Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 123 страниц)

22

Мокрый снег, недолго шедший вчера под вечер, сегодня с утра пошел снова, и к тому времени, когда мы доехали до тюрьмы Конкорд, уже казалось, что по капоту стучат пятицентовые монеты. На этот раз со мной не было стражей порядка, поэтому Сыра привели в комнату для свиданий, и мы могли разговаривать с ним из полуотгороженной кабинки через толстое стекло. Я снял телефонную трубку, Сыр потянулся за своей.

– Привет, Энджи, – сказал он. – Хорошо выглядишь.

– Привет.

– Может, выйду отсюда когда-нибудь, сходили бы вместе, выпили солодового с шоколадом или еще чего-нибудь такого.

– Солодового с шоколадом?

– Ну да. – Он размял плечи. – Чего-нибудь такого.

Она прищурилась.

– Конечно, Сыр. Конечно. Позвони, когда выйдешь.

– Черт возьми! – Сыр хлопнул огромной ладонью по разделявшему нас стеклу. – Первой узнаешь.

– Сыр, – сказал я.

Он поднял брови.

– Крис Маллен мертв.

– Я слышал. Ужасно досадно.

– Ты, похоже, стойко переносишь эту потерю, – заметила Энджи.

Сыр откинулся на спинку стула и некоторое время смотрел на нас, лениво почесывая грудь.

– Бизнес такой, понимаете? Ублюдки рано уходят из жизни.

– Фараон Гутиеррес – тоже.

– Да, – кивнул Сыр. – Жаль Фараона. Умел одеться ублюдок. Понимаете, о чем я?

– Ходят слухи, Фараон работал не только на тебя, – сказал я.

Сыр приподнял бровь и, мне показалось, на мгновение растерялся.

– Как-как ты сказал, брат мой?

– Говорят, на федералов работал.

– Херня. – Сыр широко улыбнулся и покачал головой, но глаза оставались широко открытыми, а взгляд слегка рассеянным. – Будешь верить всему, что болтают на улице, станешь – уж не знаю – копом, который свою маму трахает, или чем-то таким.

Выразился он неудачно, и сам понимал это. До сих пор все, что касалось тех, от кого Сыр во всем зависел, вылетало у него изо рта гладко, быстро и выходило забавно, даже угрозы. Судя по бедности речи, ему до сих пор и в голову не приходило, что Фараон может быть копом.

Я улыбнулся.

– Полицейский, Сыр. В твоей организации. Подумай, как это скажется на твоей репутации.

Сыр, по-видимому, постепенно приходил в себя. Он посмотрел на нас с любопытством.

– Твой парень Бруссард заходил меня проведать около часа назад и по доброте душевной рассказал, что Маллена и Гутиерреса больше нет в живых. Думает, я сам своих ребят завалил? Говорит, заставит меня расплатиться. Это будто бы из-за меня его от работы отстранили и напарник его, старый дурень, расхворался. Очень разозлился он на Сыра, если хотите знать правду.

– Горько слышать это, Сыр. – Я придвинулся к стеклу. – Есть и еще кое-кто, кто не на шутку разозлился.

– Да? И кто же это?

– Брат Роговски.

Пальцы, которыми Сыр почесывал себе грудь, вдруг замерли, а передние ножки стула, висевшие в воздухе, стали на пол.

– Что же прогневило брата Роговски?

– Кто-то из ваших мызнул ему несколько раз трубой по затылку.

Сыр покачал головой:

– Не из моих, милок. Не из моих.

Я посмотрел на Энджи.

– К несчастью, – сказала она.

– Да, – вздохнул я. – Плохо дело.

– Что? – сказал Сыр. – Вы же знаете: да чтобы я поднял руку на брата Роговски…

– Помнишь того парня? – спросила Энджи.

– Которого? – сказал я.

– Ну, ты его знаешь, несколько лет назад… важная шишка в ирландской шайке. – Она щелкнула пальцами.

– Джек Рауз, – подсказал я.

– Точно. Он был вроде ирландского крестного отца, так? Или что-то в этом роде.

– Постойте, – сказал Сыр. – Никто же не знает, что стало с Джеком Раузом. Кроме того, что он разозлил Патрисос или кого-то там еще.

Он посмотрел на нас через стекло, и мы оба медленно покачали головами.

– Постойте, вы что же, хотите сказать, что Джека Рауза зарезал…

– Ш-ш-ш. – Я поднял к губам указательный палец.

Сыр положил телефонную трубку на стол и целую минуту разглядывал потолок. Потом он снова посмотрел на нас, но к этому времени стал, кажется, сантиметров на тридцать меньше ростом и вспотел так, что волосы прилипли ко лбу, отчего Сыр стал выглядеть лет на десять моложе. Он снова взял трубку.

– Слухи из кегельбана? – прошептал он в нее.

Года два-три назад Бубба, наемный убийца по имени Пайн, я и Фил Димасси повстречали Джека Рауза и его правую руку, полоумного Кевина Херлихи у заброшенного кегельбана в Кожевенном квартале. Зашло нас туда шестеро, вышло четверо. Джека Рауза и Кевина Херлихи связанных, с кляпами во рту истязали Бубба и несколько шаров для игры в боулинг. У жертв шансов спастись не было. Санкционировал это убийство Жирный Фредди Константайн, глава здешней итальянской мафии, и те из нас, кто вышел тогда из кегельбана, знали, что тела убитых никто не найдет и дураков искать их не найдется.

– Это правда? – прошептал Сыр.

Утвердительный ответ он прочел у меня в глазах.

– Бубба должен знать: я к этой истории с трубой не имею никакого отношения.

Я посмотрел на Энджи. Она вздохнула, взглянула на Сыра и потом на полочку под самым стеклом.

– Патрик, – сказал Сыр, и в его голосе не было и следа обычных интонаций, – ты должен передать это Буббе.

– Знаешь что? – сказала Энджи.

– Я к этому отношения не имею.

Энджи улыбнулась и покачала головой.

– Ну да, конечно, Сыр, конечно.

Он стукнул тыльной стороной ладони по стеклу:

– Послушайте меня! Я к этому отношения не имею.

– Бубба на это смотрит иначе, Сыр.

– Так скажите ему.

– Почему?

– Потому что это правда.

– Я на это не куплюсь, Сыр.

Он подвинул свой стул поближе к нам и сжал телефонную трубку так, что мне показалось, она вот-вот треснет и развалится надвое.

– Слушай меня, кусок дерьма. Этот психотик думает, я его трубой трахнул, так я с таким же успехом мог бы и какого-нибудь охранника тут пришить, чтобы засадили в одиночку пожизненно. Этот чувак – ходячий смертный приговор. Так что скажите ему…

– Да пошел ты, Сыр!

– Что?

Я повторил, на этот раз очень медленно.

– Я заходил к тебе два дня назад, – сказал я через некоторое время, – и умолял тебя сохранить жизнь четырехлетней девочке. Теперь она мертва. Из-за тебя. И теперь ты просишь о милосердии? Я передам Буббе, что ты сожалеешь о своем распоряжении дать ему трубой.

– Нет.

– Скажу, что ты так и сказал: «Я сожалею». Что как-нибудь загладишь свою вину.

– Нет. – Сыр покачал головой. – Ты этого не сделаешь.

– Смотри, что я делаю, Сыр. – Я отстранил трубку от уха и сделал вид, что сейчас повешу ее на рычаг.

– Она жива.

– Что? – сказала Энджи.

Я снова поднес трубку к уху.

– Она жива, – повторил Сыр.

– Кто? – спросил я.

Сыр закатил глаза и кивнул в сторону охранника, стоявшего у дверей.

– Сам знаешь кто.

– Где она? – спросила Энджи.

Сыр покачал головой:

– Дайте мне несколько дней.

– Нет, – сказал я.

– У вас выбора нет. – Он посмотрел через плечо, придвинулся поближе к стеклу и прошептал в трубку. – С вами свяжутся. Поверьте мне. Мне надо сначала кое-что выяснить.

– Бубба очень рассердился, – сказала Энджи. – И у него есть друзья. – Она обвела взглядом тюремные стены.

– Это правда, – сказал Сыр. – Его дружки, гребаные братья Тумей как раз сели за ограбление банка в Эверетте. Будут крутиться тут следующую неделю, пока суд да дело. Так что нечего меня пугать. Я и так напуган. Поняли? Но мне нужно время. Так что попридержите своего пса. Я вам весточку пришлю, обещаю.

– Откуда у тебя уверенность, что она жива?

– Знаю. Понятно? – Он горько улыбнулся. – Вы понятия не имеете, что на самом деле творится. Вы это знаете?

– Теперь знаем, – сказал я.

– Передайте Буббе, я перед ним чист. Я вам живой нужен. Так? Без меня девчонке конец. Полный конец, безвозвратный. Поняли? Прощай, детка, прощай, – пропел он.

Я откинулся на спинку стула и некоторое время молча смотрел на него. Казалось, он говорит правду, но Сыр большой мастак прикидываться. Он сделал карьеру на точном знании того, что больше всего может повредить одним людям, и выявлении других, кто мог быть в этом вреде заинтересован. Кому нужно было этих людей устранить. Он умел помахать пакетиком с героином перед наркоманками, вынудить их отсасывать у кого попало и потом дать только половину того, что обещал. Он умел задурить голову копам и окружным прокурорам полуправдами и заставить их подписаться в положенных местах, отмеченных пунктирной линией, прежде чем отдавал им факсимиле своих изначальных обязательств.

– Мне этого недостаточно, – сказал я.

У дверей постучал охранник и сказал:

– Осужденный Оламон, осталось шестьдесят секунд.

– Недостаточно? Какого еще хрена тебе надо?

– Мне нужна девочка, – сказал я. – И сейчас же.

– Я не могу сказать…

– Ну и пошел ты. – Я хлопнул по стеклу. – Где она, Сыр? Где?

– Если я тебе скажу, узнают, что это пошло от меня, и к утру я буду покойником. – Говоря это, он пятился от нас, выставив перед собой ладони, и на его жирном лице была неподдельная гримаса ужаса.

– В таком случае дай что-нибудь, какую-нибудь надежную зацепку.

– В порядке независимого сотрудничества, – сказала Энджи.

– Независимого чего?

– Тридцать секунд, – сказал охранник.

– Ну, Сыр, что-нибудь!

Он взглянул через плечо, на стены, отделявшие его от воли, и на толстое стекло между нами.

– Да ладно вам, – просительно сказал он.

– Двадцать секунд, – сказала Энджи.

– Слушайте, перестаньте…

– Пятнадцать.

– Нет, я…

– Тик-так, – сказал я. – Тик-так.

– Дружок этой сучки, – сказал Сыр. – Знаете?

– Слинял из города, – сказала Энджи.

– Так найдите его, – прошипел Сыр. – Это все, что я знаю. И спросите, какую роль он играл в тот вечер, когда исчез ребенок.

– Сыр, – начала было Энджи.

За спиной Сыра появился охранник и положил руку ему на плечо.

– Какие бы предположения вы ни строили, – сказал Сыр, – они с действительностью и близко не лежали. Вам, ребята, до истины – как отсюда до гребаной Гренландии. Поняли?

Охранник наклонился над ним и забрал телефонную трубку.

Сыр встал со стула и позволил тащить себя в сторону двери. Охранник открыл ее, Сыр обернулся к нам и, беззвучно шевеля губами, повторил одно слово:

– Гренландии, – и несколько раз поднял и опустил брови. Потом охранник вытолкал его за дверь, и больше мы Сыра не видели.

На следующий день вскоре после полудня на уступе у южной стены карьера Грэнит-Рейл на глубине около пяти метров водолазы обнаружили клочок ткани, зацепившийся за выступ гранита, похожий на пестик для колки льда.

В три часа дня в гостиной у Беатрис и Лайонела Хелен опознала в этом клочке кусок, оторванный от спинной части ворота футболки, которая была на ее дочери в вечер исчезновения. На материи сохранились написанные фломастером инициалы «А. Мк.».

Затем Хелен проследила за тем, как Бруссард убирает розовый клочок в пакет для вещественных доказательств, и стакан с пепси-колой у нее в руке хрустнул.

– Господи, – сказал Лайонел. – Хелен.

– Она мертва, да? – Хелен сжала кулак, вдавив осколки стакана глубоко в ладонь. Кровь крупными каплями стала падать на пол из досок лиственных пород.

– Мисс Маккриди, – сказал Бруссард, – мы этого не знаем. Пожалуйста, позвольте взглянуть на вашу руку.

– Она мертва, – повторила Хелен, на этот раз громче. – Да? – Она вырвала руку у Бруссарда, и кровь закапала на кофейный столик.

– Хелен, ради бога! – Лайонел положил руку на плечо сестре и потянулся к пораненной руке.

Хелен отшатнулась от него, но потеряла равновесие, упала на пол, потом села и, держа одной рукой другую, пораненную, посмотрела на нас снизу вверх. Мы встретились глазами, и я вспомнил, как в доме Малыша Дэвида обозвал ее дурой.

Она не была дурой, она просто ничего не ощущала, как после укола обезболивающего, и потому не сознавала опасности, в которой оказался ее ребенок, и даже осколки стекла, впившиеся ей в ладонь, в ее сухожилия и артерии, не причиняли ей боли.

Впрочем, через несколько минут боль все-таки появилась. Хелен выдерживала мой взгляд, и в это время ее глаза потускнели, раскрылись шире, и до нее дошла суть происшедшего. Это было ужасное просветление, переполняющее осознание показалось в ее зрачках, а с ним и понимание того, чего стоило ее небрежение дочери, какой ужасной боли она подвергла ребенка, какой кошмарный опыт пришлось переварить его детскому сознанию.

Хелен открыла рот и почти беззвучно завыла.

Она сидела на полу, кровь из ран на ладони капала на джинсы. Тело сотрясалось от раскаяния, горя и ужаса, голова запрокинулась на спину, и потому казалось, что она смотрит в потолок. Слезы катились из глаз, она сидела подобрав под себя ноги, покачивалась и беззвучно выла.

В шесть часов в тот же вечер, еще до того, как мы успели переговорить с Буббой, он вместе с Нельсоном Феррари вошел в бар, принадлежавший Сыру, в Лоуэр-Миллс. Двум наркоманам и бармену велели устроить себе обеденный перерыв, и через десять минут все, что было в баре, вынесло взрывом на находившуюся перед ним автостоянку. Два сиденья, связанные со столиком между ними, вылетели через вход и угодили в «хонду-аккорд» члена здешнего городского управления, которая была незаконно припаркована на месте, предназначенном для стоянки машины человека с ограниченными физическими возможностями. Пожарные, прибывшие на место взрыва, вынуждены были работать в кислородных масках. Взрыв оказался таким мощным, что выбросил из бара на улицу почти все, в нем самом почти нечему было гореть, зато в подвале пожарные столкнулись с полыхающим нерасфасованным героином. Первых двоих, вошедших в подвал, вскоре стало рвать. Тогда пожарные отступили, дали героину догореть, после чего, находясь в относительной безопасности, закончили свою работу.

Я бы попытался передать Сыру, что не успел переговорить с Буббой, что он, взрывая бар, действовал, пребывая в неведении, но в половине седьмого в тюрьме Конкорд Сыр поскользнулся на только что вымытом полу. Ужасно неудачно поскользнулся. Он как-то так ухитрился потерять равновесие, что перелетел через поручень ограждения третьего яруса и упал на каменный пол, причем приземлился на свою огромного размера желтоволосую голову, которая несла немало всякой чепухи, и умер.

Часть вторая
Зима

23

Прошло пять месяцев, Аманду так и не нашли. Ее выцветшая фотография смотрела с заборов, окружавших стройки, с телефонных столбов или нет-нет да и мелькала в телевизионных новостях. И чем больше мы видели это фото, чем более расплывчатым оно становилось, тем более надуманной казалась Аманда, а ее образ – лишь очередной картинкой на досках объявлений или телевизионных экранах. Прохожие смотрели на нее равнодушно или с тоской и не могли вспомнить, кто она такая или почему ее изображение прилеплено к фонарному столбу у автобусной остановки.

А те, кто помнил, пожимали плечами, отгоняя воспоминания о ней, и переводили взгляд на спортивные страницы газет или на приближающийся автобус.

«Страшен наш мир, – думали люди. – Каждый день происходят всякие ужасы. Что-то долго не идет мой автобус».

Поиски в карьере, продолжавшиеся месяц, с наступлением холодов закончились безрезультатно. Над холмами подули ноябрьские ветра. С наступлением весны, обещали водолазы, операция продолжится. И снова начались разговоры об осушении и заполнении карьеров Квинси грунтом. Городские чиновники, которых беспокоила многомиллионная стоимость этих работ, находили неожиданных сторонников в защитниках окружающей среды, которые предупреждали, что заполнение карьеров грунтом погубит природу, уничтожит замечательные пейзажи, исторические памятники, лишит скалолазов самых лучших скал для занятий этим видом спорта в нашем штате.

Пул смог вернуться к работе в феврале, за полгода до тридцатой годовщины нахождения на службе. Его снова направили на борьбу с наркотиками и без лишнего шума понизили в звании до детектива первого класса. Пулу еще повезло. Бруссарда разжаловали из детектива первого класса до патрульного, назначили девять месяцев испытательного срока и направили заниматься автопарком. Мы выпили с ним в день понижения, это произошло спустя чуть больше недели после того вечера в карьере. Он невесело улыбался, глядя на пластиковую палочку, которой помешивал кубики льда в джине с тоником.

– Так, значит, Сыр сказал, что она жива, а кто-то еще – что Гутиеррес работает на федералов. – Я кивнул. – И то, что она жива, по словам Сыра, может подтвердить Ликански. – Бруссард перестал улыбаться, лицо его стало жалким. – Портрет Ликански разослан всем постам у нас и в Пенсильвании. Могу, если хотите, напомнить, чтобы разослали еще раз. – Он слегка пожал плечами. – Это ведь делу не повредит.

– Думаете, Сыр врал? – спросила Энджи.

– Насчет того, что Аманда Маккриди жива? – Бруссард вытащил палочку из коктейля, облизал ее и положил на край салфетки. – Да, мисс Дженнаро, по-моему, врал.

– Почему?

– Потому что он преступник, они всегда врут. Он знал: вы так хотите, чтобы она была жива, что поверите.

– Вы в тот день приходили к нему. Он вам ничего такого не говорил?

Бруссард покачал головой и вынул из кармана пачку «Мальборо». Теперь он курил как паровоз.

– Притворялся, что ничего не знает о смерти Маллена и Гутиерреса. Будто это для него неожиданность. А я сказал, что превращу его жизнь в ад, даже если это будет мое последнее занятие. Он посмеялся. А на следующий день умер. – Бруссард поднес горящую спичку к сигарете и прищурил тот глаз, который был к ней ближе. – Вот как перед Богом – лучше бы я сам его убил. Черт, надо было какого-нибудь уголовника на него напустить. Правда! Так ему и надо. Кто-то, кому эта девочка небезразлична, прикончил его, и Сыр знал, за что его убили. Всю дорогу в ад, наверное, об этом думал.

– Так кто же его все-таки убил? – спросила Энджи.

– Поговаривают, этот парнишка, псих из Арлингтона, его только что осудили за двойное убийство.

– Это который в прошлом году двух сестер убил?

Бруссард кивнул.

– Питер Попович. Он там уже месяц, пока суд идет, видимо, они с Сыром перекинулись несколькими словами во дворе. Либо он, либо Сыр действительно поскользнулся на мокром полу. – Бруссард пожал плечами. – Как бы то ни было, вышло так, как я хотел.

– Сыр говорит, что знает, где Аманда Маккриди, и на следующий день его убивают. Вам это не кажется подозрительным?

Бруссард отпил из стакана.

– Нет. Слушайте, я вам честно скажу: я не знаю, что случилось с девочкой, и это меня мучает. Просто донимает. Но не думаю, что она жива. Сыр Оламон не знал, как сказать правду, даже если бы она могла ему помочь.

– А как насчет того, что Гутиеррес работал на федералов?

Бруссард покачал головой:

– Исключено. Нам бы об этом уже сказали.

– Что же случилось с Амандой Маккриди?

Бруссард некоторое время смотрел перед собой, стряхивая пепел с сигареты о край пепельницы. Потом он посмотрел на нас, в покрасневших глазах поблескивали слезы.

– Не знаю. Ей-богу, хотелось бы сделать все по-другому. Лучше бы действительно передали это дело федералам. Лучше бы… – У него перехватило горло, он опустил и прикрыл правый глаз ладонью. – Лучше бы… – Фраза осталась незаконченной.

Всю зиму мы с Энджи занимались другими делами, но ни одно из них не было связано с исчезновением ребенка. Не то чтобы обезумевшие от горя родители стремились нанимать в первую очередь нас. Мы так и не нашли Аманду Маккриди, и едкий запах неудачи, казалось, следовал за нами, когда мы по вечерам выходили куда-нибудь рядом с домом, или по магазинам, или субботним днем в супермаркет.

Рей Ликански тоже пропал, и его исчезновение в этом деле беспокоило меня более чем что-либо другое. Насколько я знал, полиция потеряла к нему интерес, поэтому причин скрываться у него как будто бы не стало. На протяжении нескольких месяцев мы с Энджи время от времени дежурили у дома его отца. Все без толку. Остывший кофе и затекшие от долгого сидения в машине конечности – вот весь результат. В январе Энджи поставила телефон Ленни Ликански на прослушку, и мы две недели слушали пленки с записями его звонков по чуть ли не тысяче номеров: в «Домашней торговой сети» он заказывал чиа петс,[62]62
  Чиа петс – фигурки из терракоты в виде человеческих голов или зверушек, используются для выращивания в домашних условиях чии – испанского шалфея.


[Закрыть] но ни разу ни сам не позвонил сыну, ни сын ему.

В один прекрасный день нам показалось, что мы настрадались достаточно, и мы поехали в Аллегейни, Пенсильвания, и провели в дороге весь вечер. Нашли в телефонном справочнике рассадник Ликански и все выходные за ними наблюдали. Были там Ярдак, Лесли и Стэнли, трое кузенов Рея. Все они работали на бумажной фабрике, загрязнявшей воздух своими трубами и которая пахла, как тонер в ксерокопировальной машине. Все трое пили каждый вечер в одном и том же баре, флиртовали с одними и теми же женщинами и в одиночестве возвращались в родной дом, в котором жили вместе.

На четвертый вечер мы с Энджи пошли за Стэнли в переулок, где он купил кокаин у женщины, приехавшей на мотоцикле. Когда она уехала, он высыпал порошок неровной полоской на ладонь и собрался нюхнуть. Я подошел к нему сзади и, пощекотав мочку уха пистолетом 45-го калибра, осведомился, где мне найти Рея.

Стэнли на месте напрудил в штаны, и от замерзшей земли между его ботинок пошел пар.

– Не знаю. Не видел его с позапрошлого лета.

Я взвел боек и ткнул пистолетом ему в висок.

– Ты лжешь, Стэнли, поэтому я тебя сейчас пристрелю.

– Не надо! Я не знаю! Богом клянусь! Рея я не видел почти два года. Пожалуйста, ради бога, поверьте!

Энджи кивнула. Стэнли говорил правду.

– От кокаина стоять не будет, – сказала она ему.

Раз в неделю мы навещали Беатрис и Лайонела и пережевывали с ними сначала все, что знали, потом то, чего не знали, причем последнее всегда казалось более весомым и значимым.

Как-то февральским вечером мы уже прощались, они стояли у подъезда, поеживаясь от холода и, по обыкновению, желая убедиться, что мы дойдем до машины без происшествий.

– Я все думаю о надгробиях, – вдруг сказала Беатрис.

– Что? – оторопел Лайонел.

– Когда у меня бессонница, я все думаю, какое сделать ей надгробие. И вообще, надо ли?

– Дорогая, не надо…

Она отмахнулась и плотнее запахнула кардиган.

– Знаю, знаю. Можно подумать, что я сдаюсь, что признаю ее мертвой, хотя хочу верить, что она жива. Знаю. Но… понимаете… ведь ничто не говорит в пользу того, что она вообще когда-нибудь была жива. – Беатрис указала на подъезд. – Ничто не указывает, что она здесь бывала. Наша память слишком слаба, понимаете? Она меркнет. – Беатрис кивнула сама себе. – Меркнет, – повторила она, повернулась и пошла в дом.

Хелен я видел всего один раз в конце марта. Мы с Буббой метали дротики в таверне Келли, Хелен меня не заметила или сделала вид, что не замечает. Она сидела одна у стойки в углу бара, и единственного стакана ей хватило на целый час. Она смотрела в него, будто на дне могла увидеть Аманду.

Мы с Буббой приехали поздно. Минут за десять до закрытия клиенты повалили валом, в баре стало яблоку негде упасть, пришлось оставить дротики и перейти к бильярду. Потом народ стал расходиться, мы доиграли, допили пиво и по дороге к выходу поставили пустые кружки на стойку.

– Спасибо вам.

Хелен сидела в окружении стульев, которые бармен уже поставил ножками вверх на стойку из красного дерева. Я почему-то думал, что она уже ушла. Или, может быть, надеялся на это.

– Спасибо вам, – повторила она очень тихо, – за ваши усилия.

Я стоял на полу, покрытом резиновой плиткой, и понимал, что не знаю, куда девать кисти рук. Или целиком руки. Или вообще конечности, если уж на то пошло. Тело стало каким-то неловким и неуклюжим.

Хелен все смотрела себе в стакан, давно не мытые волосы падали ей на лицо, казавшееся крошечным рядом с перевернутыми стульями в тусклом свете, которым был освещен бар в это время перед самым закрытием.

Я не знал, что сказать. Даже не уверен, что вообще мог сказать хоть что-нибудь. Хотелось подойти к ней, обнять, извиниться за то, что не смог спасти ее дочь, найти ее Аманду. Извиниться за то, что не оправдал доверия, надежд, за все. Хотелось заплакать. Но я повернулся и пошел к двери.

– Мистер Кензи.

Я остановился, не оборачиваясь.

– Если бы можно было, – сказала она, – я бы все теперь делала иначе. Я бы… я бы никогда глаз с нее не спустила.

Уж не знаю, кивнул я или нет и вообще показал ли как-нибудь, что ее слышу. Знаю, что не обернулся. И был рад, что выбрался наконец на улицу.

На следующее утро я проснулся раньше Энджи, заварил кофе, попытался выкинуть из головы Хелен Маккриди и особенно это ее «Спасибо вам», сходил вниз, взял газету, сунул под мышку, вернулся на кухню, налил кофе, прошел с чашкой в столовую и едва начал читать, как выяснилось, что исчез еще один ребенок.

Звали его Сэмюэл Пьетро, ему было восемь.

Последний раз его видели в субботу днем на игровой площадке Уэймаут. Сегодня был понедельник. Его мать не сообщала об исчезновении до вчерашнего дня. Со школьной фотографии мне улыбался мальчишка с большими карими глазами на смышленой мордахе.

Я подумал, не стоит ли спрятать газету, чтобы заметка не попала на глаза Энджи. Со времени поездки в Аллегейни, после этого эпизода в переулке, когда весь пар из нас вышел и завод кончился, Энджи стала просто одержима Амандой Маккриди. Но это была не та одержимость, которая находит себе выход в действии, поскольку сделать мы почти ничего не могли. Энджи подолгу просиживала над записями, сделанными во время расследования, на листах картона рисовала ось времени и над ней прикрепляла фотографии главных действующих лиц этого дела, часами разговаривала с Бруссардом и Пулом, все об одном и том же, хоть и другими словами, постоянно возвращаясь к Аманде.

Никаких новых гипотез или озарений в результате не возникло, но Энджи была словно загипнотизированная. И всякий раз, когда в новостях сообщали, что пропал ребенок, она не пропускала ни единого слова, ни единой подробности.

И рыдала, когда их находили мертвыми. Всегда тихонько, всегда за закрытыми дверями, всегда рассчитывая, что я на другом конце квартиры и не услышу.

Совсем недавно я осознал, насколько сильно сказалась на Энджи смерть ее отца. Даже не сама смерть, я так думаю, а то, что никогда нельзя будет наверняка узнать, как он умер. Что нет тела, на которое можно было бы взглянуть в последний раз, опустить в землю, поставить памятник. Может быть, она никогда до конца и не верила в то, что он на самом деле умер.

Однажды она при мне спросила о своем отце Пула. Тот признался, что едва знал его. Они встречались иногда на улице, однажды вместе участвовали в облаве в игровом притоне, Джимми Суав – всегда и во всем истинный джентльмен, человек, понимавший полицейскую службу так, как понимал ее Пул.

– Все гложет, а? – спросил тогда Пул.

– Иногда, – сказала Энджи. – Головой понимаешь, что человека нет, а сердце… никак не успокоится.

Так же было и с Амандой Маккриди, и со всеми детьми, объявленными в федеральный розыск, но за долгие зимние месяцы не найденными ни живыми, ни мертвыми. Может быть, пришло однажды мне в голову, я стал частным детективом, потому что не хотел знать, что будет дальше. Может быть, Энджи стала им, потому что хотела.

Пряча газету, я понимал, что поступаю глупо. Всегда найдутся другие газеты, телевидение и радио, люди обсуждают подобные новости в барах и супермаркетах, заливая топливо в автомобиль на автозаправках самообслуживания.

Может, лет сорок назад и можно было жить, не зная, что происходит вокруг, но никак не сейчас. Новостные службы колотят нас новостями, как дубиной по головам, возможно, нас, зрителей и слушателей, даже просвещают. Скрыться от новостей невозможно. Они повсюду и везде.

Я провел пальцем по фотографии Сэма Пьетро и впервые за пятнадцать лет прочел молитву.