Текст книги "История всемирной литературы Т.8"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 97 (всего у книги 101 страниц)

Произведения писателя пользовались большой популярностью не только на Арабском Востоке, они переводились на хинди, персидский и азербайджанский языки. Такой популярности способствовали простой язык, занимательные сюжеты и актуальность содержания, ибо исторические коллизии в его романах в свете воззрений арабского просветительства всегда затрагивали и современность.

Вслед за Зейданом к жанру исторического романа обратились его младшие современники, тоже ливанские эмигранты в Египте: Фарах Антун, Якуб Сарруф и др.; они также тесно связывали историю с просветительскими идеями.

Фарах Антун (1874—1922), у котого просветительские взгляды эклектически смешивались с идеями, заимствованными у Ренана, Л. Толстого и Маркса, считал наиболее полезной для современного ему общества литературу социально-философскую, способствующую формированию «прогрессирующих личностей», которые, по его мнению, характеризуют степень развития нации.

Некоторые свои повести он строит в испытанной форме путешествий, однако цель при этом не описание конкретных мест, фактов, обычаев, как было у предшественников, а столкновение философских и политических идей, важных для современности. Так, герой повести «Религия, наука и капитал» (1903) совершает путешествие по трем городам – городу религии, городу науки и городу капитала, жители которых обсуждают основные противоречия, возникающие между рабочими и капиталистами. В повести «Зверь! Зверь! Зверь!, или Путешествие к ливанским кедрам» (1904) герои становятся свидетелями мелодраматической истории, что дает им возможность порассуждать на темы гуманности, добра и зла, награды и воздаяния.

Действие самого крупного произведения Фараха Антуна – исторического романа «Новый Иерусалим» (1904) – происходит в VII в., во время арабского завоевания. Главный герой романа, сириец-христианин Илья, живет в утопическом фаланстере где-то в окрестностях Иерусалима. Рассказывая о перипетиях его любви к красавице еврейке и о событиях, связанных с приходом арабов, автор вновь обращается к социальным и нравственным проблемам. Решает он их здесь в свете ренановской концепции христианства. В романе автор делает попытку исследовать психологию героев, индивидуализировать их характеры, придавая им в то же время сентиментальную окраску.

Фарах Антун известен и как драматург. Его пьесы ставились лучшей египетской труппой под руководством Джорджа Абийада. Из них особенно известны историческая драма «Салах аддин» (1914), посвященная борьбе против крестоносцев, а также «Египет новый и Египет старый» (1913), затрагивающая современные проблемы. В ней автор изображает «героя нового Египта», энергичного, волевого, активного человека – ту силу, которая противостоит старому, разлагающемуся, пассивному Египту, который подчинился влиянию Запада, игнорируя подлинные культурные ценности.

Появление в арабской литературе прозы европейского типа способствовало развитию переводческой деятельности и восприятию переводных произведений; в свою очередь эти переводы помогали глубже понять новые явления, возникавшие в самой арабской литературе. На рубеже веков к переводам из английских и французских писателей добавились переводы из русской литературы, которые осуществляли выпускники школ Палестинского общества. По-прежнему сохранялась тенденция к вольному переводу, адаптации оригинала в духе времени.

Сам выбор произведений для перевода также отражал интересы и вкусы эпохи. Как и ранее, популярны были европейские исторические романы (в том числе и «Князь Серебряный» А. К. Толстого), а также произведения назидательного характера, в частности философские произведения Л. Толстого («Крейцерова соната», «Воскресение», «Народные рассказы» и др.).

Чрезвычайную популярность начинают приобретать и сентиментально-романтические повести и романы, особенно те, в которых при переводе сентиментальное начало легко можно было усилить, а к нему добавить какое-либо поучение. Это связано с формированием в литературе Египта нового направления – сентиментализма. Широкое распространение европеизированного сирийского романа и непосредственное знакомство с европейской литературой ускоряли этот процесс. Европейское влияние стало сказываться на творчестве даже таких авторов, которые, казалось бы, должны были быть от него далеки, в частности Мустафы Лутфи аль-Манфалути (1876—1924), одного из популярнейших арабских писателей начала XX в.

Мусульманин-азхариот, ученик Мухаммада Абдо и ревнитель арабской культуры, он порицает и консерваторов, и западников. Однако, несмотря на отрицательное отношение к европейской культуре, аль-Манфалути в своих рассказах и эссе постоянно повторяет идеи французского Просвещения, почерпнутые им у сирийских писателей, и даже переделывает на арабский лад некоторых из известных ему в переводе французских писателей (Бернардена де Сен Пьера, Ростана, Дюма-сына и др.).

Манфалути вводит в арабскую литературу нового героя – простого человека, ставя в центр внимания мир его переживаний. В его творчестве традиционная чувствительность наполняется искренним чувством, гуманистическим смыслом, превращается в сопереживание, в способность «уязвляться» страданиями обездоленных. В произведениях легко найти мотивы и черты, свойственные литературе европейского сентиментализма. Идеалы героев всегда противоречат бездушной морали общества. Этот конфликт приводит их к гибели: они становятся или жертвами враждебных сил, или умирают от любви, разрушенной социальным неравенством. При этом автор обязательно апеллирует к нравственному чувству читателя. В его рассказах повествование часто ведется от лица рассказчика, который оплакивает судьбы униженных и оскорбленных героев, жаждущих поделиться с ним своими переживаниями. Аль-Манфалути – один из первых арабских прозаиков, в чьем творчестве появляется лирически окрашенный пейзаж.

Соответственно содержанию меняется и стиль, он становится эмоционально насыщенным, отбрасывается традиционная образность. Сам аль-Манфалути считал, что секрет хорошего стиля заключается в правдивом и точном отражении идей автора. Ему удалось возродить классический стиль так, что он удовлетворял всем требованиям современности, не теряя своей красоты и силы.

К сентименталистскому направлению следует отнести и первый написанный египтянином роман европейского типа Мухаммеда Хусейна Хайкаля (1888—1956) «Зейнаб» (1914), впервые в арабской литературе доказавший давно известную в Европе истину – «и крестьяне любить умеют».

Трогательная история крестьянской девушки Зейнаб, полюбившей безземельного батрака, но выданной замуж за другого и гибнущей с горя от чахотки, развивается на фоне жизни египетской деревни. Автор восхищается тружениками-феллахами, не тронутыми пороками буржуазной цивилизации. Его пленяет чистота, искренность, цельность «естественного человека», умиляет терпение и выносливость феллахов, унаследованные от предков – строителей пирамид. Именно эти качества «дарят крестьянину крупицы счастья, помогают ему при его ужасающей бедности выносить все муки».

Понятия «свобода», «справедливость», «счастье» сливаются у Хайкаля с понятием «природа». Согласно законам природы, цель жизни, как говорит один из его героев, состоит в том, чтобы одни люди делали счастливыми других. Типично сентименталистское представление о людской солидарности, основанной на чувстве, требует от автора изображения переживаний героев, развернутых лирических пейзажей, созвучных этим переживаниям. В то же время идейная основа романа, социальная принадлежность героев, сюжет, диалоги на разговорном языке – все это уже отвечает сформулированным позже требованиям «египтизации» литературы, выдвинутым реалистической школой.

Таким образом, с «Зейнаб» можно начинать историю национальной египетской литературы, теперь уже осознанно выделяющейся из общеарабской.

* Глава третья *

СИРИЙСКАЯ И ЛИВАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРЫ

Сирия и Ливан испытывали тяжкий гнет турецкого владычества. Особенно страдало религиозное меньшинство – христиане, из числа которых под эгидой французских и американских религиозных миссий формировались основные культурные силы страны. Это влекло за собой в основном антиосманскую направленность национально-освободительной борьбы, распространение идеи общеарабского, а не исламского патриотизма и более ощутимую ориентацию литературной жизни на Запад.

На рубеже XIX и XX веков литературная жизнь Сирии проходит почти исключительно в эмиграции. На родине остаются лишь немногие поэты и журналисты; все крупнейшие сирийские литераторы живут в Египте или в США.

Развивается и патриотическая печать Сирии, также связанная с освободительным движением. В Египте выходят антиосманские газеты сирийцев-эмигрантов «Лисан аль араб» («Арабский язык») Наджиба аль-Хаддада и «аль-Мушир» («Советчик») Селима Саркиса; за резкие нападки на турецкого султана эти издания были включены в список запрещенных. Такие настроения были характерны и для ряда эмигрантских газет, засылаемых в Сирию из Нью-Йорка, Лондона, Парижа. В самой Сирии издавались нелегальные газеты, печатавшиеся на гектографе. После младотурецкой революции 1908 г. появляется несколько просветительских журналов и газет, среди которых выделяется «ан-Нима» («Благоденствие») поэта и филолога Исы Малуфа.

В Египте в это время жили и работали, например, известный сирийский публицист Абдаррахман аль-Кавакиби, Халиль Мутран, прозванный «поэтом двух стран» (т. е. Сирии и Египта), ученый историк и филолог, автор множества исторических романов Джирджи Зейдан, философ-вольнодумец Фарах Антун и многие другие. Их творчество было рассмотрено в предыдущей главе.

Другое направление эмиграции – Северная и Южная Америка, куда начиная с 70-х годов потянулись многие сирийцы в поисках заработка.

С 90-х годов здесь издаются на арабском языке газеты, журналы и книги, организуются литературные и научные общества и кружки, действующие в совершенно иных условиях, чем на родине. В Америке, особенно в США, несравненно лучше полиграфическая база, отсутствует жестокая османская цензура, двери открыты для самых разнообразных влияний, однако здесь острее, чем на родине, ощущается противоречие между Востоком и Западом. В США – центре эмиграции – складывается так называемая сиро-американская литературная школа, своеобразная, несколько обособленная, но оказавшая немалое воздействие на дальнейшее развитие литературы на Арабском Востоке.

С самого начала сиро-американская школа формируется как школа романтическая: ее представители, тесно соприкоснувшиеся с реальной жизнью современного Запада, но не утратившие связи с родиной, не приемлют ни нового, буржуазного мира, ни традиционного полуфеодального Востока и особенно остро ощущают разлад между высокими идеалами и действительностью. Хорошо знакомые с литературой Европы и Америки, они легко воспринимают соответствующие их мироощущению романтические влияния.

Самобытную романтическую литературную школу в США создало второе поколение эмигрантской интеллигенции – те, кто попал в Америку еще детьми и чье мировоззрение и литературные вкусы формировались под воздействием трех культур: американской, европейской и арабской, причем к родной культуре они порой приходили не сразу, а трудными, извилистыми путями. Слова одного из них, Амина ар-Рейхани: «В Ливане – моя душа, в Париже – сердце, а в Нью-Йорке теперь тело» – могли бы повторить за ним многие сиро-американцы. Некоторые из них и писали на двух языках – арабском и английском.

Для этих писателей характерно, особенно на первых порах, стремление полностью порвать с традициями классической арабской литературы. Идеи мусульманского реформизма, игравшие такую важную роль на Востоке, здесь совершенно оттеснены на задний план (тем более что почти все писатели-эмигранты исповедовали христианство), и проблемы родины, ее освобождения рассматриваются вне связи с религией. Протест против западной цивилизации носит также иной характер: это не проявление религиозного консерватизма и не обличение пороков, вредящих общественной нравственности, а глубокое разочарование людей, познакомившихся с этой цивилизацией на собственном опыте и познавших ее обманчивый характер. Неприятие и закоснелого в своей отсталости Востока, и антигуманного Запада вносит в творчество эмигрантов ноты растерянности и пессимизма, порождает романтический бунт против окружающего мира. Романтики сиро-американской школы создали новый для арабской литературы жанр – аш-шир аль-мансур, что переводится обычно как «стихотворение в прозе», в некоторых случаях явно тяготеющее к верлибру.

Первым из сиро-американских писателей приобрел известность Амин ар-Рейхани (1876—1940) – «философ долины аль-Фурейки», по отзыву передовой арабской прессы, или «подкидыш гнилого Запада», по характеристике реакционных клерикальных кругов. Попав в Нью-Йорк двенадцатилетним мальчиком, ар-Рейхани не раз возвращался в Ливан, а после мировой войны переселился туда окончательно. С 1900 г. он печатает свои стихотворения в прозе, эссе и афоризмы в эмигрантской и бейрутской прессе; впоследствии они были собраны в четыре сборника «ар-Рейханиййат» (I, II – 1910; III, IV – 1923).

Ар-Рейхани – противник буржуазного мира, в котором равенство и свобода оборачиваются ложью. Глубокие и трудные жизненные противоречия встречают его и на родине. Он видит путь прогресса мира в личном самоусовершенствовании и просвещении, «в верном воспитании и истинном образовании», но реальная жизнь на каждом шагу рушит его теории. Последним прибежищем для него остается родная природа, к которой он испытывает благоговейное пантеистическое чувство, посвящая ей многие стихотворения.

Произведения ар-Рейхани следует отнести скорее к свободному стиху, чем к прозе. Они ритмически организованы с помощью звуковых, лексических и синтаксических повторов, параллелизмов, синонимов и антонимов, анафор и эпифор, рифмуются, имеют рефрены; их стихотворная природа отражается даже в расположении строк. Однако в начале века, когда поэтическое творчество не мыслилось еще вне размеров классической метрики, подобное новаторство могло быть воспринято только в рамках прозы. Тем более что, хотя ар-Рейхани считал себя в области верлибра продолжателем Уитмена, он, несомненно, опирался и на традиции арабской рифмованной прозы, распространенной в средние века. Во многих его стихах («Революция», «Самум», «Пепел и звезды» и др.) явно слышны реминисценции Корана. И. Ю. Крачковский образно писал: «Рейхани кажется, что он одет в смокинг, и вдруг зритель, к своему изумлению, убеждается, что смокинг сшит из красочного дамаскского шелка».

В ряде очерков ар-Рейхани со скорбью описывает беды арабов в годы войны. Раздумья о происходящем в мире приводят его к сомнению в божественной справедливости. В его творчестве звучит иногда тема революции – «Страшного суда для тиранов», однако революционные представления поэта крайне расплывчаты. Таков характер его творчества на первом этапе – до 20-х годов, т. е. до первого большого путешествия по Арабскому Востоку.

К раннему периоду творчества относится и романтическая повесть ар-Рейхани «Вне стен гарема» (1917). Действие ее происходит в Стамбуле в дни первой мировой войны. Ар-Рейхани сталкивает между собой две «сильные личности», два начала – гуманное, в лице Джихан, передовой эмансипированной турчанки, и ницшеанское, представленное немецким генералом фон Валленштейном, который в этом столкновении терпит полное моральное поражение и в конце концов гибнет от руки Джихан.

Лидером сиро-американской школы считался Халиль Джебран (1883—1931), один из самых ярких представителей арабского романтизма, известный также как художник-график и живописец.

Корнями своими он с самого начала был связан с Востоком не менее, чем с Западом. Джебран не приемлет буржуазного мира и в то же время очень остро ощущает жестокую противоречивость жизни на родине. В начальный период его больше всего занимает тема положения женщины на Арабском Востоке и разоблачение ханжества христианского духовенства. Эти темы можно найти и в его ранних стихотворениях в прозе, составивших книгу «Слеза и улыбка» (1914), в сборниках рассказов «Обрученные с лугами» и «Мятежные души», опубликованных в начале XX в., в повести «Сломанные крылья» (1912). Повесть сходна по сюжету с «Зейнаб» Хайкаля: в центре ее – судьба несчастной девушки, выданной замуж за нелюбимого. Героиня умирает в тоске, отказавшись последовать за любимым, чтобы он «остался безупречен в глазах людей и огражден от их предательства и насилия». Как и у Хайкаля, в повести много примет сентиментализма: изображение любви как возвышенного, святого чувства, родства душ, стремление к утонченной психологической разработке эмоциональной стороны характеров, чувствительность персонажей и т. п. Однако в «Сломанных крыльях» краски сгущены, чувства героев возвышенны, реальные обстоятельства жизни отодвигаются на задний план. Иными словами, произведение насыщается романтическими нотами.

Амин ар-Рейхани.

Портрет работы Джебрана Халиля Джебрана

1912 г.

Такое сочетание мы встретим в рассказах и стихотворениях в прозе писателя: наряду с жертвами порочного мироустройства часто появляются герои-мятежники, восставшие против законов буржуазного мира и религиозных оков, герои-одиночки, «исключительные личности».

Постепенно бунт разрастается, исчезают сентиментальные ноты: Джебран обличает уже не отдельные пороки общества, а рабство, царящее в мире повсюду и во все времена – от древнего Вавилона до современного Нью-Йорка. Он ненавидит обывательскую философию современного буржуа, весь окружающий мир представляется ему «лесом ужасов», населенным отвратительными зверями. Он же, поэт, несущий людям золотые плоды своей души, оказывается непонятым, отринутым, одиноким.

Противоречиво его отношение к далекой родине: он то твердит о своей ненависти к закоснелым в традициях, привыкшим к неволе соотечественникам, то глубоко скорбит об их печальной участи и о том, что в трудное для родины время он оказался вдали от нее.

Как ар-Рейхани искал для себя спасения в родной природе, так и Джебран создает в своем воображении идеальное царство любви, красоты и всеобщей гармонии, воплощение которых он также находит в природе. Любовь и красота кажутся ему единственной истиной, он поклоняется им, как божеству, и, когда говорит о любви, начинают звучать библейские интонации. Мечту о царстве вечной гармонии Джебран проносит через всю свою жизнь, она найдет свое отражение и в поздних его произведениях на английском языке.

Во втором десятилетии XX в. в литературе арабских эмигрантов можно проследить появление и реалистических тенденций. Пионером в этой области был друг Джебрана Михаил Нуайме (1889—1988), получивший образование в учительской семинарии Палестинского общества и в духовной семинарии в Полтаве.

Впоследствии в автобиографии М. Нуайме говорит о решающем значении русской литературы (в частности, «литературных идеалов Белинского») для своего творчества. Нуайме одним из первых попытался сформулировать принципы реалистического отражения жизни, современные задачи арабской художественной литературы и критики. Суровая оценка произведений поэтов-традиционалистов сближала его с романтиками, чье творчество он приветствовал и оценивал высоко, видя в нем правдивое отражение подлинных чувств и мыслей поэта.

Влияние русских классиков особенно ощущается в ранних произведениях Нуайме: новеллах 1911—1918 гг., объединенных в сборник «Было ли, не было...» (1937), и драме «Отцы и дети» (1917), изображающей столкновение носителей старых, косных традиций с молодежью, захваченной новыми демократическими идеями. Бо́льшая часть ранних рассказов Нуайме посвящена жизни ливанских крестьян на родине и в эмиграции.

Повествование Нуайме отличается искренностью, мягкой лиричностью и юмором. Язык прост и выразителен, лишен стремления к традиционному украшательству. В драму он пытается ввести разговорную речь, обосновывая свою попытку требованиями реализма.

На рубеже столетий в сирийской и ливанской литературах подготавливаются пути формирования реалистических направлений, которые решительно заявят о себе в 20-е годы XX в.

* Глава четвертая*

ИРАКСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В конце XIX в. Ирак оставался провинцией Османской империи. В Турции, превращенной в полуколонию европейских капиталистических держав, и ее арабских владениях налицо были лишь зачатки капитализма. Переход от феодализма к капитализму здесь хотя и начался, но происходил медленными темпами и в крайне противоречивой обстановке. Османская империя в период правления Абдул Хамида II (1876—1909) превратилась в арену обскурантистской деятельности целой армии дервишей, приверженцев суфийских толков и постояльцев тысяч приютов, богаделен и монашеских братств. Продолжала, несмотря на все громогласные опровержения османских властей, процветать работорговля. В этих условиях идейная и литературная жизнь государства получила мощный импульс в результате контактов с Западом.

Европейская художественная литература в переводах на турецкий и реже на арабский языки, турецкие книги и периодика, египетская и сирийская пресса стали широко распространяться в Ираке. Связи иракских литераторов с творческой интеллигенцией Турции и арабских стран становились постоянными и прочными, просветительские идеи турецких и арабских публицистов и писателей, находившихся под воздействием европейской культуры, обсуждались образованными иракцами, у которых начинало складываться новое представление о мире. Познакомившись с открытиями в различных областях естественных наук, можно было переходить от восприятия метафизической,

статики мира, выраженной в религиозной схоластике, к осознанию идей нового времени. Общественное сознание меняло свою ориентацию. Внимание общества концентрировалось уже не в сфере борьбы основных религиозных идеологий – суннитов-османов и шиитской, представлявших интересы эксплуататоров и эксплуатируемых, а обращалось к критике социальной несправедливости и классового угнетения.

Три поэта иракской, так называемой классической, школы того периода – Джамиль Сыдки аз-Захави (1863—1936), Абд аль-Мухсин аль-Кязыми (1865—1935) и Мааруф ар-Русафи (1875—1946) – считаются крупнейшими мастерами стиха всего Арабского Востока. В их творчестве заметнее, чем в стихах других иракских поэтов, преломлялись общественные проблемы.

Эти ведущие поэты Ирака сами осознавали недостатки своего традиционного образования и считали необходимым восполнить его в путешествиях уже не только в «священные города ислама», а прежде всего в Каир и Стамбул, где концентрировались научные и культурные силы империи. Эти поэты провозглашали себя защитниками и поборниками некой высшей «правды», которая смутно и абстрактно выражалась в их стихах в понятиях, навеянных учением французских просветителей XVIII в.

Такая переориентация общественного сознания, отражаясь на тематике произведений поэтов классической школы, привела на рубеже двух столетий к появлению нового поэтического жанра – так называемых стихотворных рассказов. «Стихотворные рассказы» ар-Русафи и аз-Захави стали первыми произведениями иракской литературы, в которых четко выражена сюжетная линия (до той поры в иракской литературе не существовало такого понятия, как сюжет). Сочиняя длинные стихотворения, которые стали реальной предпосылкой для создания в скором будущем первых иракских рассказов и повестей, эти поэты поднимались до высот социальной критики, изображая бесчеловечность богачей и власть имущих. Несмотря на некоторую наивность мировосприятия их авторов, такие стихи вызывали у читательской аудитории сочувствие к обездоленным. Поэт уже не связывал свою судьбу с губернатором или меценатствующей семьей, которых он совсем еще недавно восхвалял, развлекал, поздравлял и оплакивал. Теперь поэт не заботится всецело о личной выгоде в своих отношениях с государственными властями, не испытывает прежнего страха перед деспотизмом султана и его чиновников. Он берет на себя роль наставника, чьи поучения и проповеди призваны повлиять на ход общественного развития. Устремления к социальной справедливости становились важным компонентом в крепнувшей просветительской идеологии. С этим связана дидактическая наставительность поэзии того времени. Ар-Русафи давал советы багдадскому городскому голове относительно планировки улиц, социального обеспечения престарелых; переехавший в 1900 г. в Египет аль-Кязыми поучал египтян, каким образом следует изгнать английских колонизаторов из Египта; аз-Захави даже осмелился давать советы самому султану, одновременно сатирически осмеивая его, что, хотя и прогневило владыку, не имело трагических последствий для поэта. Памфлет-обращение аз-Захави к султану Абдул Хамиду II «Доколе ты останешься беспечным?» (1898) в рукописях разошелся по арабским провинциям империи. В стихотворении поэт обвинял султана в деспотизме и распутстве, в тяжких преступлениях против подданных империи. Аз-Захави пренебрег обычной орнаментальностью, здесь нет ни амбивалентных форм, ни архаизмов, а нарочитая громоздкость синтаксических конструкций остроумно подчеркивает тяжеловесность военно-бюрократического режима, неразбериху в государственном управлении империей.

Аз-Захави был наиболее образованным иракским литератором того периода. В его творчестве органично слились черты старого и нового. Он выступает как бы связующим звеном в непрерывной, но уже готовой распасться цепи времен. Универсальность знаний дала возможность поэту так далеко заглянуть в будущее, как это мало кому удалось из его современников. В молодые годы аз-Захави испытывает влияние эгалитарно-пацифистского учения секты бехаистов, которое распространялось по Ираку, и под его воздействием поэт стремится к разрешению социальных и нравственных проблем современного общества. Основатель секты иранец Бехаулла («Божественное сияние», 1817—1892) намеревался создать мировую космополитическую религию, чему должен был способствовать международный язык, роль которого стал играть эсперанто. В 1896 г. аз-Захави повел кампанию в египетской периодике по распространению изобретенной им универсальной для всех народов письменности, которая должна была бы послужить основой для создания в будущем всемирного языка, призванного сцементировать человечество. Активное общественное служение нередко требовало от аз-Захави личного мужества. Так, после публикации в 1910 г. в египетской газете его статьи, в которой содержался призыв к эмансипации мусульманок, возникла реальная угроза для его жизни со стороны разъяренных фанатиков. К статье примыкает цикл стихотворений аз-Захави, пропагандирующих эмансипацию женщины. Подобно другим деятелям арабского Просвещения, поэт обратил внимание на права женщины в связи с вызванной требованиями времени переоценкой роли личности в обществе.

В стихах аз-Захави, равно как и других иракских поэтов того периода, можно найти множество взаимоисключающих оценок политических явлений, чему причиной было его неумение правильно сориентироваться в политической обстановке. Комплекс гуманитарных знаний, почерпнутых поэтами из средневековых источников, оказывался явно непригодным при оценке расстановки современных политических и классовых сил. Занимающие высокие должности в империи – вплоть до депутатских кресел в османском парламенте – аз-Захави и ар-Русафи публиковали множество верноподданнических стихов и панегириков Абдул Хамиду. Одновременно поэты широко распространяли среди арабоязычных читателей империи стихи, изобличавшие пороки деспотической власти, даже переводили их на турецкий. Говоря о славном прошлом, поэты вселяли в соотечественников уверенность в своих силах. Поэты искали и находили в истории арабской нации те научные и культурные ценности, которые в свое время обогатили человечество. Аль-Кязыми называли «поэтом арабов», ибо в большинстве стихов его дивана, состоящего из двух толстых томов, воспевается героическое прошлое арабов. Аз-Захави использовал в ряде своих стихотворений традиционный зачин классической касыды: поэт, видя покинутое становище, проливает слезы. Правда, аз-Захави оплакивает теперь не покинутое становище, а развалины на месте учебных центров старинного Багдада, напоминая о великой просветительной миссии средневековой арабской цивилизации.

В стихах молодого Мухаммеда Риды аш-Шабиби (1889—1965) много экскурсов в историю, упоминаний арабских племен, халифов, королей, военачальников, описаний знаменитых в исламской истории сражений. Ар-Русафи в большой главе своего дивана, названной им «Исторические стихи», изобразил ряд драматических моментов из средневековой истории Ирака.

С приходом в иракскую поэзию новых идей поэты приступили к поискам иных возможностей для выражения своих мыслей и чувств. Начались дискуссии об изменении формы касыды. В 1912 г. аз-Захави выступил с теоретическим обоснованием отказа не только от монорима, но и от рифмы вообще. В качестве первой меры для замены традиционной моноримической касыды белыми стихами он предложил использовать разнообразные рифмы в границах одного стихотворения и проиллюстрировал новшество рядом своих стихов. Тогда же аз-Захави высказал пожелание о создании новых поэтических размеров. Последнему его призыву до поры до времени никто из поэтов не внял, однако ар-Русафи использовал разнообразие рифмовки в поэтической практике, временами отказываясь от монорима. В своей пропаганде белого стиха аз-Захави одобрительно отзывался о тех поэтах, кто, подражая арабо-испанской поэзии средневековья, при сочинении муваш-шахов и заджалей использовал разнообразные рифмы. Непревзойденным в Ираке мастером этих форм был сейид Мухаммед Саид аль-Хаббуби (1849—1916). Большую часть его дивана составляют мувашшахи. Хотя часть своей молодости он провел среди бедуинов Неджда, идеализированная в его стихах природа – не суровые пейзажи Аравийской пустыни, а Арабская Андалусия с зеленью ее садов и виноградников, негой ее красавиц. Аль-Хаббуби проявил себя лишь как старательный эпигон андалусских поэтов, однако его мувашшахи способствовали усилению тенденции к пересмотру кодифицированной к VIII в. системы аруза и арабской звукописи в такой мере, что андалусский мувашшах стал к концу 40-х годов XX в. отправной точкой в музыкальном обновлении арабского стиха.

В лирике иракских поэтов образность подменялась готовыми клише и любование природой уступало место холодной рассудочности. Теперь поэт относился к творчеству как к воплощению своего «зеркального» видения, но его сознание несло еще в себе черты предшествовавших эпох и сохраняло между воспринимаемой и созерцаемой действительностью промежуточное звено – сложную систему символических представлений. С постепенным приближением поэзии к вещному миру она все дальше отходила от средневековых эстетических представлений, по которым конкретное изображение должно быть лишь символическим выражением сверхчувственного. В свои стихи аз-Захави и ар-Русафи старались включить то, что им становилось известно о природных явлениях из прочитанных ими книг по естествознанию, астрономии, географии, общественным наукам. Изнутри само́й образной системы возникали предпосылки для появления в скором времени художественной прозы. Заимствованные из средневековых источников идиомы и поговорки превращались в штампы,