Текст книги "Тринадцать полнолуний"

Автор книги: Эра Рок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 65 страниц)

– Но кто может нас подслушать? Вы так много мне рассказали, дали такую мощную систему, которую могут использовать люди, что же ещё? Кого нам следует опасаться? – удивился Генри.

– О, мой дорогой, это всего лишь общие понятия. Они действительно не причинят никому вреда, действуют только на благо. Неужели вы забыли, на вас возложено очень много надежд. Вы только сейчас вы, но наступит то время, когда ваши силы потребуются для великих свершений. Это ключевая фраза откроет в вас ту неимоверную силу, которая будет очень нужна в определённый момент вашей миссии. Вы запомните её, она отложится в ваше подсознание и всплывёт именно в тот миг, от которого будет зависеть судьба миллионов.

– Я вас очень внимательно слушаю, – с готовностью и интересом сказал Генри.

– Нет-нет, мой мальчик, уши здесь ни при чём. Вам нужно услышать меня своим внутренним слухом, сердцем и разумом. Я помогу вам, смотрите мне в глаза, – сказал Юлиан, положил свою ладонь на затылок Генри и стал смотреть прямо в середину его зрачков.

Генри почувствовал, как во всём затылке стало сначала нестерпимо жарко, потом словно иголки впились где-то в середине, там, где маленькая ямка. Потом тепло сменилось прохладой. И хотя Юлиан не открывал рта, но его голос чётко прозвучал в голове Генри, произнося длинную замысловатую фразу на непонятном языке. Юлиан закрыл глаза, а когда открыл их, они были уставшими, но счастливыми.

– Дядя Юлиан, я ничего не понял. Странные слова и совершенно не понятные. Как же я их вспомню? – с беспокойством и тревогой спросил Генри.

– Не стоит волноваться, юноша, всё будет в положенный срок, уверяю вас. Вы легко сможете произнести это, ибо будете знать этот язык, как свой нынешний. За один день человек может усвоить определённую порцию информации. Не больше не меньше.

– Ну, а такой талантливый, как я себя нескромно считаю? – с хитрой усмешкой спросил Генри.

– Я вас и имел в ввиду, – рассмеялся Юлиан, – Вот так, мой юный друг, а теперь идите домой. Вам надо учить, а меня ждут мои неотложные дела. Тренируйтесь, трудитесь над собой и придёт умение и навык. Что-то я приустал, неужели старость подкралась так не заметно?

– Ну что вы, дай бог каждому иметь такой заряд бодрости и оптимизма, как у вас, – улыбнулся Генри.

– Мне кажется, вы льстите мне, но всё равно это звучит обнадёживающе, – хитро прищурился Юлиан, – приходите завтра, мы с вами будем говорить и рассуждать на разные темы. Хочу услышать о ваших дальнейших планах на жизнь. До встречи, Радужный Адепт, – поклонился Юлиан.

– Спасибо, спасибо вам за всё, – не скрывая грусти от вынужденного расставания, сказал Генри и вышел из оранжереи.

Он бродил по аллеям парка и вспоминал детские годы, проведённые в родном доме. Вышел на берег моря и долго смотрел на медленно катившиеся к берегу волны. Нагнулся и поднял маленький кусочек янтаря, вынесенный волной. Вспомнил, как просил мать отпустить его на берег, чтобы собрать побольше таких камешков и принести ей. Перед глазами ярко всплыло лицо матери. Она улыбалась какой-то усталой и вымученной улыбкой. «Мамочка, любимая моя, родная. Я чувствую, как тебе тяжело сейчас. Сердцем и разумом чувствую. После разговора с Акзольдой я понял это. Хотя ты была нездорова, но всё случилось так, как случилось. Не знаю как, но я постараюсь тебе помочь. Я буду просить и умолять, чтобы они проявили снисхождение. Как мне вас не хватает именно сейчас, когда я на пороге великих открытий. Дорогие мои, светлая вам память, да упокоятся ваши души с миром» думал Генри, сидя на берегу. Сумерки накинули свою тень на всё вокруг, природа стала вздыхать и готовиться к ночному отдыху. Генри встал и медленно пошёл в сторону дома.

В усадьбе было тихо и безлюдно. Слуги уже спали и только старый дворецкий ждал Генри возле камина.

– Что же теперь вы будете делать, мсье Генри? – тихо спросил он.

– Я пока не решил, мне нужно подумать. У меня ещё не кончился отпуск, старина, – Генри обнял дворецкого и сел в отцовское кресло, – идите отдыхать, сегодня был трудный день для всех нас.

Он долго смотрел на огонь камина. Его мысли витали далеко. Одна половина его сознания была здесь, в этом доме, среди знакомых с детства вещей, напоминавших о матери и отце. А другая была уже там, где билось сердце той единственной и далёкой сейчас. Нет, это не было кощунством, как может раздражённо сказать кто-то: «только отца похоронил, не пребывает в тоске и печали, а предаётся своим любовным мечтам». Но это не так, он скорбел, но то понимание и успокоение, которое смог вселить Юлиан, помогло принять всё происшедшее спокойно. А кто установил степень траурного приличия? Каждый, в меру совершенства и зрелости своей души, смотрит на приход смерти по-разному. Отсутствие рыданий и истерик, ещё не признак чёрствости и равнодушия. Смерть близких, родителей, детей можно достойно встретить и принять лишь в том случае, когда разум, душа и сердце не будут соревноваться в измождении биологического тела. Они должны объединиться в усилиях, дать каждый свою частичку великой памяти времён, создав формулу понимания. Конечно, можно размахивать руками, биться лбом и уличить нас в холодности этих рассуждений. «Как – спросите вы, – спокойно и рассудительно принять смерть своего ребёнка, сколько бы лет ему не было?!». Это действительно, тяжело и чудовищно. Разрывается сердце на части, мутится разум, душа сжимается в крошечную точку, которая, болезненным пульсом, отдаётся в каждой клетке тела. «Кровинушка, дитя моё, моя кроха, мой лучик света! Господи! За что?! Он не видел жизнь, не успел любить, ещё не испытал многого?! Почему, почему господи?! Лучше я, лучше бы меня забрал ты!!» стучит в висках. Но не вините ни бога, ни чёрта в этом. Кто знает, что там, после жизни и кому повезло больше? Или нам, жить и проходить свои этапы, или им, уже свободным? Может то многое, неиспытанное, что мы привыкли считать чудом радостей или горестей жизни и не нужно было им? Разве мы можем с твёрдостью утверждать, что это самое прекрасное и лучшее? Не исключено, они уже узнали о смысле всего больше, чем мы? Может эта наша боль и горечь и нужны для того, чтобы исцелить и очистить нас? Посмотрите в их глаза. Они ещё не замутнены алчностью, злобой, ненавистью, завистью, как наши. Их глаза чисты и непорочны. Запомните эти глаза и проживите так, чтобы в момент вашей смерти ваши глаза стали такими же, как у них. Просите, просите бога, проведение, Высший разум, все энергии вместе взятые, всё то, что наблюдает за нами и ведёт нас по этой жизни о том, чтобы порядок ухода в другую жизнь не нарушался. Смерть родителей – это тоже боль. Мы лишаемся той светлой теплоты и нежности, которая, как мягкое, пушистое покрывало закрывает нас от всего. Если смерть забирает родителей у нас, когда мы ещё малы и несмышлёны, она вызывает детские слёзы обиды и растерянности от наступившего одиночества в огромном мире. Они обжигающими ручейками оставляют маленькие следы на наших щеках и высыхают со временем. Нам остаются детские воспоминания и снимки в семейных альбомах. Потом жизнь кидает нас в свой водоворот и вся эта детская боль и непонимание медленно растворяются в нём. В лучшем случае, но, к сожалению, не у всех, это детское одиночество вырастает в трепетную заботу о своих детях, а некоторых оно очерствляет, переходит в холодность и безразличие к тем, кому мы даём жизнь. Смерть родителей в тот момент, когда мы уже становимся взрослыми, столь же печальна. Но это печаль уже другого характера. Теперь мы уже перестаём быть детьми и нам не с кем поделиться своими радостями и горестями. Нам уже не куда преклонить голову, не кому поплакаться, чтобы нас пожалели и погладили по голове. До самой нашей старости, если живы родители, мы ещё чувствуем себя детьми. Но когда они уходят, то значит, и наш уход, хочется надеяться далёк, но уже стал близок. Теперь мы начинаем понимать, что многого не сделали для них, не часто баловали своим вниманием, что-то упустили, не додали им своей любви. Порой, обижали незаслуженно, были грубы и несдержанны. Яркие воспоминания бередят наши души и мы, запоздало, просим прощения, надеясь, они услышат нас сверху. Может так и будет, а может, мы так и останемся неуслышеными. Но не теряйте надежду, просите бога, чтобы он дал вам это умение вымолить прощения и за них и за себя. Генри не заметил, как нежная истома сна окутала его сознание, погрузив в сладкую дремоту. Во сне он увидел родителей. Сначала ничего не предвещало этой встречи. Он увидел себя в чудесном сосновом бору. Огромные, корабельные сосны тянулись в высь, к лазурному, безоблачному небу. Щебет птиц и лёгкое дуновение ветерка, всё как в жизни.

Генри бродил по лесу, под ногами хрустела старая хвоя и опавшие шишки. Он просто гулял, без раздумий и определённой цели. Он вышел на опушку. Впереди, сколько хватало глаз, зелёная трава и разноцветье приятно ласкали взор. То холм, то равнина, а далеко, впереди, был виден совершенно другой, нереальный лес. Не видно было деревьев, а какая-то, общая, зелёная стена. Но, вдруг, совершенно неожиданное, всё изменилось. Исчез диск солнца, небо стало серым, сзади пропал тот лес, из которого Генри вышел на поляну. Тот, далёкий лес, стал ближе, буквально, в нескольких метрах от него. Генри сделал шаг, но что-то остановило его. Непостижимым образом, в миг, единая поляна разделилась надвое. Откуда не возьмись, появился странный, подвесной мост с верёвочными перилами. Он протянулся до противоположной, зелёной стены-леса, был на уровне земли и нависал над молочно-белой пеленой тумана. Казалось, что она просто стелется по полю, но там, где был мост, под ней чувствовалась бездонная, немыслимой глубины, пропасть. Глубину этой пропасти Генри смотрел уже не со стороны. Он оказался на самом краю этой засасывающей, гулкой и чудовищно-бездонной расщелины, противоположный край которой едва угадывался за мглистой пеленой. Нет, её нельзя было перескочить. Всё внутри Генри сжалось от животного страха. Ужас настолько овладел им, что казалось, ещё миг и он просто испариться, превратиться в маленькую песчинку, травинку, букашку, если они тут есть, чтобы только остаться на этой стороне, не сгинуть, не упасть в эту глубину. Хотя он крепко стоял на ногах и твёрдо знал, что ему не нужно было идти на ту сторону, он не сорвётся вниз, но этот мимолётный взгляд в пугающую бесконечность внушил ему страх и отчаяние за тех, кто падает в этот ужас. В голове, неизвестно откуда, появилось знание, что найти другой, более безопасный переход, невозможно. Его просто не существует. Эту бездну можно перейти только по мосту, который выглядел вполне внушительной твердыней. Но в этом прохождении не нужны навыки циркового эквилибриста, отменное здоровье и бесстрашное сердце. Чтобы пройти над этой пропастью нужно другое. Если в жизни вы не отяжелили свою душу, свой божий дар тем, что превращает её из нежного, розового куста, в сплетение сухих веток чертополоха. Если вы поступали в той или иной жизненной ситуации так, что вам теперь не стыдно взглянуть в глаза богу, то есть надежда на лёгкость этого пути. «Судить нас будут по тому, как жизнь свою прожили, с чем пришли к божьему порогу». Но не ждите помощников и страховки на этом переходе. Вы будете здесь один на один со своей ношей. Вам никто не протянет руку поддержки. Вы сами здесь для себя и адвокат и прокурор. На этом пути вся ваша жизнь, до мельчайших подробностей, промелькнёт перед вами, облегчая или усложняя дорогу. Пока вы поступали по божьим законам, мост будет надёжным и недвижимым. А когда в земной жизни вы сделаете шаг в том направлении, которое уведёт вас в сторону от прямой дороги к храму вечной мудрости и истины, поступитесь совестью, нарушите заповеди, то мост тут же начнёт уходить из-под ваших ног, стараясь сбросить вас вниз. Но если в жизни, вы сможете осознать свою ошибку и кривизну выбранного пути, раскаетесь, вернётесь и исправите всё, то мост снова станет вашим надёжным другом и не станет чинить препятствия. Он неживая, мыслящая субстанция, которая судит вас и ваши поступки. Он всего лишь связующее звено между вами, бездной и благодатным неизвестным, но не вызывает сомнения, щедрым миром. Если вам удалось не запятнать свою духовную энергию чудовищными, низкими поступками, то вы дойдёте до конечной цели пути, не свергнетесь вниз, и обретёте мир и покой на той стороне, которая, вполне вероятно, и есть рай. По каким законам и порядкам там всё происходит, вам никто не даст ответа. Споров и вопросов об этом бесчисленное множество. Но прислушайтесь к себе, просите, просите неустанно, делами своими и поступками очищайте свой путь и придёт откровение о том, что там, после этой жизни. Но если вы останетесь глухи и слепы, не сможете разглядеть в своих поступках налёта черноты и безрассудства, далёкого от истинного чистого понимания духовного начала нашей сути, то по этому мосту вам не пройти. Насколько будут тяжелы гири и оковы грехов вашей нераскаявшейся души, столь неустойчивым будет мост-переправа. Вы не сможете удержаться на его раскачивающемся из стороны в сторону, дрожащем и вибрирующем полотне и упадёте вниз. Мгла, тьма и бездна поглотит вас и энергия вашей души станет тем туманом, что покрывает эту чудовищно-неумолимую, не имеющую дна и возврата из неё расщелину.

Генри снова оказался далеко от моста и будучи под впечатлением увиденного, вздрогнул от неожиданности. Возле начала моста, словно из воздуха, появилась его мать. Он открыл рот, чтобы окликнуть её, но сразу пришло понимание, она его не услышит. Она решительно шагнула на мост и пошла вперёд, на ту сторону. Она шла очень уверенно и твёрдо, мост легко пружинил под её ногами и был абсолютно надёжным. Пока мать шла, перед глазами Генри, в ускоренном темпе, мелькали эпизоды её жизни. Вот она маленькая, весёлая девчушка, смеясь, бегает по большому залу. Вот она уже подросток, вот юная девушка, впервые вышедшая в свет, на своём первом балу. Она танцует с молодым человеком и её щеки вспыхнули застенчивым румянцем. На губах играет улыбка, а глаза светятся счастьем. По всему видно, она влюблена. А вот она плачет и бежит кудато, не разбирая дороги. Спотыкается, падает, снова встаёт, ветки деревьев хлещут её по лицу, но она всё бежит и бежит. Уже берег моря, оно свинцово-серое, покрытое штормовыми волнами. Мать, на мгновение, останавливается и что-то решив, бежит к морю. Высокая волна накатывает на песок и мать, с разбега, падает в неё. Видимо, холодная, осенняя вода приводит её в чувство и она, захлёбываясь и кашляя, сидя отползает назад, к спасительной тверди берега. Мокрая, дрожащая, в грязном платье, идет по берегу назад, к дому. Вот она, в подвенечном платье рядом с отцом. Она не с любовью, а с уважением смотрит на него, пока он одевал ей на палец венчальное кольцо. Видно, что в её сердце нет того трепетного и нежного чувства, которое она испытывала на том балу, но есть что-то другое, спокойствие и умиротворение. Вот она смотрит, как маленький мальчик делает свой первый шаг, они с отцом смотрят друг на друга, в её глазах искры материнского счастья и радости. А вот она плачет, а потом, молча сидит, невидящим взором уставившись в большое окно.

Это была последняя картинка жизни матери. Теперь Генри видел только мост и мать, идущую по нему. Мост стал шататься, словно невидимые руки раскачивали его. Мать пошатнулась, пытаясь ухватиться за верёвочные перила, потеряв равновесие, качнулась влево и сорвалась вниз. Генри даже не сразу понял, что произошло. Только пустой мост, мгновенно став опять недвижимым и надёжным, словно был ни при чём. Генри хотел броситься к нему, но ноги будто приросли к земле, не желая слушаться.

Не дав Генри опомниться от этого и попытаться осмыслить, ктото послал ему новое испытание. Так же как и мать, словно из воздуха, возле моста появился отец. Он также твёрдо шагнул на мост и начал свой путь. Теперь уже картины его жизни стали мелькать перед глазами Генри. Отец, в военном мундире, молодой, уверенный в себе, в довольно резкой форме отдаёт приказы кучке солдат. Взрывы и пороховой дым застилают поле. Солдаты бегут и падают замертво. Вот отец перед длинным столом, за которым сидят большие армейские чины, видимо, даёт отчёт. По его лицу видно, он в смятении. По всей вероятности, те жертвы, которые он принёс в силу своей офицерской несостоятельности и тактической неграмотности, были напрасны, за что он и держал теперь ответ. Вот он уже в большом, официальном кабинете читает что-то. Проситель, мужчина преклонных годов, со слезами на глазах, умоляет его о чём-то. Но отец непреклонен. Проситель уходит, горестно махнув рукой. И тут Генри увидел этого мужчину, сидящем на стуле, с пулевым отверстием в виске, возле него рыдающая женщина и четверо маленьких детей. А вот отец, уже в годах, с увлечением рассказывает что-то молоденькой девушке. Она смеётся и выглядит вполне счастливой. И последнее, что увидел Генри, это была картина, где отец, уже такой немощный, каким был в последнее время, стоит на коленях перед старинной иконой, висевшей в его спальне. Он, не вытирая слёз, мутными глазами смотрит на святой лик, его губы шепчут.

Всё это, в долю секунды, промелькнуло перед глазами Генри и снова только мост и фигура отца. Но, в отличие от спокойного хода матери, путь отца по мосту был тяжёлым. Мост качался из стороны в сторону, совершенно лишая отца равновесия. Он шёл, еле-еле удерживаясь, не умолкая ни на миг, что-то шептал. Один раз, он почти сорвался вниз, но неимоверным усилием, смог удержаться и двинулся дальше. Противоположная сторона была уже совсем рядом, когда под ногами отца проломилось то, из чего мост был сделан. Он, чудом успев в последнюю долю секунды схватиться за перила, едва удержался и всё-таки дошёл до противоположной сторны. И оказавшись там, видимо ещё не до конца веря в счастливое завершение своего перехода, отец упал на колени и по движению его губ Генри понял, он истово твердит слова молитвы. Отец встал, распрямился и шагнул в сторону зелёной стены. Мгла, медленно появившаяся из того леса, придвинулась к нему, скрыла до уровня колен его ноги, словно не желая показать, как он войдёт в то пространство. Отец сделал ещё несколько шагов и исчез в зелёном мареве.

Генри очнулся. Утренняя свежесть из открытых окон сразу взбодрила его. Он встал с кресла и в волнении заходил по комнате. «Какой удивительный сон. Странно, но я прекрасно знаю, что это за мост. Но откуда это знание? Что там за этой зелёной стеной? Как трудно пройти его! Мама, мамочка, мой бедный родной человечек. Она не прошла, она упала вниз, в эту чудовищную бездну! Но почему? Боже, боже мой, ведь она была больна и не осознавала, что делает! Я же видел её жизнь! Она была доброй, порядочной, жила честно. А отец прошёл, хотя и его жизнь я видел. Ничего не понимаю?! Где же мерило праведности и греховности? Как определить это?» думал Генри, выйдя на улицу.

Солнце уже вышло из-за горизонта и пронизало лучами аллею. Генри, щурясь, смотрел на зарождение нового дня, который принёс ему ещё больше вопросов. «Дядя Юлиан, наверно, сможет мне ответить. Сейчас пойду к нему» решил Генри и пошёл по дорожке аллеи.

– Мсье Генри, подождите, куда же вы так рано? Я приготовил вам чай, – догнал его голос дворецкого.

– Спасибо, но мне сейчас очень важно сделать одно дело, – Генри оглянулся и увидел, как дворецкий, по-стариковски семеня, старается догнать его, – я скоро вернусь и мы будем пить чай вместе.

Быстрым шагом он вышел на тропинку, ведущую к дому Юлиана. Войдя в дом, долго звал по имени, но Юлиана нигде не было. «Странно, где же он?» растерялся Генри. Посчитав неприличным ходить по дому в отсутствии хозяина, он вышел на улицу. В оранжерее Юлиана тоже не было. Генри присел на скамейку и решил ждать. И тут, совершенно неожиданно, доктор появился, словно из воздуха, перед опешившим юношей.

– Приветствую вас, сын земли! – торжественно громко сказал Юлиан и поднял правую руку.

Он был одет, по-меньшей мере, странно. На нём был светлосерый, обтягивающий костюм, который смешно выглядел на докторе, отличавшемся довольно округлыми формами. На голове была одета чудная конструкция, состоявшая из круглого шлема, на котором мерцали ярким светом несколько маленьких, стеклянных, прозрачных шарика. В прорез для глаз был вставлен квадрат из зеркального стекла, через который вряд ли что-то видно. Но Юлиан приветствовал Генри. «Значит, всё-таки видно» подумал Генри, с удивлением разглядывая своего учителя.

– Здравствуйте, простите меня за назойливость и ранний визит, но ждать не было сил. Я пришёл поговорить с вами о том сне, который увидел сегодня, – Генри поднялся со скамейки и шагнул к Юлиану.

– Ну и замечательно, что пришли, я всегда рад вас видеть. Нетнет, не подходите ко мне близко, от меня прямо пышет излучением, которое в данный момент может повлиять на вас весьма негативно. Пройдите в оранжерею, а через несколько минут я присоединюсь к вам и с удовольствием выслушаю.

Доктор смешно посеменил к дому и, неуклюже взобравшись по ступеням, исчез в дверном проёме. Генри вошёл в чудесный, рукотворный сад и остановился, оглядывая диковинные растения. Здесь что только не росло: высокие кусты с длинными остроконечными листьями были усыпаны ярко-жёлтыми цветами, небольшие деревца, с абсолютно голым стволом, лишь наверху были длинные листья и странные плоды жёлтого цвета, собранные в несколько гроздей. А с другой стороны этого же дерева были большие, круглые плоды, коричневого цвета, покрытые длинными, похожими на конскую гриву, волосами. Удивительно изобилие цветов, оттенков и листьев, разной формы, причудливо переплеталось, сросшись у корней в единые кусты. Генри не видел в природе таких странностей, но где-то в глубине сознания, промелькнуло странно знакомые слова: «гибрид» и «селекция». – Да, с гордостью могу сказать, что в селекции я весьма приуспел, – послышался из дверей голос Юлиана.

Генри обернулся, доктор, уже в привычной одежде, стоял и любовью разглядывал свою растительность.

– Представляете, юноша, мне удалось скрестить несколько видов плодовых деревьев и получить первый урожай. Это восхитительные по вкусовым качествам фрукты, я угощу вас после нашего разговора. Ну, давайте к делу, что взволновало и привело вас в столь ранний час к моему порогу?

– Мне снился сон, но скорее это было виденье, потому что я очень явно всё ощущал. Каждый запах, каждый звук, а главное, моё внутреннее состояние было настолько ярким, словно я и не спал вовсе. Я увидел лес, поляну, вроде всё, как в земной природе. Она была родной, доброй и приветливой. Но потом, всё изменилось. Изменилось что-то в природе, она стала враждебной, отвергающей. Стало неуютно и тревожно. Мои ощущения покоя сменились на чувство страха. Вы представляете, я почувствовал себя таким одиноким, маленькой песчинкой в огромном пространстве.

И Генри рассказал свои видения. Юлиан внимательно выслушал его, ни разу не перебив. В том месте рассказа, где герцогиня упала вниз, в бездну Юлиан, искренне сокрушаясь, покачал головой и развёл руками. А там, где отец благополучно перешёл на ту сторону, он покачал головой.

– Ну, что ж, юноша, я надеюсь, вы понимаете, что всё это значит? Это действительно переход в тот мир, который закрыт для исследований. Даже я не смогу объяснить вам его законы.

– Скажите, дядя Юлиан, но почему же всё так зашифровано? Почему людям не дают хоть толику виденья того мира, чтобы они поступали так, как правильно на взгляд тех, кто там, наверху, – с досадой в голосе спросил Генри.

– Это невозможно, вы забыли про право выбора? Может, это и есть определение земного бытия – жить и знать о смерти, но не знать, что будет по ту сторону? Всё дело в том, что Формула праведности уже дана людям, и в принципе, большего не нужно. Лишь бы только они следовали ей. Но, увы, и формула искушения тоже есть, и она так же необходима для естественного отбора душ. Почему, спросите вы? Я отвечу одной цитатой: «Ценность мудрости понять умом в одночасье невозможно, её можно понять только душой и сердцем в течении времён». Всю земную жизнь человек шагает то в ту, то в другую сторону. Грань между двумя понятиями тонка и размытость её пределов видна очень немногим.

– Но я видел, матушка была добропорядочной, её жизнь мне была показана и всё-таки она упала вниз, но ведь она была больна! – с отчаяньем в голосе сказал Генри. – Видите ли, мой друг, я сейчас расскажу вам историю жизни герцогини. То, что самоубийство – тяжкий грех, для вас не секрет. Господь очень сурово относится к тем, кто так решает уйти из жизни. Ваша матушка уже один раз пыталась сделать это, когда любовь затмила разум. Родители не дали согласия на её брак с одним молодым человеком и она, в отчаянии, решилась на страшное. Что или кто остановил её в тот момент, этого мы не знаем. Её простили и дали шанс. Потом она вышла замуж за вашего отца и обрела покой и уважение. Герцог действительно любил её. Когда вы появились на свет, мать полностью отдала вам всю себя. Но эта любовь была эгоистичной. Она не хотела делить вас ни с кем, и ваша свобода совершенно не устраивала её. Она внушила себе, что вы должны быть только рядом с ней, постоянно под её присмотром. Это слепая, изнуряющая любовь, как червь, сточила душу и разум. Она возненавидела всё и всех, сетовала на судьбу. Перестала молиться, ибо разуверилась в боге, который не помешал вашей разлуке.

– Но это же была не её вина. Она просто любила меня, а отец решил сделать именно так.

– Я много времени провёл в беседах с вашими родителями. Герцог был более внимательным слушателем и он прекрасно понял значимость вашего воспитания. Конечно, я не многое рассказал им, но герцог почувствовал сердцем и сделал так, как было надо в этом случае. Хотя и был приземлёней вашей матушки. Интуиция помогает человеку в тех случаях, когда разум бессилен и очень жаль, что этим даром обладает один человек из ста. Сейчас я могу открыть вам одну маленькую тайну, вашей матери приходили откровения, она рассказывала мне, что видит весьма интересные вещи. Невнемля им, она всё-таки поступила так, чтобы собственноручно испепелить себя. Она не была безумной до такой степени, чтобы не понимать, что творит. Она сознавала свои поступки. Господь дал ей просветление, почему она пренебрегла им, я не могу понять. И всё закончилось так, как закончилось. А вот ваш батюшка не был удостоен такой помощь, но, тем не менее, чувствовал сердцем. Да, он многое сделал не по правилам, был суровым и требовательным, порой до жестокости. Тот мужчина был должником, а герцог не сделал ему послабления, четверо детей и бедная женщина остались без средств к существованию. Кто-то из них умер от болезней, а женщина, совершив грехопадение, стала продажной и проклинала вашего отца. Герцог лишь через много лет узнал об этом и, видимо, замолил свой грех. Он нашёл тех, кто выжил из этой семьи и помог им. И ещё довольно большой список его благодеяний можно написать. Каких, не знаю. Но знаю только как искренне он раскаивался. Много, очень много времени ваш отец провёл в раздумьях и молитвах. Что и как, о чем он говорил и что просил у бога, только ему известно. Как он смог вымолить прощение, нам остаётся только догадываться.

– Но, боже мой, как же всё это сложно. Как тонкая грань? – взмолился Генри.

– Да, мой друг, это нелегко. Но уверяю вас, каждому даётся шанс услышать советы и предупреждения, но только не каждый может их прочувствовать и понять. В этом и есть смысл выбора.

– Да, я видел, как шатался мост под ногами отца.

– Сейчас я объясню вам кое-что. Если бы вы просто услышали рассказ о жизнях ваших родителей, вряд ли бы вы смогли в полной мере прочувствовать меру ответственности за поступки. Тот страх, который вы испытали, заглядывая в бездну, должен объяснить вам смысл. Знакомые черты ваших близких, были показаны для того, чтобы облегчить ваше учение. Всё же познаётся в сравнении. Пропуская через ваше сердце и сознание это видение, ваши учителя давали вам полную картину, что ждёт нас после тех или иных жизненных поступков.

– А я смогу помочь матери? Я помню, Акзольда говорила мне об исключениях, – с надеждой заглядывая в глаза доктора, спросил Генри.

Юлиан отвёл глаза, долго смотрел сквозь окно оранжереи и молчал. Потом, видимо, что-то решив и сформулировав ответ по-мягче, посмотрел на Генри:

– Я не хочу огорчать вас, мой мальчик, но таково правило. Народная мудрость гласит: «что посеешь, то и пожнёшь», но всходы приходиться ждать порой тысячелетия. Вам остаётся только надеяться и молится о спасении её души, и, кстати, души вашего друга. Будем верить, что вас услышат. Раз в год, за этот грех можно ставить поминальную свечу. От того, сколько вы (и те, кто последует вашему примеру и будет просить за таких же грешников) вложите тепла своей души в пламя этой свечи, многое может зависеть.

– Я буду стараться, я чувствую в себе силы. Буду всеми силами, всем сердцем внимать к откровениям истины, чтобы объяснить её людям, чего бы мне это не стоило, – решительно говорил Генри, – лишь бы не ошибиться самому, лишь бы правильно истолковать зрительные и мысленные образы.

– Это правильные мысли, мой мальчик. Ложный путь ведёт к ложной цели. Я буду молиться за вас и ваши успехи. «Вселенная, сделанная богом, совершенна и сама открывает свои тайны. Но она не терпит вмешательства в себя. Лишь с её позволения можно действовать, в противном случае риск огромен». Хорошенько запомните эти слова, я чувствую, скоро вы сможете понять их смысл при весьма странных обстоятельствах. А теперь давайте поговорим о более приятных вещах, каковы результаты ваших занятий? Нет, я не тороплю события, но чем быстрее вы начнёте, тем будет лучше для тысяч и тысяч. На ваших плечах лежит ответственность за очень многих. Это не высокопарные слова, как может показаться, просто я знаю больше. Я уверен, вам удастся сделать то, что было под силу очень узкому кругу людей, я имею ввиду во Вселенском масштабе. Они трудились над совершенством своей души и добились весьма серьёзных результатов. Они помогли очень многим и на основе своих наблюдений смогли сформулировать и предложить новые пункты и поправки в прописные истины. И с гордостью могу вам сказать, получили одобрительные отзывы за свои труды, – многозначительно улыбаясь, закончил Юлиан.

– Я признаюсь в своей лени, но сегодня я ничего не сделал, этот сон просто поглотил меня.

– Не смущайтесь, я просто спросил, прекрасно зная, что с вами было сегодня. Но запомните, чтобы не происходило в дальнейшем, вы не имеете права на отсрочки и отдых, в нашем деле эти понятия отсутствуют. У зла нет выходных, а значит и у нас тоже. А теперь скажите, что вы намерены изменить в своей жизни? Ваши дальнейшие шаги?