Текст книги "История всемирной литературы Т.8"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 101 страниц)

Заметный след в истории еврейской литературы в США оставил Иосиф Опатошу (1887—1954), эмигрировавший в Америку из Польши в 1907 г. Фабричный рабочий, он дебютировал повестью «По ту сторону моста» (1910), затем опубликовал «Роман конокрада» (1912) и серию остросоциальных новелл, в которых раскрыты жизненные конфликты, стихийный бунт и пробуждение классового сознания трудового народа. В новелле «Линчевание» и ряде других И. Опатошу разоблачает миф о превосходстве американского образа жизни и осуждает расизм. Крупнейшее произведение И. Опатошу – завершенная в середине 20-х годов историческая трилогия «В польских лесах», посвященная польскому восстанию 1863 г.

В еврейской литературе на Американском континенте в начале века давали о себе знать и нереалистические течения. Так, в десятые годы складывается группа так называемых «молодых». С 1912 по 1926 г. ею было издано восемь томов сборника «Записки». Во многом следуя за европейскими символистами или футуристами, «молодые» отвергали традиции классической еврейской литературы, традиции реализма. В дальнейшем эта группа раскололась: одни обратились к национализму и богоискательству, другие под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции перешли в стан борцов за новый мир.

Признанным лидером литературы на идише на протяжении без малого четырех десятилетий оставался Шолом-Алейхем (Ш. Н. Рабинович, 1859—1916). Его творчество ознаменовало расцвет критического реализма в еврейской литературе. Истинно народное по сути своей, оно отличалось неодолимой верой в созидательные силы народа, в перспективы его национального бытия. Исторический оптимизм Шолом-Алейхема явился неоценимым качеством, особенно в годы, когда российское самодержавие насаждало звериный шовинизм, поощряло черную сотню, инспирировало кровопролитные погромы.

Давние связи литературы на идише с прогрессивной русской художественной культурой, с русским демократическим просветительством явственнее всего обнаруживаются именно в творчестве Шолом-Алейхема. Уже в ранних полемических статьях, направленных против легковесной, рассчитанной на нетребовательного читателя беллетристики, он, будучи ревностным читателем Белинского, Чернышевского, Добролюбова и Писарева, ставил перед еврейской литературой сложные и ответственные идейно-эстетические задачи. Шолом-Алейхем призывает, по примеру русской литературы, обратиться к насущным, реальным нуждам родного народа. При этом писатель настойчиво ориентировал своих коллег на усвоение опыта Щедрина, Тургенева, Островского, Гончарова.

Первым реалистам в новой еврейской литературе предстояло преодолеть влияние, которое оказывали на демократического читателя тех лет запоздалый сентиментализм и плоский доморощенный лжеромантизм. Первое направление представлял, в частности, Я. Денизон (1856—1919), автор сентиментальных дидактических романов. Особенно популярными были его романы «Гаршеле» (1895) и «Йоселе» (1899), изданные в Варшаве. Проповедующие веру в обязательное торжество добра и справедливости, при этом весьма легковесные, они размагничивали читателя. Но наибольшую опасность представлял бульварный роман «на еврейский лад», плодовитым поставщиком которого на книжный рынок явился писавший под псевдонимом Шомер литератор Н. М. Шайкевич (1849—1905). Шолом-Алейхем расчищал путь для утверждения реализма в литературе на идише. Его памфлет «Суд над Шомером» (1888) сыграл большую роль в развенчании бульварного романа, уводившего читателей в идиллический мир бесплодных мечтаний и грез. Той же задаче были посвящены критические статьи Шолом-Алейхема «Тема нищеты в еврейской литературе» и «Письмо к другу».

Гоголевские и щедринские мотивы слышны в раннем романе Шолом-Алейхема «Сендер Бланк и его многоуважаемое семейство» (1887). В главном герое этой злой сатиры на новоявленного еврейского буржуа как бы переплелись отдельные черты гоголевского Собакевича, щедринских нуворишей и купцов-деспотов из пьес Островского. Сам автор в предисловии к роману утверждал, что «реб Сендер, по нашему мнению, еврейский Кит Китыч... но на еврейский лад, на еврейский фасон». Это признание вызвало гнев в реакционной критике, с буржуазно-националистических позиций усмотревшей в романе клевету на традиционные семейные обычаи и нравы.

Становление и развитие критического реализма в новой еврейской литературе шло в том же направлении, что и общероссийское историко-культурное движение. Борясь против пережитков средневековья и отсталого патриархального образа жизни своих соплеменников, находившихся под влиянием клерикалов, Менделе Мойхер-Сфорим и Шолом-Алейхем, с гордостью называвший себя внуком «дедушки еврейской литературы», были беспощадны в раскрытии темных сторон национального бытия.

В лучших своих сочинениях, таких, как «Такса», «Ришка-кривой», «Заветное кольцо», Менделе добирался до социально-классовых корней безудержной эксплуатации трудящихся евреев власть имущими. Шолом-Алейхем пошел дальше по пути, проложенному Менделе. Он срывал все и всяческие маски со «своих» кровопийц-единоверцев.

Шолом-Алейхем развивает энергичную просветительскую деятельность, становится организатором ежегодника «Еврейская народная библиотека» (1888—1889). Велика роль этого издания в развитии реализма в литературе на идише и в формировании демократического читателя. В этом смысле ежегодник можно поставить в один ряд с горьковским издательством «Знание», возникшим в начале 900-х годов.

Шолом-Алейхем приобретает репутацию истинно народного писателя. Ширится его популярность. За его плечами, помимо серий очерков и фельетонов, памфлетов и литературно-критических статей, романы «Стемпеню» (1888) и «Йоселе-Соловей» (1889), которые вместе с написанными спустя двадцать лет «Блуждающими звездами» составляют трилогию, посвященную обреченным на трагическую участь в мире торгашей талантливым людям из народа.

В начале 90-х годов Шолом-Алейхем публикует первые части главных своих произведений, работа над которыми продолжалась два десятилетия: «Менахем-Мендл» и «Тевье-молочник». Одновременно появляются в печати новеллы, вошедшие в циклы «Железнодорожные рассказы», «Касриловка», «Неунывающие», «Монологи» и др.

Вслед за русской литературой XIX в. литература на идише выдвинула на первый план как одну из самых животрепещущих проблему униженных и оскорбленных, обреченных на жалкое прозябание под гнетом неправедного социального строя. Гуманистическая тема «маленького человека» воспринималась как протест против общественного порядка, калечащего и уродующего людей. Притом сам образ «маленького человека» эволюционировал. Уже в сочинениях Менделе «маленький человек» отнюдь не абстрактный символ страдальца, каким он предстал в творчестве ранних еврейских просветителей, а живое, внутренне противоречивое существо. Самой жизнью «маленький человек» в конце века был поставлен в новые условия, и в литературе этот традиционный образ лишен той «экзотики», которая, случалось, так живописно воссоздавалась на страницах проникнутых сочувствием к «малым сим» сентиментальных рассказов. Время требовало самоопределения, выбора пути, отказа от пассивности, покорности обстоятельствам.

Герой Шолом-Алейхема, большинства его романов и новеллистических циклов, монологов и пьес – классический «маленький человек». Названия ряда его произведений прямо на это указывают: «Великий переполох среди маленьких людей», «Город маленьких людей»... Ими, «маленькими людьми», населена Касриловка (обобщенный образ-символ дореволюционного еврейского местечка в черте оседлости). Однако отношение автора к этому своему герою отнюдь не однозначно. Великий гуманист, подлинно народный писатель, он любит и жалеет своих героев. Но не всех. В том же посвященном Касриловке и ее обитателям цикле юмор то и дело перерастает в горькую иронию, а то и в гневную сатиру. Смех Шолом-Алейхема сердечен, но и грустен, доброжелателен, но и язвителен. Граница между юмором и сатирой в его творчестве весьма условна. Недаром писатель часто вспоминал известные слова Гоголя из «Мертвых душ» о смехе сквозь невидимые миру слезы...

Шолом-Алейхем прежде всего трезвый реалист. Обратившись к человеку из народа, сочувствуя ему и даже прощая ему отдельные слабости, писатель отнюдь не склонен трактовать пассивность, долготерпение народа как неизбежность. Свою главную цель художник видел в том, чтобы расширить горизонты мира, в котором «маленький человек» обитает, воспитать в нем чувство собственного достоинства, привить понимание подлинных духовных ценностей и тем самым посеять зерна протеста против казавшихся извечными условий человеческого существования. О мудрой любви Шолом-Алейхема к народу писал Горький, прочитав повесть «Мальчик Мотл». Но любовь эта не была ни благостной, ни всепрощающей. Постоянен интерес писателя к повседневным заботам человека из низов, в поте лица добывающего себе хлеб насущный, прозябающего в недобром мире, где господствуют волчьи законы.

Шолом-Алейхем выступал против отсталой местечковой психологии, против веками выработавшейся привычки безропотно переносить обиды, приспосабливаться к бесчеловечным условиям существования, подчиняться инерции привычного.

Неоднозначен национальный характер, воплощенный Шолом-Алейхемом в эпистолярном романе «Менахем-Мендл» и в «Тевье-молочнике», книге монологов главного ее героя – повествователя. Автору по душе Тевье-молочник, ему импонируют жизнестойкость и оптимизм этого рабочего человека, крепко связанного с матушкой-землей и не сгибающегося под ударами судьбы. Тевье не склоняет головы перед испытаниями, подстерегающими его чуть ли не на каждом повороте жизненного пути. Он подлинно интеллигентен, этот не очень образованный человек. Ему присуща природная деликатность, способность понять и разделить чужую боль, готовность протянуть руку помощи нуждающемуся, как бы самому ни было худо. А сколько понимания Тевье проявляет по отношению к своим дочерям, к подрастающему поколению. Не скрывает он своей симпатии к молодому революционеру Перчику, хотя многого в поведении этого юноши не понимает.

В Тевье-молочнике писатель воплотил лучшие черты своего древнего народа. И недаром именно такое «прочтение» образа принесло успех сценической интерпретации классического произведения Шолом-Алейхема выдающимся артистом С. Михоэлсом. Национальное и общечеловеческое, исторически обусловленное и непреходящее в характере Тевье блестяще воплотил Михаил Ульянов в телевизионной версии романа.

Иное отношение автора к герою романа в письмах «Менахем-Мендл». Оно явно иронично, а местами ирония переходит в сарказм. Шолом-Алейхем прибегает к приему «снижения», противопоставив каждому посланию «человека воздуха», энергичного охотника за мифической птицей призрачного счастья, трезвое и преисполненное народного практицизма письмо его жены, оставленной с детьми и матерью на произвол судьбы в нищем местечке. Письма Шейне-Мендл своего рода комментарий, камня на камне не оставляющий от прожектов мужа. В них вскрывается вся нелепость его надежд на фантастический успех в мире хищников.

Разумеется, Менахем-Мендл с его воздушными замками, неуемной энергией, расходуемой на погоню за ускользающим призраком несметных богатств, – фигура трагикомичная. Человек без почвы под ногами, он стремится каким-то образом приспособиться к жестоким законам капитализма, урвать для себя кусок от сладкого пирога. При этом Менахем-Мендл проявляет, можно сказать, феноменальное упорство и изобретательность. Он по-своему ловок, изобретателен, хитер, даже талантлив. Но герой романа неизменно остается ни с чем, у разбитого корыта: крупные хищники безжалостны и ненасытны, законы биржи беспощадны.

Тема «маленького человека», как мы видим, в еврейской литературе на рубеже веков заметно усложнилась, как и в других литературах, в частности русской. Сошлемся на «Смерть чиновника», «Толстого и тонкого», «Депутата» Чехова, на повести и рассказы Куприна, Л. Андреева, Вересаева, раннего Серафимовича. С одной стороны, звучат нотки неприятия покорности униженных и оскорбленных, с другой – не вызывают одобрения и попытки иных представителей социальных низов, оторвавшись от своего класса, во что бы то ни стало, не брезгуя ничем, вскарабкаться хоть на одну-две ступени вверх по шаткой лестнице буржуазного благоденствия.

Этот мотив звучит достаточно громко и в книге Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл»: глазами ребенка мы видим, в сущности, вариант все той же трагикомедии, что и в романе о похождениях Менахем-Мендла. Дядя Пиня с его умопомрачительными прожектами молниеносного обогащения – своего рода двойник Менахем-Мендла. Ни в России, ни в Америке, куда герои повести эмигрируют, они не обретают благополучия. Горько улыбаясь, Шолом-Алейхем как бы говорит своим персонажам: неверный путь выбирают «люди воздуха». Надеяться на чудеса в этом суровом мире не приходится. Выход из тупика, в который загнан народ, находится, очевидно, не здесь. Не приспосабливаться к существующему порядку вещей, а бороться против него – вот в чем спасение. К такому выводу объективно подводил своего вдумчивого читателя мудрый художник.

Тысячи и тысячи молодых людей уходили из местечковых гетто в город, многие из них становились революционерами. Подобно Чехову, автору «Невесты», Шолом-Алейхем доброжелательно, с тревогой и надеждой следит за рождением нового человека, самоотверженного и решительного.

Российское народно-освободительное движение конца XIX – начала XX в. наложило свой глубокий отпечаток на творчество классика еврейской литературы. Сам писатель не был ни пролетарским революционером, ни марксистом. Но исконная любовь к человеку труда помогла Шолом-Алейхему довольно близко подойти к пониманию того, на каком пути следует искать истину. Недаром именно с Россией он связывал будущее своего народа, веру в его национальное и социальное освобождение.

Наследуя гуманистические и демократические традиции Менделе, Шолом-Алейхема и Переца, лучшие и талантливейшие из еврейских прозаиков и поэтов (Дер Нистор, Ю. Бергельсон, Д. Гофштейн и др.), пришедшие в литературу в предоктябрьское десятилетие, преодолели в своем творчестве настроения безысходности и националистической ограниченности.

*Глава восьмая*

ЛИТЕРАТУРЫ ПОВОЛЖЬЯ И ПРИУРАЛЬЯ

Поволжье и Приуралье и в конце XIX – начале XX столетия, несмотря на близость к центрам страны, оставались одной из глухих окраин России. Общероссийские производственно-экономические, социально-политические процессы постепенно взламывали феодально-патриархальные формы. Усиливалась миграция населения. Все шире расселялись русские крестьяне, мастеровые люди. Под влиянием революционной ситуации происходили серьезнейшие перемены в настроениях и в мировоззрениях народностей, наций, населявших этот край.

Своеобразие истории таких регионов, как поволжско-приуральский, состояло в том, что регионально общие процессы были еще слабо выявлены. Зональные объединения – финно-угорские, тюркоязычные – в это время находятся на ранних ступенях развития интеграции; в их эволюции есть общее, но в какой-то мере проявляются и центростремительные тенденции.

Литературы, формы словесного искусства переживают разные стадии развития – фольклорную у коми, карелов, вепсов; полуфольклорно-полулитературную у удмуртов, марийцев, мордвы. Различными по идейно-художественному уровню были башкирская и чувашская литературы. В этот период одной из ведущих, если не ведущей, литературой не только Поволжья, Приуралья, но и всего российского Востока была татарская литература.

Литературная карта регионов и стран причудлива, однако общие закономерности выявляются достаточно отчетливо. Эта общность проявляется в ускоренном становлении национальных культур, в заимствовании опыта как «близлежащего», так и общероссийского и отчасти мирового. В регионе возникает печать на родном языке, культурно-просветительские организации – библиотеки, школы. Связанный с общероссийским литературным процессом, Поволжско-Приуральский регион вступает в этот период в стадию национальной и зональной дифференциации, каждая культура определяет самобытный путь своего развития. Поиск не сразу приносит результаты. У многих культур он будет продолжаться все XX столетие.

Финно-угорские литературы России складываются в основном в пределах Поволжья и Приуралья. Из них мордовская, марийская, коми, удмуртская в XIX в. делают только первые шаги. Карельская, вепсская (территория близ границы с Финляндией), а также находящиеся в восточном Приуралье, на Оби – хантыйская, мансийская словесности долгое время развиваются сравнительно медленно. Эволюция мордовской, коми, марийской, удмуртской литератур имеет некоторые общие особенности: это сильное воздействие миссионерской деятельности, русскоязычие, а подчас и прямая сращенность с русской литературой, слабость возникшей в начале века печати, немногочисленность активно и профессионально работающих литераторов, формирование общедемократической идеологии и художественного сознания. Издания как повременной печати, так и книг были связаны с Казанью, которая в этот период сыграла роль объединяющего центра. Однако ориентация на русские города была значительно более сильной.

Наряду с общими чертами в развитии финно-угорских литератур существовали серьезные различия – в истоках, этапах и в особенностях эволюции.

Мордовская литература начиналась с букварей (эрзянского – 1884 г., мокшанского – 1886 г.). Этнический художественный опыт был широко представлен в многотомных «Образцах мордовской народной литературы» (1892, 1893, 1896) финского ученого Х. Паасонена, «Мордовском этнографическом сборнике» (1910) академика А. А. Шахматова, очерке «Мордовская свадьба» М. Е. Евсевьева.

Мордовская литература зарождалась на русском языке. Здесь следует назвать поэта З. Ф. Дорофеева (1890—1952), прозаиков В. В. Бажанова (1869—1955), С. Аникина (1868—1919), а также известного русского пролетарского поэта мордвина М. Герасимова.

В становлении марийской литературы большую роль сыграла печать: с 1907 по 1913 г. в Казани издавался ежегодник «Марла календарь» («Марийский календарь»), в издании которого принимали участие различные просветительски настроенные литераторы. В ежегоднике печатались и произведения классика марийской поэзии С. Чавайна (1888—1942), а также Г. Микая (1885—1944), Н. Мухина (1890—1943), В. Васильева (1883—1961), Г. Эвайна (1882—1938). В своем творчестве они обращались к устно-поэтическим темам, используя фольклорную поэтику, чему учились у русских поэтов – Крылова, Кольцова, Никитина, Пушкина, Лермонтова и др. В эти годы появляются первые марийские пьесы (Г. Микай, С. Чавайн). Определенную роль в развитии марийской литературы сыграли газеты «Война увер» («Военные вести», 1915), редактировавшаяся миссионером Н. Гнезденевым, и «Ужара» («Заря»).

Зарождение удмуртской литературы связано с именем этнографа и фольклориста Г. Е. Верещагина (1851—1930), писавшего на русском и удмуртском языках, с деятельностью поэта Г. Прокопьева (1874—1946), преподавателей Казанской миссионерской русско-инородческой учительской семинарии И. С. Михеева (1876—1941), И. В. Яковлева (1881—1931). Удмуртские литераторы писали на русском и удмуртском языках. На удмуртском языке выходили книги для чтения, календари-ежегодники, где печатались переводы с русского и оригинальные произведения.

В дореволюционные годы начиналось творчество Кедра Митрея (Д. Корепанова, 1892—1949), Кузебая Герда (К. Чайникова, 1888—1941), ставших впоследствии видными советскими писателями.

В своем развитии финно-угорские литературы опирались на фольклор. И хотя многие финно-угорские литераторы свободно владели русским языком, однако восприятию передовой русской культуры мешали широко распространенные в этой среде клерикально-реакционные сочинения и идеи, которые отрицательно сказались на развитии молодых, возникающих литератур.

Клерикально-официальная при своем зарождении в начале XVIII в. чувашская культура все более обретает светский характер. В конце XIX – начале XX в. появляются произведения, где поднимается проблема борьбы с социальным гнетом. Литература ищет свой национальный путь развития. Значительную роль сыграла в эти годы основанная просветителем И. Я. Яковлевым (1848—1930) Симбирская центральная чувашская школа, а также открытые им школы для чувашей (более сорока). Его просветительская деятельность была впоследствии высоко оценена. В симбирском учебном заведении учились и будущие поэты К. Иванов, Н. Шубоссини и другие деятели культуры. Ученики И. Я. Яковлева продолжили его дело.

В Поволжье, в том числе в Чувашии, распространяются революционно-демократические, а затем марксистские идеи. Социал-демократические кружки возникают во многих городах. В 1906 г. в Казани издавалась на чувашском языке газета «Хыпар» («Весть»), где сотрудничали литераторы революционно-демократического направления – поэты Т. С. Семенов (1887—1916), Н. И. Полорусов-Шелеби (1881—1945), Т. К. Кириллов (1880—1920), публицист М. Ф. Акимов (1884—1914). В годы реакции вновь возрождается издание книг религиозно-миссионерского содержания: «Милость Божия чувашам-переселенцам Сибири» (Казань, 1911), «Песни о царе на Руси святой» (Казань, 1913) и др. Однако оживают и демократические настроения, вновь издается газета «Хыпар» (1917), а затем и большевистская «Чебоксарская правда» (1917), появляется ряд новых писателей – М. Сеспель (1882—1921) и др., творчество которых развивалось уже в советское время.

Наиболее крупным представителем чувашской литературы был К. В. Иванов (1890—1915). Его поэма «Нарспи», опубликованная стараниями Яковлева в сборнике «Сказки и предания чувашей» (Казань, 1908), остается, пожалуй, самым любимым для чувашского народа произведением. Поэма К. В. Иванова – это глубоко гуманистический рассказ о бесправии бедноты и всевластии богатеев в чувашской деревне, это романтический гимн любви бедняка Сетнера и дочери богача Михедера Нарспи. Он переводил также Лермонтова, Пушкина, Некрасова, Кольцова, Л. Толстого, Гоголя, С. Аксакова.

В истории становления чувашской литературы легко просматривается взаимодействие культур.

В этом процессе ведущую роль играли культуры этнически далекие, которые только становились на путь национального развития (мордовская, удмуртская, марийская). От своих же этнически по языку близких соседей – татар, башкир – чуваши почти ничего не заимствовали. Значение общероссийского революционного процесса заключалось в том, что он, обратив культуры страны к национальным фольклорным истокам и к передовой русской культуре, с одной стороны, ослабил внутризональные взаимодействия, а с другой – придал им новый смысл.

Татарская и башкирская литературы, издревле связанные с межлитературными тюркоязычными общностями, огромным миром культур Востока, издавна испытывавшие воздействие русской культуры, в конце XIX – начале XX в. развиваются весьма интенсивно. Веками накопленный художественный, эстетический, философский опыт позволял этим литературам воспринимать идущие со стороны влияния различных, порой противоборствующих идей, разнообразные художественно-эстетические принципы.

Творчество первых башкирских литераторов было тесно связано с историей и культурой татарского народа. Языком литературы и в XX столетии оставался татарский. Естественно, что такого рода сращение литератур и культур заключало в себе неоднозначные тенденции, имело различные аспекты. Огромное положительное его значение было в том, что деятели литературы башкирской земли воспринимали как свое все великое тюркоязычное, вообще восточное наследие, а также и опыт классической и современной русской культуры.

Башкирская художественная словесность глубоко самобытна, ее фольклор богат и разнообразен. Но письменные традиции у башкир зарождались медленно. Основоположник башкирской литературы, храбрый полководец Салават Юлаев, окончил жизнь на каторге, а его продолжатель – сэсэн (сказитель) и поэт М. Акмулла – был убит.

Культурная поддержка, которую татары оказывали башкирам, не разрушала национальные традиции народа, а помогала их развитию. В Башкирии в 10-е годы было открыто свыше тысячи пятисот мекбетов (школ), почти до четырехсот возросло количество русско-башкирских школ. В Уфимское медресе «Галия» собирались шакирды (ученики) со всей России.

В Уфе образовался значительный слой передовой русской и татарской интеллигенции. В городах создавались социал-демократические кружки. В этой среде формировались деятели развивающейся башкирской культуры. Активно собирается фольклор. С. Мухаметкулов записывает текст поэмы «Бабсак и Кусяк», М. Гафури издает сказание «Заятулек и Хухылу», М. Бурангулов – поэму «Богатырь Урал», легенду «Ашкадар». Появляются работы по истории, этнографии башкир. Уфа, оставаясь одним из центров русской и татарской культуры, становится с годами центром башкирской литературы. Деятели башкирской и татарской культуры работают совместно, часто довольно трудно определить однозначно национально-культурную принадлежность того или иного писателя, у литераторов часто общий – и татарский, и башкирский – адресат. Они остаются в истории обеих литератур, в духовном наследии обоих народов. И в то же время идет процесс накопления башкирского национального опыта, процесс становления башкирского художественного слова.

Башкирские литературоведы, осознавая, с одной стороны, неразделимость на первых порах и на протяжении десятилетий татарской и башкирской литератур, с другой – необходимость выявить собственно башкирские национальные тенденции, считают, что новая башкирская литература складывается в творчестве М. Акмуллы (1831—1895), М. Уметбаева (1841—1907), З. Хади (1863—1933), Р. Фахретдинова (1858—1936), М. Гафури (1880—1934), С. Якшигулова (1871—1931), Ш. Бабича (1895—1919), Д. Юлтыя (1893—1938), А. Тагирова (1890—1937), А. Исянбердина (1883—1930), А. Тангатарова (1892—1954), Х. Сагли (1890—1933), Г. Ниязбаева (1884—1920), С. Кудаша (р. 1894).

Эти поэты, прозаики, драматурги печатались в татарских журналах, газетах, выходивших во многих городах страны, в том числе в Уфе (периодической печати на башкирском языке не было), публиковали свои книги в татарских издательствах. Они начинали свой путь как просветители, писали о бесправном положении башкирской женщины, ратовали за светское образование (Р. Фахретдинов, З. Хади, М. Гафури); революционно-демократические идеалы звучат уже в произведениях М. Гафури, А. Тагирова. Защита национальной свободы, борьба за социальное равенство подчас сопровождались мечтами о свободе вероисповедания, порой проявлялись и националистические тенденции. И все же в целом главные тенденции развития литературы отмечены народностью, революционной направленностью. В башкирской литературе одновременно складываются и развиваются реализм и романтизм.

В центре литературного движения находилось творчество замечательного писателя Мажита Гафури. Поэт, прозаик, публицист, он шел от просветительства и дидактизма, рационализма и схематизма к романтическому раскрытию своеобразия личности, утверждению исторического движения нации через социальные потрясения, духовно-нравственные искания, к идеалам, лежащим в основе народных чаяний и надежд. В поэзии и прозе 1905—1907 гг. он критиковал феодально-патриархальные, буржуазные порядки.

Реакцией на дидактику явился романтизм. Он был достаточно противоречивым, включал сентименталистские мотивы, суфийские тенденции ухода от жизни (воспевание кочевого прошлого), но в целом утверждал бесценность бытия и человека. Под влиянием романтических тенденций реалистические произведения обогащаются психологизмом, лиризмом. Так, повесть М. Гафури «Жизнь Хамита» (1910) – лирическая исповедь, раскрывающая характер героя, стремящегося понять новый мир.

Татарская литература конца XIX и начала XX в. представляла одну из самых крупных литератур России, всего Востока, по уровню идейно-эстетического, духовно-нравственного развития она сопоставима с литературами народов России европейского типа, а по проблематике, жанрово-стилевым течениям она приближается к европеизированным литературам Востока. Для татарской литературы характерны взаимосвязи не только с русской, но и с азербайджанской, узбекской, турецкой и другими литературами. Революции начала века были восприняты как реальная возможность раскрытия демократического национального культурного потенциала. Антиколониальный, национально-освободительный пафос социальных потрясений утвердил татарскую литературу на общероссийских путях развития, привел к расцвету реализма в его органическом сочетании с романтизмом. Татарская литература пережила подъем невиданных ранее масштабов, были созданы новая национальная поэзия, проза, драматургия, публицистика, критика и литературоведение, национальная печать. Выдвинувшиеся в эту пору писатели создали фундамент татарской и башкирской классики. Это в первую очередь: Г. Тукай, Г. Ибрагимов, Ш. Камал, Г. Камал, Ф. Амирхан, С. Рамиев, Дэрдмент, М. Гафури, Г. Кулахметов.

В конце XIX в., а также в первые годы нового столетия города и деревни, где селились татары, жили, казалось, той же жизнью, что и столетия тому назад. Но революция 1905—1907 гг. все изменила. Стали выходить книги, газеты, журналы в Казани, Петербурге, Уральске, Оренбурге, Уфе, Астрахани.

Во всех татарских деревнях были школы, в одной Казанской губернии в 1912 г. насчитывалось более десяти тысяч мектебов. Вчерашние шакирды (ученики) пришли в газеты, издательства. Так, в 1913 г. было издано около шестисот названий книг тиражом около трех миллионов экземпляров. А. М. Горький в 1911 г. в статье «О писателях-самоучках» писал: «Укажу также на быстрый рост татарской прессы и литературы в России, на культурную работу татарской интеллигенции в Казани, Симферополе, Уфе, Баку. Это – явление вчерашнего дня, оно было бы невозможно десять лет тому назад. Так были реализованы мечты татарских просветителей XIX в.

В стране разгоралась классовая борьба; татарский пролетариат был достаточно велик, татары трудились и на шахтах Украины, на соляных промыслах, в далеких городах России. Так, например, Х. Ямашев (1882—1912) вместе с другими социал-демократами выпускал газету «Урал» (1907), которая вела борьбу с клерикальной и националистической пропагандой. Писатели Г. Исхаки, Г. Тукай, М. Гафури, Г. Камал, Ф. Амирхан и другие внимательно следили за русской революционной печатью. Г. Тукай переводит брошюру А. Н. Баха «Царь-голод», статьи русских публицистов о восстаниях крестьян, о войне с Японией.