Текст книги "История всемирной литературы Т.8"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 101 страниц)

«ПОКОЛЕНИЕ 1898 г.» И МОДЕРНИСТЫ

Два решающих фактора развития литературной жизни Испании на рубеже веков – творчество так называемых писателей поколения 1898 г. и модернистов. И то и другое название условно.

Изобретенный историком Хайме Висенсом Вивесом термин «поколение 1898 г.» обозначает либерально-националистическое объединение писателей с разницей в возрасте двенадцать – пятнадцать лет (Унамуно и Мачадо), в то же время исключая сверстника Унамуно Бласко Ибаньеса и других писателей, «подходящих» по возрасту. Этот термин до́лжно истолковывать как метафорическое именование течения, объединенного не возрастом, а взглядами. Дата – 1898 г. – (год поражения Испании в испано-американской войне) символично-условна. На самом деле начало течению положили две книги, вышедшие до 1898 г.: «Об исконности» М. де Унамуно (журн. публ. 1895) и «Испанская идеология» А. Ганивета (1896). Обе книги содержали резкую критику тогдашнего состояния испанского общества и предлагали рассуждения о причинах такого состояния. Обоим авторам было ясно, что причины эти не сиюминутные и что искать их надо в прошлом Испании. Ганивет указал и путь поисков – исследование национальной психологии.

Первичное ядро течения составили Мигель де Унамуно, Пио Бароха, Хосе Мартинес Руис (Асорин), Рамиро де Маэсту, Анхель Ганивет. Но единство этой группы сохранилось лишь на первых порах (1895—1903), в эпоху тотального критицизма и установки на практическую деятельность: предпринимались совместные акции, публиковались манифесты. «Нас объединял протест против политиков и литераторов эпохи Реставрации», – вспоминал Пио Бароха. Все, что выходит в этот период из-под пера членов группы, проникнуто одним пафосом – неприятием бурбонской Испании, резкой критикой всего, что окружает их на родине. Характерны названия их статей: «Прогрессивный паралич», «Самоубийство» (Р. де Маэсту), «Старики», «Мы друг друга не поймем» (П. Бароха), «О маразме современной Испании» (М. де Унамуно). Не владея методом исторического анализа и будучи скорее взволнованными наблюдателями, нежели учеными-аналитиками, эти писатели не сумели найти корень зла, установить связи причин и следствий. Их критика превращалась в своего рода национальную самокритику – виноваты в упадке Испании оказывались все и вся. «Мы народ минимума. Минимум ума, минимум порядков, минимум страстей, минимум питания, минимум всего... Куда ни посмотри, идиотическая жизнь и глупейшие люди», – пишет П. Бароха.

В то же время, не собираясь оставаться в изоляции от жизни, писатели 1898 г. делали шаги к конкретному изучению действительности и к практическому ее преобразованию в буржуазно-демократическом духе. Сопротивление реакционных сил и бюрократическая рутина были, однако, непреодолимы. Около 1903 г. кончается история практической деятельности группы, но, по существу, лишь начинается ее идейная, более важная для испанской культуры история.

Разочаровавшись в возможностях общественного действия, члены группы замкнулись в своем интеллектуальном и творческом мире. Критический пафос, недовольство действительностью переплавлялись в размышления, в философские и художественные концепции. Литераторы, не принадлежавшие ранее к узкой первоначальной группе «поколения 1898 г.» (Валье-Инклан), литераторы более молодые, лишь начинавшие в первое десятилетие века творческую жизнь (Антонио Мачадо, Хосе Ортега-и-Гасет), втягивались в сферу влияния этого идейного комплекса. Они либо продолжали и развивали эти идеи, либо же спорили с ними, но тем самым также участвовали в их развитии.

Основной темой творчества «поколения» стало национальное возрождение Испании – вернее, невозможность этого национального возрождения. «Под «возрождением» в трудах группы понималась модернизация страны, в сущности – новая буржуазная революция взамен предшествующих неосуществившихся. Об этом пишут М. де Унамуно в книге эссе «Вокруг кастовости» (1895, опубл. 1902), Рамиро де Маэсту в книге «К новой Испании» (1899). Авторы основывались главным образом на политических идеях Х. Косты (Р. де Маэсту – «Чем мы обязаны Косте», 1911). Однако сами же пишущие с горечью сознавали, что забитой Испании, где народ веками существует вне истории, далеко до сознательной борьбы сил прогресса с силами реакции.

«Испания как проблема», – определил эту тему прозаик и критик Педро Лаин Энтральго. «У меня болит Испания», – писал Унамуно. В статьях и эссе Ганивет, Унамуно, Асорин, А. Мачадо, Ортега-и-Гасет заново каждый по-своему интерпретируют образ Дон Кихота, олицетворяющего «Миф об Испании». Возникает при этом и опасная крайность – поклонение идее «hispanidad», испанской «особости»: у Р. де Маэсту и некоторых других эта идея предстает уже законченно реакционной утопией. Впоследствии она станет краеугольным камнем франкистской идеологии.

Тема «особости» по-своему отразилась и в религиозно-философских поисках «поколения 1898 г.». Идя за краузистами в критике католической схоластики, они вырабатывают «особую» философию (ее можно назвать испанским вариантом экзистенциализма) – персонализм. Хотя персонализм и не стал в полной мере атеистическим экзистенциализмом, все же он представляет особый путь от религиозного мышления, удаление от фидеизма, бывшего интеллектуальной нормой в обществе, внутри которого развивались философы и писатели «поколения».

На первом плане здесь личностное начало. Личность выступает как центр мироздания, исчезновение личности – как воцарение абсолютного ничто, конец мира. Всепоглощающий доходящий до болезненности индивидуализм – бросающаяся в глаза черта мировоззрения этой группы писателей.

М. де Унамуно так определял истоки этого эгоцентризма: «Все мы, кто в 1898 г. выступил с ниспровержением существующей Испании и разоблачал ее убожество, все мы были – кто больше, кто меньше – эгоцентриками. Но наш эгоцентризм был следствием – несколько гипертрофированным – морального открытия, сделанного в момент, когда рушились исторические идеалы Испании: мы открыли индивидуальность, до сих пор угнетенную, приниженную, забитую в Испании.

Отказывая родине в моральном одобрении... мы обвиняли всех и вся, но охраняли свою личность...»

Подобный эгоцентризм был следствием социальной драмы испанской интеллигенции. Бароха (назвавший книгу о первых годах своего творчества «Эгоцентрическая молодость») говорит об этом, ссылаясь на политическую реальность того времени; по его словам, существующие партии и движения не могли привлечь интеллигенцию: «Человек с развитым чувством достоинства не мог в то время не быть одиноким».

Подходя с новых философских позиций к решению историографических задач, писатели и мыслители «поколения» отвергали «внешнюю историю страны, зафиксированную в официальных документах и в общественном мнении», истину, полагали они, следует искать вдали от дворца, кортесов, министров в великосветских салонов. Новым подходом к истории обусловлено учение М. де Унамуно об истории «внешней» – поверхностной, лживой истории королей и правительств – и подлинной, «внутренней» истории народа, которую можно познать через пейзаж, быт, искусство, фольклор. Она во всем, что сохранило отпечаток подлинно народного духа, интуитивного творчества и интуитивного миросозерцания.

Каждый, хорошо знавший свою «малую родину» (Унамуно и Бароха – баски, Асорин – леониец, Валье-Инклан – галисиец, Мачадо – андалусиец), совершает путешествие (предпочтительно пешее) по стране, чтобы иметь право судить об испанском народе и его истории.

Х. Г. Посада. Дон Кихот и черепа

1900-е годы

Эти странствия запечатлелись в путевых записках Унамуно «Хождение по Испании и Португалии», многочисленных книгах очерков Асорина, описанных странствий героев в романах Барохи, в пейзажных описаниях Мачадо.

Фольклорная подоснова важна и для уяснения своеобразной окраски испанского экзистенциализма с главенствующей в нем темой смерти. Ведь и в испанском фольклоре смерть занимает центральное место. И под оболочкой испанского католицизма скрыто не христианское – смиренное и благостное – отношение к смерти, а дерзкий, жадный и сладострастный интерес к тайне смерти, идущей от язычества. Унамуно и Мачадо видели в своих философских поисках продолжение фольклорной традиции: народное мироощущение и экзистенциалистское философствование вступали в диалог.

Идейному комплексу «поколения 1898 г.» присущи многие внутренние противоречия. Один опасный соблазн таился в философии персонализма: всепоглощающий, доходящий до болезненности индивидуализм, порой перерождающийся в культ воли, силы и мужества в духе Шопенгауэра и Ницше. Не случайно Унамуно, Бароха, Асорин, Ортега-и-Гасет после победы фашизма с отчаянием констатировали не только свою беду, но и свою реальную вину.

Есть и другое внутреннее противоречие, обусловившее последующие расхождения между участниками группы. Как согласовать антидемократизм, презрение к массе – жалкой, серой, трусливой, низменной – и интерес к народной жизни, к фольклору, искреннюю тревогу за будущее испанского народа? Болезненная противоречивость идейного комплекса «поколения» отражала противоречия в историческом развитии нации.

Другим сложившимся в те годы литературным течением был модернизм. Этот термин как название конкретного течения явно неудачен, поскольку он же используется для обозначения более широкого круга явлений мировой литературы XX в. Однако в применении к испано-американской поэзии конца XIX – начала XX столетия этот термин, употреблявшийся самими его носителями, прочно вошел в литературоведческий обиход.

Течение сформировалось в Латинской Америке (Хосе Марти, Мануэль Гутьеррес Нахера, Сальвадор Диас Мирон) на протяжении 80-х годов, вершина его – творчество Рубена Дарио («Лазурь», 1888, и «Языческие псалмы», 1896). Испанские модернисты (и поэты и прозаики) Сальвадор Руэда, Мануэль Мачадо, Х. Р. Хименес и др. отталкивались как от творчества латиноамериканцев, так и от опыта многих нереалистических течений европейской литературы, использовали реминисценции из произведений парнасцев, прерафаэлитов, символистов, импрессионистов, неоромантиков, неоклассиков.

В 1902 г. Э. Лопес Чаварри получил первую премию журнала «Хенте въеха» за лучшее объяснение термина «модернизм»: «Модернизм – реакция не только на натурализм, но вообще на утилитарный дух эпохи, на грубое равнодушие вульгарщины. Выйти из мира, поглощенного культом брюха, оживить посредством искусства души, измученные житейской борьбой, вернуть чувству его права, украденные шайкой эгоистов, – вот что такое модернизм».

Идея Красоты, генетически восходящая к парнасской эстетике, к стихам Бодлера периода его близости к парнасцам, безраздельно главенствует в поэтике модернизма 1890—1910-х годов. Основная черта этой поэзии – тяга к стилизации, к созданию вокруг творца вымышленного прекрасного мира. Материалом стилизации могут служить любые художественные впечатления: классический миф, Восток «Тысяча и одной ночи», рококо полотен Ватто или японское искусство, поразившее европейцев на первой Всемирной выставке.

Однако в 10-е годы большинство поэтов-модернистов разочаровалось в культе красоты как самоцели. В творчестве самого Р. Дарио отошла на второй план стилизация, окреп лиризм. Поэты, следовавшие за Дарио, восприняли этот переход как призыв к самоуглублению, самопогружению.

Вопрос о взаимоотношениях модернизма и творчества «поколения 1898 г.» сложен. В идейном плане их роднит ненависть к ограниченности буржуазно-мещанского мышления. В эстетическом – апология личности художника, программное требование индивидуальности стиля, выражающей индивидуальность личности. Однако «поколение 1898 г.» добивалось пересмотра испанской истории, испанской традиции, социального и религиозного обновления. Эстетизм прямо связывался с этими поисками – искусство должно способствовать обновлению национального духа, пробуждению нового национального чувства, нового ощущения традиции. Модернизм же сосредоточивал свой пафос в эстетической сфере – отрицание современного буржуазного духа проявлялась для него в обновлении эстетического чувства, в воскрешении утраченной мещанством способности наслаждаться красотой искусства. Указанные точки пересечения делают возможным сосуществование – правда, на недолгий срок – обоих комплексов в творчестве ряда писателей (Р. дель Валье-Инклана, Асорина).

ПРОЗА «НОВАЯ» И «СТАРАЯ»

На рубеже столетий несомненна растущая популярность прозы – и больших жанров, и в особенности малых. Каждый год в Испании появляются новые литературные еженедельники, специализирующиеся на публикации рассказов (крупнейшие – «Эль Куэнто семаналь», 1907, «Лос Контемпоранеос», 1909, «Ла новела корта», 1916). Тиражи их доходят до шестидесяти тысяч. Сотрудники – все ведущие писатели эпохи. Новую прозу пропагандируют и международные испаноязычные литературные еженедельники, такие, как «Ла Насьон» Буэнос-Айрес).

Параллельно процессу популяризации художественной прозы шел и иной процесс – резкого расслоения печатной продукции. Из нее быстро вычленяется слой элитарной, проблемно-философской прозы. Это чаще всего романы. Такова в большинстве своем литература, созданная «поколением 1898 г.» Здесь велика роль модернистских принципов письма. Один из этих принципов – и имплицитно присутствующий, и прокламируемый писателями «поколения» – антиисторизм. Писатели уходили от исторической конкретики, от точности деталей в импрессионистическую зыбкость. Если в конце XIX в. испанская поэзия, как бы стесняясь своей лиричности, стремилась впустить в себя элементы прозы – философию, социологию и даже злободневную публицистику, то теперь проза настолько насыщается лиризмом, что почти становится поэзией («Сонеты» Р. дель Валье-Инклана).

Надвременно́й характер произведения подчеркивается обилием культурных реминисценций, обращений к классике; возникает специфическое отношение к мировой культуре как к коллекции образцов для подражания. Пример внеисторической интерпретации классики был подан одним из писателей «поколения» Асорином, который многообразно интерпретировал сюжеты и характеры классических произведений, намеренно отрывая их от породивших их эпох («Путь Дон Кихота», 1905, «Классики и современники», 1913, «На полях классических произведений», 1915); исследуя современное звучание классики, лишь в самых редких случаях он упоминает о социально-исторической обусловленности творчества («Ривас и Ларра. Социальная основа испанского романтизма», 1916).

И. Сулоага. Сеговианец. 1900-е годы

Господствующая в интеллектуальных кругах философия персонализма и порожденный ею ортегианский «перспективизм» сказывались на процессе творчества. Писатели лишались веры в традиционную правомерность авторского всеведения, их рефлектирующее внимание заострялось на сложности – подчас даже невозможности – выбора единственной повествовательной перспективы. Выходом из подобных тупиков рисовалось ироническое отношение к процессу письма, всеохватывающий юмор.

М. де Унамуно скрывает за смехотворными ситуациями духовную безысходность. Валье-Инклан – ярость, социальный протест. Складываются новые стереотипы, согласно которым фарсовое, шуточное начало произведения обязательно намекает читателю на глубокий скрытый смысл. Смесь комического с серьезным была типична для испанской литературы предыдущих столетий. Теперь возникла парадоксальная зависимость: если произведение начинается фарсом, клоунадой, кончится оно скорее всего самоубийством.

Юмор вообще был как бы растворен в воздухе эпохи. Главенствующим общественным настроением, наряду с кризисными предощущениями, было состояние эйфории. Распространился тип декадентски «скандального», «богемного» поведения (Макс Эстрелья – герой Валье-Инклана, многочисленные герои Переса де Аялы). Как свидетельствуют литературные документы, модернизм ассоциировался с несерьезностью, экстравагантностью, безответственностью, с беззаботным смехом.

Однако под комической оболочкой у передовых писателей рубежа веков скрывалась трагическая направленность. Юмор был для них одним из способов наладить связи между разумом и верой, между необходимостью социального прогресса и уродливой конфликтностью прогресса экономического. Именно в этом смысле употребляли Х. Валера и А. Паласио Вальдес избранный ими термин «юморизм» (humorismo). Юморизм – существенный организующий принцип в романах Ганивета, Сильверио Ланса (псевдоним Х. Б. Амороса), во многих романах Унамуно, особенно «Любовь и педагогика», в романах Пио Барохи о Сильвестре Парадоксе. Бароха систематически излагает принципы юморизма в эссе «Пещера юморизма» (1919). В скором будущем из юморизма разовьются такие художественно-философские системы, как перспективизм Р. Пересаса де Аялы и эксперпентизм Р. Валье-Инклана.

Первым известным писателем, опробовавшим новый тип романа, был Анхель Ганивет (1865—1898). В циклах «Завоевание королевства майя» (1897) и «Подвиги неутомимого созидателя Пия Сида» (1898) он впервые ввел настоящего романного героя «поколения 1898 г.».

«Завоевание королевства майя» – политико-моральная сатира. Заброшенный в племя африканских дикарей майя, герой оказывается в роли законодателя-новатора. Задумав превратить государство майя в эталон цивилизованного общества, он разрабатывает комплекс социальных реформ.

Первая часть романа более традиционна: обычным притчевым приемом Ганивет создает сатиру на политику и общество родной Испании. Вторая же часть романа – горькая насмешка над любыми реформаторскими замыслами,

над верой в возможность социального совершенствования.

Автор не видит положительной программы переустройства общества. То же повторяется и во втором романе, «Подвиги», где герой действует уже в Испании – опять как реформатор-одиночка.

Перед ним чередой проходят персонажи-символы, олицетворяющие различные общественные слои и группы, и каждому Пий Сид пытается помочь путем пропаганды нравственных начал: любви, труда, морали. В финале романа он приходит к выводу, что прогресс может проводиться лишь усилиями элитарного меньшинства правителей-интеллектуалов, одаренных духовной энергией и вооруженных комплексом «материнских идей» (каковы эти идеи – в романе не конкретизируется). Это меньшинство, предложив прочим классам «новую концепцию» жизни, и подведет их к возрождению нации.

Внутренняя противоречивость такого рода теоретических построений, кажется, заметна и самому автору. Не случайно так странно противоречив ганиветовский герой. Его действия парадоксально контрастируют с пропагандируемыми им самим принципами. Превознося на словах труд, сам он не трудится; настаивает на необходимости брака, но на своей любовнице Мартине не женится; теоретически он за политическую активность, но на деле весьма пассивен.

Так выявляется, с одной стороны, двусмысленность предлагаемой Ганиветом идеи переустройства общества. С другой стороны, здесь налицо одна из важнейших структурных особенностей романистики «поколения 1898 г.» Традиционно сюжет испанского романа строился вокруг конфликта двух или более персонажей между собой или с внешними силам. Здесь впервые персонажи представлены в конфликте с собственной индивидуальностью и с собственным мировоззрением.

Книги Ганивета типичны для романистики «поколения» и в плане сюжетосложения: все взаимоотношения героев с другими персонажами подчинены не характеристике этих персонажей, а исключительно характеристике «тезисного» героя – Пия Сида – и разъяснению авторской идеи.

Душевная болезненность героя – Пия Сида – возможно, отражение тяжелой болезни автора, Ганивета, стоявшего в год написания книги на пороге самоубийства. Душевная болезнь героя – в то же время знак романистики «поколения». В предисловии к «Кораблю безумцев» Пио Бароха писал: «Вся великая современная литература порождена сумасшедшими. Это сознавал уже Гальдос, но сознавать недостаточно, чтобы осуществить: надо располагать особыми духовными качествами, которых ему недоставало... В общем, наверное, надо быть сумасшедшим, а он, увы, был нормален...»

Вторая ключевая для прозы «поколения» книга – «Воля» (1902) Асорина (псевдоним Хосе Мартинеса Руиса, 1873—1967). «Воля», составив купно с романами «Антонио Асорин» (1903) и «Исповедь маленького философа» (1904) трилогию, важнейшую для раннего этапа романистики «поколения 1898 г.», является в то же время продолжением первой книги Асорина – «Записки больного» (1898). И «Записки больного», и «Воля» отражают мучительный идейный кризис, пережитый автором именно в эти годы и побудивший его сменить политическую ориентацию – отойти от анархизма вправо. Герой трилогии Антонио Асорин – «второе я» автора, избравшего его имя своим псевдонимом. Как и Пий Сид, это невротик, болезненный телом и духом, но, в отличие от Пия Сида, еще балансировавшего на грани полного безверия, Антонио Асорин, предвосхищая всех последующих типичных героев «поколения», не верит уже ни во что. «Знание – зло, постижение – печаль. Наблюдать – это жить. А жить – это умирать...» – безысходно рассуждает он.

При этом Асорин придает подобным высказываниям героя программный характер, подчеркивая собирательность этого образа: «Его история – история всех испанцев».

В отношении к литературной технике Асорин радикальнее Ганивета. «Прежде всего в романе не должно быть фабулы», – провозглашает он. Роман должен состоять из философских диалогов, и единственным его сюжетом, полагает Асорин, должна выступать эволюция мировоззрения главного героя. Так несколько полемически формулируется идеал прозы «поколения 1898 г.».

Романы Ганивета, Асорина, Унамуно, Валье-Инклана основывались на убеждении, что основная задача искусства – преобразовать бесформенную и бессмысленную действительность жизни в прекрасную или остроумную действительность литературы. В то же время существовала и словесность более традиционная – сюжетная, бытописательная, – и у читающей публики она имела даже больший успех, чем новаторский роман.

Продолжает жить и творить Бенито Перес Гальдос (1843—1920), крупнейший испанский прозаик XIX в. Проза позднего Гальдоса не менее социально-критична, чем его романы предыдущих периодов, но она более психологичная, сосредоточена на проблематике духовного поиска. Именно в этот период, на рубеже веков, Перес Гальдос испытал мощное воздействие русской литературы, особенно Льва Толстого, что непосредственно ощутимо в таких произведениях, как «Назарин» (1895) и «Милосердие» (1897).

Его повесть «Тристана» (1892) рассказывает о судьбе юной девушки, соблазненной опекуном и пытающейся отвоевать право на любовь и самостоятельную жизнь. Но непреодолимыми препятствиями оказываются эгоизм близких ей людей и равнодушие общества. Разные слои испанского общества, типы, олицетворяющие «старую» (феодальную) и «новую» (буржуазную) Испанию, показаны в повести лаконично и выразительно.

Роман «Назарин» = самое дерзкое произведение Переса Гальдоса. Протагонист – священник-растрига Назарин – пытается служить добру вне церкви, но попадает в тюрьму. В романе открыто противопоставляется народная «добрая» вера – официальному католицизму. Та же идея проводится и в романе «Милосердие» на ином сюжетном материале: действие происходит в ночлежке, герои – нищие и бездомные бедняки. Объединены эти романы и новой для Гальдоса ироничностью, причем ирония в данном случае требует изрядной смелости, так как она обращена против священнейшего института испанского общества – религии.

Роман «Старик» (1904) интересен своей двуплановостью. Тема его – союз юности и старости, традиции новаторства. Выбор такой темы рассматривался многими как выражение заинтересованности Гальдоса в литературном «замирении» с «поколением 1898 г.». В «Кассандре» (1905) снова всплывает тема уродливой официальной религиозности. «Зачарованный рыцарь» (1909) – параболическая реплика Гальдоса во всеобщей дискуссии о национальном возрождении.

Влияние Гальдоса на передовую романистику испанского XX в. неоценимо. Сильнее всего она сказалось на творчестве Пио Барохи, Мигеля Унамуно, Анхеля Ганивета.

Романы и эссеистика Эмилии Пардо Басан (1851—1921), писательницы, работавшей в реалистически-натуралистическом ключе, оказали, возможно, не меньше влияние на формирование идейного и художественного комплекса «поколения 1898 г.» В сборнике ранних статей «Животрепещущий вопрос» (1883) заявлена литературная программа Пардо Басан: она включает противостояние образовавшемуся в XIX в. засилью идеализма в прозе и поэзии («борьба с карамельными поэтами и марципанными прозаиками»). Вместо ожидавшейся от писательницы апологии «грязного» натурализма в духе Золя – критика этого натурализма. Целью творчества писательнице представлялся «подлинный» реализм, находящийся «на равном расстоянии» как от натурализма, так и от идеализма.

Этой чаемой золотой середины писательница в полной мере достигла именно в последний период своего творчества, после 1894 г., в остропроблемных романах «Донья Милагрос» (1894), «Воспоминания холостяка» (1896), «Химера» (1905) и «Черная сирена» (1908). Последний роман был воспринят как остроумный и непредвзятый отклик на вполне оформившееся к тому времени явление европейского декадентства.

Романист Висенте Бласко Ибаньес (1867—1928) и тиражами своих изданий, и популярностью среди читателей, безусловно, превосходил всех представителей «поколения 1898 г.». Вступив в литературу как автор натуралистических рассказов и романов («Рис и лодка», 1894; «Хутор», 1898; «Тростник и ил», 1902), он разрабатывал тематику родной и знакомой ему валенсианской провинции: быт рыбаков, земледельцев, мелких лавочников. Уже в этих его произведениях заметны начатки социальной прозы; чувствуется и влияние идей Э. Пардо Басан о «коренном трагизме натуральной жизни».

Затем Бласко Ибаньес создает цикл из четырех романов, явно перекликающихся с циклом романов Барохи «Борьба за жизнь»: «Собор» (1903), «Непрошеный гость» (1904), «Винный склад» (1905) и «Орда» (1905). Здесь Бласко Ибаньес претендует на полноту самовыражения, на более широкий охват социального и этнографического материала. Темы его романов – жизнь толедского клира, социальная борьба рабочих в Бильбао, выступления анархистов в Хересе и быт мадридских бедняков.

Именно этот цикл принес Бласко Ибаньесу славу, но писатель продолжает искать новые изобразительные средства, и вскоре появляются книги, свидетельствующие о совершенствовании манеры и развитии его творческой индивидуальности: это романы «Кровь и песок» (1908) и «Мертвые повелевают» (1909). Они полны подлинного психологизма, жизненный материал, использованный в них, менее обширен, но зато разработан более глубоко. Глубиной и честностью, а также непривычной формальной изощренностью отличается творчество писателя, связанное с темами мировой войны («Четыре всадника Апокалипсиса», 1916).

БАРОХА

Теоретическая программа, разработанная значительнейшим из всех романистов «поколения» Пио Барохой-и-Неси (1872—1956), более подробна и оригинальна, чем программы других писателей его группы.

Теоретические высказывания Барохи чаще всего имеют вид полемического обращения к кому-нибудь из коллег. Немало важных тезисов сформулировано Барохой в литературном споре с Валье-Инкланом. Главный манифест Барохи – предисловие к роману «Корабль безумцев» – задумывался как завершение давнего спора с Ортегой-и-Гасетом, видевшим единственно правильный путь развития романа в «герметизации», создании замкнутого искусственного мира, в котором движутся персонажи-символы. Ортега полагал главным условием «интересности романа для современного читателя» полное несовпадение мира реальности и романного мира, отсутствие всяких логических связей с исторической действительностью. «Необходимо, чтобы автор сконструировал замнутое пространство без дыр и щелей, так, чтобы изнутри романа мы не могли видеть горизонт действительности... когда мы находимся внутри этого микрокосма, мы не должны замечать ничего реального – того, что за его стенами... Романист должен стремиться анестезировать нас от действительности», – писал Ортега-и-Гасет.

Бароха резко выступил против подобного герметического типа романа. «Современный человек должен чувствовать твердую почву реальности», – заявлял он. Читателей его времени, полагал Бароха, интересуют мемуары, документалистика, социология. Роман должен перенимать от этих жанров «открытый горизонт, множественность фигур и свободу действия». Барохе казались нелепыми рассуждения Ортеги о кризисе или смерти романа, поиски «спасительных путей»: «Роман сегодня – это протеический жанр, находящийся в становлении, в брожении. В него вмещается все: философия, психология, приключения, утопия, этика – абсолютно все... Роман, как поток Истории, не знает ни начала, ни конца».

Богатейшие возможности испанского романа XX в. Бароха доказал опытом собственного творчества – он создал шестьдесят шесть романов, оказавших, по мнению многих деятелей культуры, определяющее влияние на всю испаноязычную прозу столетия.

Реализуя на практике свою творческую программу, полемически заостренную против герметизма, Бароха, однако, оказывался верным сыном своего времени: поэтика его романов не во всем расходится с его теоретическими посылками.

Пио Бароха

Портрет работы Х. Эчеверрии. 1920—1930 гг.

Излюбленная идея Барохи (особенно в ранний период творчества – в первое десятилетие века) – «в прозе должно не говорить, а действовать».

В первых книгах Барохи философская рефлексия занимает место меньшее, чем описание дел и поступков. Поэтому на второй план отступает традиционное для прозы рубежа веков столкновение умозрений, на первом плане оказывается этика поступков. Через тридцать лет Барохе покажется, будто в молодости для него любое действие – не обязательно справедливое – было оправданием существования героя. На самом же деле и в ранних романах четко обозначена нравственная позиция автора, восстающего против воссоздаваемого им же типа деятельного сверхчеловека, способного переступить непереступимое.

В те годы Бароха был ярким пропагандистом активизма – убеждения в целительной для современного общества силе индивидуальной активности. Как и у прочих представителей «поколения 1898 г.», вера в активизм формировалась у Барохи под воздействием в основном трех философских систем: шопенгауэровской,

в которой члены группы находили поддержку своему всеобъемлющему пессимизму; кантовской, воспринятой довольно однопланово как опровержение рационализма (в то же время крайне важен для мировоззрения Барохи оказался и кантовский категорический императив – он определил нравственную подоснову всех его романов), и – самый влиятельный фактор – философии Ницше.