Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 80 (всего у книги 123 страниц)

Чувствовал же я, что мы просто глупые и жалкие мужики, не желающие смириться со своим возрастом и готовые ломать кости и рвать губы другим таким же мужикам только ради того, чтобы сместить коричневый мяч на два-три ярда, фута или дюйма к зачетной зоне противника.

Я смотрел на Бруссарда, стоявшего за кромкой поля, на то, как он льет себе пиво на окровавленный палец, осторожно смачивает им разорванную губу и подставляет для поздравительных ударов товарищей по команде ладонь поднятой руки, и мне стало страшно.

– Расскажите о нем, – попросил я Девина и Оскара, сидевших со мной у бара.

– О Бруссарде?

– Да.

Обе команды решили собраться после игры в баре на Вестерн-авеню в Аллистоне, примерно в полумиле от стадиона. Бар назывался «Бойн», по названию реки в Ирландии, протекающей через деревню, в которой выросла моя мама и потеряла своего отца-рыбака и двух братьев из-за убийственного сочетания двух жидкостей, виски и морской воды.

Заведение по меркам ирландских баров было освещено чрезмерно, что усугублялось столами из светлой древесины, светло-бежевыми сиденьями, образовывающими отгороженные друг от друга кабинеты, и светлой же сверкающей стойкой бара. Большинство ирландских баров темноваты, отделаны красным деревом или дубом, полы в них обычно черные. Темнота, как мне всегда казалось, позволяет лучше ощутить близость собутыльника, которая так необходима нам, ирландцам, чтобы пить, как мы это обычно делаем, неумеренно.

В ярком свете было хорошо видно, как противостояние, в котором мы только что участвовали на открытом стадионе, продолжается в помещении. Ребята из «убийств и ограблений» расселись у стойки и за небольшими столиками напротив нее. Их противники расположились в глубине зала в кабинетах, стояли кучками рядом с небольшой сценой, расположенной у пожарного выхода. Говорили так громко, что ирландское трио, исполнив четыре песни, на этом выступление и закончило.

Понятия не имею, что думало начальство этого обычно немноголюдного бара, когда в него ввалилось пятьдесят мужиков с окровавленными лицами. Может, на кухне в готовности сидели запасные вышибалы или кто-то звонил в департамент полиции Брайтона, сообщая о необходимости повысить уровень террористической угрозы, но нашествие явно несло заведению прибыль. Пиво и крепкие напитки полились рекой, бармен едва успевал выполнять заказы, поступавшие из глубины зала, а его помощники, бродя среди посетителей, подметать разбитое стекло бутылок и содержимое перевернутых пепельниц.

Бруссард и Джон Коркери заседали где-то вдали от стойки и, перекрывая шум, произносили тосты за «защиту прав». Бруссард прикладывал к поврежденной губе то салфетку, то бутылку холодного пива.

– Я-то думал, вы – кореши, – сказал Оскар. – Что, мамки больше не разрешают играть вместе или вы сами расплевались?

– Мамки, – сказал я.

– Отличный коп, – сказал Девин, – порисоваться, правда, охотник, но в «наркотиках» и «нравах» они все такие.

– Бруссард из «преступлений против детей». Черт, и даже не там он. Он теперь в автопарке.

– Раньше был в «преступлениях против детей», – сказал Девин. – Года два там продержался. До этого пять лет в «нравах», пять лет в «наркотиках».

– Больше. – Оскар рыгнул. – Мы одновременно уходили из «охраны жилого сектора», год проходили в форме, потом он пошел в «нравы», а я в «сопряженные с насилием». Это в восемьдесят третьем было.

В это время Реми, сидевший между двумя копами, каждый из которых что-то говорил ему в соответствующее ухо, посмотрел в нашу сторону, поднял бутылку пива и движением головы пригласил нас выпить вместе с ним.

Мы подняли свои.

Он улыбнулся, с минуту смотрел на нас, потом отвернулся к сидевшим рядом с ним.

– Бывших сотрудников «нравов» не бывает, – сказал Девин. – Такие засранцы.

– На будущий год их сделаем, – сказал Оскар.

– Тогда будут уже другие, – с горечью сказал Девин. – Бруссард уходит, Вриман – тоже. Коркери в январе тридцать лет службы стукнет, говорят, он себе уже купил дом в Аризоне.

Я подтолкнул Девина локтем:

– Ну а ты что? Сам скоро тридцать лет служишь.

Он фыркнул.

– Я – на пенсию? А жить на что? – Он запрокинул голову и вылил в горло стопку виски «Уайлд теки».

– Единственный для нас способ оставить службу – на носилках, – сказал Оскар, и они с Девином чокнулись пивными кружками.

– А с чего такой интерес к Бруссарду? – спросил Девин. – Я думал, вы с ним кровью повязаны после этой истории в доме Треттов. – Он повернул голову и хлопнул меня по плечу тыльной стороной ладони. – Праведное, кстати, дело сделали.

Я не стал отвечать на комплимент.

– Просто Бруссард мне интересен.

– Поэтому он у тебя бутылку с водой из рук выбил? – спросил Оскар.

Я посмотрел на него. Мне-то казалось, что никто не мог этого видеть, потому что Бруссард тогда загораживал меня от скамейки своим телом.

– Ты видел?

Оскар кивнул огромной головой.

– И как он на тебя посмотрел после того, как свалил «бельевой веревкой» Рога Доулмана, тоже.

– Я тоже заметил, – сказал Девин, – как он сюда поглядывает, следит за нашей непринужденной дружеской беседой.

Один из Джонов, работая локтями, втиснулся между нами, заказал два кувшина пива и три стопки «Джима Бима». Едва не опираясь локтем мне на плечо, он посмотрел сверху вниз сначала на меня, потом на Девина и Оскара.

– Как оно, ребята?

– Да пошел ты, Паскуале, на х… – сказал Девин.

– Я понимаю, – сказал Паскуале, – ты это в самом ласковом смысле.

– Да конечно, – сказал Девин.

Бармен поставил перед Паскуале два кувшина пива, и тот усмехнулся. Я пригнулся, он забрал кувшины, передал их Джону Лону, снова повернулся к бару и, ожидая, пока ему нальют стопки, забарабанил пальцами по стойке.

– Вы, ребята, слыхали, что наш приятель Кензи сотворил в доме Треттов? – Он подмигнул мне.

– Слыхали кое-что, – сказал Оскар.

– Роберта Третт там на кухне, говорят, – сказал Паскуале, – совсем уж было Кензи прикончила, но он нырнул, и она шмальнула в лицо собственному муженьку.

– Славный нырок, – сказал Девин.

Паскуале получил выпивку и бросил на стойку деньги.

– Хорошо ныряет, – сказал он и, задев мне локтем ухо, забрал стопки со стойки. Он обернулся, и мы встретились глазами. – Тут, однако, больше везения, чем умения. В этом нырянии. Согласен? – Он повернулся спиной к Оскару и Девину и, не переставая смотреть мне в глаза, залпом опрокинул стопку. – А с везением, старина, такое дело: оно рано или поздно кончается, – сказал Паскуале и стал пробираться сквозь толпу в дальнюю часть зала.

Оскар и Девин, повернувшись, проводили его взглядом.

Оскар вытащил из кармана рубашки наполовину выкуренную сигару, не отводя глаз от Паскуале, закурил и затянулся. Черный табак запищал.

– Ловок, – сказал он и бросил спичку в пепельницу.

– Что происходит, Патрик? – спросил Девин без всякой интонации, не отрывая взгляда от пустой стопки, оставленной Паскуале.

– Да я не знаю, – сказал я.

– Завел себе врагов-ковбоев, – сказал Оскар. – Не очень удачный ход.

– Непреднамеренно, – сказал я.

– У тебя что-то есть на Бруссарда? – спросил Девин.

– Может быть, – сказал я. – Есть.

Девин кивнул, его правая рука соскользнула со стойки, и он крепко пожал мне локоть.

– Что бы там ни было, – сказал он и напряженно улыбнулся, посмотрев в сторону Бруссарда, – оставь это.

– А если не могу?

За плечом Девина замаячила голова Оскара. Он посмотрел на меня безжизненным взглядом.

– Лучше не стоять у него на пути. Уйди, Патрик.

– А если не могу?

– Тогда, может быть, скоро вообще ходить не сможешь, – вздохнул Девин.

30

Мы все-таки решили навестить Пула, не слишком надеясь, что от этого что-то изменится.

Медцентр Новой Англии раскинулся на два городских квартала, корпуса с крытыми переходами между этажами сосредоточились между Чайнатауном, театральным кварталом и тем зиянием, которое осталось от цехов «Комбата».[80]80
  «Комбат» – товарный знак инсектицидов.


[Закрыть]

Ранним воскресным утром найти там свободное место на платной стоянке непросто, а в четверг вечером просто невозможно. Шуберт показывал бог знает какую по счету постановку «Мисс Сайгон», Ванги представляли последнее напыщенное сочинение Эндрю Ллойда Веббера или кого-то другого, но похожего на него, специально созданное для аншлага, перегруженное всем, чем только можно, вымученное, феерию дерьмового пения. Нижнюю часть Тремон-стрит запрудили такси, лимузины, черные галстуки, светлые меха, раздраженные полицейские дули в свистки и делали знаки водителям подальше объезжать автомобили, припаркованные у обочины в три ряда.

Мы не стали колесить по кварталу, а просто свернули к многоярусной парковке медцентра, получили квитанцию. Место нашлось только на шестом ярусе. Я вышел из машины и помог выбраться Энджи. Мы стали пробираться среди машин.

– Где здесь лифты? – спросила она у молодого человека баскетбольного телосложения, курившего тонкую сигару «Коиба», прислонившись к задней дверцы черного «шеви-сабербан».

– Туда, – произнес он и ткнул пальцем налево от себя.

– Спасибо, – сказала Энджи, и мы, благодарно улыбнувшись, пошли мимо.

Он улыбнулся в ответ и слегка махнул сигарой.

– Умер он.

Мы остановились как вкопанные. Я обернулся и посмотрел на парня. Он был в синей флисовой куртке с коричневым кожаным воротником и клинообразным вырезом на груди, черных джинсах и черных же ковбойских сапожках, потертых, как у наездника родео. Стряхнув с сигары пепел, он снова сунул ее в рот и посмотрел на меня.

– Кто умер? – спросил я.

– Ник Рафтопулос.

Энджи развернулась на костылях и стала к парню лицом.

– Простите, кто?

– Тот, кого вы проведать приехали. Ведь верно? Ну, проведать не удастся, потому что он час назад умер. Остановка сердца вследствие значительной травмы, полученной в результате пулевого ранения на крыльце дома Леона Третта. При данных обстоятельствах дело вполне естественное.

Энджи задвигала костылями, я тоже сделал несколько шагов вперед, и мы подошли к парню вплотную.

– Сейчас вы меня спросите, откуда я знаю, к кому вы приехали. Ну спрашивайте, кто первый?

– Вы, собственно, кто? – поинтересовался я.

– Нил Раерсон, – сказал он, изобразив замысловатый поклон, сопровождаемый движением руки с воображаемой шляпой. – Зовите меня Нил. Хотелось бы иметь какое-нибудь крутое прозвище, но не всем же так везет. Вы – Патрик Кензи, а вы – Энджела Дженнаро. Должен сказать, мадам, даже в гипсе выглядите вы гораздо лучше, чем на фотографии. Таких, как вы, мой папаня называл красотулями.

– Пул умер? – спросила Энджи.

– Да, мадам, боюсь, что так. Слушайте, Патрик, вы не могли бы пожать мне руку? А то, знаете ли, несколько утомительно стоять вот так с протянутой.

Я слегка стиснул ему руку, и он сразу протянул ее Энджи, которая на этот жест не обратила никакого внимания. Она чуть подалась назад, вглядываясь в лицо Нила Раерсона, и покачала головой.

– Платяных вшей опасаетесь? – Он посмотрел на меня и убрал руку во внутренний карман куртки.

Я потянулся рукой за спину.

– Не бойтесь, мистер Кензи, не бойтесь. – Он достал тощий бумажник, раскрыл его и показал нам серебряный значок и удостоверение. – Специальный агент Нил Раерсон, – сказал он глубоким баритоном. – Департамент правосудия. Оп-ля! – Бумажник перекочевал обратно в карман. – Отдел борьбы с организованной преступностью. М-да, а вы не очень-то разговорчивые собеседники!

– Зачем вы пытаетесь заговорить с нами? – спросил я.

– Потому, мистер Кензи, что, насколько я могу судить по футбольному матчу, вы как бы испытываете недостаток в друзьях. А я как раз по роду деятельности подыскиваю людям друзей.

– Но я не ищу друзей.

– А у вас выбора нет. Может, мне придется быть вашим другом, нравится вам это или не нравится. И я довольно хороший друг. Буду слушать ваши рассказы, смотреть с вами бейсбол, станем с вами ходить по разным классным забегаловкам.

Мы с Энджи переглянулись, повернулись и пошли к своей машине. Я подошел к дверце пассажирского сиденья первым, разблокировал ее и уже начал открывать.

– Убьет вас Бруссард, – сказал Раерсон.

Мы оба обернулись. Он затянулся сигарой, обогнул «сабербан» сзади и двинулся к нам широкими шагами, как будто шел по корту после окончания игры.

– Он это мастерски делает. Обычно не сам, конечно, но хорошо планирует убийство. Первоклассно.

Я забрал у Энджи костыли и, открывая заднюю дверь, чтобы положить их на заднее сиденье, слегка чиркнул ее краем по спине Раерсона.

– Не беспокойтесь, спецагент Раерсон.

– Вот то же наверняка думали и Крис Маллен с Фараоном Гутиерресом.

Энджи оперлась на открытую дверцу.

– Фараон Гутиеррес работал на наркотдел? – Она достала сигареты.

– Никак нет. Осведомителем в отделе борьбы с организованной преступностью. – Раерсон зашел мне за спину и дал Энджи прикурить от зажигалки «зиппо». – Мой человек. Я его завербовал. Работал с ним шесть с половиной лет. Собирался помочь мне свалить Сыра, а потом и всю его организацию. Потом очередь дошла бы до поставщика Сыра по имени Нгиун Танг. – Он показал на восточную стену стоянки. – Важная шишка в Чайнатауне.

– Но?

– Но… – Раерсон пожал плечами. – Фараон отдал концы.

– Думаете, это Бруссард?

– Думаю, Бруссард это запланировал. Сам он не убивал, потому что был слишком занят, рассказывал всем, как его обстреливали у карьера.

– Так кто же тогда убил Маллена и Гутиерреса?

Раерсон посмотрел в потолок.

– А кто вынес деньги из холмов? Кого нашли рядом с убитыми?

– Погодите. Минуточку, – сказала Энджи. – Пул? Думаете, их Пул застрелил?

Раерсон прислонился к «ауди», стоявшей рядом с нашей машиной, и сделал долгую затяжку. В свете флуоресцентных ламп поплыли кольца сигарного дыма.

– Николс Рафтопулос. Родился в Свомпскотте, штат Массачусетс, в сорок восьмом году. Поступил на службу в департамент полиции Бостона в шестьдесят восьмом вскоре после возвращения из Вьетнама, где был награжден Серебряной звездой и отличился – вот неожиданность-то! – как первоклассный снайпер. Лейтенант, под началом которого он служил, говорил (я цитирую): «Летящей мухе це-це попадет в жопу с пятидесяти ярдов». – Раерсон покачал головой. – Эти вояки порой так цветисто выражаются!

– Так вы думаете…

– Я думаю, мистер Кензи, что нам надо поговорить.

Я отступил на шаг. В нем наверняка было больше метра девяноста. Идеально стриженные песчаного цвета волосы, раскованная манера вести себя и покрой одежды выдавали в нем человека обеспеченного. Теперь я его узнал: сегодня днем во время матча он сидел отдельно от остальных на трибуне стадиона «Гарвард», ссутулившись, надвинув на глаза бейсбольную кепку, и его длинные ноги крючками торчали над перилами. Я мог бы видеть его и в Йеле, где он пытался выбрать между учебой на юриста и работой на правительство. И то и другое поприще сулило государственную должность к возрасту, когда начинают седеть виски, но работа на правительство позволяла носить оружие. И этим отличаться от остальных. Да, сэр.

– Приятно было познакомиться, Нил, – сказал я, идя к дверце водительского сиденья.

– Я не шутил, говоря, что он убьет вас.

Энджи усмехнулась:

– А вы нас, я так полагаю, спасать будете.

– Я представитель Министерства юстиции. – Он положил ладонь себе на грудь. – Пуленепробиваем.

Я взглянул на него поверх крыши «краун-виктории».

– Вам кажется, Нил, что вы кого-то защищаете, поскольку вы всегда за спинами у других.

– Ух. – Его рука затрепетала у сердца. – Это сильно сказано, Пат.

Энджи забралась на сиденье, я тоже сел и стал заводить двигатель. Нил Раерсон постучал костяшками пальцев в окно рядом с Энджи. Она нахмурилась и посмотрела на меня. Я пожал плечами. Она медленно опустила стекло, Нил Раерсон присел на корточки и положил руки на нижний край окна.

– Должен вам сказать, что, по-моему, не желая меня выслушать, вы совершаете большую ошибку.

– Нам это не впервой, – сказала Энджи.

Держась за дверцу, он отклонился назад, затянулся, выдохнул дым и вернулся в прежнее положение.

– Когда я был мальчишкой, отец брал меня на охоту в горы неподалеку от того места, где мы тогда жили. Называлось оно Бун, в Северной Каролине. И папаня – он мне всякий раз это повторял, начал, когда мне было восемь, и до восемнадцати. Так вот папаня говорил: надо смотреть в оба и не зевать, опасаясь не лося и не оленя, а других охотников.

– Глубокая мысль, – заметила Энджи.

Он улыбнулся.

– Понимаете, Пат, Энджи…

– Не называйте его Патом, – перебила Энджи, – он этого терпеть не может.

Нил поднял руку, в которой держал сигару.

– Тысяча извинений, Патрик! Как я мог?! Враг – это мы сами. Понимаете? И эти «сами» скоро за вами явятся. – Он указал на меня тонкой сигарой. – «Сами» с вами уже сегодня поговорили. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он поднимет цену? Он ведь знает: даже если вы слегка пойдете на попятную, рано или поздно все равно возьметесь за свое, опять не те вопросы задавать будете. Черт, вот зачем вы нынче явились повидать Ника Рафтопулоса. Правильно я говорю? Надеялись, что он еще ничего, что сможет ответить на какие-то из ваших неудобных вопросов. А теперь можете обратно ехать. Мне вас не остановить. Но он за вами явится. И тогда станет еще хуже.

Мы с Энджи переглянулись. Дым от сигары Раерсона проник в машину, ко мне в легкие и застрял там, как волос в стоке раковины.

Энджи обернулась к Раерсону и махнула кистью. Он знак понял и отпустил дверцу.

– «Синий вагон-ресторан», – сказала она. – Знаете?

– В шести кварталах отсюда, даже ближе.

– Поговорим там, – сказала она, мы выехали из ряда стоявших машин и повернули к выезду с этажа.

Вечером «Синий вагон-ресторан» выглядит поистине круто. Единственная реклама с намеком на неон располагается со стороны Ниланд-стрит в самом начале Кожевенного квартала – большая белая кофейная чашка висит над вывеской заведения в самом бойком, с точки зрения коммерции, месте, поэтому ресторан, по крайней мере, с автомагистрали выглядит как грезы Эдварда Хоппера[81]81
  Хоппер Эдвард (1882–1967) – американский художник. На некоторых его картинах объекты изображены при ночном освещении.


[Закрыть] при ночном освещении.

Не уверен, впрочем, что сам Хоппер заплатил бы за гамбургер шесть тысяч долларов. Не то чтобы в «Синем вагоне-ресторане» драли именно столько, но что-то около того. Бывало, я покупал машины дешевле, чем платил там за чашку кофе.

Нил Раерсон заверил нас, что за все платит Министерство юстиции, поэтому мы не скупясь заказали себе по чашке кофе и бутылке кока-колы. Я бы себе и гамбургер заказал, но вовремя вспомнил, что бюджет министерства складывается среди прочего и из налогов, которые плачу я сам, после чего Раерсон перестал казаться мне таким уж щедрым.

– Давайте начнем с самого начала, – сказал я.

– Всенепременно, – сказала Энджи.

Раерсон налил себе в кофе сливки и передал их мне.

– А где тут самое начало?

– Начнем с исчезновения Аманды Маккриди, – сказал я.

Он покачал головой:

– Нет. Это только для вас начало, потому что тогда вы подключились к расследованию. – Он помешал кофе, вынул из него ложечку и указал ею на нас. – Три года назад борец с распространением наркотиков Реми Бруссард застает Сыра Оламона, Криса Маллена и Фараона Гутиерреса во время проверки качества товара на перерабатывающем заводе в Южном Бостоне.

– А я думала, вся переработка наркотического сырья происходит за границей, – сказала Энджи.

– «Переработка» – эвфемизм. Они там фасуют дрянной кокаин в упаковки для сухого молока. Бруссард со своим напарником Пулом и еще двое-трое ковбоев из «наркотиков» взяли Оламона, моего мальчика Гутиерреса и еще кучу других ребят. Но штука в том, что их не арестовали.

– Почему?

Раерсон достал из кармана новую сигару, но тут заметил объявление «Пожалуйста, не курите сигары и трубки. Спасибо», со стоном положил сигару на стол и стал теребить в руках ее целлофановую упаковку.

– А не арестовали их потому, что арестовывать было не за что. Все вещественные доказательства уничтожили. Сожгли.

– Сожгли кокаин, – сказал я.

Он кивнул.

– Фараон говорил, что они сами и сожгли. Годами ходили слухи, что в отделе, боровшемся с распространением наркотиков, существовало особое подразделение, имевшее мандат в случае крайней необходимости разбираться с наркодилерами по собственному усмотрению. Но не арестовывать: арест только сделал бы их героями в глазах городской молодежи, их показали бы по телевизору, и весьма сомнительно, чтобы многих из них признали в суде виновными. Нет, в задачу этого особого подразделения входило уничтожение того, что удавалось захватить при дилерах. И чтобы они наблюдали за процессом уничтожения. Не забывайте, дело было во время войны, объявленной наркотикам. И кое-кто из предприимчивых бостонских копов решил вести эту войну партизанскими методами. Эти ребята, о них до сих пор ходят слухи, были истинными неприкасаемыми.[82]82
  Неприкасаемые – группа агентов ФБР, которая в конце 1920-х годов немало поспособствовала созданию образа неподкупного федерального агента и сыграла решающую роль в разгроме группировки Аль Капоне.


[Закрыть] Их нельзя было подкупить, нельзя договориться. Фанатики. Большую часть мелких дилеров они вывели из бизнеса, многих вновь пришедших отправили прямиком из города. Более крупные – типа Сыра Оламона, банды «Уинтер-Хилл», итальянцы и китайцы довольно скоро сами стали наводить эти рейды полиции в качестве платы за возможность продолжать бизнес. Со временем, поскольку торговля наркотиками пошла на убыль, а сами рейды оказались не более эффективны, чем какие-либо другие меры, это подразделение, по слухам, распустили.

– А Бруссарда и Пула перевели в отдел по борьбе с преступлениями против детей.

Он кивнул:

– Вместе с другими. Некоторых оставили бороться с наркоторговлей, кого-то перевели в «нравы», «правомочия», в общем, сами понимаете. Но Сыр Оламон ничего не забыл. И ничего не простил. Он поклялся, что наступит день, и он доберется до Бруссарда.

– Почему именно до Бруссарда, а не до кого-нибудь другого?

– Фараон говорил, что у Сыра были личные счеты с Бруссардом. И дело не в том, что тот спалил у него товар, но в том, что насмехался над Сыром, пока товар сжигали, унижал в присутствии подчиненных. Сыр принял это близко к сердцу.

Энджи закурила сигарету и протянула пачку Раерсону.

Он взглянул на свою сигару, потом на вывеску, запрещавшую ее курить, и сказал:

– Конечно. Почему бы и нет?

Сигарету он курил так, как курят сигары, не вдыхал глубоко, а только попыхивал, едва позволял дыму окутать язык и сразу выдыхал.

– Прошлой осенью, – продолжал он, – мне позвонил Фараон, и мы встретились. Он сказал, что Сыр раскопал что-то на Бруссарда, не новое, а что-то такое, что было несколько лет назад, и хочет устроить расплату. Что будто бы Маллен давал понять, что все, кто находился на складе в тот вечер, когда Бруссард со своими ребятами жгли кокаин, кто сидел рядом и подвергался унижениям, кому смеялись в лицо, что все они получат от расплаты большое удовольствие. Мне, правда, не совсем понятно, с чего это Маллен и Фараон так сдружились, что один другому давал что-то такое понять. Фараон мне пудрил мозг с этим своим «что было, то прошло», но меня ведь на такое не возьмешь. Я считаю, что единственное, на чем Фараон и Крис Маллен могли сойтись, – это жадность.

– Так, значит, в организации – дворцовый переворот, – сказал я.

Раерсон кивнул.

– Но, к несчастью для Фараона, Сыр что-то почуял.

– И что же Сыр имел на Бруссарда? – спросила Энджи.

– Фараон мне не говорил. Будто бы Маллен не хотел ему это рассказать. Что будто бы, если рассказать, то сюрприза уже не получится. Последний раз я говорил с Фараоном в день его смерти. Он сказал, что они с Малленом последние несколько дней водят полицейских всего города за нос и что в тот вечер они будто бы должны забрать двести штук, поставить на место одного копа, а потом вернуться по домам. Как только все это произойдет и Фараон поймет, что именно узнал Оламон о Бруссарде, он сдаст Бруссарда и Маллена мне. Получится, что я задержу самых важных преступников за всю свою карьеру и после этого навсегда оставлю Фараона в покое. По крайней мере, он на это надеялся. – Раерсон затушил сигарету. – Остальное вы знаете.

Энджи посмотрела на него, смущенно нахмурившись.

– Ничего мы не знаем. Черт. Агент Раерсон, у вас есть какие-нибудь предположения о том, как со всем этим связано исчезновение Аманды Маккриди?

Он пожал плечами.

– Может, Бруссард сам ее похитил.

– Зачем? – спросил я. – Просто в один прекрасный день проснулся и решил, что хочет похитить ребенка?

– Слыхал я и более странные вещи. – Раерсон облокотился о стол. – Слушайте, у Сыра на него что-то было. И что именно? Все сходится на исчезновении этой девочки. Давайте рассмотрим ситуацию. Бруссард похищает ее, может быть, чтобы вынудить мать стучать на Оламона, и получает двести кусков, которые она, как говорил мне Фараон, слупила с Сыра.

– Погодите, – сказал я. – Никак не могу понять: зачем Сыру посылать Маллена выбивать из Хелен и Рея Ликански место, где находятся украденные деньги, за несколько месяцев до исчезновения Аманды.

– Затем, что Сыр не знал о пропаже денег до дня исчезновения Аманды.

– Как?!

Он кивнул.

– Красота схемы Ликански – хоть я и должен признать, что он поступил недальновидно, – заключалась в том, что он знал: все решат, что деньги у байкеров конфискованы вместе с наркотиками. Сыру потребовалось три месяца, чтобы докопаться до истины. И как только он докопался, Аманда исчезла.

– Это, – сказала Энджи, – говорит о том, что похититель – Маллен.

Раерсон покачал головой:

– Не думаю. По-моему, Маллен или кто-то другой из людей Сыра поехал в тот вечер к дому Хелен, чтобы как следует ее вздрючить и выяснить, где деньги. Но вместо этого застали Бруссарда, который забирал ребенка. Теперь у Сыра появляется кое-что, чем можно Бруссарда шантажировать, что Сыр и делает. Но Бруссард натравливает на Сыра его подчиненных. Сообщает правоохранительным органам, что Сыр похитил Аманду и требует за нее выкуп. Людям Сыра он говорит, что принесет деньги к карьеру и отдаст Маллену, заранее зная, что припрячет деньги по дороге, сбросит девочку в карьер и смоется с наличными. Он…

– Идиотизм, – сказал я.

– Почему?

– Зачем Сыру позволять считать себя похитителем Аманды Маккриди?

– Он и не позволял. Бруссард выставил Сыра похитителем, не ставя его в известность.

Я покачал головой:

– Бруссард говорил ему. Я при этом присутствовал. В октябре мы ездили к Сыру в тюрьму и расспрашивали его об исчезновении Аманды. Если бы они с Бруссардом были сообщники, им бы пришлось валить вину на людей Сыра. Зачем бы Сыру это делать, если, как вы говорите, он держал Бруссарда за яйца? Зачем без необходимости брать на себя вину за похищение и смерть четырехлетнего ребенка?

Раерсон ткнул в мою сторону нераскуренной сигарой.

– Сейчас поймете, мистер Кензи. Вы никогда не задумывались, зачем вас двоих так старательно держат в курсе полицейского расследования? Почему именно вы должны были прийти к карьеру в тот вечер? Вы – свидетели. Такова ваша роль. Бруссард и Сыр устроили для вас в тюрьме спектакль. Пул и Бруссард разыграли другой у карьера. Ваша задача была видеть то, что они хотели вам показать, и принять это за правду.

– Кстати, – сказала Энджи, – как Пул мог симулировать сердечный приступ?

– Кокаин, – ответил Раерсон. – Я такое однажды уже видел. Чертовски рискованно, потому что кок легко может вызвать тромбоз сосудов сердца. Но такой человек, как Пул, учитывая возраст и профессию, может и выдержать. Не всякий врач догадается посмотреть кокаин в крови, решат, что это сердечный приступ.

Воцарилось молчание, на протяжении которого я насчитал двенадцать машин, проехавших по Ниланд-стрит.

– Агент Раерсон, давайте снова вернемся назад, – заговорила Энджи. На конце ее сигареты, лежавшей в углублении на краю пепельницы, образовался длинный дугообразный червячок белой золы. Энджи столкнула окурок с края внутрь пепельницы. – Мы согласны, что Сыр сознавал угрозу, исходившую от Маллена и Гутиерреса. Что, если ему казалось, что от них надо избавиться? И что, если то, что он имел на Бруссарда, было настолько серьезно, что подтолкнуло его к этому?

– Подтолкнуло к этому Бруссарда?

Она кивнула.

Раерсон откинулся на спинку дивана и посмотрел на темные чугунные колонны здания на углу Саус-стрит. У него за плечом на Ниланд-стрит разыгрывалась обычная городская сценка: грузовичок с коричневым закрытым кузовом Единой службы доставки посылок с горящим проблесковым маячком и работающим двигателем перегородил переулок. Водитель открыл дверь кузова, спустил на землю двухколесную тележку и погрузил на нее стопкой несколько коробок.

– Итак, – сказал Раерсон, обращаясь к Энджи, – ваша рабочая теория состоит в том, что, пока Сыр думал, что держит под колпаком Маллена и Гутиерреса, Бруссард держал под колпаком всех троих.

– Может быть, – сказала она. – Может быть. У нас есть данные, что Маллен и Гутиеррес собирались в тот вечер забрать у карьера наркотики.

Водитель почтового грузовика пробежал мимо окон, толкая перед собой тележку, и я подумал, что, оказывается, почту развозят так поздно. Может быть, в юридической фирме жгут в светильниках масло, готовясь к заседанию суда по какому-нибудь громкому делу. Может быть, в типографии спешат выполнить заказ к сроку. Или компьютерная фирма занимается чем-то высокотехнологичным, чем положено заниматься высокотехнологичным компьютерным фирмам, когда все нормальные люди готовятся отойти ко сну.

– Но опять-таки, – сказал Раерсон, – мы все время возвращаемся к мотиву. Допустим, Сыр узнал, что девочку похитил Бруссард. Чудесно. Но зачем Бруссарду ее похищать? Что он думал, идя в тот вечер к дому, чтобы забрать у матери ребенка, которого никогда в жизни не видел? Как-то не вяжется.

Парень из почтовой службы пробежал в обратную сторону. На этот раз под мышкой он держал планшетик с зажимом и двигался быстрее, поскольку тележка освободилась.

– И еще, – сказал Раерсон. – Допустим, что полицейский, имеющий награды и работающий в подразделении, занимающемся поиском пропавших детей, совершит такой безумный, ничем не мотивированный поступок. И как он будет действовать? Будет в свободное время следить за домом, дождется ухода матери, откуда-то зная, что она оставит дверь незапертой? Это нелепость.

– И все же вы думаете, что именно это и произошло, – сказала Энджи.

– В глубине души – да. Я знаю, что девочку забрал Бруссард. Но понять зачем – не могу, хоть убейте.

Почтовый служащий запрыгнул в грузовик, проехал мимо окна и, свернув налево в переулок, пропал из виду.

– Патрик.

– А?

– Ты все еще с нами?

– С криминальным прошлым не получишь.

Энджи прикоснулась к моей руке.

– Что это ты сейчас сказал?

Я даже не заметил, что произнес это вслух.

– С криминальным прошлым работу водителя почтового грузовика не получишь.

Раерсон моргнул и озабоченно посмотрел на меня, видимо прикидывая, где бы достать термометр, чтобы измерить мне явно повышенную температуру.

– Вы о чем, черт возьми, говорите?

Я снова посмотрел на Ниланд-стрит, на Раерсона и Энджи.