Текст книги "История всемирной литературы Т.8"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 101 страниц)

Казалось, после «Зова предков» спенсерианство было преодолено, однако сложность эволюции Лондона как раз и заключалась в том, что подобные преодоления происходили в его творчестве очень медленно, сопровождаясь рецидивами прежних заблуждений. Здесь сказывалась не только идейная непоследовательность писателя, но и пробелы в его образовании, а еще сильнее – тот факт, что он выражал представления рядовых американцев своей эпохи и далеко не всегда был способен подняться над присущими подобному миропониманию социально обусловленными предрассудками расового и национального характера. Отправившись в 1914 г. корреспондентом в революционную Мексику, автор «Мексиканца» опубликовал серию статей, фактически оправдывавших американскую интервенцию и своим шовинизмом возмутивших всю социалистическую прессу. А на критику он ответил выходом из рядов социалистов.

Столь же путаной была и система взглядов Лондона. Как и многие писатели рубежа веков, он долго и мучительно преодолевал влияние Ницше, которое особенно ясно проявилось в «Дочери снегов». Клондайкские впечатления не могли не расположить писателя к красочным, романтичным пассажам, в которых Ницше прославлял «бунтаря по природе», бросающего вызов дряблому, анемичному, «плебейскому» миру, где всевластен «стадный инстинкт толпы».

Но в то же время – пройденная Лондоном школа жизни заставляла отнестись к такого рода апологии индивидуализма гораздо более трезво и критически, чем воспринимали ее другие неоромантики, в чьем творчестве идеи Ницше иной раз оказываются философским фундаментом. Спенсерианские и ницшеанские увлечения писателя вступили в противоречие с его социалистическими устремлениями, и завязался конфликт, прослеживаемый на всем протяжении творческого пути Лондона, так им до конца и не разрешенный.

Социалистические убеждения писателя выросли непосредственно из его жизненного опыта, и в этом заключалась как их сила, так и слабость. Он знал всю остроту социальных антагонизмов классового общества, передав их в лучших своих книгах – «Люди бездны» (1903), «Железная пята» (1908), «Мартин Иден» (1909). И одновременно, подобно Синклеру, он остался еще одним социалистом чувства, а изъяны теоретического образования в конце концов и предопределили идейную и творческую драму, происходившую в последние годы жизни писателя.

Документальная книга «Люди бездны» представляла собой очерк повседневности лондонских трущоб и обвинительный акт той общественной системе, которая обрекает миллионы людей на голод и нищету, создавая разительные контрасты бесправия и всемогущества. Однако

автор стремился создать не только социологические полотна, его задачей был и своего рода документальный эпос, повествующий о вечной борьбе отверженных за свое достоинство и право на жизнь. Отголоски спенсерианской доктрины различаются и в этом повествовании о «бездне» с ее отчаянием, голодом, повальной проституцией, ужасающей детской смертностью и беспросветной нуждой. Участь обитателей «бездны» Лондон считал предрешенной и тем не менее решительно отверг представления о биологической деградации низших слоев общества, назвав истинной причиной трагедии Ист-сайда пороки социальной системы. В «Людях бездны» он вступил в открытый спор и с Ницше, третировавшим «покорных неудачников». Этот спор был продолжен в одном из лучших романов Лондона «Морской волк» (1904). Писатель не упрощал поставленную перед собой задачу. В лице главного героя романа читателю предстала личность чрезвычайно сложная, цельная и сильная. Философский поединок, который ведет с этим персонажем автор, становится подлинным сюжетом повествования.

За несколько дней до смерти Лондон занес в блокнот: «„Мартин Иден“», и „Морской волк“ развенчивают ницшеанскую философию, а этого не заметили даже социалисты». Видимо, основная слабость книги заключалась в том, что ее герою противостоит либерально настроенный интеллигент, чьи умозрительные представления капитан Ларсен легко опровергает истинами, почерпнутыми из практической жизни.

Резкий перелом действия – робинзонада на необитаемом острове и покаяние Ларсена в финале – художественно неубедителен. И все же никогда еще Лондону не удавалось создать столь непростой и яркий характер, как Ларсен в первых главах повествования. Выходец из социальных низов, он сродни героям северных рассказов, но его этическое кредо определяется презрением ко всей «свински устроенной жизни». Это бунтарь против самих условий, в которых принужден жить человек. Ларсен – личность, близкая как Парадоксалисту «Записок из подполья» Достоевского, так и бесчисленным бунтарям против человеческого удела, которые пройдут впоследствии по страницам европейских и американских романов XX в. Вновь, как в северных рассказах и анималистическом цикле, Лондон нашел конфликт и тему, которые на десятилетия останутся достоянием литературы нашего времени.

Подобно большинству своих грядущих единомышленников, Ларсен отождествляет понятия «жизнь» и «буржуазная цивилизация», находя здесь оправдание для варварских методов, заведенных им на шхуне, для собственного цинизма и замашек предпринимателя-хищника, каким на деле оказывается этот ницшеанский «сильный человек». Лондон увидел закономерность этого движения от тотального бунта к своекорыстию капиталиста, признавшего «целесообразность» своей единственной доктриной и исповедующего вседозволенность, поскольку в мире не осталось ничего святого. Роман подвел итог первому этапу творчества Лондона, засвидетельствовав знаменательные сдвиги в его миропонимании.

Второй этап эволюции Лондона связан с глубоким и многогранным воздействием на писателя русской революции 1905 г. С трибуны и с печатной страницы Лондон сразу объявил о своей безоговорочной поддержке «русских террористов». В «Войне классов» (1906) он писал, что признает лишь один путь решения коренных общественных вопросов – революцию и переход к социализму. А в статье-манифесте «Революция» (1908) Лондон без колебаний утверждает, что будущее принадлежит «семимиллионной армии революционеров мира».

Центральные произведения этого периода – «Железная пята» и «Мартин Иден» – явились не только высшими художественными свершениями Лондона, но и новым шагом в развитии американского критического реализма. В обеих этих книгах творчески осуществлен принцип, сформулированный Лондоном еще в 1901 г. в статье о «Фоме Гордееве»: литература должна стать «действенным средством, чтобы пробудить дремлющую совесть людей и вовлечь их в борьбу за человечество». Уроки Горького, чей реализм Лондон ставил выше, чем реализм Л. Толстого и Тургенева, несомненно, оказались важны, когда писатель работал над самыми значительными своими произведениями, и прежде всего над «Железной пятой».

Роман был завершен еще в 1906 г., но увидел свет лишь два года спустя, поскольку издательство опасалось его выпустить в атмосфере, наэлектризованной событиями революции в России. В «Железной пяте» соединяются жанровые черты эпоса и притчи, документального повествования и утопии. Темой Лондона была революция – необходимый и неотвратимый итог общественного развития. Он сознавал, что человечеству предстоит испытать невиданные потрясения, прежде чем над развалинами капитализма взойдет заря новой эпохи – эры братства людей. Он писал свою книгу, пристально следя за русскими событиями 1905 г., которые нашли в «Железной пяте» глубокое отражение.

В записках Эвис Эвергард, будто бы найденных лишь семь веков спустя и составляющих основное повествование, как и в комментариях Энтони Меридита, живущего в XXVII в., в эру Братства людей, о революции 1905 г. не раз упоминается впрямую. Существенны, впрочем, не только такие указания. Еще важнее новый тип героя, появившийся в «Железной пяте», – рабочий-революционер Эвергард, ставший одним из руководителей борьбы пролетариата. Отнюдь не случайно центральным эпизодом стал кровавый разгром рабочего восстания в Чикаго – Лондон размышлял над уроками декабрьского восстания 1905 г. в Москве. И сама тема Железной пяты, вооруженной плутократии, попирающей все демократические права и законы, несомненно, появилась в романе как итог тех же размышлений. Изображая деятельность профессиональных революционеров, Лондон допустил серьезные просчеты, отдав дань левацкой «романтике». Сама революция в его романе порою выглядела как итог усилий конспираторов-избранников третирующих пролетарскую массу и избравших своим оружием террор и провокации, ведущие к бессмысленным жертвам. Вместе с тем Лондону удалось предугадать те болезни «левизны», которыми социалистическое движение переболело уже в эпоху между двумя мировыми войнами. Как художник он сумел почувствовать опасность подобного «подвижничества» в одиночку, в изоляции от миллионов «людей бездны».

Лондон не ошибся и в другом своем предсказании: XX век виделся ему эпохой резкого обострения социальных антагонизмов, и «Железная пята», стала, пожалуй, самым ранним в мировой литературе произведением, где угадано зарождение и распространение фашизма. Точность этого предвидения поразительна – последующая история подтвердила его вплоть до деталей.

Картина, созданная в «Железной пяте», необычайно сурова по краскам: олигархия подавляет восстание с неслыханной жестокостью, гибнут лучшие революционеры, включая Эвергарда и Эвис. Но вера писателя в революцию остается непоколебимой.

А. В. Луначарский назвал роман Лондона одним из «первых произведений подлинной социалистической литературы». Пафос революционного преобразования действительности соединяется в «Железной пяте» с трезвостью анализа неотвратимых исторических испытаний, которые ожидают человечество на пути к социализму. Такой синтез остался уникальным явлением в литературе США.

Художественно-публицистическое повествование Лондона явилось порубежной вехой в истории социалистической литературы, обозначив и новое эстетическое качество критического реализма.

«Мартин Иден» стал еще одной вехой на этом пути от реализма XIX столетия к реализму нового типа. Современниками этот автобиографический роман был воспринят как типичная для Америки «история ошеломительной карьеры». В черновиках роман долго носил ироническое заглавие «Успех». Но получилось произведение отнюдь не сатирическое по своей сущности. Лондон коснулся одной из «вечных тем – это была тема художника и его мучительной борьбы с неподатливым материалом, со вкусами публики, с необходимостью продавать свое искусство, собственными человеческими слабостями. Задуманный как книга, развенчивающая индивидуализм, «Мартин Иден» фактически стал авторской исповедью.

Роман не раз пытались истолковать как произведение, обличающее продажность и бездуховность буржуазного общества, чьей жертвой становится герой, усвоивший нормы «ярмарки на площади», описанной Ролланом в «Жане-Кристофе». Совершенно по-иному прочел «Мартина Идена» Маяковский. В 1918 г. он сделал по мотивам этого романа фильм, где герой – революционный художник, «не для денег родившийся». Обе эти интерпретации правомерны, но ни одна из них сама по себе недостаточна. Конфликт романа точнее всего определил сам Лондон, сказав, что это «трагедия одиночки, пытающегося внушить истину миру». Необходимо, правда, уточнение: истину, добытую искусством.

Несовпадение художественной красоты, необычайно тонко чувствуемой Мартином, и грубой житейской реальности оказывается главным противоречием жизни героя. В творчестве Мартина Идена эта коллизия предстает неразрешимой. Цель жизни Мартина – служение искусству, но искусство невозможно без воспринимающего. Он презирает буржуазную публику, но «воспринимающие» – именно эта среда. И если творчество – великий созидательный акт, по завершением неизбежно становится мелочная борьба с издателями и оплевывание шедевра самодовольной буржуазной аудиторией.

Новизна конфликта в том, что Лондон выбрал героем художника, вышедшего из народной массы, а это – явление, ставшее характерным лишь в XX в. Оттого и описанная в «Мартине Идене» драма приобретает подлинно современное звучание. Мартин – революционер в искусстве, потому что он выразил мироощущение, выпестованное его пролетарским опытом. Но жестокий парадокс в том, что с каждой осиленной им вершиной культуры Мартин все больше отделяется от мира, который питал его творческие силы. Рвется связь между художником и вырастившей его средой. Культура, которая им усвоена, а без такой школы он никогда не стал бы художником, как раз и приводит к странному и мучительному положению: поэт пролетариата становится непонятен пролетариату, а «хорошее общество», способное его понять, смотрит на этого поэта лишь как на очередную сенсацию.

В итоге Мартин оказывается между двух миров, в пустоте, в изоляции, а его индивидуализм, как и жалкие попытки насилия над своим талантом, – лишь следствие отчужденности ото всех, переживаемой этим художником из народа, с неизбежностью ставшим если не чужим, то недоступным народу. Конфликт, разыгравшийся в истории Мартина Идена, неразрешим, покуда, по слову Уитмена, «великий поэт не найдет себе и великой аудитории». В условиях буржуазного общества это невозможно. И уход Мартина – не капитуляция. Точнее сказать, это мужественное решение художника, осознавшего неразрешимость главной коллизии, созданной объективным противоречием между культурой и народом и ставшей центром его собственной жизни.

«Мартин Иден» был последним взлетом Лондона. Заключительный период творчества Лондона отмечен резким обострением духовных противоречий писателя и глубоким творческим кризисом. Увлечение наивной программой «опрощения» – мирной жизни на лоне природы и фермерского труда, исцеляющего от зол «городской» цивилизации, а в дальнейшем и программа нравственного самовоспитания согласно чисто буржуазным стандартам практицизма и благоденствия (роман «Маленькая хозяйка большого дома», 1916) – все это до неузнаваемости изменило писательский облик Лондона. Он все чаще писал книги, представляющие собой образцы развлекательной беллетристики.

Сломил его провал «Лунной долины» (1913). В этом романе, программном для позднего Лондона, порой оживали мотивы иной эпохи его творчества, когда темы и образы подсказывала писателю жизнь пролетариата. Героям – прачке Саксон и возчику Биллу выпадает на долю изведать несправедливость и нищету, пережить в дни забастовки голод и отчаяние. Но как только им приходит в голову счастливая мысль бежать из «мглы Окленда» на мирные загородные поля, к «естественному» бытию, кошмар их жизни сменяется ничем не омраченной идиллией. Лондон верил, что отыскал универсальный рецепт спасения человечества. За эти иллюзии он расплачивался творческим бесплодием.

Лишь несколько произведений последнего периода – «Мексиканец»; полинезийские рассказы из сборника «Храм гордыни» (1912), заключительные части анималистического цикла – сохранили значение в творческой биографии Лондона. Самоубийство писателя, по всей вероятности, было непредумышленным. Измученный уремией, Лондон не мог обходиться без морфия; приступ в ночь на 22 ноября 1916 г. был чрезвычайно сильным, и принятая доза лекарства оказалась слишком велика.

Было бы явной натяжкой сказать, что он ушел в расцвете таланта. Буржуазное литературоведение поспешило вычеркнуть его имя из трудов по истории литературы США. Интерес к Лондону стал возрождаться в этих кругах лишь в 60-е годы. В кругах демократической и революционной творческой интеллигенции, в широких читательских кругах всего мира этот интерес не угасал никогда. Джек Лондон был художником-новатором, наметившим многие важнейшие проблемы, к которым впоследствии многократно возвращалась литература XX в. Бунтарь, искатель, провозвестник великих социальных битв, художник яркого и самобытного дарования, он вступил как один из первооткрывателей конфликтов и героев нашей эпохи, по праву заняв в ее литературе почетное место классика.

ДРАЙЗЕР (до 1917 г.)

Подобно Лондону, Теодор Драйзер (1871—1945) был выходцем из пролетарской среды, он вырос в семье ткача-немца, переселившегося за океан в 1844 г.

Свои трудовые университеты Драйзер проходил в Чикаго, и, как для многих его литературных современников – для Горького, Гамсуна, Лондона, они оказались бесценными в творческом, да и в духовном, отношении. Как литератор Драйзер формировался в газете. С 1892 г. он репортером, а в дальнейшем и редактором целого ряда больших и маленьких газет. Он ненавидел это ремесло, но при всех докучливых репортерских обязанностях и необходимости подстраиваться под требования издателей, газета воспитала острую наблюдательность, развивая профессиональные литературные навыки и предоставляя возможность наблюдать жизнь в ее самых разных проявлениях.

В те же годы Драйзер основательно познакомился с трудами Г. Спенсера, которые произвели на него очень сильное впечатление.

Литературная биография писателя началась с «Сестры Керри» (1900). Здесь наглядно проявились те художественные качества, которые возникли под несомненным влиянием натурализма. Частная история персонажей была важна Драйзеру прежде всего как конкретное свидетельство всевластия законов, господствующих в буржуазном обществе. Такого рода социальный детерминизм, нередко подкрепляемый биологическими мотивировками взлетов и падений героев, оказался фундаментальным принципом художественного построения книги.

Сам Драйзер, комментируя свой роман, утверждал, что «не проповедует никакой морали», а «просто стремится говорить о жизни, как она есть». Вместе с тем, по свидетельству автора, роман являл собой «картину общественных условий», созданную согласно определенным общественным и философским воззрениям. Для Драйзера определяющей идеей послужила мысль о жесткой социальной обусловленности человеческой судьбы. Биографии Керри и Герствуда складываются совершенно по-разному, однако ни на йоту не отклоняясь от неписаных законов бытия, которыми определяются судьбы людей в окружающем обществе. Героям оставлен крайне незначительный простор для их человеческой самостоятельности. Проблема выбора перед ними, собственно, и не возникает, потому что все в их жизни предопределено.

Исповедуемый начинающим Драйзером строго детерминистский взгляд на действительность привел в его первом романе к существенной схематизации характеров. Но вместе с тем и многие сильные стороны «Сестры Керри» предопределены той же концепцией: новаторски смелые картины огромного стандартизированного города, где человек ничтожен и бессилен, глубоко показанный процесс обезличивания, анализ антагонизма человечности и «общественных условий», которые оказывают лишь растлевающее, пагубное воздействие на его персонажей.

В «Сестре Керри» намечены проблемы, которые пройдут через все творчество Драйзера: цена «успеха», зависимость личности от ложных социальных норм, границы человеческой свободы и ответственность индивида за свои поступки, границы социального и биологического в самом человеке. На фоне тогдашней американской беллетристики роман выделялся и серьезностью поставленных в нем вопросов, и смелостью обличения пороков буржуазного мироустройства. Именно поэтому разразился скандал. «Сестра Керри» была запрещена за «аморальность», и свое следующее произведение Драйзер смог издать лишь десять лет спустя.

Теодор Драйзер

Портрет 1920-х годов

«Дженни Герхардт» (1911) – роман, ознаменовавший углубление реализма Драйзера. По сравнению с «Сестрой Керри» в этом романе заметно меняется ракурс изображения. Детерминистские идеи Драйзера проявляются даже активнее, чем прежде, придавая оттенок фатализма рассказанной писателем истории девушки из пролетарской среды. Однако заглавная героиня менее всего поддается духовному растлению, хотя к этому, согласно натуралистской схеме, должна привести ее биография. Биологические мотивировки поступков и жизненных испытаний, которые выпадают на ее долю, приглушены, и в центре повествования – реалистически обрисованная трагедия «простого сердца», столкнувшегося с миром сословных предрассудков и ложных этических постулатов.

В «Дженни Герхардт» Драйзер намечает одну из фундаментальных задач своего творчества – исследование разрушительного воздействия, которое оказывают на личность и формы общественной жизни, и стремительно усложняющаяся цивилизация, и «весь механизм существующих в нашем обществе средств общения и связи». Эта тема станет одной из главных в «Трилогии желания», чьи первые тома («Финансист», 1912; «Титан», 1914) явились основным произведением первого периода творчества Драйзера.

Внимание писателя привлекла биография чикагского миллионера Ч. Йеркса. Выбившийся из низов, он словно бы осуществил специфически американский идеал равных возможностей для каждого, однако опубликованные после кончины Йеркса письма и дневники магната свидетельствовали о его полной духовной опустошенности. Сам материал позволял Драйзеру коснуться давно волновавшей его темы истинных и ложных ценностей бытия, развенчивая мифологию «успеха», сыгравшую столь важную роль в национальном самосознании.

Герой трилогии Фрэнк Каупервуд, подобно Йерксу, начинает свою деловую карьеру в Филадельфии, а апогея эта карьера достигает после переезда в Чикаго, где герой прибирает к рукам городской транспорт, ведя отчаянную борьбу с конкурентами и не брезгуя никакими средствами – от подкупа до шантажа. В третьей части повествования, над которым Драйзер работал долгие годы, не успев завершить свой труд («Стоик» напечатан посмертно в 1947 г.), ареной действия становится Лондон: Каупервуд превращается в крупнейшего монополиста, которому не чужды имперские поползновения, однако переживаемый им нравственный кризис глубок до безысходности.

Документальная основа «Трилогии желания» постоянно дает о себе знать, и особенно в первых томах цикла. Драйзеру важен анализ механики головокружительных карьер, которыми пестрит история американской финансовой олигархии. Подробно описывается процесс конкурентной борьбы: всевозможные спекуляции и аферы, коррупция, достигающая чудовищных масштабов, ограбление народных масс, продажность городских властей и т. п. По точности и яркости характеристики нравов промышленно-финансовой олигархии «Трилогия желания» остается исключительным явлением в литературе США. В этом смысле она созвучна многим произведениям современной Драйзеру мировой литературы, прежде всего «Делу Артамоновых» Горького и «Саге о Форсайтах» Голсуорси, хотя эти романы лишены той фактографической достоверности, которая в повествовании о Каупервуде становится важнейшей эстетической установкой.

Вместе с тем такая установка, конечно, не исчерпывает поэтики «Трилогии желания». Возвышение Каупервуда показано Драйзером в трех изобразительных планах. Первый из них – сама профессиональная карьера героя, погоня за миллионом, неизбежно порождающая состояние духовной выхолощенности. Оно станет для Каупервуда навязчивым в «Стоике», предопределив безрадостный финал его «пути наверх».

Второй план – отношения Каупервуда с женщинами – почти зеркально дублирует историю его деловых успехов. Убогий гедонизм неразрывно соединяется в восприятии героя с представлениями о социальном престиже, животная сила Каупервуда проявляется равным образом и в его финансовых начинаниях, и в физиологических триумфах. Подобное единство личности, сугубо практицистски ориентированной в любой сфере бытия, составляет, согласно Драйзеру, отличительную черту всего изображаемого им социального класса.

И наконец, третий план – это биологический параллелизм, постоянные ассоциации между процессом конкурентной борьбы и процессом естественного отбора, где выживает сильнейший. Фрэнк с детства усваивает, что в мире «все живое существует одно за счет другого». Этот принцип в дальнейшем не раз послужит ему «оправданием» собственных хищнических акций. Еще важнее, что схватки Каупервуда с конкурентами показаны, в сущности, как борьба биологических индивидов, пожирающих друг друга.

Неудивительно, что наряду с обличительными страницами читатель саги о Каупервуде найдет в первых томах и своего рода апологию сильной личности: в одном из интервью Драйзер даже назвал своего героя «бунтующим Люцифером», который обладает «титаническим умом». Противоречивость такой концепции центрального характера находит объяснение прежде всего в спенсерианских увлечениях Драйзера.

Социодарвинистские концепции заметно сказались в первых томах «Трилогии желания». Тем не менее «Финансист» и «Титан» отмечены подлинной масштабностью конфликтов и необычайным богатством социально-исторического фона. Действие трилогии охватывает вторую половину XIX в., и Драйзер показал основные тенденции американской жизни в это бурное время: быстрые темпы роста капитализма, стремительный ход индустриализации, обострение классовых антагонизмов, отразившихся и в событиях, которые непосредственно изображает его произведение: в хаймаркетской трагедии 1886 г., когда полиция расстреляла на центральной площади Чикаго рабочую демонстрацию, в мощных стачках 90-х годов, в популистском движении, охватившем миллионы фермеров.

Историзм художественного мышления был главным завоеванием Драйзера в эпосе о Каупервуде. Будучи типичным «романом карьеры», этот цикл вместе с тем воспринимается и как произведение философского характера, затрагивающее проблематику, связанную с коренными особенностями американского общества и с кризисом национального идеала, запечатленного в понятии «мечты» о равных возможностях для индивидуума, которому ничто не мешает жить в согласии с собственной природой и сохранять гуманистическую ориентацию.

«Трилогия желания» тесно связана с «Человеческой комедией». Драйзер неизменно отзывался о Бальзаке как о великом мастере реалистического искусства. Каупервуд многим напоминает Растиньяка; но если Растиньяк лишь паразитирует на общественном богатстве, то о Каупервуде этого сказать нельзя, хотя и он руководствуется своекорыстными побуждениями. Свои миллионы он добывает, в отличие от протагонистов европейского «романа карьеры», не благодаря родственным связям и биржевой игре, а в рискованных операциях, когда герой революционизирует городской транспорт и попутно срывает неслыханные барыши. Он инстинктивно усваивает миф о равных возможностях и действует в согласии с ним, не признавая никаких ограничений своей индивидуальной воли.

Банкротство Каупервуда для Драйзера было банкротством индивидуализма. В истории этого персонажа важнейшая роль принадлежит неразрешимому конфликту американской «мечты» и реальной действительности: признанием Каупервуда была «мечта» о самоутверждении, но объективной его функцией оказалась необходимость укреплять капиталистический миропорядок, который как раз нивелирует всякую индивидуальность, подчиняя ее стандартным нормам «успеха». «Трилогия желания» – одно из первых произведений, где идет речь о том, как по мере развития буржуазной цивилизации в ее характерно американских особенностях «мечта» трансформируется в глубоко ложный этический идеал.

Одиссея индивидуалиста закономерно увенчалась сознанием собственной отчужденности от «завоеванного» мира. Этот мир держит Каупервуда в своих руках слишком прочно. Алогичные, на первый взгляд, индуистские увлечения пресыщенного и усталого миллионера («Стоик») в действительности оказываются лишь формой признания ложности ориентира, которому он следовал всю жизнь.

Еще один вариант духовного банкротства, увенчивающего подобный компромисс с ложной этикой, Драйзер исследовал в «Гении» (1915), уже ироническими кавычками заглавия давая почувствовать, что на этот раз он выступает как сатирик. «Гений» – роман о художнике, который, обладая сильным реалистическим дарованием, не выдерживает давления разного рода негоциантов от искусства и становится поставщиком рекламных плакатов, приносящих ему крупные заработки. Падение героя показано как закономерный итог его нестойкости перед воздействием буржуазной этики, в корне враждебной подлинно творческим устремлениям личности. Атмосфера, в которой вынужден существовать художник, чужеродна для подлинного искусства, ведь оно, в представлении Драйзера, не может не касаться мрачных сторон действительности – «недостойного», «обыденного».

«Гений» – история большого дарования, погибающего в условиях грубо утилитарного подхода к художественному творчеству. Однако этот драматический и глубоко актуальный конфликт получил у Драйзера не только социальное, но и чисто физиологическое истолкование, чем и предопределена его неудача в «Гении». Драма героя заключается для писателя не только в капитуляции под давлением дельцов и лавочников и не только в неизбежном отрыве от пролетарской среды, сыгравшем роковую роль для Мартина Идена. Это еще и неотвратимая расплата за преследующую его неудовлетворенную страсть к обладанию «женской красотой». Реалистические мотивировки развертывающейся в романе коллизии отодвигаются на второй план.

Наибольший интерес в «Гении» представляют страницы, на которых герой излагает творческое кредо самого писателя. Полотна художника сродни работам Роберта Генри и других живописцев «Восьмерки» – реалистического направления, возникшего в начале XX в. Как и представители «Восьмерки», герой Драйзера бунтует против академизма и эстетства, считая, что для искусства не существует запретных или недостойных тем, поскольку оно призвано передать динамизм действительности, ее социальные контрасты, ее повседневный облик, ее трагизм, проявляющийся не в исключительном, а в будничном. Драйзер сформулировал главные принципы той реалистической эстетики, которая объединила лучших художников его поколения, получив дальнейшее плодотворное развитие в его собственном позднем творчестве.

«ПОЭТИЧЕСКИЙ РЕНЕССАНС»

Двадцатилетие после смерти Уитмена в 1892 г. исследователи поэзии США обычно называют «сумеречным промежутком»: на первый взгляд, и правда эти годы производят впечатление бесплодной эпохи эпигонства. Это впечатление не совсем верно, хотя и в самом деле поэзия на рубеже веков переживает серьезный кризис. Романтическая традиция перестает соответствовать коллизиям и проблемам, которые принесло новое столетие. Зернам, посеянным Уитменом, еще только предстоит прорасти.

История американской поэзии XX в. началась с октября 1912 г., когда вышел первый номер «Поэтри» – скромного чикагского журнала, сумевшего объединить талантливую молодежь, представляющую новое поколение. Это было творчески необычайно одаренное поколение, которое и создало поэтический язык современности. В борьбе за этот новаторский художественный язык на краткое время заключили литературный союз все те, кто стремился к подлинной творческой независимости отказываясь от обветшалых романтических форм и стремясь говорить о живой сегодняшней действительности Америки. Союз просуществовал всего несколько лет, распавшись, как только выяснилось принципиальное несовпадение позиций недавних дебютантов. Тем не менее «Поэтри», как и другой чикагский журнал «Литл ревыо», где впервые увидел свет «Улисс» Джойса, стал тем горнилом, из которого вышли важнейшие направления в американской поэзии нашего столетия.