Текст книги "Строители"
Автор книги: Лев Лондон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц)
– Это уж как знаете… Всего вам. Взрослым становитесь. Это хорошо… для вас.
Он повернулся и быстро пошел в прорабскую.
Ленинский проспект – широкий-широкий. Посредине полоса земли, на которой разбросаны ели, кустики и белые березки, тоненькие, с совсем реденькой листвой. Почему березки вдруг посредине улицы? Их место в лесу, у полянки или около одинокой избушки, чтобы скрасить ее одиночество… Березки, березки, милые, беззащитные, что вы делаете тут? И зачем улица такая широкая? Говорят, красиво и свободнее дышится. Ерунда все это. Есть же предел какой-то, это уже не улица, а пустырь. И сколько городской территории впустую пропадает!
Я иду пешком. Накладно это очень, надо бы на троллейбус… «Накладно, накладно»! Вечно ты себя зажимаешь! Права, конечно, Лидия Владимировна: что это за работа у меня такая?!»
Я иду, думаю, спорю, уговариваю себя, решаю: быть, как задумано, а через месяц все вернется на свое место.
Утром зашел Васильев.
– Хочу поговорить, – коротко сказал он.
К этой встрече я подготовился. Она входила в число тех опасных встреч, когда я мог сорваться, изменить своей новой линии поведения. Правда, я полагал, что Васильев придет попозже.
– Пожалуйста, Валентин Михайлович, я очень рад. Мы уже несколько дней не виделись. – Я вышел из-за стола и сел на стул, напротив Васильева, изобразив на своем лице самую приветливую улыбку.
– Вы были на корпусах?
– Конечно, Валентин Михайлович, я каждый день бываю на наших сдаточных объектах, которые по плану сдаются в июле… Вы их имеете в виду?
– Нет.
– Может быть, вы говорите о монтаже? Тоже бываю. Правда, рабочих там нет, Костромин перевел всех на свои четыре объекта.
– Вот о них и речь идет. – Васильев медленно вынул пачку сигарет, закурил.
– Так вы об этих домах, которые Беленький за их длину называет «кораблями»?
– Да.
– Нет, я там не был.
– Почему?
– Видите ли, Валентин Михайлович, мы договорились с Костроминым, что эти объекты ведет он… Да что я вам рассказываю, ведь вы тогда присутствовали!
– Да, присутствовал, – Васильев потушил недокуренную сигарету. – Там очень плохо идут дела. Я пока умолчу о сроках, плане. Речь идет о настроении коллектива… Никто не может понять: зачем там так много людей? Почему вы самоустранились от руководства этими объектами? – Он вопросительно посмотрел на меня.
«Держись, сейчас держись, – приказал я себе. – Сейчас самое трудное – отказать человеку, который все время тебе помогал».
– Но вы ведь знаете, Валентин Михайлович, я возражал. Костромин сам взялся за это гиблое дело.
– Знаю. Ну, а ваши предложения по экономии труда?
– Они остаются, Валентин Михайлович. Через месяц… нет, уже через три недели продолжим эту работу.
– Понятно, – произнес Васильев точно таким тоном, как Девятаев. – А разве экономия труда бывает только на монтаже? Разве на завершающих работах нельзя экономить?
«Весьма каверзный вопросик, – подумал я. – И неожиданный к тому же. Что ему ответить?.. Ага!»
– Конечно, вы правы, Валентин Михайлович, экономить труд можно и на завершающих работах. Спасибо, что подсказали. Я не думал раньше над этим, все мыслил о монтаже… Я подумаю.
– Хорошо. – Васильев поднялся. – Но думайте, пожалуйста, поскорее.
Я тоже встал.
– Постараюсь, Валентин Михайлович! – Но мысленно повторил: «Костромин должен быть наказан!»
К концу дня позвонил Левшин. Не поздоровавшись, сразу резко спросил:
– Как у вас дела на сдаточных объектах?
Но и этот разговор был мною продуман (как говорят шахматисты, был сделан домашний анализ). Я даже предвидел, что Левшин не поздоровается, поэтому быстро спросил:
– Простите, кто у телефона?
– Да Левшин! – с досадой ответил он.
– Здравствуйте, Владимир Александрович.
– Здравствуйте, – буркнул Левшин.
– Все в порядке со сдаточными объектами, Владимир Александрович. – Я начал было перечислять наши плановые стройки.
– Я не о них, – прервал он меня.
Я помолчал, как будто соображая, потом спросил:
– Вы об этих четырех домах, за которые взялся Костромин?
– Ну да! Что-то вы за последнее время весьма недогадливы стали…
– На этих домах я не был, Владимир Александрович.
– Почему?
– Владислав Ипполитович лично сидит на них.
Левшин молчал.
– Чтобы его разгрузить, я всю остальную работу треста принял на себя.
Левшин кашлянул:
– Он не сможет сдать их к сроку.
– Я тоже так думаю, Владимир Александрович. За месяц он их не сдаст. Когда мы были у вас, я об этом предупреждал.
Раздались короткие гудки. Левшин бросил трубку.
Глава четырнадцатая
Юность
Тёшке, по наследству, прежние жильцы оставили три блюдца. В одно из них я всегда наливал молоко. Тёшка издали косил глазом и, хотя твердо знал, что это молоко, не мог удержаться, подходил. Он осторожно нюхал содержимое блюдца и с оскорбленным видом садился ко мне спиной.
К сожалению, я не мог рассказать Тёшке, что молоко по указанию его приятельницы Маринки.
Во второе блюдце, тоже по указанию Маринки, я утром наливал свежую воду. К этому блюдцу Тёшка не подходил вообще. Зачем это пить из блюдца, когда из крана, несмотря на все старания вежливо воркующего слесаря, тонкой струйкой всегда идет вода.
Третье блюдце… это совсем другое дело! В него Маринка складывала разные вкусные мясные вещи, которые ей давала с собой в школу Мария Александровна. Кошки, как это установлено одним весьма авторитетным журналом, который мне принесла для самообразования Маринка, – гастрономы, и их следует вкусно кормить.
Мой вклад – свежее мясо. Даю его Тёшке по секрету от Маринки (журнал запрещает давать мясо, но Тёшка не согласен с ним).
Он, как всегда, встретил меня в передней. Подняв хвост вверх, Тёшка терся о мои ноги, льстиво выражая свою радость.
Пока я умывался, он покончил с мясом, и мы вместе уселись в кресло. «Мы» – это значило, что Тёшка благосклонно разрешил приподнять себя и усадить на ручку кресла. Здесь Тёшка некоторое время сидел, при условии, если я оказывал ему внимание.
Позвонил телефон.
– Это я, – раздался в трубке голос Вики. – Я подумала, Витя, если тебе так неприятно, я не буду оформляться к вам на работу. Тебе неприятно?
– Да.
– Ну тогда я скажу Анатолию Александровичу, что я раздумала. Так?.. Алло, алло, ты слышишь меня?
– Слышу…
Как трудно отказывать ей! Как трудно вообще отказывать человеку, когда он хочет от тебя так мало, только утвердительного кивка головой. Ведь это жестокость!.. Жестокость?
Все в этой комнате напоминало мне о ней: безделушки, которые она любила приносить, милые и несуразные. Я их не убирал, пусть себе стоят на виду, – мне-то что! Небольшая картина «Утро», которую она как-то привезла из Крыма. Очень, видно, рано вставал художник… Над морем молочное небо, море, тоже молочное, сливается с небом. Только на облачке красная точка – луч еще невидимого солнца.
– Ты с ним была знакома? – спросил я ее тогда.
– Это важно? – лукаво спросила она в свою очередь.
– Н-нет, просто интересно, как рано встают художники.
– А может быть, он и не ложился.
А вот тут, на этом кресле, она сидела тогда в последний раз. Странно тихая и робкая. Я впервые заметил, как она похудела.
– Это случилось, Витя, – наконец с трудом вымолвила она, склонив к столу тонкую, беззащитную шею. – Я не хотела этого, но случилось…
Я проводил ее домой.
– Мне можно к тебе приходить? – спросила она.
– Нет.
– Ну хотя бы звонить тебе по телефону?
– Нет.
– Помоги мне, Витя, – жалобно попросила она.
– Хорошо, звони.
Текли дни, многое случилось в моей жизни и, наверное, в ее жизни. Но ровно в восемь вечера раз в неделю раздавался звонок («Помоги мне, Витя», – каждый раз слышалось мне в этом звонке).
– Алло, ты слышишь меня? – повторила она.
– Не надо. Оформляйся на работу… если тебе так уж хочется.
– Спасибо, Витя. Но я все-таки не буду оформляться.
– Как знаешь.
– До свидания, – тихо сказала она.
– До свидания.
Семейный, или, может быть, опекунский, совет собрался через два дня после окончания мною школы.
Присутствовали: Андрей Васильевич (председатель), Мария Васильевна в новом платке, прораб Иван Петрович, бригадир Миша с каким-то свертком, Викина мама.
Я сидел на кухне и был приглашен Мишей через полчаса.
– Пошли, Витя, в комнату, тебя зовут!
Он открыл дверцы кухонного буфета, вытащил оттуда две тарелки.
– А где рюмки, Витя?.. Сколько нужно? – Миша приподнял свои красивые, вытянутые в шнурок брови. – Раз, два, три… – загибал он пальцы. – И ты, ну, конечно, – значит, шесть. – Он вытащил из свертка колбасу, несколько пирожных, бутылки.
Так, мне помнится, мы и вошли в комнату: Миша с двумя тарелками и двумя бутылками, я с рюмками.
– Ты что, сдурел? – спросил председатель. – Тут дело какое, а он со своей колбасой!
– Ну а как же, Андрей Васильевич?! – спокойно, ничуть не обижаясь, возразил Миша. – По случаю окончания полагается… И институт будущий.
– Вот балаболка, – поддержал председателя несколько возбужденный прораб.
Я поставил рюмки.
– Ну?.. Садись, чего стоишь, – начал с некоторым затруднением председатель. – Садись, я сказал!
Я сел как раз напротив Викиной мамы. Миша между тем быстро и ловко раскупорил две бутылки, одну для мужчин, а другую, с вином, для женщин, расставил рюмки.
– Ты бы огурчиков взял, – засуетилась Мария Васильевна, – вилки…
Сиди, – приказал председатель. – Вот что, – обратился он ко мне, как всегда не называя по имени. (Потом я узнал, что Андрей Васильевич не любил уменьшительных имен.) – Тебе сколько сейчас?
– Семнадцать.
– Маловато, – заметил Миша, наливая рюмки. Викиной маме и мне он налил вина, у рюмки Марии Васильевны Миша заколебался, и его лицо приняло озабоченное выражение.
– Правда, маловато? – спросил он у Викиной мамы.
Она промолчала, только пристально посмотрела на меня.
Прораб Иван Петрович устремил на меня косой взгляд, но я знал, что он смотрит на Мишу.
– Вот балаболка, – снова повторил он и для убедительности слегка приподнял руку, чтобы ударить по столу, но из уважения к полным рюмкам удержался.
– Я сейчас, – все же не утерпела Мария Васильевна. Она бросилась на кухню, и через несколько минут на столе уже стояли тарелочки, миска с капустой и огурцами, что-то еще…
– Будем мы наконец делом заниматься? – возмутился председатель.
– Ну, – невозмутимо сказал Миша, поднимая рюмку, – так сказать, за Витины успехи…
Викина мама тоже взяла рюмку.
– Давай чокнемся, Витя, – ласково предложила она. – Ты еще до сих пор на меня дуешься, а напрасно. А ну-ка, посмотри на меня!
Я впервые посмотрел ей в глаза.
– Значит, мир? – тихо спросила она.
Мужчины и Мария Васильевна выпили по второй.
– Мы Витенькой очень довольны, – обратилась Мария Васильевна к Викиной маме, – правда, масло и мясо подорожали… сахар тоже, но что поделаешь!
Я видел ее раскрасневшееся лицо и внутренне поклялся самой страшной клятвой, что даже и думать не буду об институте.
Андрей Васильевич и прораб Иван Петрович заспорили, кажется, о рыбной ловле.
Выпив вино, я осмелел, налил себе рюмку:
– Иван Петрович, давайте чокнемся.
Все посмотрели на меня.
– Так, чтоб у нас был мир.
– Ты смотри! – повернул ко мне свое длинное лицо Иван Петрович. – Храбрый какой стал! Постой, не спеши. Согласен, чтобы был мир, но ты мне должен пообещать никогда не крутить больше восьмерки.
– Обещаю. Я и табельщиком больше работать не буду.
– Опять ни черта… ничего, – поправился Иван Петрович, посмотрев на Викину маму, – не понял!
– Хорошо, на какой бы работе ни был, не буду крутить восьмерки, – быстро сказал я.
– Тогда желаю.
И все же тот вечер закончился плохо. Я начисто поссорился с Андреем Васильевичем, Марией Васильевной, прорабом Иваном Петровичем, Мишей и Викиной мамой. Я наотрез отказался поступать в институт.
Это было хорошее лето в моей жизни. Я начал работать в Мишиной бригаде, и, хотя сильно уставал, хотя на меня дулись Андрей Васильевич и Мария Васильевна, прораб Иван Петрович, Викина мама и Ми… (нет, это я написал с разгону – Миша на меня не дулся), я чувствовал себя прекрасно.
Часто, после работы, мы с Мишей гуляли. Ему очень нравилось, когда я всерьез предлагал его угостить.
– Ну что ж, Витя, если ты уж так настаиваешь – не возражаю по бутылке воды. – Ему доставляло удовольствие смотреть, как я рассчитываюсь за воду и бутерброды.
– Работа! Правда, Витя, она, работа, все дает?
– Еще долго, Миша, мне надо расплачиваться с Марией Васильевной.
– Да, конечно, – говорил он, и какая-то тень пробегала по его лицу.
Но подспудно, ненавязчиво, как умел только Миша, он вел агитацию за институт. Лежали ли мы на пляже, гуляли ли по бульвару, шли в кино, – нет-нет да и спросит про институт.
– Слушай, Витя, – уже в конце лета сказал мне Миша (мы сидели в саду), – через неделю экзамены в институте, а?
– Что «а»?
– Знаешь, – он поднял брови, – просто так, со спортивной целью. Ведь ты на пятерки кончил. Просто так… не поступишь – хорошо, поступишь – подумаем.
И хотя по всем правилам я должен был рассердиться, мне вдруг очень захотелось послушаться его.
– Что же мы подумаем, Миша? Долг у меня большой, ты же знаешь. Несвободный я человек!
– Да-да, – не стал мне перечить он, – говорили мы между собой в бригаде… Ну, во второй смене будешь работать…
Я задумался.
– Но почему я обязательно должен идти в институт?
Миша помялся, потом мягко сказал:
– Без семьи ты. Тебе нужно на ногах твердо стоять… И потом, способный ты парень, жалко, из тебя инженер хороший будет.
…Через неделю утром он провожал меня в институт, на экзамены. Под мышкой у него был маленький сверток. У входа мы остановились.
– Ну, как говорят, всего тебе… а это – подкрепиться, – он протянул мне сверток.
Я помню, как мы стояли перед списком поступивших в институт.
– Ну вот… ну вот, видишь! – радовался Миша. – Это ты, – он провел ногтем по моей фамилии. – И инициалы – «В. К.». Виктор…
– Константинович. Но я, Миша, не могу в институт.
– Ну вот что, Виктор Константинович, – вдруг деловито сказал Миша, – тебе через две недели утром на лекции, а на стройку – во вторую смену.
– Я не смогу, наверное, – тихо сказал я.
– Сможешь, Виктор Константинович, сможешь… бригада поможет! – Он весь светился внутренней добротой.
– Миша, ты завтра после работы свободен? – спрашиваю я.
– А что? – он улыбчиво и одновременно с любопытством смотрит на меня.
– Пойдем в кафе.
– В кафе? Ты ведь всегда отказываешься. Даже после экзаменов не выпили. – Он подымает ровные брови. – Сейчас… Нет, не могу, Витя, я с Лидой иду в кино.
Я отхожу.
Но вот кончается рабочий день. Он заглядывает в окошко прорабской:
– Пошли, Витя!
– Не могу… тут мне еще табель надо сделать.
Миша усмехается:
– Обиделся?.. Ну ладно, пойдем завтра.
– Да, Миша! – Я мигом выскакиваю из прорабской, и мы, как всегда, вместе идем домой.
– Ты с получки, Витя, купи себе ботинки, а то совсем, смотри, каши просят. Слышишь? – Тень проходит по его лицу. – А скажи, чего это мы завтра идем в кафе? – Миша долго не умеет хмуриться.
– Просто так.
Мы прощаемся. Дома я отдаю Марии Васильевне получку.
– Тут немного меньше, Мария Васильевна.
Она берет деньги, пересчитывает их.
– Ничего, ничего, Витенька. Ты погуляй, погуляй, а то все дома сидишь. Обойдемся… как-нибудь.
Ох это «как-нибудь»!
Вика тоже пришла. Не знаю, случайно ли это произошло или все подстроил Миша.
В каком кафе мы тогда были?.. А, «Огоньки»! Сейчас дом снесли. Кафе размещалось в подвале, стены его были окрашены в разные цвета. На глухой стене против окон из круглого железа был согнут корабль, бегущий по волнам. Из его трубы шел тоже железный дым.
Миша, как всегда, явился со свертком в руке.
– Миша, я же тебя пригласил, – укорил его я. – Это к чему? Я все закажу.
– Ну, какой столик займем? – улыбаясь, спросил Миша.
– Выбирай.
Мы сели. Миша с интересом следил, как я заказывал ужин.
– Не много – бутылка вина? – усмехаясь, спросил он.
– Не знаю, мне сегодня не хочется считать.
– А, ну-ну! – тут же согласился он.
И вообще с Мишей было всегда легко. Он никогда не спорил, не навязывал своего мнения, не учил других, – только, улыбаясь, как бы вскользь кинет несколько слов. И почему-то его собеседнику хочется поступить именно так, как он скажет. Легкий и светлый человек был рядом со мной, и оттого, наверное, и мое одиночество, и ботинки, просящие каши, и долг Андрею Васильевичу и Марии Васильевне не казались такими страшными.
– Ну, Витя, будем! – он поднял рюмку.
Именно в это время в кафе вошли Вика и Викина мама. Они увидели нас.
– Нам можно?
– Конечно. – Миша усадил их, налил по рюмке. – Раз уж вы пришли, то я меняю тост. Давайте выпьем за Витю, студента и будущего члена нашей бригады, у нет сегодня день рождения!
После второй рюмки Миша и Вика пошли танцевать. Викина мама подвинула ко мне свой стул.
– Ты на меня еще сердишься, Витя?
Я удивился: откуда она это взяла? Тогда она протянула мне руку:
– Мир?
– Мир!
Викина мама помолчала, потом заговорила:
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты подружился с Викой… Ей очень нужен такой друг, как ты.
– Есть! – я вскочил.
И вдруг я увидел, что она пристально и огорченно смотрит вниз, на мои ботинки.
Подошли веселые Миша и Вика.
– Ну, Витя, теперь мы с тобой потанцуем.
– Не хочется, Вика, в другой раз.
– Ох, какой ты!
Мы снова сели за стол. Что-то оживленно говорила Вика, после третьей рюмки начал рассказывать о своей бригаде Миша, я тоже рассказал историю, кажется, об экзаменах. Только Викина мама сидела низко наклонив голову, раскатывая по столу хлебные шарики. Вскоре они ушли.
Миша проводил меня. Мы постояли немного перед моим домом.
– Все было очень хорошо! – сказал он.
– Правда, Миша?!
– Да… А это тебе – подарок. Ты ведь не захочешь меня обидеть, Витя?
Андрей Васильевич и Мария Васильевна уже спали. Я тихонько разделся и лег на свой диван.
Ночью я вдруг проснулся; что-то я не сделал. Ах, да – подарок! Я встал, зажег настольную лампу, быстро развернул сверток. В нем лежали блестящие остроносые туфли. Я примерил – они были велики мне номера на два – к вдруг вспомнил: Миша совсем недавно хвалился, что купил себе новые туфли… остроносые.
Остаток ночи я лежал с открытыми глазами. Крадучись подбирался рассвет. В кухне загремела кастрюлями. Мария Васильевна… Мой долг Андрею Васильевичу и Марии Васильевне совсем не уменьшался, подходила зима. Что-то нужно было предпринять… Институт еще!
Этой ночью кончилось мое детство.
– Почему, Витенька? – удивляется Мария Васильевна. Но она не спорит. – Я тебе дам мешок, только ты его принесешь.
– Конечно, Мария Васильевна. Я к вам буду приходить, долг отдавать.
– Долг! – Мария Васильевна смеется. – Это уже когда будешь инженером. А знаешь сколько?
Андрея Васильевича не было: на своем бывшем производстве он получил путевку в дом отдыха. Он бы, конечно, меня не отпустил.
– Посидим, Витенька.
Мы сели. Я встаю, вскидываю на спину мешок, последний раз осматриваю комнату: маленький телевизор с линзой, диван, старенький-старенький буфетик…
– До свидания, Мария Васильевна.
– До свидания, Витенька. – Она хотела сказать что-то ласковое, но не сумела, только положила свою темную большую руку мне на плечо. – До свидания, Витенька!
Я перешел жить в студенческое общежитие. Вика очень завидовала мне:
– О, Виктор! Сейчас у тебя будет настоящая студенческая жизнь. Легкая и беззаботная!
О да – «легкая и беззаботная»!
– Зачем ты мне, Миша, отдал свои туфли?
– Свои? – Миша делает удивленное лицо, но не выдерживает – смеется. – Ну да, свои. А что тут такого? Разве тебе они не нравятся?
Он смотрит на мои ноги.
– Да, великоваты, конечно, будут. Я дам тебе квитанцию, Витя, поменяешь… Ну-ну, не смотри так. Вот если хочешь, по секрету тебе скажу: мы с Лидой собираем деньги. Ты, наверное, понимаешь. Куплю себе, Витя, другие, честно! Вот Лида снимет контроль. Куплю себе другие.
Он чуть мрачнеет, ждет моего ответа.
Нужно было, конечно, вернуть ему туфли. Но у меня не хватает духу его огорчить.
– Ну хорошо.
– Спасибо, Витя. Я, признаться, думал, что ты будешь шуметь.
Да, он, Миша, сказал мне тогда спасибо.
Вика и Миша провожали меня в институт.
– Витя, – тормошила меня Вика у входа, – ты занимай первую парту – это на счастье! – Она была в школьной форме, две заплетенные косички торчали вверх, глаза ее блестели.
– Ну… – начал Миша. (Мне показалось, что он скажет дальше «будем», как всегда говорил.) – Ну, Витя, желаю тебе. – Он улыбался. Потом взгляд Миши упал на мои ботинки с приподнятыми вверх острыми носками.
– Великоваты все же, – улыбнулся он. – Но ничего, зато модные. Правда?
…Я вошел в переполненную аудиторию. У двери, рядом с высокой, пышущей здоровьем девушкой, оказалось свободное место. Я подошел.
– Тебе чего, мальчик? – с любопытством спросила она.
– Можно здесь сесть?
Она рассмеялась:
– Я только тебя и ждала! Нет, место занято. – Она оглядела меня. – Ты что, приезжий?
– Нет.
– Ну ладно, садись пока.
Потом начались лекции. Куда-то далеко отодвинулась стройка, многоликие шумные улицы, ботинки с длинными острыми носами, сомнения. Тут все было ясно. Пройдут годы – и все так же на большой доске преподаватели будут писать мелом формулы; конечно, преподаватели постареют, но формулы останутся такими же, как сегодня.
– Тебя как звать? – зашептала полногрудая девушка.
– Виктор.
– Отчество?
– Константинович.
– Значит, Виктор Константинович, так тебя мы и будем звать. Очень ты солидно выглядишь.
Я начал получать стипендию. Примерно через месяц меня вызвал декан Вячеслав Николаевич, – как говорили, строгий и деловой человек.
Он сидел за маленьким столиком.
– Тебе чего, мальчик?
Я назвал себя.
Он некоторое время рассматривал меня, потом, напустив на себя строгость, спросил:
– Так это, значит, ты?
– Я.
– Ты почему, братец, не заявил, что работаешь?.. Стипендию незаконно получаешь.
– Я не знал… я думал…
– «Я не знал, я думал», – с видимым удовольствием повторил он. – Хапануть только, а другие пусть как хотят. Так?
У декана было круглое цветущее лицо, черные блестящие волосы и длинные, аккуратно подбритые бачки. (Как он так точно их подбривает?)
– Молчишь?.. Ладно. Кем работаешь?
– Каменщиком, учеником.
– Так что, уйдешь с работы?
– Нет-нет, Вячеслав Николаевич! – ужаснулся я.
– Как хочешь… Ниночка! – решительно обратился он к секретарше. – Напишешь приказ о снятии его со стипендии… Нехорошо!
Когда я уходил, он еще раз оглядел меня.
– А куда ты деньги деваешь?.. Ходишь так!
Я промолчал.
– Когда декан спрашивает, нужно отвечать! – строго сказал он.
– Отдаю Андрею Васильевичу и Марии Васильевне.
– Кому, кому? – переспросил он. Но я уже был за дверью.
Вру я все, я был не одинок. Вокруг меня действовали какие-то невидимые силы. Всю мою жизнь действуют.
Через несколько дней декан снова вызвал меня. На этот раз он уже меня не разглядывал.
– Ниночка, погуляйте! – коротко сказал он. – Ты извини меня, Виктор! – Он смотрел на стол. – Извини!.. Тут были твои со стройки. В общем, я говорил с ректором, стипендию мы тебе оставляем. Если тебе что нужно будет, обязательно заходи. Слышишь, – обязательно!
Он проводил меня до дверей и открыл их, будто я был каким-то очень высоким начальством.
– Да, мы тут можем тебе предоставить работу дежурным, если хочешь… Легче будет.
– Нет, спасибо, со стройки я не уйду.
Я старался приносить деньги в отсутствие Андрея Васильевича. Но один раз все же его застал.
– Ну что ты скажешь, Андрюша? – притворно сокрушалась Мария Васильевна. – Все приносит и приносит деньги. Что с ним делать?
Хозяин молча сидел перед своим телевизором.
– Андрюша?! – повторила Мария Васильевна.
– Пусть приносит, откупиться хочет, чистеньким хочет быть. Пусть приносит. – Андрей Васильевич встал. – А проценты он не платит? Скажи ему, что полагаются проценты.
– Проценты? – озабоченно спросил я.
– Три процента, три процента годовых!.. Удрал из квартиры, щенок? Мы перед ним душу выложили, а он деньги приносит.
– Так я, Андрей Васильевич… я все понимаю, – в ужасе лепетал я. – Так вам же трудно было.
– Трудно! А тебе какое дело?.. Эх! – Он, отстранив меня, вышел из комнаты.
Потом я еще раз застал его. Я поздоровался и прошел к Марии Васильевне на кухню. Деньги жгли мне руки, мне становилось легче, когда отдавал их. На этот раз Андрей Васильевич промолчал.
– Витенька, – как-то сказала Мария Васильевна, – послезавтра у Андрея Васильевича день рождения. Ты приди поздравь. Ему будет приятно. Может быть, денег возьмешь?
– Нет, нет, Мария Васильевна, не нужно. Я приду.
Мы пришли с Мишей. Андрей Васильевич и Мария Васильевна одиноко сидели за празднично накрытым столом.
– Андрей Васильевич, с днем рождения вас, – сказал Миша и что-то вручил ему. – Желаю вам… – Миша внимательно оглядел стол.
– Спасибо, Миша, – хмуро поблагодарил хозяин.
– Андрей Васильевич, – начал я вслед за Мишей.
– Тебе что?
Я хотел сказать ему очень многое. В общежитии так все хорошо получалось. После моей речи он обязательно должен был меня простить, но хозяин так строго смотрел, что у меня вылетело все из головы.
– Желаю вам, – сказал я и робко протянул ему небольшой сверток. Там был кожаный портсигар. Я много раз слышал, как Андрей Васильевич говорил о таком портсигаре. Мне удалось его найти в комиссионном.
– Вы садитесь, садитесь… – суетилась Мария Васильевна. – Видишь, Андрей, вспомнили, зашли… Ты прими, Андрей, у Витеньки подарок. Прими!
Она взяла у меня из рук сверток, развернула и положила перед Андреем Васильевичем портсигар.
– Смотри, Андрюша, смотри! Такой, как ты хотел!
Андрей Васильевич посмотрел на портсигар, вдруг встал и подошел к окну.
– Это ты мне… ты мне, заморыш, подарок принес?! – глухо сказал он, не оборачиваясь. Он вышел на кухню и долго там кашлял, потом затих.
– Вы, Мария Васильевна, по салатам лучшая в республике, – говорил с полным ртом Миша.
Андрей Васильевич в тот вечер так и не появился, но с этого дня началось наше примирение.
– Спасибо, не поблагодарил тебя за подарок, – сказал он через две недели. – А может, больше не будешь приносить деньги? После института остальное отдашь.
– Вы извините, Андрей Васильевич, понимаете… обязан я долг отдать.
Он помедлил:
– Ну ладно, приноси! Может, и прав ты, напрасно на тебя сержусь! Только, если нужно будет…
– Обязательно, обязательно, Андрей Васильевич, сразу приду.
Тёшка соскочил с кресла, отправился спать.
Я выхожу на балкон. Небо бесцветно, будто дымка висит, без звезд и луны. Вдали чернеет река, на горизонте ярко прорисовывается рыжая полоса заката. Здесь, на этой улице, когда-то стоял небольшой деревянный домик Андрея Васильевича и Марии Васильевны. Сейчас его снесли, построили каменный высокий дом.
Улица пустынна. Но вот вдали показалась пара. Кто это в черной спецовке, в модных ботинках с загнутыми вверх носками? Рядом девушка в светлом платье, с косичками.
«Ну и смелый ты, парень! Гуляет в спецовке с девушкой… Уйдет она от тебя, помяни мое слово».
– Ты приходи ко мне, Витя, в среду вечером, – говорит девушка. – Хорошо? У меня будет мой новый знакомый, Олег. Хочу, чтобы вы познакомились. Он тебе понравится, Витя. Очень он красивый…
«Вот-вот, – усмехаюсь я. – Вот видишь?»
– Я не могу, Вика, ты ведь знаешь, я работаю.
– Ну, а в воскресенье?
Зажигаются фонари.
Я рассчитал, что мне осталось отдать Андрею Васильевичу и Марии Васильевне сорок рублей. Это одна получка. Я был на третьем курсе. Сутки делились на три равные части: восемь часов учебы, восемь – работы и восемь – сна. Но где бы я ни был, перед глазами у меня мелькали кирпичи. Сколько кирпичей мне приходилось держать в руках! Они были разные: мягкий, так мне казалось тогда, сероватый силикатный кирпич, он не царапал рук и всегда плотно ложился на постель из раствора; мрачного черно-красного цвета кирпич сухого прессования, он был тяжелым, я не любил его, почему-то он казался задиристым; светлый керамический кирпич, который шел на облицовку здания, этакий модник! Сколько с ним приходилось возиться! Не дай бог, чтобы откололся уголок или шов был неровный. Сразу Иван Петрович кричал:
– А ну сними этот ряд!
– Так я ж точно выложил, Иван Петрович!
– Спускайся вниз!
Я сходил. Действительно, снизу кладка выглядела плохо.
– Видишь?
– Вижу, Иван Петрович.
Но я все же любил керамический кирпич. Если повозиться с ним, да еще класть на специальном светлом растворе, какая красивая получалась стена.
Был кирпич двойного размера, с отверстиями круглыми, с отверстиями в виде щелей; был кирпич красный, пластического формования, от сильного обжига он становился ярко-красного цвета; был кирпич шлакобетонный…
Часто кружилась голова. Я решил: когда принесу последнюю получку Марии Васильевне, уйду с работы. Буду жить на стипендию.
С Викой мы виделись по воскресеньям, но почти каждый вечер я после работы проходил мимо ее дома. Замедлял шаги: «Здравствуй – до свиданья, Вика!»
В это воскресенье она познакомила меня с Олегом. Когда я подошел, они сидели у дома на скамейке.
– Это мой друг Витя, – представила меня Вика.
Олег вежливо поднялся. Он был действительно хорош собой: светлый костюм, как мне показалось – цвета силикатного кирпича, ладно сидел на нем.
– Как, вы и в воскресенье работаете? – спросил он, чтобы разогнать неловкую паузу.
– Нет… я привык, знаете, ходить в спецовке… свободно.
– А!
Тогда, подбирая тему, Олег заговорил о строительстве. Он учился в архитектурном институте, рассказывал об идее круглого дома.
Один раз он о чем-то спросил Вику. Она ответила, покорно посмотрев на него… Вика, моя дерзкая насмешница Вика, смотрела на него покорно! Я вскоре поднялся. Меня не задерживали.
В понедельник у меня сильно кружилась голова.
– Ты что, нездоров? – заботливо спросил Миша. – Может быть, пойдешь домой? Мы получку тебе принесем.
– Нет, спасибо. – Я попробовал улыбнуться. – Сегодня у меня последний взнос хозяевам.
– Вот здорово!
Мария Васильевна была на кухне.
– Вот, Мария Васильевна, – сказал я, протягивая ей деньги.
Но она не обратила внимания на мой торжественный тон; как обычно, расправила смятые бумажки и пересчитала их.
– Сорок?
– Сорок, Мария Васильевна! – И хотя я вначале решил не говорить, добавил: – Последние!
– Последние? – удивленно и вместе с тем заинтересованно повторила она.
– Вот, Мария Васильевна, расчет. – Я протянул ей бумажку.
– Да-да, Витенька, сейчас припоминаю. – Она просмотрела расчет. – Но ты, Витенька, приходи к нам… Мы тебе всегда рады, приходи!
В общежитии я лег в постель и провалился куда-то, кажется в проем лифта. Я падал и все время ждал, что сейчас ударюсь, разобьюсь, но шахта лифта была – бесконечна – я все летел вниз.
– Ну-с, молодой человек, – снисходительно произнес главный инженер, разглядывая меня. – Где мы хотим работать?
Я стоял посреди большого кабинета, чувствовал себя весьма неуютно. На мне была синяя спецовка, тщательно выглаженная для столь торжественного момента.
