Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 123 страниц)

28

Я долго сидел в освещенной лунным светом спальне, смотрел на спящую Энджи, снова и снова воспроизводя в памяти наш разговор с Бруссардом и потягивая кофе из купленного по дороге домой большого стакана «Данкин Донатс». Энджи позвала во сне собаку, которая была у нее в детстве, и погладила ладонью подушку. Я улыбнулся.

Может, все это – душевная травма от перестрелки возле дома. А может, ром. Может, дело в том, что чем сильнее я стараюсь отгородиться от травмирующих впечатлений, тем легче зацикливаюсь на пустяках, мелочах, случайно оброненном слове или фразе, которая начинает без конца крутиться в голове. Как бы то ни было, сегодня на детской площадке я нашел истину и ложь. И то и другое одновременно.

Бруссард прав: ничто не работает.

И я тоже прав: фасады зданий, независимо от того, как хорошо они выстроены, рано или поздно рушатся. Тайное становится явным.

Энджи перевернулась на спину и сбросила простыню, закрутившуюся вокруг ступни. Видимо, движение ноги в гипсе потребовало усилий, потому что она проснулась, поморгала, подняла голову, посмотрела на загипсованную ногу, обернулась и увидела меня.

– Привет. Ты что тут… – Она села, почмокала губами и отбросила от глаз волосы. – Ты что тут делаешь?

– Сижу, – сказал я. – Думаю.

– Надрался?

Я приподнял стакан с кофе.

– Не так уж сильно, как видишь.

– Тогда ложись в постель. – Она протянула ко мне руку.

– Бруссард врал нам.

Она убрала руку и с ее помощью села поудобней, прислонившись к спинке кровати.

– Что?

– В прошлом году, – сказал я. – Когда Рей Ликански, помнишь в баре, отодвинул засов и исчез.

– И что?

– Бруссард говорил, что едва его знает. Что будто бы Рей один из осведомителей Пула. Время от времени будто бы стучит.

Энджи потянулась к тумбочке и включила свет.

– И что?

Я кивнул:

– Так… так, может, он в прошлом году оговорился. Может, мы его неправильно поняли.

Я посмотрел на нее. Через некоторое время она протянула руку к тумбочке и взяла сигареты.

– Ты прав. Еще не было такого, чтобы мы кого-то неправильно поняли.

– По крайней мере, чтобы неправильно поняли и ты, и я сразу.

Она закурила, натянула простыню на ногу и почесала под коленом у края гипсовой повязки.

– И зачем ему врать?

Я пожал плечами.

– Вот и я тоже сижу и думаю: зачем?

– Может, у него есть причины оберегать Рея как своего осведомителя?

Я глотнул кофе.

– Возможно, но до чего же удобно, а? Рей потенциально – ключевая фигура в деле об исчезновении Аманды Маккриди, а Бруссард врет, что едва его знает. Кажется…

– Подозрительно.

Я кивнул:

– Немного. И знаешь, еще что?

– Что?

– Бруссард скоро выходит в отставку.

– Когда?

– Точно не знаю. Мне показалось, очень скоро. Сказал, скоро двадцать лет, как он служит, и, как только двадцатилетие стукнет, сдаст значок.

Она затянулась и посмотрела на меня поверх тлеющего огонька сигареты.

– Ну, уходит на пенсию. И что?

– В прошлом году перед тем, как мы полезли на гору к карьеру, ты, помнишь, пошутила.

Она приложила руку к груди.

– Ну, пошутила.

– Si.[72]72
  Да (ит.).


[Закрыть] Сказала что-то типа «Может, и нам пора на пенсию».

Энджи просияла.

– Я сказала: «Может, пора и нам на покой?»

– А он что?

Она подалась вперед, положила локти на колени и задумалась.

– Он сказал… – Она несколько раз, сгибая и разгибая руку в локте, махнула сигаретой. – Он сказал, что не может себе позволить выйти на пенсию. Какие-то у него там медицинские счета надо оплачивать.

– Что-то такое с его женой вроде.

Она кивнула:

– Жена попала в аварию прямо перед свадьбой. А страховки не было. Он сильно задолжал больнице.

– И что стало с этими счетами? Думаешь, врачи сказали: «А, Бруссард, ты славный парень. Забудь о долгах»?

– Сомнительно.

– Чрезвычайно. Итак, один полицейский был беден и врал, будто плохо знает главное действующее лицо в деле Маккриди. Через полгода у него уже достаточно денег, чтобы уйти на пенсию. Ну, положим, не такие деньги, как после выслуги тридцати лет, но столько, сколько получает полицейский после двадцати лет службы.

Энджи с минуту подумала, покусывая нижнюю губу.

– Кинь мне футболку, будь добр.

Я открыл шкаф, достал из ящика зеленую с надписью «Показывался врачам» и отдал Энджи. Она натянула ее, отбросила ногами простыни и оглядела комнату в поисках костылей. Потом посмотрела на меня и заметила, что я тихонько хихикаю.

– Что?

– Ты такая смешная.

Она помрачнела.

– Это как?

– Сидишь в моей футболке с этой гипсовой дубиной на ноге. – Я пожал плечами. – Просто забавно, и все.

– Ха, – сказала она. – Ха-ха. Где мои костыли?

– За дверью.

– Ты не будешь так добр?..

Я принес костыли, Энджи с трудом поднялась, и я следом за ней прошел на кухню. Цифровое табло на микроволновой печке показывало 04:04, я чувствовал утро суставами и затылком, но на способности думать время не сказывалось.

Стоило Бруссарду на детской площадке упомянуть Рея Ликански, что-то у меня в мозгу щелкнуло, внимание вытянулось по стойке «смирно» и пошло беглым шагом. От разговора с Энджи энергии у меня только прибавлялось.

Пока она заваривала себе бескофеиновый кофе и доставала из холодильника сливки, а из буфета сахар, я мысленно вернулся к тому вечеру в карьере, когда, как казалось, мы окончательно потеряли Аманду Маккриди. Я знал: многое из того, что я пытался сейчас вспомнить и проанализировать, сохранилось у меня в картотеке, но к ней я пока обращаться не хотел. Размышления над карточками отбросили бы меня обратно в то положение, в котором мы находились полгода назад, тогда как попытка воссоздать события того времени сейчас, сидя на кухне, могли позволить по-новому взглянуть на привычное.

Похитители тогда потребовали, чтобы деньги Сыра Оламона в обмен на Аманду принесли четыре человека. Почему же все мы четверо? Почему не кто-то один?

Я спросил об этом Энджи.

Она прислонилась к газовой плите, скрестила на груди руки и задумалась.

– Мне это никогда даже в голову не приходило. Господи, какая же я дура!

– Ужасное прозрение!

Она нахмурилась:

– Раньше ты в моих умственных способностях не сомневался.

– Про себя я знаю, что глуп, – сказал я. – Сейчас мы пытаемся понять это насчет тебя.

– Холмы оцепили, – сказала она, – дороги вокруг них заблокировали – и все равно никого не нашли.

– Может, похитителям Аманды сообщили, как можно выбраться. Может, они подкупили кого-нибудь из полицейских.

– Может, в тот вечер рядом с нами вообще никого не было. – Ее глаза заблестели.

– Срань господня!

Она прикусила нижнюю губу и несколько раз подряд подняла и опустила брови.

– Ты так думаешь?

– Бруссард на той стороне сам стрелял.

– Почему бы и нет?! Поди разгляди. Вспышки мы видели, слышали, как Бруссард сказал, что его обстреливают. Но мы его видели в это время?

– Нет.

– Тогда нас туда доставили, просто чтобы мы подтвердили его рассказ.

Я откинулся на спинку стула и, взъерошив волосы, провел пальцами по вискам вверх.

Неужели настолько все просто? Или, наоборот, так хитро?

– Думаешь, Пул тоже вовлечен? – Над кофеваркой за спиной у Энджи стал подниматься пар, и она отвернулась от стойки.

– Почему спрашиваешь?

Она постучала кофейной чашкой себя по бедру.

– Пул говорил, что Рей Ликански работает на него, а не на Бруссарда. И не забывай, они напарники. Ты же знаешь, как это бывает. Ну, посмотри хоть на Оскара и Девина – они ближе между собой, чем муж и жена. И слепо преданы друг другу, с супругами не сравнить.

Я обдумал сказанное.

– Так в чем же роль Пула?

Энджи налила себе из кофейника, хотя через фильтр кофеварки еще капал вытесняемый паром кофе.

– Все эти месяцы, – сказала она и долила себе в кофе сливки, – знаешь, что меня донимало?

– Ну, что?

– Пустая сумка. Допустим, ты один из похитителей. Прижимаешь копа огнем к скале и подкрадываешься, чтобы забрать деньги.

– Так. И что?

– Тебе приходится тратить лишнее время, чтобы открыть сумку и переложить из нее деньги. Не проще ли забрать сразу и сумку, и деньги?

– Не знаю. Так или иначе, какая разница?

– Разница небольшая. – Она отвернулась от стойки и стала лицом ко мне. – Если сумка с самого начала не была пуста.

– Я видел сумку, когда Дойл отдавал ее Бруссарду. Она была набита деньгами.

– Да, но что было, когда мы добрались до карьера?

– Он освободил ее, поднимаясь вверх? Как?

Энджи поджала губы и покачала головой:

– Не знаю.

Я поднялся со стула, взял из буфета чашку, но не удержал, и она, ударившись о край стойки, упала на пол. Там я ее и оставил.

– Пул, – сказал я. – Сукин сын. Это был Пул. Во время этого своего сердечного приступа, или что там у него было, он упал на сумку. Потом пришла пора двигаться дальше, Бруссард потянулся и вытащил ее из-под Пула.

– Потом Пул спускается по склону холма, – торопливо проговорила Энджи, – и передает содержимое сумки кому-то еще. – Она помолчала. – Затем убивает Маллена и Гутиерреса?

– Думаешь, они подложили другую сумку возле того дерева? – спросил я.

– Не знаю.

Я тоже не знал. Мне казалось возможным, что Пул прихватил двести тысяч, предназначенные для выкупа, но убить Маллена и Гутиерреса? Это уже казалось притянутым за уши.

– Мы договорились, что должна была быть третья сторона.

– Вероятно. Те, кто убрал, унес, увез оттуда деньги.

– И кто это был?

Она пожала плечами:

– Загадочная женщина, звонившая Лайонелу?

– Возможно. – Я поднял упавшую кофейную чашку. Она не разбилась, и, осмотрев ее и убедившись в отсутствии трещин, я налил в нее кофе.

– Господи! – сказала Энджи и усмехнулась. – Да тут не угадаешь.

– Что?

– Да ничего во всей этой истории. Ты слышал, что мы только что говорили? Пул и Бруссард разыграли всю эту пьесу. С какой целью?

– Ради денег.

– Думаешь, такие ребята, как Пул и Бруссард, станут убивать ребенка ради двухсот тысяч?

– Нет.

– Тогда зачем?

Я попробовал найти ответ, но не нашел.

– Ты серьезно считаешь, что они способны убить Аманду Маккриди?

– Люди вообще на что угодно способны.

– Да, но определенные люди категорически неспособны на определенные вещи. Эти двое, по-твоему, могут убить ребенка?

Я вспомнил лицо Бруссарда и голос Пула, когда он рассказывал о девочке, найденной в жидком растворе цемента. Они, может, и великие актеры, но, чтобы убить ребенка с таким же равнодушием, как муравья, надо играть, как Де Ниро.

– Гм, – сказал я.

– Смысл этого высказывания я понимаю.

– Какого?

– Этого твоего «гм». Ты изрекаешь его, когда не знаешь, что сказать.

Я кивнул.

– Признаюсь: не знаю, что сказать.

– Добро пожаловать в клуб единомышленников.

Я отпил кофе. Если хотя бы десятая часть наших предположений была верна, прямо у нас на глазах совершилось довольно крупное преступление. Место, где оно произошло, имело другой почтовый индекс, но мы стояли на коленях рядом с преступниками, и все происходило прямо у нас под носом.

Кстати, я упоминал, что мы зарабатываем себе на жизнь, работая детективами?

Бубба явился к нам вскоре после рассвета.

Он сел скрестив ноги на полу в гостиной и расписался на загипсованной ноге Энджи черным фломастером. Крупными буквами и характерным почерком ученика четвертого класса он нацарапал:

Энджи

Сламала ногу. Илидве. Ха ха.

Рупрехт Роговски.

Энджи прикоснулась к его щеке.

– О, ты подписался «Рупрехт». Как мило!

Бубба покраснел от удовольствия, шлепнул ее по руке и посмотрел на меня.

– Что?

– Рупрехт, – усмехнулся я. – Я и забыл совсем.

Бубба поднялся с пола, и его тень поглотила собой меня и большую часть стены. Он потер подбородок и напряженно улыбнулся.

– Помнишь, Патрик, как я ударил тебя в первый раз?

Я сглотнул.

– В первом классе.

– Помнишь, за что?

Я прочистил горло.

– Я сказал, что плевать мне, какое у тебя имя.

Бубба наклонился ко мне.

– Не хочешь попробовать еще разок?

– Ах нет, – сказал я. Он отвернулся, и я добавил: – Рупрехт.

Он сделал выпад, я уклонился, а Энджи сказала:

– Мальчики, мальчики!

Бубба замер на месте, а я воспользовался этим, чтобы между нами оказался кофейный столик.

– Можем перейти к повестке дня? – Энджи открыла у себя на коленях блокнот и сняла зубами колпачок с ручки. – Бубба, ты можешь отлупить Патрика когда-нибудь в другое время.

Бубба подумал и сказал:

– Это правда.

– Ну, хорошо, – сказала Энджи, записала что-то в блокнот и мельком взглянула на меня.

– Э! – Бубба указал на гипс: – А как ты душ принимаешь в этой штуке?

Энджи вздохнула.

– Итак, что тебе удалось выяснить?

Бубба сел на диван и положил ноги в армейских ботинках на кофейный столик. Вообще-то я подобных вещей у себя в доме не терплю, но, поскольку лед сейчас и так оказался тонок из-за этих воспоминаний о Рупрехте, я промолчал.

– От остатков команды Сыра доходят слухи, что Маллен и Гутиеррес ничего о пропавшем ребенке не слышали. Насколько известно, в тот вечер они поехали в Квинси закупать.

– Закупать что? – спросила Энджи.

– Что наркодилеры обычно закупают? Наркотики. Болтают вокруг костра на бивуаке, – сказал Бубба, – что после чертовски сильной засухи рынок должны были наводнить китайским белым. – Он пожал плечами. – Но этого не произошло.

– Насчет этого ты уверен? – спросил я.

– Нет, – сказал он медленно, как будто говорил с умственно отсталым. – Я побазарил с ребятами из организации Оламона. Никто не слышал, чтобы они собирались ехать к карьеру с ребенком. И самого ребенка тоже никто нигде поблизости ни разу не видел. Так что если Маллен и Гутиеррес где-то и прятали Аманду, то на свой страх и риск. А если они в тот вечер ехали в Квинси, чтобы от нее избавиться, это тоже их собственное предприятие.

Бубба посмотрел на Энджи и ткнул большим пальцем в мою сторону.

– Раньше он вроде посообразительней был, тебе не кажется?

Она улыбнулась.

– Пик умственных способностей у него пришелся на старшую школу, так я думаю.

– И еще, – сказал Бубба, – я так и не смог понять, почему меня не убили в тот вечер.

– Я тоже, – сказал я.

– С кем я ни говорил из команды Сыра, все клянутся и божатся, что не имеют к этой истории никакого отношения. И я им верю. Ведь я страшный мужик. Рано или поздно кто-нибудь проговорится.

– Так тот, кто бил тебя трубой…

– …не из тех, кто убивает регулярно и профессионально. – Он пожал плечами. – Такое у меня мнение.

На кухне зазвонил телефон.

– Кто, черт возьми, звонит в семь утра? – сказал я.

– Кто-то, кто не знает, когда мы ложимся и встаем, – сказала Энджи.

Я пошел на кухню и взял трубку.

– Привет, брат. – Это был Бруссард.

– Привет, – сказал я. – Знаешь, который час?

– Да. Извини, что так рано. Слушай, я на тебя рассчитываю. Очень сильно.

– В чем?

– Один из моих ребят вчера вечером во время преследования сломал себе руку, теперь у нас для игры одного не хватает.

– Для игры? – переспросил я.

– В футбол, – сказал он. – «Ограбления» плюс «убийства» против «наркотики» плюс «нравы» плюс «преступления против детей». Меня вообще-то приписали к автопарку, но, когда дело доходит до футбола, играю за свою прежнюю команду.

– А я-то тут при чем? – спросил я.

– У нас игрока не хватает.

Я рассмеялся так громко, что Бубба и Энджи, сидевшие в гостиной, обернулись и посмотрели с удивлением.

– Это смешно? – спросил Бруссард.

– Реми, – сказал я. – Я – белый, мне за тридцать, в одной руке необратимо поврежден нерв, я футбольный мяч в руках с пятнадцати лет не держал.

– Оскар Ли говорит, ты в колледже выступал в команде по бегу и в бейсбол играл.

– Это только чтобы за обучение расплатиться, – сказал я. – В обоих случаях был запасным. – Я покачал головой и усмехнулся. – Найди кого-нибудь другого. Извини.

– Нет времени искать. Играем в три. Давай, старик. Пожалуйста, умоляю тебя. Нужен парень, который мог бы зажать мяч под мышкой и пробежать несколько ярдов, ну, поиграть немного в обороне. Не засирай мне мозги. Оскар говорит, среди его знакомых ты один из самых быстрых белых.

– Я так понимаю, Оскар тоже там будет.

– Ну да, черт. Только он против нас играет.

– А Девин?

– Амронклин? Это их капитан, – сказал Бруссард. – Патрик, пожалуйста. Не выручишь – мы продули.

Я обернулся в гостиную: Бубба и Энджи смотрели на меня в недоумении.

– Где?

– Стадион «Гарвард». В три часа.

Я помолчал.

– Слушай, старина, если для тебя это важно: я буду фулбэком. Подстрахую, послежу, чтобы тебя не поцарапали.

– В три часа, – сказал я.

– Стадион «Гарвард». Встретимся уже там. – И Бруссард повесил трубку.

Я сразу позвонил Оскару, объяснил ситуацию, и он смеялся целую минуту.

– Он купился? – наконец проговорил он сквозь смех.

– Купился на что?

– Ну, на всю эту лапшу. Я ему навешал про твою скорость. – Он снова громко засмеялся и несколько раз кашлянул. – О-хо-хо, – сказал Оскар, – так он решил тебя раннингбэком поставить?

– Кажется, да.

Он опять засмеялся.

– Ну ты хоть скажи, в чем соль-то, – сказал я.

– Соль вот в чем, – сказал он, – держись подальше от левого фланга, лучше будет.

– Почему?

– Потому что я начинаю игру левым тэклом.

Я закрыл глаза и прислонился головой к холодильнику. Из всех бытовых приборов в данной ситуации именно прикосновение к нему было наиболее уместно. Он был примерно того же размера, формы и веса, что и Оскар.

– Встретимся на поле. – Оскар несколько раз гикнул в полный голос и повесил трубку.

Я пошел в спальню через гостиную.

– Ты куда? – спросила Энджи.

– Спать.

– Что это вдруг?

– Днем важная игра.

– Какого рода игра? – спросил Бубба.

– Футбол.

– Что? – громко сказала Энджи.

– Тебе не послышалось, – сказал я, прошел в спальню и закрыл за собою дверь.

Засыпая, я слышал их смех.

29

Каждого второго в «наркотиках», «нравах» и «преступлениях против детей» звали Джонами, по крайней мере, так мне показалось. Был тут и Джон Ивс, и Джон Вриман, и Джон Паскуале. Квотербек – Джон Лон, по краю поля – Джон Колтрейн, которого почему-то все звали Джазом. Высокий, худой, с лицом как у младенца коп из «наркотиков» Джонни Дэвис при нападении – тайтэнд и сейфети при обороне. Джон Коркери, начальник ночной смены в шестнадцатом участке и единственный игрок в команде, по работе не связанный ни с «нарко», ни с «нравами», ни с «преступлениями против детей», был еще и капитаном. У третьего из Джонов братья служили в том же отделе, поэтому Джон Паскуале играл тайтэндом, а его брат Вик при нападении по краю поля. Джон Вриман – левый гард, а его брат Мел встал в стойку на позиции правого. Джон Лон, видимо, был неплохой куортербэк, но над ним все насмехались из-за того, что все пасы он отдавал своему брату Майку.

Правда, минут через десять я оставил попытки вспомнить, кого как зовут, и решил звать всех подряд Джонами. Пусть поправляют, если надо.

Остальных игроков в нашей команде «защита прав» звали не Джонами, но зато все они были на одно лицо, независимо от роста, веса и цвета кожи. Так выглядит полицейский, так он держится, развязно и настороженно одновременно, таково обычное выражение его лица, в котором угадывается суровое предостережение, даже когда он смеется. Общее впечатление при знакомстве с ними сводилось к тому, что из друга можно в долю секунды превратиться для них во врага. К какой категории отнести человека, им безразлично, и это во многом зависит от вас, но, однажды решив, кто вы такой, они сразу начнут вести себя по отношению к вам соответствующим образом.

Я знал немало полицейских, общался с ними в нерабочей обстановке, мы вместе выпивали, а нескольких даже считал своими друзьями. Но даже если коп становился другом, это совсем не такой друг, как гражданский. С ним нельзя чувствовать себя раскованно, быть вполне уверенным, что понимаешь ход его мысли. Полицейский всегда что-то утаивает и может быть вполне открытым только с другими полицейскими, да и то изредка.

Бруссард хлопнул меня по плечу и познакомил с другими игроками команды. Кому-то я пожал руку, кто-то просто улыбнулся или кивнул, кто-то сказал: «Славно уделали Корвина Орла, мистер Кензи», после чего мы все собрались вокруг Джона Коркери, который стал излагать план игры.

Впрочем, назвать то, что он излагал, планом, я бы не решился. Коркери напирал в основном на то, какие целки и примадонны играют против нас в «убийствах и ограблениях» и что этот матч мы должны сыграть за Пула, чей единственный шанс выбраться живым и здоровым из отделения интенсивной терапии всецело зависит от того, вытопчем мы дерьмо из команды противника или не вытопчем. Проиграем – и смерть Пула будет на нашей совести.

Слушая Коркери и глядя на наших соперников, собравшихся на поле, я встретился глазами с Оскаром. Он радостно помахал мне и посмотрел на нашу команду с таким отвращением, будто перед ним стояло блюдо с дерьмом, которое ему предстояло отведать. Не заметить это было так же трудно, как долину Мерримак с воздуха. Девин, увидев, что я смотрю в их сторону, тоже улыбнулся, подтолкнул локтем грозного вида чудовище со сморщенным, как у пекинеса, лицом и указал через поле на меня. Чудовище кивнуло. Остальные игроки в «убийствах и ограблениях» были не так крупны, как в нашей команде, но на вид казались более смышлеными, быстрыми и отличались поджаростью, которая говорила скорее о жесткости, чем об изнеженности.

– Сотню баксов тому, кто первым выведет из строя игрока противника, – сказал Коркери и хлопнул в ладоши. – Порвем этих козлов!

Такой призыв выполнял, видимо, роль вдохновляющей речи в духе Рокне,[73]73
  Рокне Кнут (1888–1931) – футболист и тренер команды Университета Нотр-Дам, на счету которой рекордное число побед (105), 12 проигрышей и 5 ничьих.


[Закрыть] потому что игроки, сидевшие на корточках, повскакали на ноги, замахали кулаками и захлопали в ладоши.

– А шлемы? – спросил я Бруссарда.

Один из Джонов, проходивших в это время рядом с нами, услышал мой вопрос, хлопнул Бруссарда по спине и сказал:

– Прикольный парень. Где такого нашел?

– Без шлемов, – сказал я.

Бруссард кивнул.

– В салочки играем,[74]74
  В салочки играем – вариант американского футбола, где к игроку достаточно прикоснуться, и не применяются такие жесткие приемы, как сбивание с ног.


[Закрыть] – сказал он. – Без жесткого контакта.

– Угу, – сказал я. – Само собой.

«Убийства и ограбления» или, как они сами себя называли – «Изувечим», выиграли жеребьевку и предпочли начать игру, обороняясь. Наш бьющий отогнал их на одиннадцатый ярд, и, пока мы занимали позиции, Бруссард указал мне на худого чернокожего парня в команде «Изувечим»:

– Твой игрок. Джимми Пакстон. Пристань к нему, как опухоль.

Центровой «Изувечим» передал мяч, квотербек отскочил на три шага назад, пробросил мяч у меня над головой, и там на двадцать пятом ярде оказался Джимми Пакстон. Я понятия не имел, как он ухитрился проскочить мимо меня, не говоря уж о том, как очутился на двадцать пятом. Но я неловко бросился ему в ноги, подсек на двадцать девятом, и игроки обеих команд пошли к линии схватки.

– Я сказал, как опухоль, – напомнил Бруссард. – Ты все расслышал?

Я посмотрел на него: в глазах была бешеная ярость. Но он тут же улыбнулся, и я понял, как сильно эта улыбка помогала ему в жизни. Добрая, мальчишеская, очень американская и простая.

– Надо приноровиться, – сказал я.

«Изувечим» закончили совещание на поле, и я заметил, как Девин, стоявший у кромки поля, и Джимми Пакстон обменялись кивками.

– Сейчас опять через меня сыграют, – сказал я Бруссарду.

Джон Паскуале, корнербэк, сказал:

– Может, начнешь играть нормально, а?

«Изувечим» передали мяч назад, Джимми Пакстон пронесся вдоль боковой лини, и я с ним. Он сверкнул глазами, распрямился, сказал «Пока, белый мальчик», но я прыгнул вместе с ним, развернулся в полете, вытянул правую руку, ударил по воздуху, но попал по свиной коже и выбил мяч за пределы поля.

Мы с Пакстоном упали на землю, наши тела подпрыгнули на ней, как мячи, и я запомнил: это первое из многих столкновений, из-за которых мне завтра не встать с постели.

Я поднялся на ноги первым и протянул Пакстону руку:

– Ты вроде куда-то собирался.

Он улыбнулся и принял ее.

– Говори-говори, белый мальчик. Уже заводишься.

Мы пошли вместе вдоль края поля к линии схватки, и я сказал:

– Перестанешь звать меня белым мальчиком, не буду звать тебя черным мальчиком. Избежим расовых беспорядков на «Гарварде». Меня зовут Патрик.

Он шлепнул меня по ладони:

– Джимми Пакстон.

– Очень приятно, Джимми.

В следующем эпизоде Девин снова играл через меня, и снова я выбил мяч у Джимми Пакстона из рук.

– Ну и в команду ты угодил, Патрик. Подлая свора, – сказал Джимми Пакстон, когда мы пошли к линии схватки.

Я кивнул.

– А они вас целками считают.

Он тоже кивнул.

– Целками мы быть не можем, но мы и не бешеные ковбои, как эти уебища. «Наркотики», «нравы», «преступления против детей». – Он присвистнул. – Первыми лезут в любую дверь, даже под пули, потому что джизз обожают.

– Джизз?

– Драку, оргазм. С этими ребятами про прелюдии забудь, понял?

В следующем эпизоде Оскар, игравший фулбэком, сбил с ног троих в момент передачи мяча, и раннингбэк бросился в образовавшуюся прореху размером с мой задний двор. Но какой-то Джон – то ли Паскуале, то ли Вриман, я к тому времени уже совсем запутался, кто из них кто – схватил на тридцать шестом за руку игрока, владеющего мячом, и «Искалечим» решили сделать пант.[75]75
  Сделать пант – выбить мяч ногой с руки в сторону соперника.


[Закрыть]

Через пять минут начался дождь, и остаток первой половины матча превратился в мучение в духе Марти Шоттенхаймера[76]76
  Шоттенхаймер Мартин Эдвард – главный тренер «Виржиния дестройерс».


[Закрыть] и Билла Парселлса.[77]77
  Дуэйн Чарльз «Бил» Парселлс – бывший главный тренер американской сборной.


[Закрыть] Двигаться на скользком поле было трудно, игроки падали, валялись в грязи, ни одна из команд к победе существенно не продвинулась. Как раннингбэк я набрал около двенадцати ярдов на четырех переносах мяча, а как сейфети дважды облажался с Джимми Пакстоном, после чего стал опекать его так плотно, что куортербэк изменил стратегию и стал играть через других принимающих.

К концу первой половины матча счет так и не открыли, хотя перевес сил был явно на нашей стороне. На второй попытке в красной зоне «Изувечим», когда за двадцать секунд до перерыва оставалось пройти два ярда, мы получили право распорядиться мячом, и Джон Лон перебросил его мне. Я увидел впереди прореху, в которой было только зеленое, обошел лайнбэкера, зажал мяч под мышкой, пригнул голову, бросился в прореху, и тут откуда ни возьмись окутанный на холодном дожде облаком пара на меня налетел Оскар. Мне показалось, я столкнулся с «Боингом-747». Пока я поднимался, дождь успел забрызгать мне щеку грязью, и первая половина игры закончилась. Оскар протянул мне окорок, который у обычного человека называется рукой, поставил рывком на ноги и едва слышно усмехнулся.

– Блевать будешь?

– Подумываю об этом, – сказал я.

Он хлопнул меня по спине, по-видимому показывая свое дружеское отношение, отчего я едва не клюнул лицом в грязь.

– Смелая попытка, – сказал он и пошел к скамье, у которой собиралась их команда.

Игроки «защиты прав» за боковой линией открыли ящик с холодным пивом и содовой.

– А как же салочки? – спросил я Реми.

– После того что сделал сержант Ли, перчатки сбрасывают.

– Так мы что же, вторую половину будем играть в шлемах?

Он покачал головой и вытащил себе из коробки банку пива.

– Никаких шлемов. Просто играть будем подлее.

– У вас на этих играх кого-нибудь убивали?

Он улыбнулся.

– Пока нет. Но еще не вечер. Пиво будешь?

Я покачал головой, надеясь, что когда-нибудь в ней перестанет звенеть.

– Возьми мне воды.

Он передал мне бутылку «Польского родника», положил руку на плечо и отвел в сторонку на несколько метров по боковой линии. На трибунах собралось несколько человек, большей частью пришедшие тренироваться, побегать вверх-вниз по лестнице между трибунами, все они застали игру случайно. Один высокий парень сидел отдельно от остальных, положив длинные ноги на перила и надвинув на глаза бейсбольную кепку.

– Вчера вечером… – начал Бруссард, и эти два слова зависли под дождем.

Я отпил из бутылки.

– …я сболтнул кое-что, чего говорить не следовало. Рому перебрал, в голове помутилось.

Я посмотрел на ряд греческих колонн, опоясывавших трибуны с тыла.

– Например?

Бруссард стал передо мной.

– Не пробуй играть со мной, Кензи.

– Патрик, – сказал я и сделал шаг вправо.

Он шагнул в ту же сторону и оказался со мной нос к носу. В его глазах плясали злые огоньки.

– Мы оба знаем, что у меня сорвалось лишнее. Давай забудем об этом.

Я дружески и смущенно улыбнулся ему.

– Не понимаю. Ты о чем, Рэми?

Он медленно покачал головой:

– Ты ведь не хочешь так играть, Кензи. Ты понимаешь.

– Нет, я…

Я не видел движения его руки, но почувствовал резкую боль в костяшках пальцев, и бутылка «Польского родника» вдруг оказалась у моих ног, из нее, булькая, на раскисшую землю потекла вода.

– Забудь вчерашний вечер, и останемся друзьями. – Огоньки у него в зрачках перестали плясать, но загорелись ровным светом, как будто там тлели угли.

Я посмотрел на бутылку, на грязь, заляпавшую прозрачный пластик.

– А если не забуду?

– Тогда будет то, что тебе совсем ни к чему. – Он склонил голову и посмотрел мне в глаза, как будто разглядел у меня в мозгу, в памяти что-то, от чего следовало бы избавиться. А может, и не следовало. Он еще не решил.

– Договорились?

– Да, Реми, – сказал я. – Договорились. Само собой.

Он долго и пристально смотрел мне в глаза, ровно дыша носом. Наконец поднес ко рту банку с пивом, изрядно отпил и опустил.

– Это полицейский Бруссард, – объявил он и пошел на поле.

Во второй половине была уже не игра, а просто побоище.

Дождь, грязь, запах крови так подействовали на игроков обеих команд, что началось мочилово. Раз за разом поле покидали то трое из «Изувечим», то двое из «защиты прав». Одного – Майка Лона – унесли после того, как Оскар и хмырь из «ограблений» по имени Зик Монфриз налетели на него одновременно с противоположных сторон.

Я заработал два здоровенных синяка на ребрах и удар пониже поясницы, который должен был аукнуться на следующее утро кровью в моче, но по сравнению с расквашенными носами и залитыми кровью лицами других (кто-то даже выплюнул два зуба у хэш-отметки[78]78
  Хэш-отметки – два ряда коротких линий, которые располагаются почти посередине поля перпендикулярно боковым сторонам.


[Закрыть] первой попытки), я чувствовал себя просто невредимым счастливчиком.

Бруссард стал играть тейлбэком, и до конца матча мы с ним были друг от друга далеко. Один парень разорвал ему нижнюю губу. Бруссард расплатился с ним так жестоко, что тот долго лежал на земле, кашляя и исходя рвотой, а потом хоть и поднялся, но стоял покачиваясь, как яхта при килевой качке. Потом, свалив его приемом «бельевая веревка», Бруссард еще основательно попинал лежачего, и «Изувечим» возмутились. Бруссард стоял за стеной из игроков нашей команды, а Оскар с Зиком пытались достать его руками, ногами и обидными словами. Бруссард заметил мой взгляд и улыбнулся, как счастливый трехлетний ребенок, поднял вымазанный кровью палец и погрозил мне.

Мы выиграли, забив филдгол.[79]79
  Филдгол – поражение ворот мячом, посланным ногой.


[Закрыть]

Как любому американскому мальчишке, в юности отчаянно мечтавшему стать спортсменом, как взрослому мужчине, до сих пор отменяющему большую часть своих дел с полудня субботы, мне следовало бы прийти в восторг от, возможно, последней в жизни игры в составе команды, от ярости противостояния, сравнимого разве что с соитием. Мне бы улюлюкать и плакать от радости, но ничего такого не хотелось.

Я стоял в центре поля первого в стране стадиона, выстроенного специально для футбольных матчей, смотрел на колонны с греческими капителями, на пузыри дождя на рядах сидений, на холодно-багровое небо, вдыхал последние запахи зимы, умирающей под апрельским дождем, отдающим металлом. Близился вечер.