Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 123 страниц)

– Как твое плечо? – спросила Энджи.

– Чувствуется. И бок тоже.

– Я буду помнить об этом, – сказала она. И, припав на колено, задрала мою рубашку. Когда она целовала кожу вокруг моих бинтов, язык ее подрагивал, как от тока.

Нагнувшись, я обхватил ее за талию здоровой рукой. Я приподнял ее, усадил на раковину и стал целовать; ее ноги обвились вокруг меня, а сандалии со стуком упали на пол. Последние месяцы я не просто желал ее, желал ощутить ее губы, ее язык, ее вкус – я желал ее до головокружения, изнемогая от желания.

– Как бы мы ни устали, – сказала она, в то время как мой язык ласкал ее шею, – на этот раз мы не прекратим, пока оба не рухнем без сознания.

– Заметано, – пробормотал я.

* * *

Около четырех утра мы наконец рухнули.

Она уснула, свернувшись на моей груди, когда у меня самого тоже стали слипаться глаза, и последнее, о чем я успел подумать, прежде чем отключиться, было то, как это я мог считать Дезире самой красивой из всех когда-либо виденных мною женщин.

Я глядел на Энджи, голой покоившуюся на моей груди, на ее царапины, на вспухшее ее лицо, и понимал совершенно ясно, что только теперь, в это самое мгновенье, и впервые в жизни узнал, что такое настоящая красота.

31

– Привет.

Я приоткрыл один глаз и увидел перед собой лицо Дезире Стоун.

– Привет, – повторила она, повторила шепотом.

– Привет, – сказал я.

– Кофе хотите? – спросила она.

– Конечно.

– Тш-ш… – Она приложила палец к губам.

Повернувшись, я увидел крепко спящую возле меня Энджи.

– Кофе в соседней комнате, – сказала Дезире и вышла.

Я сел в постели, снял часы с туалетного столика. Десять утра. Я проспал шесть часов, а впечатление было такое, будто прошло всего лишь шесть минут. До этой ночи я не спал по меньшей мере часов сорок. Но нельзя же спать целый день.

Энджи, однако, судя по всему, была готова так и сделать.

Она свернулась в тугой пренатальный комок – позу, в которой я привык ее заставать все эти месяцы на полу моей гостиной. Простыня у нее задралась до талии, и я протянул руку и прикрыл ее, подоткнув простыню под угол матраса. Энджи не пошевелилась и даже не застонала, когда я встал с кровати. Как можно тише я надел джинсы и футболку с длинными рукавами и направился к двери, соединявшей наши номера, потом остановился, вернувшись, подошел к кровати со стороны Энджи и, став на колени, коснулся ладонью теплого лица и тихонько поцеловал ее в губы, ощутив ее запах.

В последние двадцать два часа в меня стреляли, меня вышвырнуло из движущейся машины, я получил трещину плечевой кости, раны от множества впившихся в мое тело стеклянных осколков. Я потерял почти литр крови и подвергся двенадцатичасовому допросу в удушающей жаре шлакобетонной коробки. Но странным образом прикосновение теплой щеки Энджи к моей ладони преобразило все это в сплошное счастье.

Найдя на полу у двери в ванную свою перевязь, я сунул в нее свою онемевшую руку и пошел в соседний номер.

Тяжелые темные шторы там были задернуты от солнца, и единственный свет в комнате шел от маленького ночника на тумбочке. Дезире сидела в кресле возле тумбочки и пила кофе, как мне показалось, совершенно голая.

– Мисс Стоун?

– Входите. И зовите меня Дезире.

Она встала, а я вгляделся в полумрак и только тогда понял, что на ней французские бикини цвета темных медовых сот, то есть лишь чуть-чуть светлее ее кожи. Волосы ее, когда, подойдя, она передала мне в руки чашку с кофе, оказались гладко забранными назад.

– Не знаю, понравится ли вам, – сказала она. – Сливки и сахар на кухонном столике.

Я зажег еще один свет, пошел в кухонный отсек и нашел там на столе возле кофеварки сахар и сливки.

– Поплавали? – Я вернулся к ней.

– Просто чтобы голова прояснилась. Действует лучше, чем кофе.

Возможно, голова ее и прояснилась, моя же, наоборот, пошла кругом.

Она опять уселась в кресло, которое, как я теперь догадался, защищал от капелек воды на ее коже и влаги бикини банный халат, видимо потом скинутый ею.

Она сказала:

– Надеть мне это опять?

– Делайте, как вам удобнее. – Я сел на край кровати. – Что случилось?

– Вы про что?

Она покосилась на свой халат, но надеть его не надела, а, согнув ноги в коленях, положила ступни на краешек кровати.

– Так что же случилось? Думаю, вы разбудили меня неспроста.

– Через два часа я улетаю.

– Куда?

– В Бостон.

– Не считаю это разумным поступком.

– Знаю. – Она стерла испарину с верхней губы. – Но завтра вечером моего отца не будет дома, а мне необходимо туда войти.

– Зачем?

Она наклонилась вперед, прижав грудь к коленям.

– У меня там остались вещи.

– Вещи, за которые стоит умереть?

Я все пил и пил кофе, словно только внутри чашки могла таиться разгадка.

– Это вещи от мамы. Они много что говорят моим чувствам.

– Когда он умрет, – сказал я, – я уверен, что вещи эти останутся в доме. Тогда и возьмете их.

Она покачала головой:

– К тому времени, когда он умрет, кое-чего, необходимого мне, может там уже не оказаться. А тут – стоит мне быстро проникнуть домой в вечер, в который, как мне известно, отца там не будет, и все в порядке – я буду свободна.

– Как вы узнали, что его не будет дома?

– Завтра вечером состоится ежегодное собрание акционеров крупнейшей из отцовских компаний «Консолидейтед петролеум». Собрание это регулярно проводится в зале «Гарвард-клуба» на Федерал-стрит в один и тот же день и час, неизменно, что бы ни случилось.

– Зачем ему это? Все равно на будущий год он присутствовать там не сможет.

Она поставила чашку с кофе на тумбочку и откинулась на спинку кресла.

– Вы все еще не поняли, что такое мой отец, не правда ли?

– Нет, мисс Стоун, наверное, не понял.

Она кивнула, потом рассеянно сняла указательным пальцем бусинку воды с левой лодыжки.

– Мой отец в глубине души не верит, что умрет. А если и верит, то надеется использовать все оставшиеся у него ресурсы и купить себе бессмертие. Он главный акционер более чем двадцати корпораций. Распечатка его подробного портфолио с перечислением всех его доходов в одних только Соединенных Штатах будет толще телефонной книги абонентов Мексико-Сити.

– То есть внушительная толщина, – сказал я.

На мгновение нефритово-зеленые глаза сверкнули, что-то промелькнуло в них, потом исчезло.

– Да, – сказала она с мягкой улыбкой. – Это так. И последние оставшиеся ему месяцы он потратит на то, чтобы получить доказательства, что все и каждая из этих корпораций создаст фонды его имени и увековечит его – в названиях библиотек, научных лабораторий, общественных парков, всюду, где только возможно.

– Ну а если он умирает, как сможет он узнать, будет ли выполнена вся эта работа по его увековечиванию?

– Дэнни, – сказала она.

– Дэнни? – переспросил я.

Чуть приоткрыв губы, она потянулась за кофейной чашкой.

– Дэниел Гриффин, личный адвокат отца.

– А-а… – сказал я. – Даже я и то о нем слышал.

– Может быть, единственный из всех адвокатов более могущественный, чем ваш, Патрик.

Впервые с ее губ слетело мое имя, и меня охватило смущение от того, как это было мне неожиданно приятно – словно теплая рука прижалась к сердцу.

– Откуда вы знаете, кто мой адвокат?

– Джей однажды рассказывал мне о вас.

– Правда?

– Почти час говорил однажды ночью. Он видел в вас младшего брата, которого никогда не имел. Сказал, что вы единственный человек в мире, которому он по-настоящему доверяет. Сказал, что если с ним когда-нибудь что-нибудь случится, то пусть я обращусь к вам.

Передо мной вдруг вспыхнуло видение – Джей напротив меня за столиком «Амброзии» на Хантингтон-стрит, в тот последний раз, когда мы с ним общались прилюдно. Джей смеется, держа наманикюренными пальцами стаканчик толстого стекла, наполовину наполненный джином, безукоризненно уложенные волосы бросают тень на стакан, и все в нем излучает уверенность человека, не упомнящего случая, чтобы он менял свои решения или изменял себе. А потом новое видение – его тело, выловленное в заливе Тампа, – вспухшая, как будто выбеленная кожа, закрытые глаза, вид четырнадцатилетнего мальчика.

– Я любил Джея, – сказал я и, не успев сказать, подумал: «Зачем я это говорю? Может быть, потому, что это было правдой? А может быть, из желания увидеть реакцию Дезире?»

– Как и я, – сказала она и закрыла глаза. Когда она их открыла, глаза были мокрыми. – И вас он любил. Он сказал, что вы человек, достойный доверия. Что самые разные люди из самых различных кругов вам доверяют полностью. И тогда же он мне сказал, что Чезвик Хартман на вас работает бесплатно, не беря с вас денег.

– Так что вы хотите от меня, мисс Стоун?

– Дезире, – сказала она. – Пожалуйста.

– Дезире, – сказал я.

– Я хочу попросить вас завтра вечером подстраховать меня. Джулиан скорее всего будет с отцом, когда тот отправится на Федерал-стрит № 1, но вдруг что-нибудь выйдет не так.

– Вы знаете, как отключить сигнализацию?

– Если только он не поменял ее, что маловероятно. Он не ожидает от меня столь самоубийственного поступка.

– А эти… фамильные ценности, – сказал я, не найдя более подходящего определения, – они стоят того, чтобы из-за них так рисковать?

Она опять наклонилась вперед и обхватила руками лодыжки.

– Незадолго до гибели мама написала воспоминания. Описала свое детство в Гватемале, рассказала об отце и матери, о сестрах и братьях, родных, никогда мной не виденных, о которых я и слыхом не слыхивала. Воспоминания оканчивались днем приезда моего отца в их городок. Воспоминания эти не содержат ничего особенно важного, но перед смертью она передала их мне. Я их спрятала, и теперь мне невыносима мысль, что они все еще в доме и их обязательно найдут. А если отец найдет их, он их уничтожит. А с ними уйдет и последнее, что осталось от мамы. – Она встретилась со мной глазами. – Вы поможете мне, Патрик?

Я представил себе ее мать, эту Инес, четырнадцати лет купленную мужчиной, уверенным, что на свете все продается и покупается. К несчастью, почти всегда он в этом оказывался прав. Как жилось ей в этом огромном доме с этим безумцем, страдающим манией величия?

Думаю, единственной отдушиной для нее было взяться за перо и описать жизнь, которой она жила до того, как ее увез этот человек. И с кем же поделиться самым сокровенным в своем внутреннем мире? Конечно, с дочерью, так же пойманной в ловушку и поруганной Тревором, как и она сама.

– Пожалуйста, – сказала Дезире, – поможете мне?

– Конечно, – сказал я.

Она потянулась к моей руке, взяла ее в свои.

– Спасибо.

– Не стоит.

Большим пальцем она провела по моей ладони.

– Нет, – сказала она. – Я серьезно. Правда спасибо.

– И я серьезно, – сказал я. – Правда не стоит.

– А вы и мисс Дженнаро?.. – сказала она. – То есть вы уже давно с ней?

Я дал этому вопросу повиснуть между нами в пространстве размером в десять дюймов.

Она выпустила мою руку и улыбнулась.

– Хорошие люди не залеживаются, – сказала она. – Конечно.

Она откинулась в кресле, и я выдержал ее долгий взгляд. Целую минуту мы молча глядели друг на друга, и потом левая бровь ее еле заметно изогнулась.

– Или залеживаются? – сказала она.

– Не залеживаются, – сказал я. – А некоторые из самых лучших, Дезире…

– Да?

– Падают с моста прошлой ночью.

Я встал.

Она скрестила ноги в лодыжках.

– Спасибо за кофе. Как вы собираетесь добраться до аэропорта?

– У меня все еще есть машина, которую Джей арендовал для меня. Ее надо вернуть сегодня вечером в прокат в центре города.

– Хотите, чтобы я, проводив вас, забросил туда машину?

– Если вам это не трудно, – сказала она, не сводя глаз с кофейной чашки.

– Одевайтесь. Я зайду опять через несколько минут.

* * *

Энджи все еще спала так крепко, что я понимал: разбудить ее может только разрыв гранаты. Я оставил записку, после чего прошел вместе с Дезире к арендованному «гранд-эму», и Дезире, сев за руль, повела машину к аэропорту.

Новый день был также и жарким, и солнечным. Как и все прочие дни – других дней с самого прибытия я здесь не видел. Часа в три, как я успел узнать по опыту, прольется получасовой дождик, и жара немного схлынет, но зато от земли после дождя пойдет пар, и до самого заката атмосфера будет невыносима.

– Возвращаясь к произошедшему в номере, – сказала Дезире.

– Забудьте, – сказал я.

– Нет. Я любила Джея. Действительно любила. Вас же я почти не знаю.

– Верно, – сказал я.

– Но возможно… не знаю, право… Вам приходилось слышать о патологии жертв инцеста и изнасилованных, Патрик?

– Да, Дезире, приходилось. Почему я и посоветовал вам забыть.

Мы свернули на подъездную аллею, ведущую к аэропорту, и, следуя за красными указателями, покатили туда, откуда отлетали «дельты».

– Как вы купили билет на самолет? – спросил я.

– Это Джей. Он купил два билета.

– Джей собирался лететь с вами?

Она кивнула.

– Он купил два билета, – повторила она.

– Я расслышал это с первого раза, Дезире.

Она повернула голову:

– Вы сможете вернуться уже через два дня. А пока мисс Дженнаро поваляется на солнышке, посмотрит достопримечательности, отдохнет.

Она подъехала к турникету.

– Где же вы хотите, чтобы мы встретились в Бостоне?

Секунду она смотрела в окно, не снимая рук с руля, слегка постукивая по нему пальцами, часто дыша. Потом, рассеянно порывшись в сумочке, потянулась к заднему сиденью за среднего размера дорожной сумкой из черной кожи. На ней были прикрывающая волосы бейсбольная шапочка, которую она сдвинула козырьком назад, шорты цвета хаки и хлопчатобумажная рубашка мужского покроя с засученными до локтей рукавами. Ничего особенного, и тем не менее почти все мужчины, мимо которых она проезжала к самолету, выворачивали вслед ей шеи.

Пока я сидел в машине, пространство словно съежилось вокруг нас.

– Да, так о чем вы спросили меня? – сказала она.

– Когда и где нам завтра встретиться?

– Когда вы прилетите?

– Вероятно, завтра днем, – сказал я.

– Так почему бы нам не встретиться возле кондоминиума Джея? – И она вылезла из машины.

Я тоже выкарабкался наружу, а она, вытащив из багажника еще одну небольшую сумку, закрыла багажник и передала мне ключи.

– Возле дома Джея?

– Там я смогу затаиться. Он дал мне ключ, пароль, код сигнализации.

– Ладно, – сказал я. – А время?

– В шесть.

– Как штык.

– Прекрасно. Свидание назначено. – Она повернулась к дверям. – Да, чуть не забыла! У нас и еще одно свидание будет.

– Да?

Она улыбнулась, вскинула на плечо сумку.

– Ага. Джей взял с меня это обещание. Первого апреля «Аварийная безопасность».

– «Аварийная безопасность», – повторил я, и температура у меня в эту удушающую жару упала градусов на двадцать.

Она кивнула, щурясь от солнца.

– Он сказал, что если с ним что-нибудь случится, то на этот раз составить вам компанию предстоит мне. Сосиски, «Будвайзер» и Генри Фонда. Это что, традиция такая?

– Да, традиция.

– Ну, значит, договорились. Так и будет.

– Если Джей велел, – сказал я.

– Он взял с меня обещание. – Она улыбнулась, и на меня пахнуло легким ветерком, когда за ней раскрылась автоматическая дверь. – Свидание назначено?

– Назначено, – ответил я, в свою очередь обдав ее легким ветерком и одарив лучезарнейшей из моих улыбок.

– Ну, до завтра.

Она прошла в здание аэровокзала, и я сквозь стекло смотрел на ее чуть колышущийся зад, когда она протиснулась сквозь толпу мальчиков-студентов, а затем свернула в коридор и исчезла.

Студенты, остолбенев, все еще глядели в пространство, которое она занимала всего лишь три секунды, так, словно его осветило божье благословение, и я смотрел туда же и точно так же.

«Смотрите, мальчики, – думал я, – смотрите хорошенько. Потому что вряд ли вы еще раз увидите в своей жизни существо, столь близко подходящее к понятию идеала». Наверное, никогда еще ни одна смертная не имела внешности, так соответствующей душе, исполненной беспорочной и беспощадной, почти идеальной красоты.

Дезире. Само это имя ввергало сердце в трепет.

Я стоял возле машины, улыбаясь во весь рот, и, наверное, вид у меня был совершенно идиотский, потому что проходивший мимо носильщик остановился передо мной со словами:

– Все нормально, парень?

– Прекрасно, – сказал я.

– Потерял что-нибудь?

Я покачал головой:

– Наоборот. Нашел.

– Ну, повезло, – сказал он, отходя.

Мне повезло. Да. А вот Дезире не повезло.

Вы были так близко к цели, леди. А потом вдруг все пустили под откос. Окончательно и бесповоротно.

Часть третья
Аварийная безопасность

32

Примерно через год после того, как завершилась моя стажировка у Джея Бекера, его вышвырнула из его собственной квартиры кубинская танцовщица, исполнительница фламенко по имени Эсмеральда Васкес. Эсмеральда гастролировала вместе с разъездной труппой «Трехгрошовой оперы» и познакомилась с Джеем на второй вечер ее пребывания в городе. Первые три недели гастролей Эсмеральда плотно романилась с Джеем, но, видимо, Джей смотрел на их отношения иначе. Как оказалось, к несчастью для себя, ибо она ужасно взъелась, когда застала Джея в постели с другой танцовщицей той же труппы. Эсмеральда немедленно потянулась к ножу, а Джей – к дверной ручке, после чего он и другая женщина задали жару «доджу», колеся на нем чуть ли не до утра. Потом танцовщица вернулась на квартиру, которую делила со своим бойфрендом, Джей же постучался ко мне.

– Ты так взбесил исполнительницу фламенко? – сказал я.

– Наверное, – сказал он, ставя в мой холодильник ящик пива «Бек» и бутылку виски «Чивас».

– Ну, разумно ли это?

– Наверное, нет.

– А может быть, это даже следует расценить как глупость?

– Послушай, ты долго еще собираешься меня изводить или проявишь гостеприимство и покажешь мне, где у тебя чипсы?

Таким образом, мы переместились в гостиную, где, расположившись на диване, принялись за «Бек» и «Чивас», сопровождая выпивку рассуждениями о презренных женщинах, готовых из-за ерунды тебя кастрировать, разрывах со скандалом, ревнивых мужчинах и бойфрендах и прочем в том же духе – тема не столь забавная, не сдабривай мы ее спиртным и нашей теплой компанией.

А потом, когда разговор стал, похоже, иссякать, мы включили телевизор, где углядели начальные титры «Аварийной безопасности».

– Черт, – сказал Джей, – сделай-ка погромче.

Я повиновался.

– Кто режиссер? – спросил Джей.

– Люмет.

– Точно?

– Абсолютно.

– А по-моему, это Франкенхеймер.

– Франкенхеймер поставил «Семь дней в мае», – сказал я.

– Да, ты прав. Я без ума от этой картины!

После чего следующие два часа мы, как загипнотизированные, следили за тем, как президент США Генри Фонда, сжав зубы, пытался противостоять холодному безумию сошедшего с катушек черно-белого мира, когда в результате компьютерного сбоя полетела система аварийной безопасности и американские военно-воздушные силы уже готовились бомбить Москву, а несчастный Генри Фонда, еще крепче сжав зубы, вынужден был отдать приказ бросить бомбы на Нью-Йорк, чтобы успокоить русских и избежать полномасштабной ядерной войны.

Когда картина кончилась, мы немного поспорили о том, что лучше – «Аварийная безопасность» или же «Доктор Стрейнджлав». Я утверждал, что эти вещи несравнимы: «Стрейнджлав» – настоящий шедевр, а Стэнли Кубрик – гений. Джей обвинил меня в преувеличении, а я его – в отсутствии воображения и педантизме. Он заявил, что Генри Фонда – величайший актер всех времен и народов и лучше его не было за всю историю кинематографа. Я сказал, что он пьян.

– Вот если б был у них какой-нибудь сверхсекретный пароль, чтобы отозвать бомбардировщики!

Он поудобнее вдавился в диванную спинку со стаканом виски в одной руке и пивным бокалом в другой.

– Сверхсекретный пароль? – рассмеялся я.

Он повернулся ко мне.

– Нет, я серьезно. Тогда президенту Генри Фонда осталось бы только конфиденциально довести до каждого из пилотов эскадрона этот пароль, известный только им и ему, и бомбардировщики вернулись бы, несмотря на полетевшую систему аварийной безопасности.

– Но, Джей, – сказал я, – в том-то и смысл, что отозвать их обратно нельзя. Они же все воспитаны в убеждении, что всякий приказ, поступивший после того, как не сработала система аварийной безопасности, это происки русских.

– И все же…

Мы сидели с ним, глядя «Из прошлого», еще один черно-белый боевик 38-го канала, переносивший нас во времена, когда 38-й канал еще был крутым. В каком-то месте фильма Джей встал и отправился в ванную. Вернувшись с еще двумя бутылками пива, взятыми в кухне, он сказал:

– Если я когда-нибудь захочу прислать тебе весточку, это будет нашим паролем.

– Что? – не понял я.

– «Аварийная безопасность», – сказал он.

– Я смотрю сейчас «Из прошлого», Джей. «Аварийная безопасность» уже полчаса как кончилась. Нью-Йорк разбомбили вдрызг. Проехали.

– Нет, я серьезно. – С трудом оторвавшись от диванной подушки, он выпрямился. – Если мне когда-нибудь захочется послать тебе весть из, скажем, загробного мира, пусть это будет «аварийная безопасность».

– Какого еще, к черту, загробного мира! – Я засмеялся. – А еще говоришь: «серьезно»!

– Серьезнее даже судебный пристав не бывает. Нет, нет, ты вникни. – Подавшись вперед, он выпучил глаза, чтобы прояснилось в голове. – Наше дело – штука суровая. Не такая суровая, как служба в Бюро, но тоже не фокстрот танцевать. Если со мной что-нибудь случится… Видишь ли, у меня две головы, Патрик.

– Ты, наверное, не совсем и не только голову имеешь в виду, и Эсмеральда сказала бы, что сегодня тобою правила другая голова. Ее-то она и собиралась тебе оттяпать.

Он фыркнул:

– Нет, в том, другом смысле ты тоже прав, но я говорил про голову в смысле мозгов. Так вот, голов в этом смысле у меня две, правда! – Указательным пальцем он постучал себя по черепу. – Одна – такая же, как у всех, она хлопот не доставляет. Другая же – это голова копа, и она никогда не прекращает варить. Она будит первую мою голову среди ночи, толкает меня вскочить с постели, пусть я даже и не знал, что именно меня смущало. Я хочу сказать, что половина всех моих дел была разгадана в три часа ночи именно благодаря этой моей второй голове.

– Тебе, наверное, и одеваться-то каждый день не просто.

– Что?

– С двумя-то головами, – сказал я. – Как ты с этим управляешься? У них ведь, наверное, и вкусы различные, и в одежде, и во всем прочем. А как они в смысле еды?

Он выбросил перед моим носом средний палец:

– Я серьезно.

Я тут же сдался.

– Если серьезно, – сказал я, – то, похоже, я знаю, о чем ты толкуешь.

– Ни черта. – Он махнул рукой. – Для этого ты еще слишком зелен. Но ты это узнаешь. В свое время. Должен тебе сказать, мальчик, что эта вторая голова – порядочная пакостница. Например, знакомишься ты с человеком – в перспективе другом или возлюбленной, бывает и так. И ты хочешь, чтобы отношения ваши развивались. Тут включается та, вторая голова, даже против твоей воли включается. И она бьет тревогу, звонит в колокола интуиции, и в глубине души ты начинаешь подозревать, что доверять этому человеку ты не должен. Вторая голова ухватывает то, что первая, основная, не может или не хочет ухватить. Могут пройти годы, прежде чем ты дашь себе отчет в том, что же это было – возможно, то, как друг твой замялся, произнося то или иное слово, или как загорелись глаза твоей возлюбленной при виде бриллиантов, и это при том, что она уверяла, будто большей бессребреницы, чем она, на свете не сыскать. А может быть… Да кто его знает… Важно то, что из этого выйдет. А выйдет то, что подозрения подтвердятся.

– Ты пьян.

– Да, я пьян, но это еще не означает, что я не могу изрекать истины. Послушай, я ведь про что говорю – ведь может же так случиться, что я потерплю фиаско…

– Да?

– Не от рук какого-нибудь гангстера-отморозка или мерзавца наркоторговца или другого мерзавца, которого я издалека учую. Нет, от рук кого-нибудь, кому я верю, кого я люблю. И может случиться так, что я сойду в могилу, все еще веря этому человеку. Всей душой ему веря. Почти всей. – Он подмигнул мне. – Потому что есть же у меня и вторая голова. А она, ей-богу, отличный детектор лжи, и она станет нашептывать мне, чтобы я остерегался этого человека безотносительно к тому, хочет или не хочет этого остальная моя душа. Так что вот.

Кивнув сам себе, он откинулся на спинку дивана.

– Что «вот»?

– Вот отсюда и план.

– Какой план? Последние двадцать минут, если не больше, ты несешь бог весть что.

– Если я когда-нибудь умру, а близкий мне человек придет к тебе и начнет пороть какую-то чушь, что у него к тебе поручение и про «аварийную безопасность», знай, что тебе надо человека этого отстранить или устранить, словом, вывести на чистую воду, с треском разоблачить лжеца. – Он поднял бокал пива. – Выпьем за это!

– Не надо резать бритвой пальцы и смешивать кровь, ничего такого не требуется?

Он нахмурился:

– С тобой этого не требуется. Пей знай.

Мы выпили.

– А что, если это я тебя подставлю под удар, а, Джей?

Он взглянул на меня и косо прикрыл один глаз.

– Тогда, полагаю, мне кранты.

И он засмеялся.

За годы, когда мы с ним наращивали количество вместе выпитого, он усовершенствовал свое «послание из загробного мира»: он присовокупил первое апреля – день дурака – в качестве добавочной шутки над тем или теми, кто, обидев его, попытался бы подружиться со мной.

Я все твердил ему, что это будет стрельба с очень уж дальнего расстояния или все равно что закопать мину в песок пустыни Сахара и планировать, что человек обязательно на нее наступит. Один человек, одна мина, одна пустыня в три с половиной миллиона квадратных километров.

– А я могу держать пари, – сказал он, – что пусть это и стрельба с дальнего расстояния, но когда мина эта взорвется, взрыв этот будет виден тоже издалека. Помни о моей двухголовости, дружок. Когда тело мое будет покоиться в могиле, вторая моя голова может прислать тебе весточку. Смотри не пропусти ее.

И я не пропустил.

«Отстранить или устранить, словом, вывести на чистую воду, с треском разоблачить». Много лет назад он попросил меня об этом.

Ладно, Джей… Нет проблем. С удовольствием.