Текст книги "История всемирной литературы Т.8"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 99 (всего у книги 101 страниц)

С приходом колонизаторов начинается не завершенное и по сей день изменение структуры африканского общества, его переход от докапиталистической стадии к более высоким стадиям социального развития. В колониальный период африканские страны приобщаются как к экономической (утверждение товарно-денежных отношений), так и духовной жизни современного мира.

Вместе с тем особое значение в этом процессе имеет рост городов, где зарождаются новые социальные классы и группы: предприниматели, наемные рабочие, интеллигенция современного типа – африканцы, приобретшие знания в колониальной школе (появление небольшой прослойки образованных африканцев оказалось социально-экономической необходимостью, так как без их помощи европейцы не могли осуществлять эффективное управление завоеванными территориями). Именно представители этой социальной группы становятся вскоре проводниками передовых идей в странах Африки, а затем возглавляют антиколониальную борьбу африканских народов.

Приход колонизаторов ознаменовал для народов Африки и начало необратимых изменений в сфере художественной культуры: постепенное разложение ее традиционных и утверждение новых форм, соответствующих изменившейся социальной реальности. При этом художниками осваиваются формы, заимствованные у современной западной традиции, что в первую очередь относится к литературе. В некоторых странах начинается становление романа. Это происходит там, где культурные контакты с Западом достигают наибольшей интенсивности благодаря либо высокому проценту европейских поселенцев (Южно-Африканский союз, в меньшей степени Ангола), либо отсутствию колониального притеснения, как доказывает пример сохранившей независимость христианской Эфиопии, правящие круги которой проявляют в этот период большой интерес к социально-экономическим и культурным достижениям западных стран.

Колонизаторы разделили Африку, не считаясь в большинстве случаев с естественными границами расселения этнических групп. Отныне здесь появляются административные образования (они станут в будущем, в наши дни, независимыми государствами), в рамках которых постепенно складывается внутренняя общность. Этому способствуют единый рынок, система коммуникаций, специфика экономического развития – и факторы социально-психологические, особенно происходящее прежде всего в городах становление общенационального самосознания. Процессы межэтнической консолидации и интеграции резко возрастают в таких новообразованных странах в период освободительной борьбы середины двадцатого века.

Так формируются в Африке современные национально-политические общности (термин советского этнолога Б. В. Андрианова) – прообраз будущих наций. Их укреплению нередко препятствуют в то же время пагубные для молодых государств дезинтеграция, центробежные тенденции, и в первую очередь этнический сепаратизм, что видно хотя бы на примере гражданской войны в Нигерии 1967—1970 гг.

Однако в рассматриваемый период начинает разве что закладываться фундамент подобных будущих общностей. И тем не менее новое деление континента уже является реальностью, что отражено и в названии, и в содержании глав раздела: одни посвящены литературе на языках отдельных этносов (фульбе, хауса, суахили), другие – литературе новообразованных стран (ЮАС и Ангола). При этом традиционная литература, неразрывно связанная с традиционным образом жизни африканских народов, вступает в полосу постепенного отмирания (в отличие от фольклора, и поныне не исчерпавшего своих жизненных сил), новой же литературе, еще почти не проявившейся на данном этапе, принадлежит будущее.

В разделе рассмотрены не все области субсахарского ареала Африки, где в это время наблюдаются хотя бы зачатки литературного развития (например, на рубеже столетий начинается формирование современных малых прозаических форм – очерка, рассказа – на Мадагаскаре, что связано с введением латиницы взамен арабского алфавита и появлением местной периодики); однако здесь представлены наиболее заметные очаги литературного процесса этой обширной территории.

*Глава первая*

ЛИТЕРАТУРА ФУЛЬБЕ

На протяжении своего существования литературная традиция народа фульбе (на языке фула) претерпела определенную эволюцию. В конце XIX в. основные изменения связаны со сближением собственно литературы и устного творчества «народных» авторов. Это – гриоты (профессиональные поэты и сказители), поэты-пастухи и крестьянские поэты, оказавшие большое влияние на ее развитие.

На рубеже XIX и XX вв. прочно утверждается взаимодействие двух типов словесного искусства: литературы марабутов (мусульманских ученых) и народного творчества, восходящего к глубокой древности. Знаменательное событие периода встречи двух подобных потоков – творчество авторов, которых исследователь наших дней Альфа Ибрагим Со назвал «фрондирующими аристократами» или «марабутами-ренегатами». Это – типичные представители просвещенной мусульманской элиты, в определенном смысле порвавшие со своей средой. Хорошо знакомые с канонами религиозно-дидактической литературы адаба, они отошли от традиционных тем, обратившись к жанрам, которые литература на фула до них не знала. «Марабуты-ренегаты» создают стихотворения-памфлеты, политические эпиграммы, сатирические сказки, в которых бичуют нравы своих же «братьев по классу» – мусульманских ученых и правителей.

Характерным образцом творчества «марабутов-ренегатов» является сатирическая сказка «Злоключения аль-Хадж Козла», принадлежащая перу Карамоко Ба из Фугумбы (Фута-Джаллон, современная Гвинея). Легко и изящно написанная, с множеством остроумных диалогов, сказка в аллегорической форме высмеивает алчность марабутов и глупость правителей.

Сатирическая направленность и дух вольности сближают литературу «фрондирующих аристократов» с фольклорным творчеством гриотов, в частности с их позорящей песней-хулой.

Из эпических песен фульбских гриотов широкую известность получили «Силаамака и Пулоори», «Ардо из Масины» (Масина – область современного Мали). «Горо Ба Дикко», «Хам Бодееджо», цикл об аль-Хадж Омаре, «Ламторо из Фута» (Фута-Торо, современный Сенегал) и др.

Правители фульбских эмиратов с большим подозрением относились к «языческим» сказаниям, прославляющим не Аллаха и его Пророка, а земного человека. Более того, эпопеям объявляли войну, а лютни – символ жанра – уничтожались. Видимо, по этой причине на Фута-Джаллоне, где существовало сильное теократическое государство и где процветала литература адаба, эпопеи почти не получили развития.

В отличие от гриотов крестьянские поэты – мергообе – не являются профессиональными авторами, но, выступая публично, они, как и гриоты, могут получать плату. Их произведения (мерги, ед. чис. – мерголь) – это песни светские по характеру. Содержанием мерги могут быть размышления автора о мире и описания сцен из жизни. Некоторые из них – панегирики в честь Природы. Мерголь может приобретать и черты хулы.

Исконно фульбским искусством являются пастушьи песни, бытующие в среде кочевников (в отличие от поэзии гриотов и песен мергообе, относящихся к творчеству оседлых фульбе и сложившихся под значительным влиянием культурных традиций других народов, прежде всего манде). Пастушьи песни, или наинкооджи, т. е. «коровьи песни», – функционально неоднозначный жанр. Мистические по содержанию, ритуальные по назначению, многие из них являются песнями-заклинаниями. Но есть в них и светские черты. Наинкооджи славят Природу, воспевают красоту коров, которые для поэта-пастуха олицетворяют весь мир. А порой это гимн женской красоте.

Как и в предыдущие периоды, религиозно-дидактическая поэзия сохраняет ведущие позиции в письменной традиции фульбе. Наиболее известным автором литературы адаба, чье творчество относится к рассматриваемому периоду, является Тьерно Буба Ндианг (1845—1927), по праву считающийся классиком фута-джаллонской поэзии. Пользовались известностью также Тяиджу Дяде, Тьерно Мохаммаду Сааду из Далабы (Фута-Джаллон), аль-Хадж Ламин, Ахмаду Тиджани (Фута-Торо), Тан Илилель из Йолы (современная Нигерия) и др. Несомненный интерес представляет творчество Рахматуллахи Телико, чье стихотворение «Обречен на гибель не познавший Аллаха», относящееся к жанру ваджуджи (наставления), получило широкую известность на Фута-Джаллоне. Рахматуллахи Телико – литературный псевдоним поэтессы, настоящее имя и даты жизни которой, к сожалению, неизвестны.

Продолжает развиваться жанр касыды. Непревзойденным образцом жанра с полным основанием считают касыду Мохаммаду Алиу Тяма «Жизнь аль-Хадж Омара» (Фута-Торо).

Проза на фула представлена исключительно произведениями исторического содержания. Основные прозаические жанры, нередко объединяемые в один, – тарикхи, т. е. хроники, генеалогии и биографии. Ведущей формой являются тарикхи, относящиеся к рифмованной прозе. Многие знатные фульбские семьи имели собственные хроники, которые, конечно, не были лишены тенденциозности в представлении фактов. Таковы, например, «История альмами Фута-Джаллона» Мохаммаду Салиху, являющаяся хроникой семьи Сейдийянке, и «История появления Хуббу на Фута-Джаллоне» Карамоко Далена (1916).

Под влиянием творчества «народных» авторов происходят заметные изменения в структуре жанров. Меняются уже сложившиеся жанры (например, тарикхи, приобретающие черты, сближающие их с историческими преданиями и эпопеями). Появляются новые жанры: любовная лирика, панегирик, сатирическая литература «марабутов-ренегатов». Авторы этого периода пишут о реальных людях, славя их достоинства, высмеивают недостатки. Все чаще и чаще они обращаются к современности.

В 90-х годах, с появлением европейских завоевателей, в литературе фульбе начинает звучать новая, антиколониальная тема. В центре многих произведений тех лет – европеец, его господство, отношение африканцев к новым порядкам. Их авторами, большинство которых анонимно, являются как марабуты, так и представители народной словесности. «О, эта грустная эпоха» называется одно из стихотворений, автор которого с возмущением пишет об оскорблениях, выпавших на долю его соотечественников.

Авторы той поры живо откликаются на события действительности. Стихотворение «О налоге» написано по поводу введения французами налога в 1896 г. Гнев поэта направлен прежде всего против африканцев – сборщиков налогов, которых он называет «едоками налога», сравнивая с грифами, слетающимися на падаль, и мухами, кружащимися над нечистотами.

В колониальную эпоху меняется характер творчества литераторов. Если раньше автор писал для себя или своих учеников, которые старательно штудировали его религиозную поэзию, то теперь, испытывая потребность откликаться на события дня, он хочет быть услышанным большой аудиторией. Многие стихотворения, получившие общественный резонанс, стали известными благодаря гриотам, которые распевали их публично.

* Глава вторая*

ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ ХАУСА

В начале XX в. халифат Сокото пал и на большей части его территории был установлен британский протекторат Северная Нигерия (в 1914 г. слит с Южной Нигерией в Колонию и протекторат Нигерия). Северная Нигерия стала классическим образцом системы так называемого косвенного управления. Феодальная по своей сути социально-политическая иерархия не была разрушена; в большинстве своем прежние династии оставались у власти. Ислам сохранил и даже упрочил свои позиции.

В словесности хаусанцев, средневековой по своему типу, воздействие европейского присутствия в рассматриваемый период отразилось катализацией процессов, шедших уже ранее, – и ограничилось ею. Актуализируется и углубляется взаимодействие арабо-мусульманской (вненациональной) и местных (хаусанской, с которой в той или иной степени переплетались традиции других африканских народов, в частности фульбе) культурных традиций, остающееся определяющим в развитии хаусанской словесности.

Упрочение мусульманской элитарной учености (ее носителями были аристократия и учено-духовное сословие маламов) на местной почве,

с одной стороны, и с другой – распространение ислама «вширь» сопровождаются возрастающим интересом образованных слоев к национальной культуре. Расширяется сфера письменной культуры. Существенную роль в этом играло непосредственное сотрудничество хаусанцев с европейскими исследователями, развернувшими широкий сбор материалов по истории и культуре страны. Так создавались не только традиционные для высокой словесности исторические сочинения, переводы на хауса арабоязычной прозы, копии, но и описания обычаев, записи устных творений – исторической традиции, поэзии бродячих певцов, собственно фольклора. На фоне соприкосновения с инородной европейской культурой ученая элита более, чем прежде, осознавала себя представительницей хаусанского общества в целом. Как результат взаимодействия ученой и народной культур в «нижних» пластах хаусанской культуры оформляется комедийно-пародийное искусство.

Рост культурного самосознания (уже относительно развитого) затронул не только элиту, но и широкие социальные слои. Его интенсивностью в географически оторванных от центра хаусанских поселениях – «хаусанской диаспоре» – возможно, объясняется особенно яркая творческая деятельность в ней в этот период.

В письменной культуре хаусанцев повышается значимость собственно литературных, собственно художественных элементов словесного творчества – как на арабском языке, остававшемся по-прежнему языком «высоким» и в определенной степени сакрализованным, так и на более демократичном, «низком» хауса. Характерно, что в этот период везирем Сокото Бухари на арабском создано произведение нового для хаусанцев жанра (видимо, в традициях арабской литературы адаба) – образец изощренного стиля прозы, оно представляет собой диалог животных, козла и верблюда, обсуждающих природу человека. Художественное творчество верхов общества на хауса воплощалось, главным образом, в поэзии, которая была теперь не только средством обращения к массам, но нередко адресовалась «внутрь» высокой культуры, «себе». Составленная в этот период «Книга поэзии хауса», возможно, свидетельствует об оформлении местной школы поэтической теории. Роль хауса как языка письменной культуры в целом возрастает.

Эти процессы привели к появлению новых тем и жанров словесного творчества и к уменьшению роли некоторых прежних.

Хроникальная светская историческая традиция становится, видимо, менее значимой. В арабоязычных исторических трактатах и их хаусанских переводах, наряду с осмыслением хаусанской истории в целом (здесь использовались и дополнялись традиционные хроники), большую значимость приобретает отдельное историческое событие. Фактографическая направленность сочетается с рассмотрением события в ряду параллелей из истории Судана и всего мусульманского мира – как повторения некоей извечной «модели», обладающей определенным ценностным смыслом.

«Классическое» хроникальное построение («цепь» правлений; см. т. 7 наст. изд.) сохранялось в рассчитанных на широкую аудиторию слушателей стихотворных исторических произведениях на хауса. Религиозной окрашенностью они близки прозаической «Истории хауса» и поэме «Песнь о Багауде». Но если в «Песни» акцентируется бренность земной истории, то здесь на первый план выступает ее связь с историей священной.

Историческое сочинение на хауса иного типа, где история государства видится через биографию его основателя, вышло из западных районов хаусанской диаспоры (с Золотого Берега) и посвящено создателю мандингского государства в верховьях Нигера – Самори. Оно возникло, скорее всего, как переработка устной исторической традиции, возможно, под влиянием или параллельно с мандингским эпосом о Самори. История государя представлена здесь через набор эпизодов (как бы самостоятельных «квантов» повествования), связанных с происхождением Самори, его деятельностью, войнами, отношениями с союзниками и врагами. В определенной степени мифологизированные, эти сюжеты одновременно окрашены мусульманской идеологией.

«Этнографические» рассказы – молодой письменный хаусаязычный жанр – описывают разнообразные аспекты повседневной действительности хаусанцев: занятия, обряды, нормы обычного права и шариата, социальные группы и т. д. Здесь определяются и такие общие категории, как бедность и богатство (не сводимые для хаусанцев к экономическому «измерению»), понятия этики (дружелюбие, вражебность и т. п.), самое понятие хауса (скажем, путем нравственной характеристики). Содержание описываемых явлений передается перечислением их конкретных элементов и признаков, классификацией конкретных «моделей» поведения. Вместе с тем, это – жанр обобщений (ему чужды персонифицированные действующие лица и примеры «из жизни»: речь идет о человеке вообще). Хаусанское общество предстает здесь как целостный организм, и жанр служит свидетельством и средством осознания хаусанцами реальных форм этой целостности. Несмотря на то, что жанр этот кажется «спровоцированным» европейскими собирателями, он не направлен исключительно «вовне» хаусанской культуры и позднее становится одним из важных звеньев образовательной (школьной) литературы.

Первое произведение хаусаязычной прозы, основанное на авторском вымысле, – рассказ, сочиненный образованным хаусанцем Альхаджи Ахмедом (учившимся в это время в Тунисе) для немецкого собирателя Р. Притце и по его предложению представленный в лицах, подобно драме. Здесь, как и в «этнографических» рассказах, проявляется интерес хаусанцев к описанию своего образа жизни: путешествие через Сахару некоего купца по имени Агиги представляет как бы ряд типичных ситуаций деятельности караванного торговца. Освоение реальной (не сказочной) действительности в вымысле осуществляется путем переосмысления, главным образом, традиции устного достоверного жанра лабари (собственно «исторического рассказа»). Динамические событийные сцены (обнаружение долгожданного колодца, но засыпанного песком; жестокое столкновение с арабами-кочевниками; песчаная буря и др.) чередуются со сценами статическими (беседы Агиги с друзьями, проводником-таурегом и т. п.). Персонажи несомненно идеализированы (это образцовые профессиональные, национальные и другие роли, иной раз «коллективные»), но обрисованы выпукло, эмоционально. К концу повествование сводится к «рассказу в рассказе», представляющему типичный исторический лабари.

Письменная поэзия этого периода ярко отразила характер и перспективы развития хаусанской «высокой» культуры. Наряду с религиозной поэзией, остававшейся основным руслом этого творчества, среди поэтических творений на хауса теперь определенно выявляется «светская» струя. Она представлена сочинениями на политические, социальные, философские темы, поэмами «по случаю» («замешанными», конечно, на мусульманском миропонимании).

Заметно повышение внимания к индивидуальному внутреннему миру, до сих пор проявлявшегося в основном в арабоязычной поэзии. В религиозном поэтическом творчестве на фоне прежнего круга тем и жанров складывается своего рода мистическое (суфийское) направление, сконцентрировавшее многие общие тенденции письменной поэзии. Развивая, как и в «классических» поэмах-проповедях (ваази), идею аскетизма в земной жизни во имя вечных трансцендентных ценностей, мотивы посмертного воздаяния, деградации мира, близости конца света, авторы мистических поэм предстают теперь не как глашатаи, возвышающиеся в своей праведности над толпой грешников, а как причастные греху создания, кающиеся в «явных и скрытых желаниях».

Усложнение поэтического мышления и, вместе с ним, языка увеличило роль подтекста, аллегории, углубленной многозначности образов, создававшейся, например, использованием полисемии слова, метафорическим намеком, восходящим к закрепившейся конвенциональной системе символов. «Горе нам, братья, взлетим, взмахнув крылами, тому, что сделано, поможем хоть немного...» – пишет Бухари (с Путем суфия символически связаны птицы). Стал шире круг поэтических «украшений»; наряду с такими приемами, которые отражали престиж арабского языка, подобно макароническим (хаусанизирующим арабский) стихам, «изюминкой» произведения становятся теперь аллитерация и игра слов. Канонические образцы несомненно сохраняют значимость, но сфера проявления оригинально-авторского расширилась.

Письменная поэзия обращается к местной устной поэтической традиции, воспринимая не только ее отдельные приемы (такие, как кирари – эпитет или хабайчи – сатирический намек), но и жанровые формы в целом (похвальную песнь – ябо, позорящую – замбо). Пример рожденных этими тенденциями произведений, более философского, чем собственно проповеднического содержания, – «Поэма о старой карге» яркого поэта того времени, эмира Зарии Алию; здесь традиционное сопоставление земного мира с блудницей (своего рода «переворачивание» темы женского коварства) развернуто в целое аллегорическое произведение в традициях замбо. Взаимодействие арабоязычной и хаусаязычной традиций идет теперь не только в направлении от первой ко второй, но и обратно (таков панегирик, написанный по-арабски, но в «профанных» традициях ябо).

Одной из тем писаных стихотворных произведений как «светского» характера, так и основанных на религиозной символике, была в это время европейская колонизация. Отношение к ней не являлось однозначным и зиждилось на представлениях о существе происходящего в земной истории вообще. К концу первого десятилетия века оно вылилось в две тенденции: одна из них предполагала замкнутое развитие традиционной мысли и творчества «рядом» с европейским колониальным присутствием, другая была направлена на культурные контакты с представителями Европы. За этим – неоднозначность отношения хаусанцев к белому «чужаку», неверному: оно не вполне совпадало с восприятием факта вторжения как такового.

В ряде поэм европейцы по собственной своей сути не предстают как зло; их приход – лишь одно из многих проявлений торжества злых сил мира, искони ему присущих. Это – либо один из признаков приближающегося конца света, либо – наступление одной из серии «неправедных эпох», закономерное, ведомое Аллаху событие; один из случаев торжества неверных над страной ислама, которое имеет исторические параллели и преходяще: «Христиане подобны потокам воды после грозы, которые скоро высыхают, когда уходят дожди».

В других поэмах христианин сам по себе воспринимался как зло, оказывался силой, непосредственно привносящей зло в мир истинной веры: так, эмир Алию противопоставляет свое несущее процветание правление (описанное в традициях ябо) опасностям (представленным в традициях замбо), грозящим стране в правление христиан.

Таким сочинениям противостояли поэмы, которые обнаруживали в европейском присутствии положительные черты (включаемые в систему традиционных идеалов) – например, открывающие новый путь к знанию, искать которое следует, где бы оно ни скрывалось, «даже в Китае».

Поэма о «приходе Христиан» Альхаджи Умару (Имама Умору) написана им и на арабском, и на хауса. Представитель хаусанской диаспоры в городах Золотого Берега и Того, уроженец собственно хаусанских земель, Умару был одним из крупнейших западносуданских мусульманских ученых того времени и много сотрудничал с европейскими этнографами. Глава мусульманской общины (имам), член суфийского братства, он принадлежал к тем слоям духовной элиты, которые были тесно связаны с торговлей. Он предстает неортодоксальным философом.

В поэме Умару «приход Христиан» знаменует смену исторических эпох, наступление «времени Христиан» (слово «Христиане» завершает каждое двустишие поэмы), которое, однако, расценивается не однозначно. Ему присущи черты упорядоченности (прекратились войны, построены дороги), но одновременно многие ценности перевернуты (аллегорическая часть поэмы нагнетает атмосферу вседозволенности: «...вот заяц, он назначил фальшивую цену и получил ее, он обнажил свои чресла, благодаря Христианам...»). Это мир остается миром Аллаха («который создал нас и который создал Христиан») и должен быть принят: «нет мудрости в том, чтобы выступать против законов Христиан». Человеческое бытие в нем сохраняет полноту своего назначения («...а для меня их время пусть хоть вечно длится, ибо я радуюсь (или: «получаю пользу». – О. Б.) в правление Христиан»). Эта концепция во многом лежит вне рамок абсолютного противопоставления эпох праведных и неправедных, однозначности идеи деградации мира в процессе его движения к концу.

Представление о необходимости принимать и даже любить земной мир, всемерно используя дарованные Аллахом мирские блага, ярко проявляется в другой поэме Умару – о бедности и богатстве. В отличие от традиционных концепций мусульманских проповедников, предполагавших, что лишь бедность праведна, в этой поэме утверждаются идеалы обогащения и земного преуспеяния: с точки зрения автора (традиционно понимающего проблему этически) они как раз в противоположность бедности являются залогом важнейших духовных добродетелей: человеческого достоинства, раскрывающегося авторитетом и престижем в обществе, праведного образа жизни. «Поиски богатства – (предписанный) нам долг – с тем, чтобы мы могли устроиться для проживания в этом мире: и пост, и брак, и обычай, и праздник, покупка книг возможны лишь при богатстве, тем паче (лишь при богатстве возможно) подавать милостыню, кормить сирот и помогать слепым, – ну, вы слышите?» Абсолютизируясь, понятия бедности и богатства выступают здесь как личностные, нравственные характеристики: бедность оказывается проявлением дурных человеческих качеств вообще («Все отвратительные черты – там, где бедняк, если уж хотеть назвать правду. Грязь и глупость, непочтение к родству и дурной язык и лживые поступки»). Фактически, это – концептуализация народных представлений о бедности и богатстве как свидетельствах некоего, искони присущего человеку, благодатного или дурного начала. В призывах к борьбе с бедностью («Если представить бедность человеком, люди, начнем войну, окружим его...»), к всеобщему благосостоянию (путь к которому, по мысли Умару, – караванная торговая деятельность) усматриваются определенные социально-утопические тенденции.

В устной профессиональной поэзии, видимо в этот период, закрепляется функциональная иерархия: «певцы двора» (прославляющие эмира, двор и обыкновенно живущие при эмире); «певцы общества» (большей частью странствующие поэты); «певцы мужества» (славящие участников традиционных состязаний); «певцы ремесел» (связанные с профессиональными группами). Содержание панегирика составляла характеристика социального «лица» индивида, через цепь поэтических преувеличений «закреплявшая» его идеализированный образ.

Авторское сознание в этой сфере было весьма развитым (так, по авторской принадлежности составляются собрания песен для европейских собирателей). Творческий процесс предполагал, как правило, достаточно длительную предваряющую исполнение работу автора (совместно с его труппой) – сочинение текста, выучивавшегося наизусть (хотя элементы импровизации всегда присутствовали). Одновременно эта поэзия в существенной мере сохранила формульный характер. Устный метод творчества поэтов, часть из которых знала письмо, определялся, очевидно, самой природой и прочностью данной традиции. Так устная литература остается живой рядом с достаточно развитой письменной культурой.

Театральные действа странствующих комедиантов – явление хаусанской смеховой культуры – пародировали характерные социальные типы: малама, воина, носильщика грузов, артиста и др. Комическая проповедь – пародия на стихотворные проповеди-ваази (обязательная часть программы) – состояла из «молитвы» и «предостережений» о грядущей смерти и «страшном суде», чтения «корана»; это перемежалось потоками бессмыслицы, нередко строящейся по принципу макаронических стихов. Серьезное содержание «переворачивалось» в пищевом и половом кодах («...женщина, оставляющая мужа без завтрака, сбилась с пути, в рыночный день (читай «судный». – О. Б.) у нее не будет продуктов...»). Подчиненные определенным ограничениям, такие выступления не вызывали возмущения – аудитория смеялась. Они были возможны постольку, поскольку подвергавшиеся осмеянию ценности распространились и упрочились.

Печатные издания на хауса в латинской графике (выпускавшиеся как христианскими миссиями, так и колониальной администрацией) еще не стали частью собственно хаусанской культуры. Но это был новый тип письменного текста. Одновременно рождались представления об иных принципах и целях словесного творчества, характере литературного произведения. Важную роль в этом процессе играли начало изучения английского языка, первое знакомство с англоязычной литературой, приобщение к новым формам самостоятельного творчества (например, школьные сочинения и литературно-драматические постановки).

Латиница утвердилась относительно легко, но – рядом с хаусанской письменностью на основе арабского алфавита (аджами). Это привело к сосуществованию двух типов письменного языка (сохраняющемуся и сегодня), предполагающему различие в назначении и, в определенной степени, в культурной ориентации текстов.

Новые жанры хаусанской литературы на следующем этапе развивались на базе и во взаимодействии с уже существовавшей и не прерванной словесной традицией.

* Глава третья*

СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В результате колониального раздела Восточной Африки между империалистическими державами старинные суахилийские города восточноафриканского побережья, издавна входившие в общий этнокультурный комплекс, а с середины XIX в. объединенные в рамках Занзибарского султаната, оказались в границах владений и сфер влияния различных европейских государств – Германии (Германская Восточная Африка), Великобритания (Кения, Занзибар, Пемба), Италии (Сомали), Португалии (Мозамбик). Начался колониальный период в их истории.

Суахилийская литература в своих традиционных поэтических формах – поэмах (тенди) и стихотворениях (машаири) – отобразила исторические события того времени. Прежде всего в них воплотилась тема столкновения с чужестранцами, в частности, захват немцами суахилийских городов, попытки местного населения противостоять им. Блестящий образец произведений на эту тему – крупная (в 632 строфы) поэма «О завоевании немцами Мримы», написанная около 1895 г. известным суахилийским поэтом Хемедом Абдаллой аль Бухри из Танги (ум. 1922), очевидцем событий. Ярко и драматично повествует он о самом первом восстании местного населения под руководством Бушири (или Абушири) против колонизаторов в 1888—1889 гг. Реальные исторические события, известные главным образом по отчетам и воспоминаниям колониальных деятелей Германской Восточной Африки, организаторов и руководителей карательных экспедиций, изложены здесь с точки зрения суахилийца, непосредственного участника сопротивления захватчикам.