядом со мной. – Второй раз предлагаю: брось фитюльки и останешься главным инженером.
– Послушайте, – не выдержал я. – Ведь вы сами видели, что новая установка при правильной регулировке дает хороший бетон. Нужна еще неделя, и бетон пойдет… Э, да что говорить, правильно – не правильно, вы все равно будете стоять на своем. – Я поднялся. – А на дело, на дело вам наплевать.
Моргунов молчал. Это было так странно, что выходя я оглянулся.
Моргунов думал.
Я ушел с работы и несколько часов бродил по Москве: по тротуарам, через подземные переходы, где люди шли так густо, что казалось, это движется какая-то организованная колонна; постоял даже в какой-то длинной очереди, но, так и не выяснив, за чем она, пошел дальше.
Больше всего я досадовал на себя, что не мог на совещании отстоять бетонную установку. Эх, повторить бы совещание! Как убедительно я бы сейчас выступил! «Товарищ Левшин, – решительно сказал бы я. – Был ли риск? Был. Но эту установку можно по-настоящему проверить, если поработать не меньше смены»… Нет, не так. Лучше просто сказать о праве инженера на риск…
Улица вовлекла меня в свою жизнь. Вот останавливает меня какой-то человек в пальто с меховым воротником, без шапки. У него потное растерянное лицо. Он хочет знать, как побыстрее пройти на Красную площадь. Очевидно, он уже об этом спрашивал у других, потому что тут же затевает со мной спор.
…Улыбается девушка, мне или своим мыслям?
Я пришел в конце концов к очень простому выводу: ничего страшного, собственно говоря, не случилось. Чего это я трагедии развожу? Не тут, так на другой стройке, но установку «дожму».
С этими мыслями к концу рабочего дня я снова попал на стройку.
– Виктор Константинович, Моргунов вас уже три раза спрашивал, – встретила меня секретарша.
Я зашел к Моргунову.
– Где ты ходишь в рабочее время? – недовольно спросил он. – Да садись, ей-богу, эта твоя вежливость на нервы мне действует.
Я сел.
– Я в тресте еще не сдал дела новому заместителю управляющего. Дня три тут покомандуй за меня, – Моргунов пристально посмотрел мне в глаза.
– Но позвольте, а приказ главка?
– Задержим на несколько дней.
Я стараюсь сообразить, что это значит, в чем тут подвох. Но Моргунов спешит.
– Действуй, – коротко говорит он на прощание.
Никогда я не думал, что освоение нового механизма – такая сложная и тягостная задача. Эх, сюда бы всех тех, кто легкомысленно сюсюкает о внедрении новой техники, выступает, пишет, не представляя себе всего этого мучительного процесса, во сто крат более трудного, чем само строительство…
Три дня, отпущенные мне Моргуновым, прошли. Начались морозы, – новая установка все так же упорно отказывалась работать.
Гнат выходил из себя.
– Инженер! – кричал он на всю площадку. – Где этот фокусник Кио, сто чертей ему в бок? Подкинул насос, а сам улетел на юг греться. Все! Больше с этим подкидышем мучиться не буду.
Отныне с легкой Гнатовой руки новую установку начали звать не иначе, как «подкидыш». Гнат снова поднял на двадцать первый этаж все тачки.
С «подкидышем» продолжали возиться главный механик, Галямов и я. Через каждые час-полтора сверху спускался Гнат и, очевидно, чтобы подогреть наш энтузиазм, на чем свет ругал изобретателя, а также инженеров, которые ходят с дипломами.
К концу дня неожиданно явился изобретатель. Несмотря на мороз, он был в том же самом сером плаще.
Изобретатель, улыбаясь, поздоровался.
– Как дела, Гнат Александрович? – спросил он.
Гнат, открывший было рот, чтобы излить на изобретателя весь свой гнев, остановился.
Этим воспользовался изобретатель, он снял плащ и, оставшись в засаленной меховой безрукавке, принялся регулировать воздух.
Но на этот раз насос не послушался.
– Зимой насос еще не работал, – наконец озабоченно сказал изобретатель. – Надо его приспосабливать, как, – пока не знаю.
Мы с главным механиком молчали. Гнат не сдержался, выругался. Только Галямов спокойно сказал:
– Ну что ж, Степан Петрович, будем приспосабливать.
…В конторе меня ждал Моргунов.
– Ну, – строго сказал он, – три дня прошло, работает чихалка?
Я отрицательно покачал головой. Признаться, мне даже хотелось, чтобы он закричал на меня и вообще сказал, что приказ об увольнении вступил в силу, тогда можно было б бросить этот проклятый «подкидыш». Я просто от всего этого очень устал.
Но Моргунов только с досадой спросил:
– Сколько дней еще нужно?
– Не знаю, – ответил я и вдруг, неожиданно для самого себя, добавил: – Установка, может, и вовсе работать не будет.
К моему удивлению, Моргунов и тут не стал кричать.
– Эти разговорчики оставь, – только строго сказал он. – Взялся – дожимай. Что у вас, молодых, как трудности, так кишка тонка? Даю тебе еще три дня.
Установка заработала только к концу второй недели. Один раз во время проб я увидел Моргунова: он стоял неподалеку и пристально смотрел, как мы возились с «подкидышем». Другой раз, в сильный мороз, он пришел и коротко приказал «бросить возню» и идти греться.
Все же наши ряды понесли некоторый урон. Галямов и я отморозили себе носы, главный механик получил обострение радикулита и в меховых унтах и в ватном костюме стал похож на хоккейного вратаря, Гнат от непрерывного крика сорвал голос. Один только изобретатель оставался по-прежнему спокоен, мороз на него не действовал, хотя он ничем не заменил свой плащ.
Когда Гнат перестал на меня кричать, а изобретателя стал звать по имени и отчеству, я понял, что установка освоена.
Я отправился к Моргунову. Наклонив голову, он что-то быстро писал. Я поздоровался.
– Чего тебе, только поскорее? – сердито сказал он.
– Установка заработала.
– Знаю, ну и что же?
– Теперь можно пустить в ход приказ о моем увольнении, – сказал я.
Моргунов отложил ручку, усмехнулся.
– Не хочется уходить, скажи?
– Знаете, Николай Митрофанович, с одной стороны… Моргунов досадливо поморщился.
– А если прямо, без дипломатии?
– Если прямо, то не хочется.
– То-то же, – назидательно протянул он. – Садись, чего стоишь?
Я сел.
Он пристально посмотрел на меня.
– Ну что ж, оставайся. Приказ отменим.
– Спасибо.
Моргунов несколько раз провел рукой по волосам и строго сказал:
– Но смотри! Признаю, эта твоя установка для подачи бетона неплохая штука. И, если хочешь, мне даже понравилась твоя настойчивость. Но… – Он взял ручку и стукнул концом ее по столу. – Это не наше дело. Пусть каждый делает то, что ему положено, нам нужно строить, дома сдавать… Понял?
– Николай Митрофанович, но ведь мы в первую очередь от этого выиграли…
– Я не меньше тебя понимаю роль новой техники, – перебил он меня. – Я тебе уже говорил – пусть институты осваивают новые механизмы и передают их нам. Рано или поздно сорвешься ты на этих штуках… Понял? И еще запомни: то, что я сказал, – это тебе закон.
Тяжелая уверенность, – с которой он произносил эти слова, подавляла меня. Я молчал.
– А теперь иди, – властно сказал он. – Подумай. Завтра вечером дашь мне ответ.
Когда в конторах машинистки, улыбаясь ласковому солнцу, начинают печатать строгие приказы о наступлении талых вод, обвалах и прочих бедах, ожидающих строителей; когда монтажники, забывая о прогрессивке, с головокружительной высоты мечтательно разглядывают улицу; когда на площадке из-под снега вдруг к удивлению прорабов появляются утерянные железобетонные детали, – это значит, пришла весна.
Сегодня первый весенний день. На открытых створках моего окна стайка воробьев устроила какое-то совещание. Они громко кричали, перебивая друг друга, точь-в-точь как на наших оперативках. Наблюдая их, я думал над своим ответом Моргунову.
Что же, я могу ему сказать: «Да, я отказываюсь от всего, что мы за последний год ввели на наших стройках». Я буду бегать по объектам, кричать: «Давай-давай, вкалывайте!» Но ведь это значит в угоду Моргунову поступиться интересами коллектива.
Не согласиться с ним… Тогда Моргунов подпишет приказ о моем увольнении. Но я не могу уйти. Я люблю свою стройку… А может, схитрить, согласиться, а дальше гнуть свою линию? Нет, это тоже невозможно, его не проведешь.
– Извините, пожалуйста…
В комнате стоял молодой, очень элегантно одетый человек с огромным желтым портфелем.
– Как вы здесь оказались? Невидимка вы, что ли? – удивился я.
Молодой человек мягко улыбнулся.
– Извините, вы о чем-то задумались. Я не посмел прервать ваши мысли, – учтиво сказал он.
Я был очарован поведением посетителя. Впервые за мою деловую жизнь ко мне обращались так почтительно.
Молодой человек поставил портфель на стул прямо передо мной. Портфель представлял собой весьма сложное сооружение – помесь сундука и гармони. Два ремня с мощными пряжками опоясывали его. На стуле портфель развалил свое брюхо, удовлетворенно вздохнул и строго уставился замками-глазницами.
Своей несуразностью он притягивал к себе, у меня появилось странное ощущение, будто в комнате был не один, а два посетителя.
Посетитель – Сергей Петрович Светиков, старший сотрудник НИИ, – оказался деловым парнем.
– Я слышал о ваших работах и хотел их изучить, – серьезно, глядя мне в глаза, сказал он.
– О каких работах вы говорите? – удивился я. – Разве то, что делается у нас на стройках по организации труда, называется «работами»? Это же давно известные вещи!
– Да, это работы. Они важны тем, что внедрены на стройке, – мягко, но с небольшим оттенком покровительства сказал Светиков.
Тут мы оба почему-то посмотрели на портфель, и мне показалось, что его замки-глаза насмешливо заблестели.
– А для чего вам нужно изучать мои «работы»? – «Смеются они вдвоем надо мной?» – подумал я.
Светиков вздохнул и привычным ласковым жестом поправил портфель. Портфель тоже, в тон ему, мощно вздохнул.
– Я пишу диссертацию. Хочу в нее включить ваши работы. Конечно, я их, так сказать, облагорожу…
Я встал и подошел к окну. Собственно говоря, какое мне дело. Пусть изучает, «облагораживает», пусть пишет диссертацию. Ведь его приход только доказывает, как не прав Моргунов.
Я вернулся к столу. Светиков и портфель смотрели на меня ожидающе.
И вдруг неожиданно для себя я сказал:
– Ну, а если я сам захочу, как вы говорите, «облагородить» наши работы и напишу статью?
У Светикова в уголках рта легли вертикальные морщинки.
– Вы не сможете, – убедительно и твердо сказал он, – у вас не хватит времени. Вам нужно строить.
– Нужно вкалывать, как говорит мой начальник. Правда?
Молодой человек задумчиво и оценивающе посмотрел на меня.
– Я сам работал на стройке. Это, конечно, грубое слово «вкалывать», но оно, если хотите, верно характеризует жизнь строителя. Я вообще удивляюсь тому, что вы смогли ввести систему, кое-что сделать по новой технике… – Сейчас он уже доказывал правоту Моргунова.
Я вздохнул.
– Ладно, облагораживайте. Пишите свою диссертацию.
Светиков поднялся, его губы сложились в любезную улыбку.
– Я очень рад был с вами познакомиться. Начну работать завтра в десять… И не обижайтесь, пожалуйста, это в порядке вещей. – Он взял портфель со стула и, почтительно поклонившись, вышел.
Я остался сидеть. Что же мне все-таки ответить Моргунову?
Сколько я ни уговаривал Анатолия отремонтировать прорабскую, он упрямо возражал:
– Слушайте, Виктор Константинович, не приставайте. На стройке у меня чисто?
– Чисто.
– Ну вот и хорошо, а в прорабскую, пожалуйста, не суйтесь.
– Но ведь…
Анатолий вскакивал и нервно бегал по комнате, на щеках у него появлялись красные пятна.
– Слушайте, христом-богом прошу, не лезьте мне в душу!
В конце концов сдался я, прорабская так и осталась темной, грязноватой.
Когда я зашел, Анатолий беспокойно посмотрел на меня.
– Что-нибудь случилось? – вместо приветствия спросил он.
– Здравствуйте, Анатолий Александрович.
– Здравствуйте, здравствуйте, – нетерпеливо ответил он. – Все воспитываете!.. Чего приехали?
– Просто так, посидеть у вас. – Я взял табуретку.
Анатолий недоверчиво посмотрел на меня.
– Ну сидите, только, пожалуйста, молчите, хорошо?
В перерыв мы вышли на площадку. Я вспомнил об утреннем визите Светикова и рассказал о нем Анатолию.
К моему удивлению, Анатолий обрадовался:
– Вот, вот… я так и думал, что вы с вашими идиллиями останетесь в дураках. Мы ишачим, а сейчас какой-то пижон с бачками все использует и станет кандидатом.
– У него нет бачков, и он не выглядит пижоном.
– Все равно. Как хотите, а я его на стройку не пущу, – Анатолий начал раздражаться.
Наш спор прервал громкоговоритель диспетчерской связи:
– Хр…р…авного инже… хр-р-р…осят… елефону.
Я вопросительно посмотрел на Анатолия.
– Что он сказал?
– Да вот, никак не наладим, – с досадой сказал Анатолий, – вас просят к телефону.
Седая чопорная дежурная, излучавшая столько холодной вежливости, что даже водители в ее присутствии казались дипломатическими работниками, сказала, что я опоздал.
– Звонили из автомата, но вас не дождались. У Сокова какая-то крупная авария.
– Что! Что там случилось?
– Не знаю. Телефон у него не работает, – сухо ответила она.
Несколько секунд я стою в каком-то оцепенении, а потом бегу к выходу.
…И вот я на площадке. На стене здания лежит башенный кран. Металлическая башня его, кажущаяся всегда такой мощной, сейчас расплющилась и погнулась. Кажется странным, что раньше она держала большие грузы. Тут уже копошится ремонтная бригада.
– Пострадал кто?
В ответ мне хмурое молчание.
Я не выдерживаю:
– Да черт вас всех побери! Может кто по-человечески ответить?
Один из них поворачивается, смотрит на меня и вдруг примирительно говорит:
– Никто не пострадал. Идите в прорабскую и поскорее, а то как бы вашего Петьку не прибили.
…Петька Манаенков пришел ко мне из тюрьмы. Помню, как он усмехаясь сказал:
– Прибыл, начальник, к вам на работу. – И тихо добавил. – Из заключения, возьмете?
Был он мал ростом, черняв, быстр и отчаянно молод.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать. Будете сейчас расспрашивать, почему попал в тюрьму, да? – Он взял со стола справочник, повертел его в руках и положил на место.
– Буду.
– А потом скажете, что я еще молод, не имею специальности, сидел в тюрьме и что вы не хотите со мною возиться?
– Возможно, так и будет.
Он не упрашивал меня. Легко поднялся со стула и пошел к двери. Я посмотрел на его худую спину с сиротливо торчащими лопатками и вернул его.
– Но, смотри! – как можно солиднее сказал я.
Небрежно помахивая запиской в отдел кадров, он сказал:
– Не пожалеете, что взяли, гражданин начальник. За помощью буду заходить.
Через неделю он попросил у меня денег, но в первую получку отдал. Потом взял привычку постоянно занимать небольшие суммы. Не помню, как получилось, что я ему отказал. Он недоуменно посмотрел на меня и, не сказав ни слова, вышел.
Позже я узнал, что он хвастался бригаде: «Главный знаете как мне доверяет! Вот зайду, попрошу любую сумму взаймы, он даст». Очевидно, несмотря на свой беззаботный вид, он тяжело переживал прошлое. Может быть, мое доверие поддерживало его. Я вызвал Петьку и предложил денег в долг. Он усмехнулся, взял со стола линейку, повертел ее.
– Нет, главный, может не беспокоиться, денег мне не нужно.
Скоро Петька стал неплохим сварщиком.
В этот день он поспорил с дружками. В обеденный перерыв залез на башенный кран и пустил его, в ход. Пари он выиграл, но остановить кран не смог…
В прорабской много людей. За столом, молодцевато выпрямившись, сидит Сарайкин, инспектор по технике безопасности. Он нетерпеливо постукивает тонкими пальцами по стеклу.
На скамейке заплаканная Машенька-крановщица, а рядом начальник управления механизации Богаткин, большой, грозного вида мужчина. Прораб Соков, как всегда, ищет у полки какой-то чертеж. У стены Петькина бригада – пришли выручать.
Шум прекращается – все смотрят на меня.
Я молчу. Сарайкин смотрит в угол и строго произносит:
– Ну?
В углу на табуретке, опустив голову, сидит Петька. Только раз, когда я вошел, он посмотрел на меня. Чего только не было в этом взгляде: испуг, просьба, надежда…
– Да что с ним разговаривать! – закричал Богаткин. – Это же бандит! Недаром сидел. Ух, дали бы мне волю, я бы поговорил с ним… я бы его быстро всему научил. Пишите акт, Сарайкин, по всей статье пишите, к уголовной ответственности его.
Все заспорили. Я посмотрел на Петьку: пропадет парень, снова посадят, и это уж его доконает.
– Ладно, – сказал я Сарайкину, – разберемся сами, давайте на этом кончать.
– А отвечать кто будет? – набросился на меня Богаткин.
Петька еще ниже опускает голову:
– Я буду отвечать…
В прорабской стало тихо.
– Хорошо. Подумаем, – говорит Сарайкин и поднимается.
Когда я выхожу из прорабской, меня робко трогает за руку Петька.
– А мне как? – тихо спрашивает он.
– Николай Семенович! – зову я прораба Сокова. – Какая у вас на стройке есть самая неприятная работа?
– Не… понимаю… – растерянно говорит Соков. – Ах, да… нужно вручную копать траншею. – Он робко смотрит на меня, потом добавляет: – Там вода.
– Хорошо, поставьте его на эту работу, а когда она кончится, подыщите еще что-нибудь. Так – целый месяц.
Петька шевелит губами, ничего, не говорит, потом поворачивается и идет к воротам.
Мы еще долго стоим у крана и решаем с Соковым прорабские нужды. Давно уже ушли рабочие первой смены. Подул ветерок, и на стену дома село на перекур солнце. Кончился день.
Нужно ехать к Моргунову. Эх, вдвойне неприятно из-за того, что упал кран.
С Моргуновым я столкнулся у входа в контору.
– Ну, что, угробили кран? Доигрался! – сказал он зло. – Счастье еще, что никого не покалечили. Знаешь, сколько сейчас придется заплатить за ремонт?.. За людьми нужно смотреть! Но у тебя же нет времени. – Он брезгливо поморщился. – Сейчас, надеюсь, ясно, что нужно оставить фантазии?
В течение дня я мысленно готовил свой ответ. Мне казалось, я буду говорить убедительно и Моргунов снимет свое требование. Но этот случай с краном спутал все, сейчас я только виновато ответил:
– Нет, Николай Митрофанович! Не могу.
Его лицо отвердело.
– Пошли ко мне.
В кабинете он грузно сел за стол, придвинул к себе микрофон и коротко приказал секретарю:
– Приказ принесите.
– Николай Митрофанович, все-таки чего вы от меня хотите? – тихо сказал я. – Разве можно сейчас новые дома строить без новых механизмов? Это же просто технически невозможно…
Вошла секретарша. Она протянула Моргунову листок бумаги.
Моргунов молча подписал приказ и сказал мне:
– Распишитесь в получении.
Я расписался.
Он взял приказ, положил в папку:
– Все.
Я встал. У дверей остановился:
– До свидания.
– Прощайте, – буркнул он.
Я вышел из конторы. Всё та же стройка. Вверх по фасаду здания ползет красная коробочка строительного лифта. Я знаю, что она застынет на тридцатом этаже. Дальше до тридцать четвертого нужно подниматься по лестнице.
Нехорошо это, но сейчас уже никто не будет попрекать меня. Я ухожу – это не моя стройка.
Маленький кран, не видный снизу, медленно тянет контейнер с кирпичом. Я смотрю вверх, так оно и есть – снова на восемнадцатом сняли ограждение. Опасно. Надо отчитать Морозова. Я позвоню сейчас, чтобы восстановили ограждение, но выговаривать не буду.
Через главные ворота выезжает трайлер, на его платформе в качестве пассажира важно восседает экскаватор. Все же Комков сдержал свое слово: хорошо. А почему, собственно, хорошо? Мне-то какое дело?
Я иду по площадке. Сотни мелочей фиксируются мною. Это сделали… А тут, эх, забыли! Нужно все записать, чтобы не забыть. Зачем?
Вприпрыжку несется строительный день: громко сигналят водители – разгружай, разгружай; сошел со своей легковушки экскаватор и уже закидывает ковш; стучит сваебойный агрегат, и чистый почти осязаемый звук металла разливается по стройке, заполняя каждый ее уголок.
Всё та же стройка. Та же, но чужая.
Я вышел на улицу. Что мне сейчас делать? Все решено, но я еще колеблюсь. Правильно ли я поступил?
Читатель, кто ты? Молодой или уже много повидавший на своем веку человек? Решительный, твердый или мягкий? Злой, добрый? Но кто бы ты ни был, не спеши осудить меня за колебания, вспомни, ведь и у тебя они в жизни были. Конечно, я мог не делиться с тобой; представиться бы этакой твердокаменной личностью: решил, и все. Но мне хочется рассказать тебе всю правду.
Я сажусь на скамейку и мучительно думаю. Рядом бегает девочка, неловко подбрасывая мяч. Молодая женщина, отложив книжку, улыбаясь наблюдает за ней. Какая-то жизнь течет рядом, тихая и спокойная.
И вот я еду снова к начальнику управления Моргунову.
«Ну, что там у вас, мы же с вами все решили?» – досадливо спросит он. Я выжду несколько минут, потом отвечу: «Николай Митрофанович, я подумал и все же решил принять ваши условия». Что он скажет? Наверное, загремит, что вот я кручу ему голову, что главный инженер должен быть еще ко всему и решительным. И все же я знаю точно: он будет доволен.
Но это только в мыслях. Я поднимаюсь. Нужно ехать в трест за документами.
Многое изменилось в тресте. Даже седовласую внимательную секретаршу заменила девушка, которая, как мне показалось, разговаривала чуть громче, чем полагалось, и волосы у нее были длиннее, а юбка короче, чем этого требовала самая последняя мода.
Она скользнула взглядом и равнодушно ответила:
– Управляющий есть. Заходите.
Исполняющий обязанности управляющего, сравнительно молодой, с большой лысиной, которая, однако, не бросалась в глаза и как-то шла к его облику, встретил меня сухо.
– Мне звонил Николай Митрофанович, – коротко сказал он, окидывая меня оценивающим взглядом.
Я ждал, что он еще скажет. Может быть… нет, приказа он не отменит.
Управляющий не спеша набрал номер телефона и тихо сказал:
– У меня тут главный инженер Моргунова. Выдайте ему документы.
Я неловко начал прощаться. Управляющий вежливо и отчужденно смотрел на меня.
Я вышел из треста. Раньше, где бы я ни был – в театре, кино, в вагоне метро, – я думал о своей стройке. Если шел дождь, я беспокоился – закрыты ли ящики с цементом; когда была жара – увлажняют ли бетон, не пересохнет ли он; если дул сильный ветер – как с кранами, закрепили ли их на рельсах. А когда не было дождя и не дул ветер, я все равно думал о своей стройке.
Сейчас – все, легко и пусто, со стройкой покончено.
…В автобусе напротив меня сидит молодая женщина с ребенком на руках. Он премило таращит на меня круглые голубые глазки. Женщина что-то рассказывает соседке, и столько радости в ее голосе, что я невольно прислушиваюсь.
– Понимаете, ездила смотреть свою будущую квартиру. Ой, какое это счастье! – женщина почти поет. – А какие они молодцы, строители, за три месяца дом построили.
Я усмехнулся.
– Не усмехайтесь, – говорит женщина, – правда, правда, молодцы. Вы не согласны?
Я не отвечаю. Конечно, я согласен. Но сейчас для меня это уже не имеет значения.
