Текст книги "Тринадцать полнолуний"

Автор книги: Эра Рок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 65 страниц)

– Ох, и злая ты, Кася, всё бы тебе над людьми подшучивать да насмехаться, – вздыхая, сказала одна из девушек, Марыля, она стояла чуть поодаль от всех и выжимала подол намокшей исподней рубашки, – вот зачем убогого обидела, ведь у него тоже душа есть, и болеть от обиды как у нас способна. А Ганночка? Разве ж она виновата, что любит да нелюбима. Нехорошо. С добром в сердце человек жить должен. Не зря старики говорят: «злой человек половину своего яда сам выпивает».

– Ой, отстань ты, глядите, правильная какая, всех-то тебе жалко. А я знаю, что себя надо любить да жалеть, тогда и счастлив будешь, вот так-то, – рассмеялась Кася.

Смех её, как звон колокольчиков поплыл над рекой.

Зенек бежал по лесу. Сейчас в его душе происходило что-то доселе незнакомое и странное. Перед глазами стояло улыбающееся лицо Каси и её нагое тело. Ни когда раньше не видел он обнажённую женщину. Как же прекрасно она была! Природа брала своё, и вдруг, в голове, в груди, в животе Зенека как вулкан какой-то взорвался. Он остановился от неожиданности, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. «Что со мной? Что происходит? Боже-боже, что это?» Он поднял глаза к небу. Высоко, над его головой, шумели верхушки деревьев. Зенеку показалось, что в шелесте листьев он услышал слова: «Это любовь, любовь». «А что же это такое – любовь?». Но уже ответа на этот вопрос он не услышал.

Вернулся Зенек в деревню только поздно ночью. Ночевать пошёл в пустую избу деда Демьяна. Раньше ночевал где придётся: летом на чьём-нибудь сеновале, зимой его пускали в тёплые сени. Тётка Тася померла пять зим назад, младших детей забрала себе её старшая сестра из соседней деревни. А старшие разбрелись кто куда, кто в город, кто женился и свой дом выстроил, кто замуж вышел да к мужу в семью ушёл. В избе осталась только одна из дочерей, восемнадцатилетняя Марылька. Держала невеликое хозяйство, коровку да козу, да надеялась, что выпадет ей счастье, найдётся жених. Привечала Зенека по памяти детства, кормила да стирала его нехитрую одежонку, но не удерживала, когда он уходил бродить по селу. И, в общем-то, ни кому не было до Зенека дела, со своими бы проблемами разобраться. Так и ходил он от дома к дому, не находя приюта. Нет, его не гнали взашей, подкармливали за выполненную работу, но с облегчением вздыхали, когда он уходил. А последнее время его всё чаще тянуло в избу деда Демьяна. Там, лёжа на лавке, он вспоминал детство и деда. Думал о жизни своей. Дед научил его молитвам, и сегодня, молясь на единственную дедову икону, он плакал и просил: «Господи, силы небесные! Помогите мне, расскажите, как жить? Что делать? Почему, за что мне это несчастье? Почему я не такой как все?» Он не заметил, как заснул.

Проснувшись утром, почувствовал, как во всём теле разлилась нега. Душа пела на все лады. Ночью ему снилась Кася. Она обнимала его, говорила, что он самый хороший, самый лучший. И что любит она его и жить с ним будет всю жизнь, и ни на кого не променяет. Он в своём сне был, конечно, красив и пригож, как все молодые парни, которых знал с детства. Проснувшись, он долго не открывал глаза, вспоминая прекрасный сон. Ему так не хотелось, что бы он кончался!

Конечно, он вернулся из сна в реальную действительность, видел, что тело его осталось прежним, искореженным от болезней, какие только есть на белом свете. Но впечатление сна было настолько сильным, что не мог он сейчас быть один. Побежал в деревню, к людям, что бы хоть издалека посмотреть на свою любимую Касю. Подбежав к первому с краю дому, он остановился, отдышался и пошёл по улице. Вчерашнее происшествие на озере, конечно же, не прошло без следа. За Зенеком бежала детвора и, как всегда, подшучивала над ним. А когда он поравнялся с домом Ганны, дети в один голос закричали:

– Тили-тили тесто, жених и невеста. Ганночка, смотри твой жених идёт к тебе свататься. Выходи скорей, не заставляй своего любимого ждать.

Зенек остановился, вжав в плечи голову, стал махать на детей, что бы отстали. Но это их только сильней подзадорило.

– Ганночка, Ганночка, скорей, скорей. Ох, и красивый он у тебя. Нос крючком, уши торчком. Ножки кривеньки, ручки длинненьки. Как обнимет, да прижмёт, сразу сердце запоёт.

Зенек посмотрел во двор Ганны и увидел её, стоящей на крыльце. Натянутая как струна, она смотрела на него глазами, полными слёз и ненависти. Совладав со своими чувствами, спустилась с крыльца и подошла забору.

– Уходи отсюда, лучше бы ты сдох в детстве, – сквозь зубы сказала Ганна, и уже не выдержав, закричала, – Будь ты проклят!

Зенек вздрогнул, как от пощёчины. Слова, которые он мечтал сказать Касе, застряли комом в его горле. Слёзы обиды душили грудь. Но ведь он же не виноват! За что она так сказала?! И без того не слушающийся, не говорящий язык, сейчас, казалось, совсем задушит его. Он посмотрел на Ганну, в её, полные отвращения, глаза, повернулся и пошёл прочь от этой ненависти, от этих злых слов. Те чувства, с которыми он бежал в деревню, столкнувшись с яростью этой девушки, рассыпались в прах. Даже лицо любимой Каси, её образ, не смогли пересилить боль и отчаяние, обрушившиеся сейчас на Зенека.

Только один человек смотрел ему вслед с жалостью. Всю эту сцену видела Марылька. Она шла с коромыслом от колодца и, услышав шум, остановилась. Последние слова Ганны ошеломили её.

– Что же ты такое страшное говоришь, Ганнуся?! Разве ж так можно?! Ведь и так несчастный он.

– Вот и пожалей его, раз такая добренькая. И отстаньте от меня все, – голос Ганны сорвался на крик, – что собрались?! Уходите прочь! – она уже не могла сдержать слёз и убежала в дом.

А Марыля, смотря на уходящего Зенека, на его согнутую, как под неимоверной тяжестью, спину, думала про себя: «Ой, боженьки, боженьки. Да за что ж ему такая судьбина выпала? Кто ж ему сможет помочь? Не найдётся, видно, такого, знать так и будет маяться до смерти». И пошла, сокрушённо качая головой и думая о судьбе Зенека.

Долгое время ни кто в деревне не видел его. Сначала старики да бабы беспокоились. Спрашивали друг у друга, мол, видели, слышали, куда он подевался? Но потом, постепенно, все успокоились и про юродивого на время забыли.

Всё лето Зенек прожил в лесу, собирал ягоды да грибы. Не хотел он с людьми видится, и если кто приходил в лес по какой надобности, прятался так, чтобы не попасть никому на глаза. Только ночью, тайком, приходил он в хату деда. Вставал на колени перед иконой и истово молился Богу. В деревню ему идти не хотелось, что бы снова не столкнуться с Ганной, да и, впрочем, со всеми остальными. Но забеспокоились селяне, что в избе Демьяна нет-нет да огонёк светится. Ведь отличался дед странностями великими, да и дитё пригрел незнамо чьё. И хотя вся деревня дедовыми снадобьями от всех болезней излечивалась, призадумались все скопом: «А вдруг дед с нечистым знался? А малец вовсе и не болел, а просто дед на нём свои отвары проверял?» Собрались как-то вечером всем селом возле колодца, а в деревнях это первое место, где все проблемы обсуждают. Долго шумели да спорили, все доводы «за» и «против» перебрали. Вспоминали деда. Кто, кому он помог, добрым словом, а кто, по их мнению, только проблем да забот от него нажил (нашлись и такие). Есть в людях такое, вот живёт человек особняком, ни к кому не ходит и к себе не приглашает чарку, другую выпить да табачком угостить, значит, что-то на уме у него. Раз про табачок да выпивку заговорили, оказалось, что мужиков недовольных большинство. И хоть бабы кричали на перебой, что дед хороший был, да лекарил исправно, но кто бабу слушает? А про Зенека уже ни кто не вспоминал. На мужикову сторону встала и всем известная скандалистка Баська. Уж она на деда большую обиду таила. Как-то, поссорившись с соседкой из-за того, что соседкины козы её капусту попортили, пошла Бася к деду да попросила, чтобы он на соседку порчу наслал. Так дед выпроводил её с треском и сказал, что не будет он грех на душу брать. Конечно, сейчас о причине этой она ни кому не сказала, но кричала больше всех, что Демьян у нечистого в услужении был. Да показывала шрам на ноге, в детстве на сенокосе полученный, яко бы это он её искалечил, когда она его за ворожбой в лесу застукала. Происхождение её шрама никто не помнил, поэтому призадумались, хоть и знали, что Бася соврет – дорого не возьмёт. Но она божилась, да так истово крестом себя осеняла, что сомневающихся почти не осталось. Страсти накалялись, и перевес за поджог всё-таки пересилил. Так, с криками и пошли всем селом к Демьяновой хате. Услыхав гомон людей, вышла из своего дома Марылька. До неё донеслись обрывки разговора тех, кто шёл, не спеша, последними, не уверенные в том, что решение, принятое всем миром, правильное. Смутное подозрение закралось в душу Марыльки: «Ой, что-то недоброе люди задумали!» Заметалась она по двору, и увидя зарево, бросилась следом за односельчанами. Огонь уже полыхал вовсю силу, когда она подбежала.

– Ой, господи, люди! Что же вы делаете! Да что же вы такое удумали! – кричала она, бегая возле пламени, – А то, как Зенек вернётся, что ж ему, бедному и голову преклонить негде будет, ведь он вырос тут. Что ж вы его последнего крова лишаете?!

Все молча смотрели, как языки пламени лижут стены хаты, как выбились волосы из – под платка Марыльки, как мечется она и плачет, бормоча что-то. И каждый думал о своём. И тут из общего оцепенения всех вывела Марылька.

– Боже ж мой, ведь там икона чудотворная! Дедушка лечил ею, нельзя, ой нельзя, что бы она в огне сгинула! – и бросилась в горящую избу.

– Стой, куда, скаженная! – бросились за ней мужики и отпрянули назад. Держащая крышу балка с треском рухнула им под ноги.

– Ой-её-её, погибнет девка, сгорит ведь заживо, – заголосили бабы, – мужики, ну что ж вы встали, спасать её надо.

– Коли такие умные, так идите и спасайте. А она всегда ненормальной была. Значит, так ей на роду написано, – сказали мужики и отошли ещё дальше, жар был нестерпимым.

Все опять замолчали, потрясённые поступком девушки, и стояли, глядя на бушующий огонь. Бабы перекрестились, приговаривая «царствие небесно рабе божьей». И вдруг, среди полымя, как коридор появился, вроде кто-то раздвинул языки пламени. Все онемели, не зная, чего ожидать в следующую минуту. Кое-кто, испугавшись, бросился бежать назад, в деревню. И только самые смелые, а может, просто ноги не слушались, остались стоять. Изумлённому взгляду оставшихся предстала такая картина: из глубины, объятой пламенем, хаты, с иконой в руках, вышла целая и невредимая Марыля. Обгоревшее платье висело лохмотьями на её плечах. В руках она держала спасённую икону и счастливо улыбалась. Ни на кого не посмотрев, прижав икону к груди, Марыля, медленно пошла в деревню. Ничто не делает нас такими честными, сильными, бесстрашными и принципиальными, как чужое преступление.

В молчаливом единодушии, все кто остался, проводили её взглядами, полными суеверного страха и удивления от произошедшего. У большинства присутствующих уже возникло сомнения в правильности содеянного. Но слишком горячи и убедительны были споры, подтолкнувшие их на это шаг, что никто не хотел чувствовать себя виноватым. И потом, когда разошлись по домам, ещё долго, украдкой искали на себе порчу да изьяны, что, по их разумению, могли от дедовского лечения проявиться.

Так пришёл Зенек, в очередной раз, к пепелищу. Посидел возле и ушел в лес, в свой шалаш. Долго плакал от несправедливости да злобы людской. Да просил у деда прощения, что не уберёг хату от пожарища. А ещё просил Бога за селян, что бы вразумил их не творить больше зло, подобное этому.

Только однажды, когда стало совсем невыносимо быть одному, он пошёл в деревню. Но, постояв на пригорке, с которого было видно всё село, почувствовал себя ещё больше одиноким, чем в лесу, развернулся и пошёл обратно, в чащу леса.

Глава 2

Погнали как-то мужики деревенские своих лошадей в ночное. Для тех, кому незнакомо это выражение, объясняю. Это когда всю ночь, до зари, лошади щиплют на лугу траву, а пастухи, возле разожженного костра, рассказывают всякие небылицы. Проезжая по лесной дороге, за кустами, мужики увидели чью-то тень. Перепугавшись, а вдруг медведь, они остановили лошадей. Но как ни странно, лошади молчали, лишь вздрагивали их ноздри, улавливая запахи леса.

– Ну, значит не медведь, – сказал один из мужиков, Грицек.

– Может, кто заблудился. Аль с соседней деревни кто по ягоды ходит, – ответил ему другой, Михай, – Эй, мил человек, выходи, нас не трогай, да и мы тебя не обидим.

И тут вышел к ним худой и заросший Зенек. Лошади, было, шарахнулись от него, но потом успокоились. Мужики переглянулись.

– Гляди-ка, живой. А мы думали, помер уже, или медведь задрал. А ты, глянь-ка, выжил!

Зенек, молча, смотрел на них и, только улыбался, по – детски, открытой улыбкой. Объехав его, отправились мужики дальше, своей дорогой, но Зенек побрёл за ними. Сначала мужики оглядывались на него, да плечами пожимали, а потом заговорились да забыли. И вспомнили только тогда, когда приехали на поляну с высокой густой травой.

– Слушай, Михай, а ведь это то место, о котором старики говорили, помнишь, про камни? – озираясь по сторонам, сказал Грицек.

– Да нет, поляна как поляна, везде в лесу они одинаковые, – ответил ему Михай.

– Да нет же, – с горячностью в голосе, продолжил Грицек, – вот и деревья приметные. Глядите, четыре бука растут крестом, а посередине дуб, молнией посерёдке разрубленный, а вкруг него папоротник, вроде, как корни его прячет.

– Да брось ты, – сказал третий из пастухов, старый Василь, – я с детства в пастухах. Где только я стадо не пас, сколько лугов да полян видел, и эта самая обыкновенная. Всё, привал, распрягайте коней.

– Ох, мужики, не спокойно мне, чую я, что-то будет, – тихо сказал Грицек.

Они спешились с лошадей, сняли с них сёдла, стреножили и пошли в лес за хворостом для костра. А Грицек пошел к дубу, раздвинул папоротник.

– Мужики, я нашёл! Идите сюда! Вот, два камня, мхом поросшие, из земли выглядывают.

– Да отстань ты, погляди вокруг, сотню таких камушков вокруг найдёшь, – Василь с охапкой валежника вышел на поляну, – что ж ты неугомонный такой? – Так мне ещё моя прабабка рассказывала, что есть такое место, где камни до неба дорастают и желания выполняют. Но никто, на её памяти, это место не находил!

– Ну вот, значит, напутала твоя бабка или насочиняла по старости не бог весть что. Где это видано, что бы камни волшебством занимались. Так бы всем миром к ним бегали да просили, кто что хочет, – засмеялся Михай.

– Так то-то и оно ж, что никто их не видел, – с досадой ответил Грицек.

– Тогда хватит болтать. Давайте костер разжигать, да на ночлег устраиваться, ночь скоро, – сказал всегда рассудительный Василь, бросая на землю принесённый хворост.

Они сложили костер, разожгли его и стали доставать нехитрую снедь из сёдельных сумок. И тут на поляну вышел Зенек.

– Догнал всё-таки, и что увязался? Что-то опасаюсь я его мужики. Как знать, что у него на уме? Надо бы держать с ним ухо востро. А то, как задумал он что не доброе, – шёпотом сказал Михай.

Он помнил, что одним из первых кричал за то, что бы хату Демьяна спалить.

– А, помнит кошка, чьё мясо съела, – захихикал Грицек.

– Можно подумать, что ты без греха. Забыл, как сам под домину соломку подкладывал, да побольше, что бы лучше горело, – парировал ему Михай.

– Да уж, что греха таить, – сказал тоже шёпотом Василь, – все тогда отличились.

А Зенек и вправду был не похож на себя. Как помнили мужики, всегда тихий и молчаливый, был он, нынче, шумным и суетливым. Бегал по поляне, что-то мычал под нос, и вроде места себе не находил. Понять, что он говорит, никто не мог, да и никто никогда не слышал от него членораздельную речь. Мужики кричали на него, мол, уймись, не мешай. Но он не слушал ни кого, только, как заведённый, кружил по поляне, бормоча что-то. Мужики перестали обращать на него внимание. У них было чем занять да скоротать ночное время.

Солёное сальце, да огурчики с лучком располагали к беседе.

– Василь, глянь-ка, у нас уже всё готово, картошечка запеклась. Только тебя ждём, – потирая ладони, сказал Грицек, – али ты забыл взять с собой украшение нашего стола, подружку нашу ночную, собеседницу желанную?

– Да что вы, мужики. Как я мог, вот она красавица, – не громко, можно сказать с любовью, ответил Василь и достал из сумки четверть горилки.

Друзья заулыбались и начали усаживаться возле костра. – Ну, наливай, друже, – подставив под горлышко бутыли кружки, заторопили мужики Василя.

Выдохнули, выпили, смакуя каждый глоток, вздохнули с облегчением.

– Ох, Василь, и хороша же она у тебя. И из чего же твоя жинка её, голубушку, делает? Завсегда она у тебя как нектар божий!

– То великая тайна, даже я не знаю, – на лице Василя засветилась довольная улыбка.

– Мужики, надо Зенека пригласить, пусть отведает с нами Василёв нектар, – подмигнул Грицек.

– Да, что ты, только добро переведёт, а вот покормить не мешало бы. Эй, Зенек, иди к нам, поешь, что бог послал, – крикнул Василь.

Все оглянулись, но Зенека нигде не было видно.

– Вот тебе на, а куда же он подевался? Ой, мужики, опасаюсь я его, придётся поочереди спать, да друг дружку охранять, – взволнованным голосом сказал Грицек и подвинул к себе поближе толстую, корявую ветку.

Ночь была тихая и тёплая. Время подходило к полуночи. Бутыль опустела уже на половину, разговор журчал тихим ручейком. Легкий восточный ветерок ласково обдувал лица мужиков, раздувая огонёк костра. Шелест листьев навевал дремоту. На чёрно-синем небе мерцали миллиарды звёзд.

– Хорошо-то как мужики, гляньте, какая красота вокруг, – потянулся, лёжа на земле Михай.

– Да, по истине, места у нас красивые, – ответил ему Василь.

Затрещал валежник. Мужики повскакивали со своих мест, хмель как рукой сняло, схватили палки. Свет от костра освещал лишь место их привала. Оглядываясь по сторонам, испугавшиеся мужики встали спинами друг к другу. Когда глаза привыкли к ночной темноте, они увидели чью-то фигуру, идущую от леса в их сторону.

– Свят-свят, вот напугал, дурак. Это Зенек, мужики, – прерывающимся от страха голосом сказал Михай.

– Да уж, окаянный, всю истому да благодать испортил, – нервно хихикнул Грицек.

– Что ж ты, недоумок, людей пугаешь, – Василь, как самый старший, устыдился своего испуга, – иди к костру, да сиди спокойно, не мешай людям отдыхать.

Зенек подошел к костру, но не присел, а постоял, глядя на пламя, улыбаясь каким-то своим мыслям. А потом, как-то суетно, затеребил свою рубашку, отошел подальше и сел на землю.

– Вот, чудак человек, такую идиллию нашу нарушил. Давай мужики кружки, надо себя в порядок да спокой привести, – Василь откупорил бутыль и налил по полной кружке своим взволнованным товарищам. Выпили.

– Ну, давай, ещё по чуть-чуть, – вытирая подбородок рукавом, попросил Грицек, – и тогда полный порядок будет.

Ещё выпили, закусили, и почти уже успокоившись, улеглись. Кто солому под голову подложил, кто шапку свою. Долго ворочались да кряхтели, но усталость перехода со стадом да выпивка, сделали своё дело, захрапели на все лады, в два голоса Михай с Василём. Только Грицек делал вид, что спит крепко, а сам, одним глазом, наблюдал за Зенеком. А тот, посидев немного, вдруг, вскочил и забегал по поляне. Потом остановился, успокоился, сел на землю и застыл.

«Вот неугомонный, да что с него взять, дурак он и есть дурак», – подумал Грицек и вслух сказал:

– Угомонись, нехристь. Что за черти тебе покоя не дают. Спать ложись.

Но самому Грицеку то же не спалось. Лёжа на спине, он смотрел в ночное небо. Звёзд в эту ночь, вроде, было больше, чем всегда. Луна стояла точно по середине бездонного небосвода. Была она такой большой, казалось, пол неба занимала. Чувство было такое, что протяни руку, и можно до неё дотронуться. Веки Грицека стали наливаться свинцом сонной дремоты, когда на небе начали происходить странные чудеса. Из необъятной космической глубины, сквозь звёзды, начал нарастать яркий свет. В его излучении появились две яркие точки, которые увеличивались, приближаясь к земле. Грицек, борясь со сном, потёр кулаками глаза.

– Господи, боже ж мой! Мужики, глядите, – он сел и повернулся на товарищей. Василь и Михай крепко спали, повернув лица к костру.

– Да проснитесь же вы, посмотрите, что делается?! Уж не конец ли света грядёт?! Да просыпайтесь, лежебоки, беда! – он, не вставая с места, дотянулся до Василя, стал тормошить того за рубаху. От его крика мужики заворочались, забубнили.

– Да ты что, Грицек, отстань, нешто перепил, аль привиделось тебе чего, спи, давай, – сквозь сон пробормотал Михай и повернулся на другой бок.

Тем временем, свет с неба стал нестерпимо ярким, слепил глаза. Яркие точки стали уже похожи по величине на колесо от телеги и продолжали увеличиваться.

– Ой, страсти господни! Мужики, пришёл наш смертный час! Господи, спаси и сохрани нас, грешных, от смерти неминучей! Да вставайте же, бежать надо, бо раздавит нас да спалит заживо огонь с небес разверзнутых!

Истошные крики Грицека, наконец-то, разбудили мужиков. Повернувшись в ту сторону, куда, дрожащей рукой, указывал Грицек, они увидели причину его паники. Свет уже занимал всё небо, настоящей луны не было видно. Вместо неё, на матово-серебристом небосводе было два светила, которые, продолжали расти, приближаясь к земле. Нестерпимо сияющий свет ослепил всех троих. Они закрыли глаза руками, приготовившись к самому худшему. Страшный, по силе, удар содрогнул землю под ними.

Наступила звенящая тишина. Каждый услышал стук своего сердца и сердца товарища. Подождав секунду, другую они, сначала по одному, а потом все разом открыли глаза. Осторожно ощупывая каждый себя, а потом, оглядывая друг друга, мужики переглянулись.

– Боже, боже, вы видели, видели?! Мы уже померли или ещё нет?! Михай, Василь, как думаете, мы уже на том свете или ещё на этом?

– Да уж и не знаю, вроде на этом, – прошептал Михай.

– Да типун вам на язык, друже, живы мы, живы, только куда делся этот пламень? Вот вопрос, – тряхнув головой, сбрасывая оцепенение, сказал в полголоса Василь. Откинувшись навзничь, на землю, они лежали, обдумывая происшедшее. Разговаривать не хотелось.

Сколько прошло времени, никто не знал.

– А где Зенек? – вопрос Грица вывел всех из молчания.

Мужики привстали и увидели, что Зенек стоит на том месте, где ещё днём был разрубленный молнией дуб.

– Глядите, дураку и страх не ведом. Зенек, ты живой или то твоя статуя осталась? – крикнул Михай.

Зенек повернулся на голос. И мужики увидели, что на его лице не было страха, а было ярко выраженное ожидание. Его поза говорила о том, ничто не испугало, а вроде он ждал этого чуда всю свою жизнь. И только они успокоились, как началось нечто. Все почувствовали легкую дрожь, исходящую от земли. Заржали, забеспокоились лошади. В воздухе начало нарастать напряжение, и сам воздух стал вязким и тяжёлым. Каждый почувствовал, как страх сковал душу. Мужики переглянулись и хотели подняться со своих мест, но, будто сила какая-то, не давала шевельнуться. И только Зенек был спокоен и сосредоточен.

Над поляной разлился яркий свет. Но был он ни солнечным, ни лунным.

Источника света видно не было, да и искать его никто бы не смог, все были в странном оцепенении, только могли смотреть молча на происходящее. Земля посреди поля вдруг разверзлась и перед глазами напуганных людей из неё начали вырастать два огромных, гладких камня. Как выточенные рукой громадного человека, эти два столба из черного и белого гранита тянулись к звёздному небу. Камни перестали расти, но потом, никто из свидетелей, не смог точно сказать два, пять, двадцать или двадцать семь метров были они в высоту.

Зенек встал и медленно пошёл к этим исполинам. Казалось, камни тянули его к себе, как магнит. На глазах изумлённых людей они стали принимать очертания человеческих фигур. Из черного камня проявилась мужская, а из белого – женская. Прозрачные на просвет, их очертания только угадывались в мерцающем призрачносеребристом свечении.

Мужчина молчал, а женщина поманила Зенека к себе. Он, как послушное дитя, подошёл к ней довольно близко и остановился.

– Не бойся, подойди ещё ближе. Как ты живёшь? – спросила Она его, – не обижают тебя?

И тут мужики первый раз услышали, что их Зенек может говорить, как нормальный человек.

– Хорошо живу, никто не обижает. Но не знаю только, какого я рода-племени, чей я и откуда, есть ли у меня родные.

– Есть, мой хороший, есть. Только далеко они, да не знают, живой ли ты. Но скоро ты их обязательно увидишь.

– А они такие же страшные и неказистые, как я?

– Так страшно и неказисто лишь тело твоё, а душа-то светла и добра.

– Но ведь люди смотрят на лицо моё гадкое да от него и шарахаются, а до души им и дела нету! Как погляжу я на них, красивых да счастливых, так и сердце моё забьётся, яко птичка в силках. И думаю всё, за что же боженька наказал меня личиной этакой ужасной, чем прогневал я его, за какие грехи дано мне маяться всю жизнь мою.

А ведь я тоже хочу любить и быть любимым. Так ведь ни одна из наших девиц-красавиц на меня, этакого уродца, и не смотрит.

– А так ли уж сильно ты хочешь быть статным да лицом пригожим?

– Уж больно хочу. Да видно не дано мне сие счастье испытать, быть мне уродиной, чудищем треклятым до конца дней своих никчёмных.

С этими словами Зенек сел на землю и горько заплакал. Слёз своих он не стеснялся и не вытирал. Первый раз, за всю свою недолгую жизнь, он почувствовал, что его пожалели по настоящему. Деревенские тётки да старухи, смотря на него, конечно тоже жалели. Но жалость их была чисто женской, материнской. Украдкой смахивая слёзы, давая ему то пирожок, то хлеба кусочек, они, отворачиваясь, приговаривали: «Авось, боженька, видя мою доброту к убогому, и меня с детками пожалеет, да благодатью своей не оставит».

Очнувшись от своих мыслей, он поднял глаза. Уже не вызывала у него страха эта диковинная женщина. А чувствовал он доброту и истинную любовь, исходящую от неё. И только это, незнакомое доселе, тепло и доброта окутало всё его существо, как голос мужчины вернул его в реальность.

– Хорошо, мы дадим тебе то, что ты так истово желаешь. Ты будешь красив и удачлив. Деньги, слава и женщины будут доступны тебе, как никому другому. Все будут завидовать. Но сможешь ли ты противостоять этому? Сможешь ли устоять перед соблазном быть лучше всех?

– Да, я смогу, я выстою, я не поддамся. Только дайте мне возможность ощутить это счастье, быть лучшем из лучших, достойным из достойных. Уж так я намаялся, настрадался, что сил моих больше нет терпеть эту муку. А руки на себя наложить боязно, ведь грех это великий, Бог не простит. Но и жить таким уродом убогим да дурачком деревенским, больше не могу. От меня даже звери в лесу шарахаются. Думал, хоть медведь меня заломает да от жизни моей, бесполезной, избавит. Так нет, обходят меня они стороной, будто тоже пугаются. Если это в вашей власти, помогите, прошу вас, – и, обессилив от своей речи, он сел на землю и снова горько расплакался.

Мерцающие, призрачные люди-исполины молчали, как будто давая ему возможность выговориться. А потом женщина, протянув к нему руки, сказала:

– Успокойся, вставай и подойди ко мне.

Зенек, склонив голову, медленно пошёл к ней.

Она подняла руку к своей груди, достала из одежд, и протянула Зенеку светящийся серебристо-матовый шар.

– Мы дадим тебе красоту, как ты просишь, это в нашей власти. НО самое главное, дадим и огромную, тайную силу. Но двойная она. И только ты сам сможешь разобраться, как ею пользоваться. Само сердце должно выбрать путь. К какой половине ты потянешься и какую применять будешь, та и овладеет тобой.

С этими словами женщина посмотрела на своего спутника. Он тоже поднял руку к своей груди и на ней появился черный искрящийся шар.

– Мы дадим проводника и помощника, он с детства тебе знаком, – сказал мужчина, – только ты будешь его видеть и слышать. Он будет твоим советчиком, но подсказок от него не жди. Ему дано право только ставить тебя перед выбором. А оттого, в какую сторону ты сделаешь шаг и как поступишь, всё будет зависеть.

– Ну, что ты понял из того, что мы сказали?

– Да не очень много. Что за сила? Какой такой помощник, да ещё с детства знакомый? У меня, кроме деда Демьяна ни кого и не было, только он.

– Поймёшь, когда время придёт, – сказал мужчина.

– А пока, приготовься к тому, что красота телесная достанется тебе через боль и страдание великое. И пока тело твоё будет в муках нарождаться понову, душа отправиться с новыми мирами знакомиться и вспоминать.

– А что же она вспоминать сможет? Разве есть у неё память?

– Есть, мой хороший, есть. Да только спрятана её память далеко. А мы поможем ей открыться, – сказала женщина.

– Ну, что готов к испытаниям?

– Готов, – с горячностью в голосе сказал Зенеш.

– Ну, смотри, если что не так будет, тяжело тебе придётся, ещё хуже, чем сейчас ты знаешь, – голос мужчины зазвучал громко и жёстко.

– Всё вынесу, все испытания пройду, лишь бы счастье людское испытать, – Зенеш встал на колени перед людьми-исполинами и склонил голову, – только помогите мне.

– Подойди к нам, – сказал мужчина и протянул к нему руку, в которой, чёрно-синими искрами, светился шар.

Зенек встал с колен и подошёл к ним поближе. Мужчина и женщина, из призрачных, превратились в обычных людей. Женщина тоже протянула к Зенеку руку со своим, матово – серебристым шаром:

– Дай нам руки свои, если выдержишь боль нестерпимую, то, знать, и с остальным справишься.

Голос мужчины звучал, словно гром небесный. Зенек протянул к ним свои руки. Мужчина положил чёрный шар в левую руку Зенека, а женщина, серебристый, в его правую. В руках Зенека они превратились, сначала, в шипящие камни, черный и белый. А потом, вернулись в своё изначальное состояние, засветились, заискрились и как будто вошли в ладони Зенека. У него на лбу выступил испарина, рубашка на спине взмокла. Нечеловеческий крик боли вырвался из его горла.

– Господи, помоги! Я стерплю, всё выдержу!

Зенек держался из последних сил, боясь лишиться чувств. Боль была невыносимой. Сначала ему показалось, что от этой боли в голове наступила звенящая пустота. Лишь голос женщины, словно чарующая музыка проникавший во все уголки души, ещё держал его в сознании:

– Знай, чем больше силы внешней и внутренней, тем больше ответственности. Ты не один в этом земном мире обрёл силу сознательно управляемую, но единственный воин, которому под силу выиграть битву со злом. Используй дар, данный тебе, во благо. Характер человека определяется тем, как он может сносить удары судьбы. Тот, кто не согнулся под тяжестью бремени и не сломался от невзгод, кто упорно шёл и достиг поставленной перед собой цели, тот обязательно услышит триумфальную музыку, которая будет звучать с небес в его честь. Выше этой награды только личное благословение создателя. Не используй данный нами дар для обогащения, всё бренно. Ни какие дорогие одежды, даже церковные рясы не смогут сделать человека святым праведником, наделить добродетелью, мудростью и отзывчивостью. Одежда прикрывает тело, в котором находиться душа. Не вводи в заблуждение ни себя, ни других, приклоняясь тряпкам тленным и власти скоротечной. Перед судом Всевышнего все предстают нагими и ничто не сможет прикрыть душонку размером с уродливого карлика, как и огромную и светлую душу праведника.