Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 123 страниц)

32

Под вечер апрельского дня, когда солнце уже зашло, но еще не стемнело, город затихает и становится беспокойно-серым. Как всегда быстрее, чем ожидалось, закончился очередной день. В прямоугольниках окон домов и у решеток двигателей автомобилей появляются приглушенные желтые и оранжевые огни, с наступающей темнотой воздух становится все прохладней. Дети с улиц идут домой мыть руки перед ужином, включать телевизоры. В супермаркетах и магазинах, торгующих спиртным, полупусто, и жизнь там замирает. Цветочные магазины и банки закрыты. Изредка раздаются звуковые сигналы автомобилей. Грохочут опускаемые на ночь металлические жалюзи на витринах. Внимательно всмотревшись в лица пешеходов и водителей машин, стоящих у светофора, в их усталой неподвижности можно увидеть тяжесть несбывшихся обещаний утра. Лица проплывают мимо, люди идут или едут по домам, какими бы они ни были.

Лайонел и Тед Кеннилли возвратились поздно, почти к пяти часам дня. Увидев нас, Лайонел изменился в лице. Раерсон показал ему значок и сказал:

– Хотелось бы задать вам пару вопросов, мистер Маккриди. – При этом Лайонел изменился в лице еще сильнее.

Он несколько раз кивнул, скорее сам себе, чем нам, и сказал:

– Тут рядом – бар. Может, пойдем туда? Не хотелось бы дома.

Бар «Эдмунд Фицджералд» был мал настолько, насколько может быть мал бар, не превращаясь в ларек для чистки обуви. Слева от входа у единственного окна находилась стойка. Перед ней могло бы поместиться, может быть, четыре столика. К несчастью, сюда втиснули и музыкальный автомат, поэтому столиков было лишь два, и оба они, когда мы вошли, пустовали. У самой стойки могли бы расположиться семь, самое большее – восемь человек и шесть столиков. Помещение несколько расширялось в дальней от входа части, там двое метали дротики по мишени, висевшей над столом для бильярда, который стоял так близко к стенам, что для удара с трех сторон из четырех игроку пришлось бы воспользоваться коротким кием. Или карандашом.

Пока мы располагались за столиком посередине заведения, Лайонел сказал:

– Повредили ногу, мисс Дженнаро?

– Заживет, – сказала Энджи и стала искать в сумочке сигареты.

Лайонел взглянул на меня. Я отвернулся, и его плечи поникли еще сильнее: к каменным глыбам, отягощавшим их прежде, добавились еще и шлакоблоки.

Раерсон раскрыл перед собой на столе блокнот и снял колпачок с ручки.

– Я – специальный агент Нил Раерсон, мистер Маккриди. Работаю в Министерстве юстиции.

– Да, сэр, – сказал Лайонел.

Раерсон на мгновение оторвался от блокнота и посмотрел ему в лицо.

– Вы правильно поняли, мистер Маккриди. Я представляю федеральное правительство. Вам не кажется, что вы могли бы кое-что нам объяснить?

– Насчет чего? – Лайонел оглядел свои плечи, потом весь бар.

– Насчет вашей племянницы, – сказал я. – Слушайте, Лайонел, время засирать нам мозги прошло.

Он посмотрел направо в сторону стойки, как будто надеясь увидеть там кого-то, кто бы пришел ему на выручку.

– Мистер Маккриди, – сказал Раерсон, – мы можем, конечно, полчасика поиграть в «Нет-я-ничего-такого-не-делал/Нет-вы-сделали», но для каждого из нас это будет лишь пустой тратой времени. Мы знаем, что вы причастны к исчезновению вашей племянницы и что вы работали с Реми Бруссардом. Ему, кстати, это тоже не сойдет с рук, получит по первое число. Но сейчас речь о вас. Я предлагаю вам возможность расставить все по своим местам и, возможно, в дальнейшем получить некоторое снисхождение. – Он постучал по столу ручкой в ритме тикающих часов. – Будете дурить нам голову, я уйду, и по-хорошему у нас с вами не получится. Угодите в тюрьму на такой срок, что, когда выйдете, ваши внуки уже права на вождение автомобиля будут иметь.

Подошла официантка и приняла заказ: две кока-колы, минеральную воду для Раерсона и двойной скотч для Лайонела.

Ее возвращения мы ждали молча. Раерсон, как метроном, продолжал равномерно стучать ручкой по краю стола, твердо и бесстрастно глядя на Лайонела, который, по-видимому, этого взгляда не замечал и в мыслях унесся далеко и от стола, и от бара. Губы и подбородок у него поблескивали испариной. Мне показалось, что смотрел он внутрь себя, и его взгляд упирался в жалкий финал, в то, что он сейчас расскажет и чем разрушит свою жизнь. Он видел тюрьму. Видел доставляемые туда бумаги, необходимые для развода, свои возвращенные нераспечатанными письма к сыну. Видел десятилетие, переходящее в другое десятилетие своего одиночества наедине со стыдом, или свою вину, или просто человека, совершившего глупость, которую общество выставило под свет телевизионных софитов на всеобщее обозрение. Его фотографию опубликуют в газете, имя станет ассоциироваться с похищением детей, а жизнь – пищей для ток-шоу на телевидении, перемывания в бульварных газетках и ехидных шуток, которые будут помнить гораздо дольше тех, кто их придумал.

Официантка принесла наш заказ.

– Одиннадцать лет назад, – начал свой рассказ Лайонел, – мы с друзьями сидели в одном баре в центре города. Устроили холостяцкую попойку, все здорово набрались. Одному из нас очень захотелось подраться. В качестве противника он выбрал меня. Я его стукнул. Один раз, но он ударился об пол и раскроил себе череп. Штука в том, что я бил не кулаком. В руках у меня был кий.

– Нападение со смертоносным оружием, – вставила Энджи.

Лайонел кивнул:

– На самом деле даже хуже. Этот парень до меня докапывался, и я будто бы сказал – уж не помню, говорил я это или нет, но, наверное, мог сказать: «Отвали, убью».

– Покушение на убийство, – сказал я.

Он снова кивнул.

– Был суд. Друзья этого парня говорили одно, мои – другое, их слово против нашего. Я знал, что меня посадят, потому что этот тип – он учился в колледже – утверждал, что после мозговой травмы не сможет продолжать учебу, не сможет сосредоточиваться. Он нашел врачей, которые подтвердили повреждение мозга. По тому, как смотрел на меня судья, я видел, что мое дело – дрянь. Но в тот вечер в баре был еще парень не из нашей компании, который засвидетельствовал, что это пострадавший говорил, что убьет меня и что это он начал драку и так далее. Меня оправдали, потому что этот парень оказался полицейским.

– Бруссард.

Лайонел горько усмехнулся и отхлебнул скотча.

– Да. Бруссард. И знаете что? Он тогда лгал перед судом. Я, конечно, не мог помнить всего, что говорил мне тогда парень, которого я ударил, но я точно помню, что сам ударил его первым. Не знаю почему, но это правда. Достал он меня, гадости говорил в лицо, ну, я и… – Лайонел пожал плечами. – Я тогда совсем другой был.

– Значит, Бруссард солгал, вас оправдали, и вы чувствовали, что обязаны ему.

Лайонел поднял было стакан, но передумал и поставил обратно на подставку.

– Наверное. Бруссард никогда эту тему не затрагивал, и с годами мы с ним подружились. Сошлись, он звонил мне время от времени. Только задним числом я понял, что он внимательно за мной следит. Он такой. Не поймите меня неправильно, он хороший мужик, но всегда наблюдает за людьми, изучает их, прикидывает, не смогут ли они ему когда-нибудь пригодиться.

– Обычный полицейский, – сказал Раерсон и отпил минеральной воды.

– И вы такой?

Раерсон подумал и сказал:

– Наверное, да.

Лайонел еще отпил скотча и утер себе губы салфеткой для коктейля.

– В прошлом июле моя сестра и Дотти повезли Аманду на пляж. День был жаркий, безоблачный, Дотти и Хелен познакомились с какими-то мужиками, у которых, не знаю, была целая сумка марихуаны или чего-то такого. – Он посмотрел в сторону, сделал большой глоток скотча, и в лице и голосе, когда заговорил снова, появилась тоска. – Аманда заснула, а они… оставили ее на пляже, одну, без присмотра на несколько часов. Она обгорела, мистер Кензи, мисс Дженнаро. Всю спину себе сожгла и ноги, только что не обуглилась. Одна сторона лица так вздулась, будто осы искусали. Эта моя сестрица – б… наркоманка, пьянь, кошелка для подмывания, полная дерьма, – позволила своей дочери изжариться. Привезли ребенка домой, и Хелен звонит мне. Я цитирую: «Аманда – такая дрянь». Видите ли, плачет не переставая. Не дает Хелен покоя. Я поехал к ним. Моя племянница, четырехлетняя девочка, вся горит. Ей больно. Она кричит от боли. И, знаете, что моя сестрица сделала? – Он замолчал, схватил стакан со скотчем, наклонил голову и несколько раз часто неглубоко вдохнул. Потом поднял голову. – Она пиво к ожогам приложила. Пиво. Чтобы охладить. Не алоэ, не лидокаин. О том, чтобы обратиться к врачу, даже не подумала. Отправила Аманду спать и включила телевизор погромче, чтобы ее не слышать. – Он поднес огромный кулак к уху, как будто собираясь стукнуть им по столу и расколоть его надвое. – В тот вечер я мог убить свою сестру. Но не убил. Повез Аманду в пункт оказания скорой помощи. Я выгородил Хелен. Сказал, что она вымоталась, и обе они, Хелен и Аманда, заснули на пляже. Долго уговаривал врача и наконец убедил не звонить в «Детское благополучие» и зарегистрировать этот случай как небрежность. Не знаю уж почему, но мне казалось, узнай они правду, забрали бы Аманду насовсем. Я просто… – Он сглотнул. – Я выгородил Хелен. Как выгораживал ее всю жизнь. В тот вечер я привез Аманду к нам, и она спала вместе со мной и Беатрис. Врач дал ей что-то, чтобы она смогла заснуть, но я не спал. Аманда была… Знаете – мне больше не с чем сравнить – как держать руку над мясом, только что вынутым из духовки. Я смотрел на нее, спящую, и думал: «Так дальше продолжаться не может. Надо положить этому конец».

– Но, Лайонел, – сказала Энджи, – если бы вы сообщили о Хелен в «Детское благополучие» достаточное число раз, я уверена, суд позволил бы вам с Беатрис удочерить Аманду.

Лайонел усмехнулся, а Раерсон, глядя на Энджи, медленно покачал головой.

– Что? – сказала она.

Раерсон откусил щипчиками кончик сигары.

– Мисс Дженнаро, лишить мать родительских прав можно только в таких штатах, как Юта и Алабама, при условии, что мать – лесбиянка. – Он закурил сигару и покачал головой. – От себя добавлю: это невозможно.

– Как же так? – возразила Энджи. – А если мать постоянно пренебрегает исполнением родительских обязанностей?

Раерсон снова грустно покачал головой:

– В этом году в Вашингтоне (округ Коламбия) одной женщине вернули все родительские права на ребенка, которого она, можно сказать, почти и не видела. Он с рождения жил у приемных родителей. Биологическая мать, осужденная уголовница, родила его, будучи на пробации[84]84
  Пробация – вид условного осуждения, при котором осужденный остается на свободе, но находится под надзором сотрудника соответствующей службы.


[Закрыть] в связи с убийством другого своего ребенка, дожившего до зрелого возраста в шесть недель. Эта полуторамесячная девочка плакала от голода, и мамаша решила, что, пожалуй, хватит. Удушила ее, выкинула в мусорный бак и поехала на шашлыки. У этой же женщины есть еще двое детей, одного воспитывают родители отца, другого усыновила чужая семья. Все четверо детей от разных отцов. Мать, отбывшая всего год-другой срока за убийство дочери, теперь – не сомневаюсь, ответственно – воспитывает ребенка, забранного у любящих приемных родителей. Они обращались в суд, ходатайствуя о предоставлении им прав опекунов. Это, – закончил Раерсон, – невыдуманная история. Посмотрите в газетах.

– Чушь собачья, – сказала Энджи.

– Нет, это – правда, – сказал Раерсон.

– Как это может быть?.. – Руки Энджи, лежавшие на столе, соскользнули с него и повисли вдоль туловища, а взгляд устремился в пространство.

– Это – Америка, – сказал Раерсон, – где всякая взрослая женщина имеет полное и неотъемлемое право съесть своих отпрысков.

У Энджи был такой вид, будто ей дали под дых, а когда она согнулась вдвое, еще и надавали пощечин.

Застучали кубики льда в стакане у Лайонела.

– Агент Раерсон прав, мисс Дженнаро. Если никчемная мать не хочет расстаться с ребенком, ничего не поделаешь.

– Но это и вас не оправдывает, мистер Маккриди. – Раерсон указал сигарой на Лайонела. – Где ваша племянница?

Лайонел долго смотрел на пепел его сигары и наконец покачал головой.

Раерсон кивнул и что-то записал в блокнот. Потом потянулся за спину, достал наручники и бросил их на стол.

Лайонел привстал и стал отодвигать ногами стул.

– Сидите, мистер Маккриди. Иначе я положу на стол уже пистолет.

Лайонел сжал подлокотники стула, но так и не сел.

– Итак, вы рассердились на Хелен из-за ожогов Аманды. Что дальше?

Мы встретились глазами с Раерсоном, он утвердительно моргнул и слегка мне кивнул. Ответа на прямой вопрос о местонахождении Аманды мы не получили. Лайонел мог просто замолчать, взять всю вину на себя, и тогда мы бы ничего больше не узнали. Но если бы сделать так, чтобы он снова заговорил…

– Мой маршрут на работе в Единой службе доставки посылок проходит через участок Бруссарда. Вот так мы легко поддерживали связь все эти годы. Как бы то ни было…

Через неделю после того, как Аманда обгорела на солнце, Лайонел и Бруссард пошли вместе выпить. Лайонел рассказал о Хелен, о том, что с каждым днем он все больше и больше опасается, что Аманда вырастет такой же, как ее мать.

Выпивки было много, и за все платил только Бруссард. Уже под конец, когда Лайонел изрядно накачался, Бруссард обнял его и сказал:

– Ну а если бы существовал выход из положения?

– Нет никакого выхода, – сказал тогда Лайонел. – Суды…

– На хрен суды, – сказал Бруссард. – На хрен все твои соображения. Что, если бы была возможность дать девочке любящих родителей и дом, который стал бы для нее родным?

– Как?

– А так: никто никогда не узнает, что стало с Амандой. Ни ее мать, ни твоя жена, ни сын. Никто. Она исчезнет. – И Бруссард щелкнул пальцами. – Раз, и все. Как будто ее никогда и не было.

Лайонелу потребовалось несколько месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью. За это время он дважды побывал в доме сестры и знал, что, когда Хелен уходит к Дотти, дверь остается незапертой, и Аманда спит одна в доме. В августе Лайонел и Беатрис жарили у себя на заднем дворе шашлыки. Заехали и Аманда с матерью, их подвез на своей машине какой-то приятель Хелен. Она до того набралась шнапса, что, качая Аманду и Мэтта на качелях, случайно столкнула с сиденья дочь, свалилась на сиденье сама и так и лежала, хохоча, пока Аманда поднималась с земли, отряхивала пыль с колен и осматривала себя, нет ли ссадин.

В течение лета обожженная на солнце кожа у Аманды местами покрывалась волдырями, на месте которых образовывались шрамики, поскольку Хелен иногда забывала прикладывать к ним лекарство, выписанное врачом в пункте скорой помощи.

И потом, уже в сентябре, Хелен заговорила о переезде из штата.

– Что? – сказал я. – Первый раз об этом слышу.

Лайонел пожал плечами:

– Сейчас, задним числом, мне кажется, это была очередная нелепая идея. Одна ее подруга переехала в Мертл-Бич в Южной Каролине, нашла там работу, стала продавать футболки в лавчонке. Писала Хелен, что там все время светит солнце, выпивка рекой течет, нет ни холода, ни снега. Сиди себе на пляже да знай себе продавай футболки. Примерно неделю Хелен только об этом и говорила. Я большей частью отмахивался. Она всегда любила поговорить о том, как хорошо было бы жить где-нибудь в другом месте. Ну, это, знаете, примерно в том же духе, что «Как было бы хорошо выиграть в лотерею!». Но на этот раз, уж не знаю почему, я запаниковал. Только и мог думать о том, что она заберет с собой Аманду. Будет оставлять ее одну на пляжах, в незапертых квартирах, и не будет там ни меня, ни Беатрис, чтобы в случае чего вмешаться и предотвратить беду. В общем… я совсем голову потерял. Позвонил Бруссарду. И познакомился с людьми, которые хотели забрать к себе Аманду.

– И звали этих людей?.. – Ручка Раерсона застыла над блокнотом.

Лайонел этот вопрос не заметил.

– Отличные. Идеальные люди. Чудесный дом. Любят детей. Одну девочку воспитали прекрасно, теперь она выросла, уехала, и им стало одиноко. И к Аманде относятся потрясающе, – добавил он тихо.

– Так вы ее видели, – сказал я.

Он кивнул.

– Она счастлива. Теперь даже улыбается. – У него перехватило горло, и он попытался проглотить помеху. – Она не знает, что я приезжаю и вижу ее. Первое правило Бруссарда – вся прежняя жизнь должна быть стерта и забыта. Аманде четыре. Со временем все забудет. На самом деле, – поправился он, – теперь ей уже пять, так ведь?

Мысль о том, что Аманда отпраздновала день рождения без его участия, тенью промелькнула по лицу Лайонела. Он отогнал ее.

– Как бы то ни было, я там бывал, незаметно подбирался, посмотрел на нее с новыми родителями. Выглядит она прекрасно. Выглядит… – Он прочистил горло и посмотрел в сторону. – Видно, что ее любят.

– Что было в ночь ее исчезновения? – спросил Раерсон.

– В дом я вошел через черный ход. Забрал ее. Сказал, что это такая игра. Она любила игры. Может, оттого, что Хелен собиралась пойти в бар, я сказал, что поиграем в игровые автоматы. – Лайонел взял губами из стакана кубик льда и разжевал его. – Бруссард сидел в машине на улице. Я ждал у подъезда, велел Аманде вести себя очень, очень тихо. Нас могла бы увидеть соседка напротив, миссис Дрисколл. Она сидела на крыльце через улицу от дома Хелен, но буквально на секунду ушла в дом налить себе чаю или зачем-то еще. Бруссард дал мне знак, что можно идти. Я донес Аманду до машины, и мы уехали.

– И никто ничего не видел, – сказал я.

– Из соседей – никто. Потом выяснилось, что видел Крис Маллен. Его машина стояла на той же улице, он вел наблюдение за домом. Ждал, когда вернется Хелен, хотел выяснить, где спрятаны украденные деньги. Он узнал Бруссарда. Сыр Оламон в дальнейшем использовал это, шантажировал Бруссарда, хотел с его помощью вернуть деньги. Кроме того, Бруссард должен был украсть какие-то наркотики из хранилища вещественных доказательств и в тот же вечер передать их у карьера Маллену.

– Но вернемся к вечеру исчезновения Аманды, – сказал я.

Лайонел толстыми пальцами достал из стакана второй кубик и разжевал его.

– Я сказал Аманде, что мой друг отвезет ее познакомиться с очень хорошими людьми, что мы с ней снова увидимся через несколько часов. Она только кивнула. Оставаться с незнакомыми людьми для нее было дело обычное. Мы проехали несколько кварталов, я вышел из машины и вернулся домой. Было половина одиннадцатого. Моя сестрица только через двенадцать часов заметила, что у нее дочь пропала. Вам это о чем-то говорит?

Некоторое время мы все молчали, слышно было только, как дротики ударяют в пробковую мишень в глубине бара.

– Я решил, что в подходящий момент расскажу Беатрис, – продолжал Лайонел, – и она поймет. Но не сразу. Через несколько лет, может быть. Не знаю. Я это до конца так и не решил. Беатрис ненавидит Хелен и очень любит Аманду, но такое дело… Понимаете, она уважает закон, все эти правила. Она, конечно, не согласилась бы на такое, но я надеялся, что, может быть, когда-нибудь, со временем… – Он посмотрел в потолок и слегка покачал головой. – Когда она решила вам звонить, я связался с Бруссардом. Он посоветовал ее отговорить, но мягко, не перегибая. Пусть, говорит, позвонит, если чувствует, что надо. А еще на следующий день он мне сказал, что, если запахнет жареным, у него на вас тоже кое-что имеется. Что-то там такое насчет убитого сутенера.

Раерсон посмотрел на меня, поднял бровь и улыбнулся, как бы говоря: «Так вон оно как?!»

Я пожал плечами и отвернулся. Тогда-то я и заметил человека в маске морячка Папая. Он проник в помещение бара через пожарный выход, в правой вытянутой руке на уровне груди, направив дуло горизонтально, он держал пистолет 45-го калибра.

Его напарник, вооруженный дробовиком, был в пластиковой маске Каспера, симпатичного призрака, какими пугают на Хеллоуин.

– Руки на стол! Все! Живо!

Папай гнал перед собой двух игравших в дротики. Я успел заметить, что дверь на улицу Каспер запер на засов.

– Ты! – крикнул мне Папай. – Что, глухой? Руки на стол, твою мать!

Я положил руки на стол.

– Ну, блин, – сказал бармен, – понеслось.

Каспер дернул шнур у окна, и тяжелая черная штора, опустившись, закрыла его.

Рядом со мной часто и поверхностно дышал Лайонел. Его прижатые к столу руки были совершенно неподвижны. Раерсон быстро сунул одну руку под стол. То же сделала и Энджи.

Папай ударил одного из игравших в дротики кулаком в спину.

– На пол! Руки за голову. Выполнять. Выполнять. Живо выполнять!

Оба игравших в дротики опустились на колени и стали закладывать руки за шею. Пучеглазый наблюдал за ними, слегка склонив голову набок. Момент был напряженный, сейчас могло произойти вообще все, что угодно, в том числе самое худшее. Папай был способен на все, что бы ни пришло ему в голову. Пристрелить игроков в дротики, нас, перерезать им глотки. Все, что угодно.

Он ударил ногой в поясницу более старшего из двоих.

– Не на колени, я сказал, мордой в пол. На брюхо. Живо.

Оба повалились на пол к моим ногам.

Пучеглазый медленно стал поворачиваться к нам.

– Руки на стол, черт возьми, – прошептал он. – Не то порешу всех на хрен.

Раерсон вытащил руку из-под стола, показал пустые ладони и положил их на стол. Энджи сделала то же.

Каспер подошел к стойке и навел дробовик на бармена.

У середины стойки прямо против Каспера сидели две средних лет женщины, судя по одежде офисные служащие или секретарши. Наводя на бармена дробовик, он задел прическу одной из них. Плечи ее напряглись, и голова дернулась влево. Ее спутница издала стон. Первая сказала:

– О господи! Ох, нет.

– Успокойтесь, дамочки, – сказал Каспер. – Через минутку-другую все это закончится. – Из кармана кожаной бомбардирской куртки он вытянул пустой зеленый пластиковый пакет для мусора и подтолкнул его по поверхности стойки к бармену.

– Наполняй. И не забудь про деньги в сейфе.

– Да там мелочь, – сказал бармен.

– Давай что есть, – сказал Каспер.

Папай, в обязанность которого, по-видимому, входило следить за находившимися в помещении, стоял метрах в трех-четырех от меня, широко расставив слегка согнутые в коленях ноги, и медленно водил пистолетом справа налево и обратно. Я слышал из-под маски его ровное дыхание. Каспер стоял в такой же позе, наставив дробовик на бармена, но смотрел в зеркало, находившееся за стойкой.

Грабители с самого момента появления действовали профессионально.

Помимо Каспера и Папая в баре находилось еще двенадцать человек: за стойкой бармен и официантка, двое на полу, Лайонел, Энджи, Раерсон, я, две секретарши и двое за стойкой рядом с выходом на улицу, судя по виду водители грузовиков. На одном была зеленая куртка от тренировочного костюма, на другом что-то холщовое и из джинсовой ткани, старое и на толстой подкладке. Оба были грузные и одинакового возраста, лет по сорок пять. На стойке перед ними между двух стопок стояла бутылка дешевого виски «Оулд Томпсон».

– Не спеши, – сказал Каспер бармену. Тот стоял на коленях за стойкой и, как я понимал, возился с сейфом. – Не торопись, как будто ничего не случилось, циферки набирай правильно.

– Пожалуйста, отпустите нас, – сказал один из лежавших на полу. – У нас семьи.

– Заткнись, – сказал Папай.

– Никто не пострадает, – сказал Каспер. – Лежи тихо. Просто тихо себе лежи, и все. Все ведь просто.

– Знаете, чей это бар-то, вашу мать? – спросил тот, что был в куртке от тренировочного костюма.

– Что? – сказал Папай.

– Все ты прекрасно слышал. Знаешь, чей это бар?

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала одна из секретарш, – молчите.

Каспер повернул голову:

– Герой.

– Герой, – согласился Папай и взглянул на идиота.

Практически не шевеля губами, Раерсон прошептал:

– Где твой?

– На пояснице, – сказал я. – А твой?

– На коленях. – И передвинул правую руку на три дюйма к краю стола.

– Нет, – шепнул я как раз в тот момент, когда голова Пучеглазого стала поворачиваться к нам.

– Все. Вы, ребята, считай, покойники, – сказал водитель грузовика.

– Зачем вы говорите с ними, – сказала все та же секретарша, глядя на стойку перед собой.

– Хороший вопрос, – заметил Каспер.

– Покойники. Ты понял? Подонки гребаные. Придурки недоделанные. Уроды…

Каспер сделал четыре шага и ударил водителя кулаком в нос.

Водитель, сидевший откинувшись на спинку высокого стула, упал на пол и с треском ударился о него затылком.

– Какие-нибудь комментарии будут? – спросил Каспер другого водителя.

– Нет, – сказал парень и потупился.

– У кого-нибудь еще? – спросил Каспер.

Из-за стойки вышел бармен и положил на нее мешок.

В баре стало тихо, как в церкви перед крещением.

– Что? – сказал Папай и сделал три шага к нашему столу.

Мне потребовался всего миг, чтобы понять, что он обращается к нам, и еще один, чтобы перестать сомневаться в том, что вот-вот все примет наихудший оборот.

Никто из нас не шелохнулся.

– Что ты только что сказал? – Папай навел пистолет на голову Лайонела, глаза под маской скользнули по невозмутимому лицу Раерсона и вернулись к Лайонелу.

– Еще один герой? – Каспер взял сумку со стойки, подошел к нашему столу и приставил ствол дробовика мне к затылку.

– Выступает, – сказал Папай. – Херню несет.

– Хочешь что-то сказать? – спросил Каспер и наставил дробовик на Лайонела.

– Ну, говори, не стесняйся. – Каспер повернулся к Папаю: – Прикрой пока остальных троих.

Дуло калибра 11,43 миллиметра обратилось в мою сторону, и его черный глаз заглянул в мои.

Каспер сделал еще шаг к Лайонелу:

– Давай, погавкай. А?

– Зачем вы их провоцируете? Они же вооружены, – сказала одна секретарша.

– Просто сидите тихо, – прошипела ее спутница.

Лайонел – губы плотно сжаты, пальцы как будто пытаются проделать дыру в столе – взглянул снизу вверх на лицо в маске.

– Ну давай, здоровяк, попробуй, – сказал Каспер. – Попробуй. Поговори мне еще.

– Не буду я слушать эту херню, – сказал Папай.

Каспер приставил дуло дробовика Лайонелу к переносице:

– Заткнись!

Пальцы Лайонела задрожали, и он моргнул из-за капли пота, стекшей ему в глаз.

– Да он слушать не желает, – сказал Папай. – Просто хочет и дальше херню нести.

– Так, что ли? – спросил Каспер.

– Всем сохранять спокойствие, – сказал бармен, стоявший с поднятыми руками.

Лайонел ничего не сказал.

Но все присутствовавшие в баре, пребывавшие в состоянии душевного смятения и уверенные в неминуемой смерти, запомнят то, что грабители хотели вбить им в головы: то есть что Лайонел что-то говорил. Что все мы за своим столом что-то говорили. Что мы сами спровоцировали грабителей, которые были и без того на взводе, и они нас за это убили.

Каспер передернул затвор дробовика, и этот лязг показался нам выстрелом из пушки.

– Должен вести себя, как большой человек. Верно?

Лайонел открыл рот и сказал:

– Пожалуйста.

– Стойте, – сказал я.

Дула дробовика обратились ко мне, я не сомневался, что их темный просвет станет моим последним впечатлением в этой жизни.

– Детектив Реми Бруссард, – заорал я так, чтобы все в баре услышали. – Все расслышали это имя? Реми Бруссард! – Я взглянул в глубоко спрятанные под маской голубые глаза и прочел в них страх и смятение.

– Не делайте этого, Бруссард, – сказала Энджи.

– Заткнись, твою мать! – На этот раз это был Папай, но хладнокровие изменило ему. Он должен был прикрывать напарника, следить за сидевшими за нашим столом, но у него свело судорогой мышцы предплечья.

– Все кончено, Бруссард. Все кончено. Мы знаем, что это вы похитили Аманду Маккриди. – Я вытянул шею и посмотрел в сторону стойки. – Все расслышали имя? Аманда Маккриди.

Я повернулся обратно, и мне в лоб уперлись холодные дула дробовика, а перед глазами возник изогнутый красный палец, лежавший на спуске. С такого расстояния он казался похожим на насекомое или красно-белого червяка. Можно было подумать, что он наделен сознанием и двигается по собственной воле.

– Закрой глаза, – сказал Каспер. – Крепко закрой.

– Мистер Бруссард, – сказал Лайонел. – Пожалуйста, не делайте этого. Пожалуйста.

– Жми на спуск, твою мать, – бросил своему напарнику Папай. – Жми давай.

– Бруссард… – начала было Энджи.

– Хватит твердить! Заладили, Бруссард, Бруссард, – сказал Папай и отбросил стул ногой в стену.

Сидя с открытыми глазами, я кожей чувствовал цилиндрическую поверхность дула, запах оружейного масла и сгоревшего пороха и следил за лежавшим на спуске пальцем.

– Все кончено, – повторил я, и эти слова, пройдя через пересохшее горло и рот, прозвучали как нечленораздельный стон. – Все кончено.

Наступила долгая томительная тишина, во время которой, казалось, был слышен скрип оси, вокруг которой вращается земля.

Каспер опустил, а Бруссард склонил голову набок, и в его глазах я увидел то же, что было вчера во время матча, – взгляд твердый, горящий, с пляшущими в нем искрами.

Ему на смену пришло смиренное осознание поражения. По всему телу пробежала дрожь, палец соскользнул со спуска, и ствол дробовика опустился.

– Да, – тихо сказал он. – Кончено.

– Что мозги мне е…?! – сказал его напарник. – Надо это сделать. Надо, понимаешь. У нас же приказ. Ну, давай. Живо!

Бруссард покачал головой, а вместе с нею и маской с апатичным детским выражением:

– Кончено. Уходим.

– Да пошел ты! Кончено! Не можешь пришить этих мудаков? Дерьмо ты после этого! Зато я могу.

Папай поднял руку, навел пистолет в лицо Лайонелу. Раерсон уронил руку на колени, и первый приглушенный выстрел прозвучал из-под стола. Пуля прошла через левое бедро Папая.

Он стал падать на спину, выронил пистолет, а Лайонел вскрикнул, одной рукой схватился за голову и повалился со стула.

Раерсон выхватил пистолет из-под стола и дважды выстрелил в грудь Папаю.

Бруссард нажал на спуск дробовика, и я успел разобрать паузу – микросекунду от момента удара бойка по капсюлю до взрыва пороха в гильзе, адским грохотом отозвавшегося у меня в ушах.

Левое плечо Нила Раерсона исчезло во вспышке пламени, распыленной крови и кости, просто растаяло в воздухе, взорвалось, испарилось одновременно с хлопком выстрела. Сгусток с влажным хлюпаньем ударил в стену, тело Раерсона стало валиться со стула. В клубах дыма стволы дробовика в руках Бруссарда обратились к потолку, а стол вместе с Раерсоном упали влево. Пистолет выпал у него из руки, отскочил от стула и стукнулся об пол.

Энджи успела достать из-под стола пистолет и рыбкой нырнула влево. Бруссард стал разворачиваться к ней, но я с разгона ударил его головой в живот, обхватил, потащил в сторону стойки и ударил позвоночником о поручень. Он крякнул от удара, но тут же приставил дула дробовика мне к затылку.

Я упал коленями на пол, руки разомкнулись и отпустили его, Энджи вскрикнула:

– Бруссард! – и выстрелила.

Пока я доставал пистолет, он бросил в нее дробовик, попал в грудь, удар сбил ее с ног.

Бруссард перепрыгнул через лежавших на полу игроков в дротики и, как прирожденный атлет, бросился к выходу на улицу.

Он приближался к двери. Я закрыл левый глаз, прицелился и дважды в него выстрелил. Правая нога у него дернулась и поехала по полу в сторону, но он успел добежать до угла, открыть засов и выскочить в темноту.