Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 123 страниц)

35

– Какой ей прок возвращаться сюда? – спросила Энджи, налаживая бинокль и нацеливая окуляры на освещенные окна кондоминиума Джея на Уиттьер-Плейс.

– Возможно, дело тут вовсе не в воспоминаниях ее мамаши, – сказал я.

– Думаю, про них можно просто забыть.

Мы поставили машину на стоянке под пандусом съезда с эстакады на островке между новой Нашуа-стрит-джейл и Уиттьер-Плейс. Мы притаились на своих сиденьях, чуть не вдавившись в них, но так, чтобы нам открывался хороший обзор окон спальни и гостиной Джея, и за время, пока мы там сидели, в окнах мелькали две фигуры – мужская и женская. Сказать точно даже про женскую фигуру, что это Дезире, мы не могли, так как тонкие шторы Джея были задернуты и видели мы лишь силуэты. О том, кому принадлежала мужская фигура, оставалось вообще лишь гадать. Но, учитывая систему сигнализации в квартире Джея, мы все же могли надеяться и даже ручаться, что женщина в окне – это Дезире.

– Так что бы это могло быть? – продолжала Энджи. – Я ведь что хочу сказать – два миллиона она, по-видимому, заграбастала, надежно укрыла во Флориде и может с такими деньжищами отправляться хоть к черту на рога. Так зачем ей возвращаться?

– Не знаю. Возможно, чтобы завершить дело, начатое год назад.

– Убить Тревора?

Я пожал плечами:

– Почему бы и нет?

– Но с какой целью?

– А?

– С какой целью? Эта девица, Патрик, ничего не делает просто так или по причинам чисто эмоциональным. Когда она убила мать и попыталась убить отца, каков, ты думаешь, был ее главный мотив?

– Эмансипация?

Она покачала головой:

– Это недостаточно серьезная причина.

– Недостаточно серьезная причина? – Я опустил бинокль и взглянул на Энджи. – Не думаю, что ей так уж нужны причины. Вспомни, что она сделала с Илианой Риос. Что она, черт возьми, сделала с Лизардо.

– Верно, но логика тут и там есть. Пускай извращенная, но есть. Лизардо она убила, потому что он являлся единственной ниточкой, связывавшей ее с тремя парнями, которые убили ее мать. А Илиану Риос она убила, потому что это помогало ей замести следы, когда она выкрала у Прайса обратно два миллиона. Но что выгадывала она восемь месяцев назад, когда пыталась убить отца?

– Ну, первоначально, как мы можем предположить, это были деньги.

– Каким же это образом?

– Наверное, она являлась единственной его наследницей по завещанию. Родители умирают, и она получает несколько сотен миллионов.

– Ну да. Правильно.

– Допустим, – продолжал я. – Но теперь эта причина полностью отпадает. Наверняка Тревор вычеркнул ее из завещания.

– Верно. Так зачем возвращаться?

– Вот и я о том же.

Она тоже опустила бинокль и потерла глаза.

– Загадка природы, правда?

На секунду я откинулся на спинку сиденья и потянулся, напрягая мускулы шеи и спины, о чем тут же пожалел. В который раз я позабыл о своем плече, и поврежденная ключица словно взорвалась болью, пронзившей всю мою левую сторону вплоть до шеи и впившейся в мозг. Я попытался сделать несколько коротких вдохов и проглотил кислую отрыжку.

– Илиана Риос внешне очень похожа на Дезире, – выговорил я наконец. – Похожа настолько, что Джей ошибся, приняв ее тело за труп Дезире.

– Да. Ну и что?

– Думаешь, это случайность? – Я повернулся к ней. – Каковы бы ни были их отношения, для гибели в номере мотеля Дезире выбрала Илиану Риос именно из-за ее с ней внешнего сходства. Она проявила большую предусмотрительность.

Энджи содрогнулась.

– Да, эта женщина смотрит в корень.

– Совершенно верно. Что и делает бессмысленной гибель ее матери.

– Не поняла! – Энджи так и вскинулась на сиденье.

– Машина матери в тот вечер сломалась. Так?

– Так. – Она кивнула. – И мать позвонила Тревору, из чего он и заключил, что она будет точно с ним в машине, если дружки Лизардо…

– Но каковы, однако, шансы? Я что хочу сказать – учитывая напряженный график Тревора, его привычку гореть на работе, а вдобавок его отношения с женой, каковы шансы, что Инес может позвонить ему с просьбой подвезти ее? И каковы шансы, что ее звонок застанет его на месте? Не говоря уже о том, что вместо того, чтобы подвозить, он мог бы просто посоветовать ей взять такси.

– Да, это значит многое оставлять на волю случая, – сказала Энджи.

– Верно. А Дезире никогда и ничего не оставляет на волю случая.

– Ты хочешь сказать, что смерть матери не входила в ее замысел?

– Не знаю. – Поглядев в окно, я покачал головой. – С Дезире вообще многого не знаешь. Вот завтра, например, она хочет, чтобы ее сопровождали в дом отца. Якобы чтобы защитить ее в случае чего.

– Как будто хоть раз в жизни ей требовалась защита.

– Вот именно. Так зачем мы ей понадобились? Для чего она нас предназначила?

Мы долго сидели так, наставив окуляры биноклей на окна Джея, в ожидании ответа на мой вопрос.

* * *

Наутро в семь тридцать состоялось явление Дезире. И я чуть было не попался ей на глаза.

Я возвращался из кафетерия на Козуэй-стрит, потому что мы с Энджи решили, что глоток кофеина после бессонной ночи стоит некоторого риска.

Я находился в десяти шагах от нашей машины напротив дома Джея, когда дверь его парадного открылась. Я съежился и замер, вжавшись в балку пандуса.

Первым из дома вышел хорошо одетый мужчина лет под пятьдесят или за пятьдесят с портфелем в руке. Поставив портфель на землю, он стал было влезать в рукава пальто, но, понюхав воздух и ощутив необычное для марта тепло этого солнечного дня, он опять перекинул пальто через руку и поднял портфель. Оглянувшись на небольшую группку спешащих на работу жильцов, вышедших вслед за ним, он улыбнулся кому-то в этой группке.

Она не улыбнулась ему в ответ, и поначалу я даже не сразу узнал ее, так как волосы ее были убраны в пучок, а глаза прикрыты темными очками. На ней был строгий темно-серый костюм с юбкой по колено, чопорной белой блузкой и сизо-серым шарфом на шее. Она остановилась поправить воротник черного пальто, другие же вышедшие из того же парадного разбрелись по своим машинам или же направились в сторону Северного вокзала и административного центра, кое-кто пошел в сторону перехода, ведущего к Музею науки и Лехмир-стейшн.

Дезире глядела на них с нескрываемым презрением, а постав ее стройных ног выражал даже нечто вроде ненависти. А возможно, я просто слишком в них вглядывался и мне это почудилось.

Затем хорошо одетый мужчина наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Она же лишь легонько провела пальцами по его ширинке и отстранилась.

Она что-то с улыбкой сказала ему, он покачал головой, энергичное лицо его мечтательно осклабилось. Она пошла к парковке, и я увидел, что она хочет сесть в темно-синий «форд-фалькон» Джея 1967 года с откидным верхом – машина эта была на парковке с тех пор, как он отбыл во Флориду.

Когда она сунула ключи в дверцу машины, меня охватила глубокая всепоглощающая ненависть к ней – ведь я отлично знал, сколько времени и денег потратил Джей, реставрируя машину, меняя двигатель, рыская по всей стране в поисках редких деталей. Это была всего лишь машина, и экспроприация ее являлась самым меньшим из преступлений Дезире, и все же в машине было что-то, еще сохранившееся от Джея, и мне показалось, что она посягает на это «что-то», желая нанести ему последний удар.

Мужчина ступил на тротуар как раз напротив меня, и я спрятался за опору эстакады. Порыв холодного ветра, пронесшегося по Козуэй-стрит, заставил его все-таки надеть пальто, Дезире же тем временем заводила машину; надев пальто, он отправился пешком по улице.

Я выглянул из-за опоры эстакады и из-за машины, и глаза Энджи встретились с моими в боковом зеркальце.

Она показала на Дезире, потом на себя.

Я кивнул и показал на мужчину.

Она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй.

Она тронула, я же перешел на противоположный тротуар и двинулся следом за мужчиной по Лоумесни-Уэй.

Минуту спустя мимо меня на машине Джея проехала Дезире, за ней – белый «мерседес», за которым следовала Энджи. Я проследил за тем, как все три машины направились к Стэнифорд-стрит, откуда свернули направо к Кембридж-стрит и дальше, к неисчислимому множеству прочих возможных мест.

Тем временем мужчина впереди, дойдя до угла, сунул портфель под мышку, а руки – в карманы. Со стороны можно было подумать, что мы просто вышли на прогулку. Держа между нами дистанцию метров в пятьдесят, я пошел за ним вверх по Мерримак-стрит. На Хей-Маркет-сквер Мерримак перешла в Конгресс-стрит, а на Нью-Садбери нас с ним настиг новый порыв ветра. Мы перешли улицу и продолжили путь в направлении финансового центра, где намешано больше архитектурных стилей, чем, наверное, в любом другом городе из тех, где мне доводилось бывать. Сверкающее стекло и гранитные плиты громоздятся над четырехэтажными всплесками рескинианской псевдоготики и копиями флорентийских палаццо, модернизм здесь приветствует немецкое Возрождение, а тот тянет руку постмодернизму, архитектурному низкопробному стандарту, ионическим колоннам, французским карнизам и коринфским пилястрам, а также доброму старому граниту и известняку Новой Англии; я любил бывать здесь, шляться по финансовому центру без всякого дела и только глазеть, разглядывать здания, а в хорошие дни думать, что вот здесь нам и преподан урок, как жить на этом свете, – намешано бог знает что, и все разное, а тем не менее гармония налицо. Но если б решение было за мной, Ратушу все же я бы взорвал.

Уже возле самого сердца финансового центра мужчина вдруг свернул влево, пересек развилку Стейт-, Конгресс– и Корт-стрит, миновал памятник, воздвигнутый в честь Бостонской резни, и, пройдя еще метров двадцать, направился к зданию Биржи.

Я убыстрил шаг почти до бега, потому что Биржа очень велика, одних лифтов там штук шестнадцать. Когда я ступил на мраморный пол под своды, простиравшиеся надо мной на высоту четырехэтажного дома, я потерял его из виду. Я пошел вправо и, попав в коридор со скоростными лифтами, заметил, что двери одного из них вот-вот готовы были закрыться.

– Подержите дверь, пожалуйста! – вскричал я и, затрусив к лифту, втиснул между створок здоровое плечо. Створки подались лишь после того, как крепко сжали мне плечо. Туго пришлось моим плечам в эту неделю!

Мужчина, прислонившись к стенке лифтовой кабины, разглядывал меня, вошедшего; лицо у него было недовольное, словно, вторгнувшись в лифт, я покусился на его свободное время.

– Спасибо, что придержали дверь, – сказал я.

Он глядел прямо перед собой.

– По утрам здесь работает множество других лифтов.

– Ах, – сказал я, – но это такой человеческий поступок!

Когда двери закрылись, я заметил, что он нажал кнопку 38-го этажа, и, надавив на эту же кнопку, я прислонился к стенке.

Он окинул взглядом мое поцарапанное, в ссадинах лицо, мою перевязь, мою одежду, до неузнаваемости измятую одиннадцатью часами пребывания в машине.

– У вас какое-нибудь дело на тридцать восьмом? – спросил он.

– Да. Дело.

Прикрыв глаза, я оперся о стену лифта.

– А что за дело? – поинтересовался он.

– Ну а вы как думаете?

– Да не знаю я.

– Значит, вы не на тот этаж едете, – сказал я.

– Да я работаю там!

– И не знаете, чем занимаются на тридцать восьмом этаже? Надо же! Первый день работаете, наверное?

Он перевел дух, в то время как лифт одним махом проскочил двадцать первый этаж, проскочил с такой скоростью, что мне казалось, будто щеки мои вот-вот соскользнут на подбородок.

– Молодой человек, – сказал он, – думаю, вы ошиблись.

– Молодой человек? – удивился я, но, поглядев на него внимательнее, понял, что в первоначальной оценке его возраста я ошибся минимум лет на десять. Меня ввели в заблуждение как его смуглая упругая кожа, густые темные волосы, так и энергичная быстрая походка, но он оказался просто моложавым стариком лет шестидесяти, если не больше.

– Да, вы определенно не туда попали.

– Почему вы так считаете?

– Потому что я знаю всех клиентов фирмы, а вас я не знаю.

– Я новый клиент, – сказал я.

– Сомневаюсь, – сказал он.

– Да нет, правда.

– Вранье собачье, – сказал он, одарив меня снисходительной улыбкой, обнажившей его прекрасно запломбированные белоснежные зубы.

Когда он сказал «фирма», я догадался, что речь идет не о финансовом учреждении.

– Я вот травму получил, – сказал я, приподнимая руку на перевязи. – А я барабанщик группы «Ружья и розы», роковой группы. Слыхали про такую?

Он кивнул.

– У нас вчера вечером концерт был во Флите, и кто-то запустил петарду в неположенном месте, и вот теперь мне требуется адвокат.

– Серьезно?

– Да.

– Барабанщика группы «Ружья и розы» зовут Мэтт Сорем, и вы на него вовсе не похожи.

Шестидесятилетний фанат группы «Ружья и розы»? Как такое возможно? Везет мне, нечего сказать!

– Был Мэтт Сорем, – сказал я. – Был. Но у них с Экслом размолвка вышла, и тогда привлекли меня.

– Играть в Флит-центре? – сказал он, когда мы уже достигли 38-го этажа.

– Да, приятель.

Двери открылись, но он заблокировал их, просунув руку между створок.

– Вчера вечером во Флит-центре «Кельты» сражались с «Быками». Я знаю. У меня там абонемент. – И он опять широко улыбнулся мне. – Кто бы ты там ни был, молись господу богу, чтобы лифт спустился в вестибюль раньше, чем там окажутся охранники!

Он вышел и не сводил с меня глаз, пока двери не начали закрываться. За его спиной я успел прочитать выведенные золотом фамилии на табличке: «Гриффин, Майлс, Кеннили и Бергман».

Я улыбнулся и прошептал: «Дезире!»

Он рванулся вперед, опять просунул руку в дверь лифта, и створки снова раскрылись.

– Что ты только что сказал?

– Вы меня слышали, мистер Гриффин. А может, называть вас просто Дэнни?

36

Его кабинет имел все, в чем нуждается преуспевающий делец, кроме, может быть, ангара для личного реактивного самолета. Однако если бы он захотел, то кабинет вместил бы и самолет.

Приемные перед кабинетом были пусты, если не считать одинокой фигуры секретаря мужского пола, заполнявшего кофейными фильтрами многочисленные кофейные автоматы, расставленные по приемным. Где-то вдали гудел пылесос.

Дэниел Гриффин повесил в шкаф пальто и пиджак, после чего обошел стол, такой огромный, что мне показалось, будто размеры его исчислялись в ярдах. Он уселся и сделал мне знак сесть напротив.

Я продолжал стоять.

– Кто вы? – спросил он.

– Патрик Кензи, частный детектив. Если вы интересуетесь моей биографией, можете осведомиться о ней у Чезвика Хартмана.

– Вы знакомы с Чезвиком?

Я кивнул.

– Уж не вы ли помогли его сестре выпутаться из неприятной ситуации в Коннектикуте несколько лет назад?

Я взял в руки со стола стоявшую с краю тяжелую бронзовую фигурку и принялся рассматривать ее. Это было изображение какого-то восточного божка или же мифологического персонажа – женщина с короной на голове, но с лицом, обезображенным свисавшим с него вместо носа слоновьим хоботом. Женщина сидела скрестив ноги, глядя на рыбу, выпрыгнувшую из моря прямо к ее ногам. Четыре руки женщины держали соответственно боевой топорик, бриллиант, бутылочку с притиранием и свернувшуюся кольцом змею.

– Шри-ланкийское? – спросил я.

Подняв брови, он кивнул:

– В то время это, конечно, называлось Цейлоном.

– Угу, – сказал я.

– Что вам от меня надо? – спросил он.

Я взглянул на фотографию красивой улыбающейся женщины, на другую, где были взрослые дети и целый выводок безупречных в своей прелести внучат.

– За республиканцев голосуете? – осведомился я.

– Что?

– Фамильные ценности, – сказал я.

– Я не понимаю.

– Что надо было Дезире? – спросил я.

– Боюсь, что вас это совершенно не касается.

Он приходил в себя после полученного возле лифта шока – голос его окреп, а в глазах опять засверкало праведное негодование. Скоро он вновь начнет мне угрожать охранниками, так что придется нанести ему удар под дых.

Я обошел стол и, сдвинув настольную лампу, сел на столешницу, так что нога моя свешивалась в дюйме от его ноги.

– Дэнни, – сказал я, – если б у вас с ней было простое свидание, вы ни за что бы не выпустили меня из лифта. Вам надо скрыть какую-то ужасную тайну. Нечто огромное, постыдное и противозаконное, за что вас можно упрятать в тюрьму на веки вечные. Пока что я не знаю, что именно вы скрываете, но мне известно, как действует Дезире, и известно, что она и пяти минут не потратила бы на ваши дряблые гениталии, если б не получила взамен нечто существенное. – Наклонившись к нему, я ослабил узел его галстука и расстегнул ему воротничок. – Так что признавайтесь.

Над его верхней губой показались капельки пота, а сжатые челюсти слегка обмякли.

Он сказал:

– Вы слишком много себе позволяете.

Я поднял бровь:

– И это все, что вы можете мне сказать? Ну, тогда держись, Дэнни.

Я спрыгнул со стола.

Он отпрянул в своем кресле, откатив его от меня, но я повернулся к нему спиной и направился к двери. Там я оглянулся:

– Когда я через пять минут позвоню Тревору Стоуну и расскажу ему, что вы трахаете его дочь, может, передать ему что-нибудь от вас лично?

– Вы не посмеете.

– Не посмею? Да у меня есть снимки, Дэнни.

Все-таки приятно наносить сокрушительные удары.

Рука Дэниела Гриффина поползла вверх, и он несколько раз глотнул. Он вскочил с такой стремительностью, что кресло его крутанулось, а он простоял секунду, опершись о стол и глотая кислород.

– Вы работаете на Тревора? – выговорил он.

– Раньше работал, – сказал я. – Теперь – нет. Но телефон его у меня записан.

– И вы, – сказал он звенящим голосом, – остались ему верны?

– Вы вот не верны! – сказал я, издав короткий смешок.

– Я про вас спрашиваю.

Я покачал головой:

– Я не люблю его и дочь его не люблю, и, насколько я знаю, оба они могут пожелать моей смерти сегодня в шесть часов вечера.

Он кивнул:

– Это опасные люди.

– Знаете что, Дэнни? Расскажите мне что-нибудь, чего я еще не знаю. Что вам полагается сделать для Дезире?

– Я… – Он покачал головой и отошел к маленькому холодильнику в углу. Он наклонился к холодильнику, и я вытащил пистолет и снял его с предохранителя.

Но он вытащил из холодильника лишь бутылку «Эвиана». Выглотав с полбутылки, он вытер рот тыльной стороной руки. Когда он увидел пистолет, глаза его расширились. Но я лишь пожал плечами.

– Он очень дурной, мерзкий человек, и он умирает, – сказал Гриффин. – Мне приходится думать о будущем. Приходится думать о том, в чьи руки перейдут его деньги, когда он умрет. Кто станет держателем кошелька, если угодно.

– И немалого кошелька, – заметил я.

– Да. В один миллиард сто семьдесят пять миллионов долларов по последним подсчетам.

От этой цифры я несколько оторопел. Такая сумма, наверное, одна может заполнить грузовик или банковский сейф. А возможно, в грузовик или в сейф она и не уместится.

– Так это уж не кошелек, – сказал я. – Это прямо национальный валютный запас!

Он кивнул:

– И деньги эти надо куда-то направить, когда он умрет.

– Бог мой, – сказал я. – Вы собираетесь изменить его завещание.

Он отвел глаза и стал смотреть в окно.

– Или же вы уже его изменили, – сказал я. – Ведь и он изменил завещание после покушения на него, не правда ли?

Не сводя глаз со Стейт-стрит и задней стороны «Сити-Холл-Плаза», он кивнул.

– Он вычеркнул Дезире из завещания?

Опять кивок.

– К кому же теперь переходят деньги?

Никакого ответа.

– Дэниел, – повторил я, – к кому же теперь переходят деньги?

Он махнул рукой.

– На разнообразные нужды пойдут – университетские стипендии, библиотеки, на медицинские разработки – всякое такое.

– Чепуха. Бескорыстием он не отличается.

– Девяносто два процента всего капитала пойдет в частную трастовую компанию его имени. Как адвокату мне поручено каждый год снимать оттуда известный процент и направлять его в вышеуказанные медицинские учреждения. Прочее остается в трастовой компании и приумножается.

– Какие же это медицинские учреждения?

Он оторвал взгляд от окна.

– Специализирующиеся на криогенных разработках.

Я чуть было не расхохотался.

– Так этот полоумный хочет, чтобы его заморозили?

Он кивнул:

– До тех пор, пока не найдут средство от рака. А проснувшись, он все равно будет входить в число богатейших людей планеты, потому что одних только процентов с его капитала хватит на то, чтобы покрывать инфляцию вплоть до трехтысячного года.

– Погодите-ка, – сказал я. – После смерти, или там замороженный, или еще какой-нибудь, разве сможет он следить за тем, как расходуются деньги?

– То есть разве сможет он уберечь их от хищения, если на них позарюсь я или тот, к кому перейдут дела после меня?

– Да.

– Следить за этим станет частная аудиторская фирма.

Я на секунду прислонился к стене, пытаясь осмыслить услышанное.

– Но эта аудиторская фирма приступает к делу лишь после его смерти или замораживания. Так?

Он прикрыл глаза и кивнул.

– И когда же состоится морозильная процедура?

– Завтра.

Я засмеялся, настолько дико и обидно это мне показалось.

– Не смейтесь. Он сумасшедший, но смеяться над ним или сбрасывать его из-за этого со счетов не стоит. Лично я не верю в криогенные разработки. Но что, если я ошибаюсь, а он, напротив, прав? Знаете, мистер Кензи, он еще попляшет на наших похоронах.

– Только если вы не измените завещание, – сказал я. – В его плане есть одна прореха, не правда ли? Даже если он и проверит завещание перед тем, как лезть в этот свой холодильник, или как там эта штука называется, вы все равно сможете его изменить или заменить его другим завещанием, не правда ли?

Он сделал несколько глотков из бутылки «Эвиана».

– Дело щекотливое и трудное, но возможное.

– Чудесно. Где же теперь находится Дезире?

– Понятия не имею.

– Ладно. Берите пальто.

– Что?

– Вы едете со мной, Дэниел.

– И не подумаю! У меня назначены встречи.

– В моем пистолете несколько пуль, у них там тоже назначена встреча. Ясно?