Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 123 страниц)

– А что это мы тогда слушали?

– Позвольте, сэр. – Пул облокотился на стол и указал на плеер: – Если прослушать еще раз, можно заметить, что тут женщина предлагает обмен «чего-то», найденного в Чарлстауне, на «что-то», найденное в Дорчестере. Она, может, об обмене почтовыми марками говорит или портретами бейсболистов.

– А то, что она звонила матери пропавшего ребенка, не заинтересует наших федеральных товарищей по охране правопорядка?

– Ну, строго говоря, – сказал Бруссард, – она звонила брату матери пропавшего ребенка.

– И сказала: «Скажи своей сестре», – настаивал Дойл.

– Да, верно, но тем не менее нет веских оснований утверждать, что речь идет о похищении ребенка. А вы федералов знаете, с Руби Ридж и Уэйко облажались, сумасшедшие сделки с бостонской мафией заключали, они…

Дойл поднял руку:

– Все мы знаем о проколах бюро, детектив Бруссард. – Он взглянул на плеер, затем на блокнот с записями, лежавший перед ним на столе. – Каменоломня Грэнит-Рейл не в нашей юрисдикции, а в совместном ведении полиции штата и полицейского управления Квинси. Поэтому… – он хлопнул в ладоши, – ладно.

– Ладно? – спросил Бруссард.

– «Ладно» означает, что отсутствие прямого упоминания дочери Маккриди позволяет нам предложить совместную работу ведомствам штата и Квинси. Федералов пока беспокоить не будем. Звонившая женщина сказала, чтобы никого, кроме вас, в каменоломне Грэнит-Рейл не было. Отлично. Но мы эти холмы, джентльмены, оцепим. Натянем веревку вокруг карьеров Квинси, и, как только ребенок окажется вне опасности, изолируем Маллена, Гутиерреса и всех остальных, желающих устроить день расплаты и получить эти двести тысяч, кто бы там ни был. – Он снова шлепнул пальцами по столу. – Хорошая мысль?

– Да, сэр.

– Да, сэр.

Дойл холодно улыбнулся.

– И после этого переведу вас, друзья мои, из своего подразделения и с подведомственной мне территории. А если завтра вечером что-то пойдет наперекосяк, отправлю бороться с террористами-подрывниками. Будете считать минуты до пенсии, ползать под машинами и надеяться, что они не взорвутся. Вопросы есть?

– Нет, сэр.

– Нет, сэр.

Я повернулся на вращающемся стуле в сторону двери.

– Мистер Кензи и мисс Дженнаро, вы люди гражданские. Мне не нравится ваше участие в этом деле, не говоря уж о подъеме на холм завтра вечером, но у меня выбора нет. Поэтому уговор такой: никаких перестрелок с подозреваемыми. Никаких разговоров с ними. В случае конфронтации упадете на колени и закроете головы руками. По окончании не будете обсуждать никаких деталей операции с журналистами. И писать книги об этом деле тоже не будете. Ясно?

Я кивнул.

Энджи кивнула.

– Если нарушите из вышеперечисленного хотя бы один пункт, отзову ваши лицензии и разрешения на ношение оружия. Поручу подразделению, которое занимается делом Колда, взяться за убийство Мариона Сосиа, позвоню знакомым журналистам и устрою так, что они поднимут историю странного исчезновения Джека Рауса и Кевина Херлихи. Понятно?

Мы кивнули.

– Ну-ка, как вы говорите «Так точно, лейтенант Дойл»?

– Так точно, лейтенант Дойл, – пробормотала Энджи.

– Так точно, лейтенант Дойл, – сказал я.

– Отлично. – Дойл откинулся на спинку кресла и широко раскрыл объятия всем нам. – А теперь проваливайте на хрен.

– Потрясный мужик, – выдохнула Энджи, когда мы оказались на улице.

– Добрейшей души либерал старой закалки, – сказал Пул.

– Да что вы?!

Пул посмотрел на меня, будто я в его присутствии нюхаю клей, и очень медленно покачал головой.

– О, – понимающе сказал я.

– Деньги целы, мистер Кензи?

Я кивнул.

– Сейчас хотите забрать?

Пул и Бруссард переглянулись и пожали плечами.

– Не к спеху, – сказал Бруссард. – Завтра, не знаю пока когда, будет военный совет. Соберутся ребята из штата, из Квинси и мы. Приносите деньги тогда.

– Кто знает, – сказал Пул, – при таких силах, собранных для слежения за людьми Оламона, может, завтра удастся схватить кого-нибудь из них в момент выхода из дома с ребенком на буксире. Положим их, и все это дело наконец закончится.

– Конечно, Пул, – сказала Энджи. – Конечно. Это будет вот так просто.

Пул вздохнул и покачался взад-вперед на каблуках.

– Господи, – сказал Бруссард, – не хочу я работать ни в каком антитеррористическом взводе, бомбы искать.

Пул усмехнулся.

– Тут тебе, – сказал он, – старина, и есть этот самый взвод.

Мы сели на ступеньках у подъезда Лайонела и Беатрис и, насколько могли подробно рассказали им о новых поворотах в деле, перевирая детали, знание которых могло бы позволить федералам обвинить их в соучастии в совершении тяжкого преступления, если таковое будет в дальнейшем предъявлено нам.

– То есть, – сказала Беатрис, когда мы рассказали все, что могли, – это случилось из-за того, что Хелен провернула одну из своих дурацких махинаций и развела на бабки не того парня.

Я кивнул.

Лайонел, ковырявший большую мозоль на большом пальце руки, шумно выдохнул.

– Она моя сестра, – сказал он, помолчав, – но это… это…

– Непростительно, – подсказала Беатрис.

Он посмотрел на нее, потом на меня с таким выражением, как будто ему в лицо плеснули тоника.

– Да, непростительно.

Энджи стала к перилам, я подошел к ней и почувствовал ее теплую руку в своей.

– Если вас это утешит, – сказала она, – сомневаюсь, что кто-то мог предвидеть такое продолжение.

Беатрис прошла по крыльцу, села на ступеньки рядом с мужем, взяла его крупные руки в свои, и оба они с минуту смотрели куда-то в дальний конец улицы, обратив туда лица, в которых были видны огорчение, опустошенность, гнев и смирение одновременно.

– Я просто не понимаю, – сказала Беатрис. – Я просто не понимаю, – повторила она шепотом.

– Они убьют ее? – Лайонел посмотрел на нас через плечо.

– Нет, – сказал я. – Зачем? Какой в этом смысл?

Энджи стиснула мою руку, чтобы помочь вынести тяжесть этой лжи.

Мы вернулись домой, и первым принял душ я, смыл с себя четыре дня сидения в машинах и следования по городу за подонками. Потом в ванную пошла Энджи.

Она вышла и, туго обернутая белым полотенцем, стала в дверях гостиной. Кожа цвета меда. Расчесывая волосы, она смотрела, как я, сидя в кресле, записываю впечатления о нашей сегодняшней встрече с лейтенантом Дойлом.

Я оторвался от блокнота и встретился с ней взглядом.

У нее удивительные глаза цвета карамели и очень большие. Мне иногда кажется, она бы могла ими меня выпить, если бы захотела. Что, уж поверьте мне, было бы здорово. Очень здорово.

– Соскучилась по тебе, – сказала она.

– Просидели вместе в машине три с половиной дня. Как можно было соскучиться?

Она слегка наклонила голову и смотрела мне в глаза, пока я не понял.

– А, – сказал я. – Ты хочешь сказать, что соскучилась по мне.

– Ну да.

Я кивнул.

– Насколько сильно?

Она сбросила полотенце.

– Даже так? – сказал я, и у меня вдруг запершило в горле. – С ума сойти!

После близости я некоторое время живу в мире слуховых и зрительных воспоминаний. Лежу в темноте, сердце Энджи бьется над моим, мои пальцы плотно прижаты к ее позвоночнику, я слышу эхо приглушенных стонов, внезапных вдохов, тихого смеха, когда мы оба иссякли, и она на мгновение запрокидывает голову, и ее темные волосы рассыпаются по спине. Лежа с закрытыми глазами, я мысленным взором вижу крупным планом ее нижнюю губу, слегка закушенную, ее коленку на белой простыне, движение лопатки под кожей, облачка мечты и страсти, которые вдруг заволакивают и увлажняют ее взор, розовые ногти, впивающиеся в кожу моего живота.

Еще примерно полчаса ни на что не годен, даже телефонный номер самостоятельно набрать. Большая часть двигательных навыков утрачивается. О том, чтобы вести содержательный разговор, нечего и думать. Я просто заново переживаю слуховые и зрительные ощущения.

– Э-эй! – Она легонько пощекотала меня по ребрам.

– Да.

– Ты когда-нибудь задумывался…

– Слушай, не сейчас.

Она засмеялась и лизнула меня в шею.

– Серьезно, ну, на секунду.

– Валяй, – покорно кивнул я.

– Ты когда-нибудь думаешь, что, в общем, когда ты во мне… что от этого может возникнуть новая жизнь?

Я приподнял голову, открыл глаза. Она спокойно смотрела на меня.

Поплывшая тушь под ее левым глазом в мягком полумраке спальни выглядела как синяк.

Это теперь наша спальня? Энджи по-прежнему владела домом на Хоуис-стрит, в котором выросла, здесь по-прежнему сохранялась почти вся ее мебель, но за последние два года она не провела там и ночи.

Наша спальня. Наша кровать. Наши простыни, закрученные между этих двух лежащих рядом тел с колотящимися сердцами, прижавшихся друг к другу так тесно, что со стороны было бы трудно понять, где кончается одно и начинается другое. Да и мне самому это иногда трудно.

– Ребенок, – сказал я.

Она кивнула.

– Принести, – медленно проговорил я, – в этот мир ребенка. Это при нашей-то работе.

Снова кивок, на этот раз ее глаза заблестели.

– Хочешь ребенка?

– Я этого не говорила, – прошептала она, пригнулась и поцеловала меня в кончик носа. – Я спросила, думаешь ли ты когда-нибудь. Ты когда-нибудь задумывался о власти, которой мы обладаем, занимаясь любовью в этой кровати, пружины которой скрипят, и мы сами поднимаем шум, и все так… ну, замечательно, и не просто от физических ощущений, но потому что мы соединены, я и ты, вот тут? – Она положила мне ладонь в низ живота. – Мы можем зачать новую жизнь, милый. Я и ты. Забуду принять таблетку – один шанс из – скольких? Сотни тысяч? – а во мне уже сейчас могла бы расти жизнь. Твоя жизнь. Моя. – Она поцеловала меня. – Наша. Когда мы лежим вот так, согретые теплом, так глубоко очарованные друг другом, легко пожелать зарождения в ней новой жизни. Все священное и загадочное, связанное с женским телом вообще и телом Энджи в частности, кажется, сосредоточено в этом коконе из простыней, мягком матрасе и расшатанной кровати. И все это стало так ясно вдруг.

Но мир этой кроватью не ограничивается. Он холоден, как бетон зимой, и в нем встречается зазубренное и острое. В нем полно чудовищ, которые когда-то были младенцами, возникли как зигота в утробе матери, появились оттуда в процессе единственного чуда, пережившего двадцатый век, и тем не менее появлялись недовольными, ущербными или обреченными таковыми стать. Сколько еще любовников лежали в подобных коконах, подобных кроватях и чувствовали то же, что и мы сейчас? И скольких чудовищ они породили? И скольких жертв для этих чудовищ?

– Ну, говори, – сказала Энджи и убрала мои влажные волосы у меня со лба.

– Я думал об этом, – сказал я.

– И?

– Я перед этим благоговею.

– Я тоже.

– Это меня пугает.

– Меня тоже.

– Сильно.

Ее глаза сузились.

– Как это?

– Маленьких детей находят в бочках с цементом, Аманда Маккриди исчезает, будто ее никогда и не было, педофилы бродят по улицам с мотками изоляционной ленты и нейлонового шнура. Этот мир – клоака, детка.

Она кивнула.

– И?

– Что «и»?

– Мир – клоака. Ладно. Но что из этого? Наши родители, наверное, знали, что мир – клоака, но все-таки произвели нас на свет.

– Счастливое, надо сказать, было у нас детство.

– А ты бы предпочел вообще не рождаться?

Я положил руки ей на крестец. Тело оторвалось от моего, простыня соскользнула со спины, Энджи устроилась у меня на бедрах и взглянула сверху вниз. Пряди волос выбивалась у ней из-за ушей. Обнаженная, прекрасная, она была ближе к совершенству, чем все, что видели мои глаза, чем любая моя мечта.

– Хотел бы я никогда не рождаться?

– Таков вопрос, – тихо сказала она.

– Конечно нет, – сказал я. – Но вот Аманда…

– Наш ребенок будет не Аманда.

– Откуда нам знать?

– Потому что мы не будем воровать у наркодилеров, и им не придется забирать у нас ребенка, чтобы вернуть свои деньги.

– Дети каждый день исчезают по куда менее серьезным причинам, сама прекрасно знаешь. Исчезают, потому что шли в школу и оказались в неподходящее время на неподходящем углу или потерялись, когда ходили с родителями по крупному универмагу. И они погибают, Энджи. Погибают.

Слеза упала ей на грудь и через мгновение скатилась через сосок и, уже успев остыть, холодной капнула мне на грудь.

– Знаю, – сказала она. – Но будь, что будет, я хочу от тебя ребенка. Не сегодня, может быть, даже не на будущий год. Но я хочу. Хочу произвести из своего тела нечто прекрасное, что будет как мы, но в то же время совершенно не похоже на нас.

– Хочешь ребенка.

Она покачала головой.

– Хочу ребенка от тебя.

Мы незаметно заснули.

По крайней мере, я. Но через несколько минут я проснулся, и оказалось, что Энджи нет. Я встал, прошел по темной квартире на кухню и нашел ее там за столом у окна. Через жалюзи на голое тело падали полоски лунного света.

Перед ней на столе лежали блокнот и папка с материалами об Аманде. Энджи посмотрела на меня и сказала:

– В живых они ее не оставят.

– Сыр и Маллен?

Она кивнула.

– Это было бы глупо. Они должны ее убить.

– Но ведь не убили пока.

– Откуда нам знать? И даже если действительно не убили, сохранят ей жизнь, пока не получат деньги. На всякий случай. Но потом им придется ее убить. Она все-таки много видела.

Я кивнул.

– Ты с таким ведь уже сталкивался? – спросила она.

– Да.

– Так завтра вечером?

– Я считаю, они оставят нам труп.

Энджи закурила, и ее лицо на мгновение осветилось пламенем зажигалки.

– И ты можешь с этим жить?

– Нет. – Я сел за стол рядом, положил руку ей на плечо и, ощущая нашу наготу, поймал себя на мыслях о власти, заключенной в наших телах, этой возможной третьей жизни, витавшей, как дух, между ее и моей голой кожей.

– Бубба? – спросила она.

– Конечно.

– Пулу и Бруссарду это не понравится.

– Потому-то и не надо им говорить, что он в игре.

– Если к моменту нашего появления в каменоломне Аманда будет все еще жива, мы сможем найти ее или хотя бы узнать, где она находится…

– Тогда Бубба положит любого, кто ее сторожит. Положит, как мешок с дерьмом, и исчезнет в ночи.

Она улыбнулась.

– Хочешь, позвоню ему?

Я подтолкнул к ней телефон.

– Сделай одолжение.

Набирая номер, она скрестила ноги, потом поднесла трубку к уху и наклонила к ней голову.

– Эй, воротила, – сказала Энджи, – не выйдешь сыграть завтра вечером?

Она некоторое время послушала, улыбка на лице стала шире.

– Если крупно повезет, даже застрелишь кого-нибудь.

17

У майора Джона Демпси из полицейского управления штата Массачусетс было широкое, как блин, ирландское лицо и настороженные, слегка выпученные глаза филина. Он даже и моргал, как филин. Внезапное сокращение мышц вызывало смыкание век, и в этом состоянии они оставались на десятую долю секунды дольше, чем бывает у большинства людей, потом поднимались, как жалюзи на окнах, и скрывались в глазницах. Как и у большинства полицейских, состоящих на службе штата, с которыми мне доводилось встречаться, позвоночник у него, казалось, представлял собой свинцовую трубку, а губы были бледны и очень тонки. На плоскость его бледного лица их будто бы нанесли жестким карандашом. Руки сливочно-белого цвета, пальцы длинные и женственные, ногти обработаны и гладкие, как ребро пятицентовой монеты. Но руками женственные черты в нем и ограничивались. Все остальное, казалось, состояло из глинистого сланца, и его худощавая фигура была настолько тверда и лишена жира, что, если бы он упал с подиума, наверняка разбился бы на кусочки.

Форма полицейских нашего штата, и особенно у высших чинов, всегда вызывала у меня тревожные ассоциации. Есть что-то агрессивно-тевтонское во всей этой начищенной, поблескивающей коже, явно выраженных эполетах и сверкающих серебром металлических деталях амуниции, в твердой полоске офицерского походного ремня, проходящего на груди от правого плеча к левому подреберью, в лишней четверти дюйма роста, добавленной тульей фуражки, надвинутой на лоб так, что козырек прикрывает глаза.

Городские же полицейские напоминают мне рядовых в старых фильмах про войну. Так и кажется, что, независимо от того, насколько аккуратно они одеты, от ползанья на животах по нормандскому берегу с промокшими сигарами в зубах и грязевыми потоками, струящимися по спинам, их отделяет всего один шаг. Но стоит взглянуть на типичных полицейских, состоящих на службе штата, – сжатые челюсти и надменно задранный подбородок, солнце сияет во всех этих металлических штуках, назначение которых блистать, – так сразу и вижу их идущими гусиным шагом по осенним улицам Варшавы году этак в тридцать девятом.

Вскоре после того, как все мы собрались, майор Демпси снял шляпу, обнаружив под ней вселяющие в наблюдателя некоторую тревогу оранжевые стриженые заросли, торчавшие из кожи, как яркие копья травинок из искусственного газона. Майор, видимо, догадывался о замешательстве, которое эта картина могла вызывать в посторонних. Он пригладил ладонями то, что росло по бокам головы, взял правой рукой со стола указку и несколько раз стукнул ею по ладони левой, с нескрываемым презрением осматривая зал глазами филина. Слева от него под гербом штата расположились лейтенант Дойл и начальник полиции Квинси, оба в своем самом лучшем, похоронном, и все трое, считая и герб, солидно и внушительно смотрели на собравшихся.

Все это происходило в конференц-зале управления полиции штата в Милтоне, поэтому его левую половину целиком экспроприировали хозяева, все как один с орлиным взором, гладко выбритые и тщательно отутюженные.

Первые ряды в правой половине зала занимали полицейские Квинси, последние – Бостона. Первые, по-видимому, старались походить на своих товарищей, находящихся на службе штата, хоть мне и удалось заметить у них несколько морщинок на одежде, а некоторые даже сбросили шляпы на пол себе под ноги. В основном это были молодые люди обоего пола, щеки у всех гладкие и лоснящиеся, как полосатый окунь, и я готов спорить: никто из них оружие на службе не применял ни разу.

Задние же ряды этой половины зала напоминали зону ожидания возле бесплатной столовки, где выдают суп беднякам и безработным. Полицейские в форме выглядели вполне достойно, но ребята и женщины из отдела по борьбе с преступлениями против детей, равно как и полчище детективов, на время приданных отделу из других подразделений, представляли собой разномастное сборище: кофейные пятна на одежде, щетина, отросшая к концу рабочего дня, дыхание, отдающее табачным перегаром, взъерошенные волосы, одежда до того мятая, что в складках можно было бы скрывать различные мелкие технические устройства. Большинство из них привлекли к поискам Аманды Маккриди с самого начала, и у них был вид «не-нравится? – ну-и-пошел-ты!», характерный для всех полицейских, которым слишком много приходится работать сверхурочно и слишком много стучаться в чужие двери. В отличие от полицейских штата и Квинси, одни представители бостонского контингента развалились в креслах, другие норовили дать друг другу пинка и много кашляли.

Мы с Энджи приехали перед самым началом собрания и заняли места в последнем ряду. В свежевыстиранных черных джинсах, черной хлопчатобумажной блузе навыпуск и коричневом кожаном пиджаке Энджи была вполне нарядной, чтобы сидеть с полицейскими из Квинси, но я оделся в заношенное в стиле пост-Сиэтл гранж[51]51
  Гранж – музыкальное направление в хард-роке 1990-х. Наиболее яркий представитель – группа «Nirvana».


[Закрыть] – рваную фланелевую рубашку поверх белой футболки с героями мультиков Реном и Стимпи и джинсы в крапинках белой краски. Кроссовки выше щиколотки, правда, были великолепные и совсем новые.

– Это такие надо накачивать? – спросил Бруссард, когда мы заняли свои места рядом с ним и Пулом.

Я смахнул пылинку со своих новехоньких корочек.

– Не.

– Плохо. Мне нравятся на воздушной подушке, которую накачивать надо.

– Как сказано в рекламе, в таких можно прыгнуть в высоту, как баскетболист Пенни Хардуэй, и закадрить двух цыпочек сразу.

– Ну что ж, тогда не зря деньги отдал.

За спиной у майора Демпси двое полицейских повесили на стену большую топографическую карту карьеров Квинси и заповедника Блю-Хиллс. После этого Демпси поднял указку и постучал ею по середине карты.

– Каменоломня Грэнит-Рейл, – сухо начал он. – Последние события, связанные с исчезновением Аманды Маккриди, позволяют полагать, что обмен состоится сегодня вечером в двадцать ноль-ноль. Похитители желают обменять ребенка на сумку с украденными деньгами, находящуюся в настоящий момент в распоряжении полицейского департамента Бостона. – Он описал указкой большой круг на карте. – Как видите, выбор преступников пал на каменоломни, поскольку здесь имеются мириады путей отхода.

– Мириады, – пробормотал Пул себе под нос, – хорошее словечко.

– Даже имея в своем распоряжении вертолеты и личный состав, сосредоточенный в стратегических точках как вокруг каменоломен, так и заповедника Блю-Хиллс, охватить такую территорию будет непросто. Похитители потребовали, чтобы вечером здесь находилось всего лишь четыре человека, что еще только усложняет дело. До совершения обмена наше присутствие должно быть совершенно незаметно.

Какой-то полицейский поднял руку и прочистил горло.

– Майор, как можно выдвинуться к периметру территории и при этом оставаться невидимыми?

– Тут-то и закавыка. – Демпси провел рукой по подбородку.

– Он только что этого не говорил, – прошептал Пул.

– Сказал.

– Ну и ну!

– Командный пункт номер один, – продолжал Демпси, – будет расположен в этой долине, у подножия Кроличьего склона Блю-Хиллс. Отсюда до верхней части каменоломни Грэнит-Рейл на вертолете менее минуты лету. Основные наши силы будут сосредоточены здесь. Как только поступит сообщение о совершении обмена, рассредоточиваемся вокруг заповедника, блокируем с обоих концов: улицу Каменоломни, дороги Чикатобат и Со-Кат-Нотч, перекрываем северный и южный въезды на юго-восточную автомагистраль, а также соответствующие выезды с нее и изолируем всю эту зону со всеми бебехами и причиндалами.

– Бебехами, – повторил Пул.

– Причиндалами, – выдохнул Бруссард.

– Командный пункт два будет расположен при входе на кладбище Квинси, командный пункт номер три…

Следующий час Демпси излагал план действий и расписывал задачи для полицейских, находящихся на службе штата и местного департамента полиции. В операции должно было принять участие более ста пятидесяти человек, исходные позиции которых находились вокруг Квинси и по границе заповедника Блю-Хиллс. Для операции выделили три вертолета. Ведение переговоров с похитителями Аманды возлагалось на элитную группу департамента полиции Бостона. Предполагалось, что лейтенант Дойл и начальник полиции Квинси будут изображать «бродяг», разъезжая по тем карьерам, где нет воды, каждый на своей машине с выключенными фарами.

– Не дай бог, столкнутся, – сказал Пул.

Каменоломни, на пике гранитного бума в Новой Англии их было более шестидесяти, занимали большую территорию. Грэнит-Рейл оставалась одной из двадцати двух пока еще незатопленных. Все они находились в холмистой местности между скоростной автомагистралью и Блю-Хиллс. Выдвигаться предстояло в темноте, по возможности не зажигая огней. Даже сотрудники заповедника, по просьбе Демпси приехавшие на собрание, чтобы рассказать о местности, признавали, что в холмах множество тропинок, и некоторые из них известны лишь тем, кто ими пользуется.

Но дело было даже не в тропинках. Тропинки, в конце концов, куда-то вели, и там, куда они вели, было мало дорог, общественный парк или даже два. Даже если бы похитителям Аманды удалось пройти через оцепление на холмах, их задержали бы где-нибудь уже внизу. Будь нас четверо да еще несколько полицейских для ведения наблюдения за холмами, я бы уже считал, что преимущество на стороне Сыра. Но как можно выдвигаться и отходить незаметно при участии ста пятидесяти человек – я понять не мог.

Каких бы дураков ни набрал себе в помощники Сыр, даже они должны были понимать, что, независимо от характера их требований, при передаче заложника всегда собирается много полиции.

Как же они планировали уйти?

Дождавшись паузы, я поднял руку. Демпси это заметил, но, как мне показалось, решил притвориться, что не видит. Поэтому пришлось позвать его:

– Майор!

Он опустил глаза на свою указку.

– Да.

– Я не понимаю, как похитители планируют уйти.

Несколько человек в зале захихикали, и Демпси улыбнулся.

– Ну, мистер Кензи, в этом как раз все и дело, не так ли?

Я улыбнулся ему в ответ.

– Я понимаю, но вам не кажется, что и похитители тоже это понимают?

– Что вы имеете в виду?

– Для обмена они сами выбрали именно это место. Должны были понимать, что вы его оцепите. Ведь верно?

Демпси пожал плечами:

– Имея дело с преступниками, люди тупеют.

По рядам, занятым полицейскими в синих мундирах, пробежал вежливый смешок.

Я подождал, пока шум стихнет.

– Майор, если они предусмотрели полицейское оцепление, что тогда?

Улыбка на лице Демпси стала еще шире, но глаза филина в ней участия не принимали, наоборот, они сощурились, и майор, слегка озадаченный и явно недовольный, некоторое время молча смотрел на меня.

– Им никуда не деться, мистер Кензи. Не важно, что они думают. Шансы ускользнуть у них миллиард к одному.

– Но они на этот один и рассчитывают.

– Ну и зря. – Демпси посмотрел на свою указку и нахмурился. – Еще глупые вопросы будут?

В шесть мы встретились с детективом Марией Дикема из группы переговорщиков в фургоне, стоявшем у водонапорной башни метрах в тридцати от проезда Риккиути, дороги, прорезанной в самом сердце карьеров Квинси. Это была худенькая миниатюрная женщина чуть за сорок с коротко стриженными молочного цвета волосами и миндалевидными глазами, в темном деловом костюме, и большую часть встречи она машинально теребила жемчужную сережку в левом ухе.

– Если кто-то из вас встретится лицом к лицу с похитителем и ребенком, что будете делать? – Она скользнула взглядом по нашим лицам и остановила его на стенке фургона, где кто-то прилепил картинку из «Нэшнл Лэмпун»,[52]52
  «Нэшнл Лэмпун» – юмористический журнал, выходил с 1970 по 1998 год.


[Закрыть] на которой под заголовком «Купите наш журнал, а не то мы убьем этого пса» был изображен пистолет, приставленный к голове собаки. – Я жду, – сказала Мария.

– Мы скажем подозреваемому, – начал Бруссард, – отпустить…

– Вы попросите подозреваемого, – поправила она.

– Мы попросим подозреваемого отпустить ребенка.

– А если он ответит «Да пошли вы на хрен» и взведет курок? Что тогда?

– Тогда мы…

– Тогда вы отступите, – сказала она, – держите его в пределах видимости, но дайте свободу действий. Запаникует – ребенок погиб. Почувствует угрозу – тоже самое. Первое, и главное, – дайте ему иллюзию пространства, иллюзию свободы маневра. Нельзя позволять ему вами командовать, но также не надо, чтобы он чувствовал себя беспомощным. Вы заинтересованы в том, чтобы ему казалось, что у него есть какие-то возможности. – Мария отвернулась от картинки на борту фургона, потянула себя за сережку и по очереди посмотрела в глаза каждому из нас. – Вам понятно?

Я кивнул.

– Ни в коем случае не наводите на подозреваемого оружие. Не делайте резких движений. Если собираетесь что-то сделать, предупреждайте его. Например: «Сейчас я отойду назад. Сейчас я опущу пистолет». И так далее.

– Нянчиться с ним, как с ребенком, – сказал Бруссард, – вот что вы нам рекомендуете.

Она слегка улыбнулась, не отрывая взгляда от подола своей юбки.

– Детектив Бруссард, я в группе переговорщиков уже десять лет, и за это время у нас погиб всего один ребенок. Хотите в подобной ситуации выпятить грудь колесом и заорать «Лежать, сука!» – ради бога. Но сделайте одолжение, избавьте меня потом от выступлений по телевидению, если преступник своим выстрелом размажет сердце Аманды Маккриди вам по рубашке. – Сказав это, она посмотрела на Бруссарда и приподняла бровь. – Договорились?

– Детектив, – сказал Бруссард, – я же не спрашиваю, как вы справляетесь со своей работой. Я просто высказал свое мнение.

Пул кивнул.

– Если для спасения девочки надо будет нянчиться с кем-то, так я преступника в люльку уложу и колыбельные петь буду. Даю вам слово.

Мария вздохнула, выпрямилась и провела обеими руками по волосам.

– Вероятность налететь на преступника с Амандой Маккриди близка к нулю. Если все же налетите на них, помните, эта девочка – последнее их спасение. Человек берет заложника, потом оказывается в безвыходном положении, как крыса, загнанная в угол. Такие обычно сами очень боятся, и убить человека для них проще простого. В этой ситуации они не будут винить себя, не будут винить вас. Они будут винить Аманду. Допустите неосторожность – перережут ей горло.

Мария помедлила, давая нам возможность осмыслить сказанное. Потом достала из кармана костюма визитные карточки и раздала по одной каждому.

– У всех есть мобильные телефоны?

Мы кивнули.

– Здесь мой номер. Попадете в тупиковую ситуацию с этим преступником, исчерпаете аргументы, звоните мне, а телефон дайте ему. Договорились?

Она посмотрела в заднее окно на черные отвесные скалы, карьеры, торчащие в небо заостренные силуэты гранитных утесов.

– Карьеры, – сказала она. – И кто такое место выбрал?

– Нельзя сказать, что отсюда просто выбраться, – сказала Энджи. – При данных обстоятельствах.

Детектив Дикема кивнула.

– И тем не менее они выбрали именно его. Что они знают такого, чего мы не знаем?

В семь мы собрались на командном пункте полицейского департамента Бостона, где лейтенант Дойл ободрил нас на свой лад:

– Облажаетесь – имейте в виду, тут достаточно высоких утесов, прыгнуть можно с любого. Поэтому, – и лейтенант похлопал Пула по коленке, – не облажайтесь.

– Вдохновляющая речь, сэр.

Пул потянулся под приставной столик, достал оттуда голубую спортивную сумку и бросил ее Бруссарду на колени.

– Деньги мистер Кензи доставил сегодня утром. Все пересчитаны, номера записаны. В сумке ровно двести тысяч. Ни грошом меньше. Смотрите, чтобы столько и вернули похитителям.

Из приемника рации, занимавшей добрую треть приставного столика, послышался треск помех и голос проговорил:

– Командный, вызывает пять-девять. Прием.

Дойл взял приемник и включил тумблер «Исходящий».

– Командный. Говорите, пятьдесят девятый.

– Маллен вышел из Девоншир-плейс и в желтом такси направляется на запад по автостраде Сторроу. Следуем за ним. Прием.

– На запад? – сказал Бруссард. – С чего бы это ему ехать на запад? И по Сторроу?

– Пятьдесят девятый, – сказал Дойл, – вы уверены, что это именно Маллен?

– Ах… – последовала долгая пауза, во время которой из приемника доносились только помехи.

– Повторите, пятьдесят девятый. Прием.

– Командный, мы перехватили переговоры Маллена с коммутатором такси, видели, как он вышел через черный ход Девоншир-плейс и сел в машину. Прием.

– Пятьдесят девятый, вы как-то неуверенно это все говорите.

– Командный, мы видели этого человека, по описанию он вполне соответствует Маллену. В кельтской шапочке и солнечных очках. Прием.

Дойл на мгновение закрыл глаза и приложил приемник себе ко лбу.

– Пятьдесят девятый, вы уверены, что это подозреваемый Маллен? Или не уверены? Прием.