Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 117 (всего у книги 123 страниц)
С момента моей встречи с Ефимом прошло уже несколько часов, но я все еще так и не пришел в себя. В былые времена я бы не стал особенно заморачиваться на эту тему, попер бы напролом или, в крайнем случае, засел бы где-нибудь с бутылкой-другой чего покрепче; может, позвонил бы Оскару или Дэвину и мы бы встретились, чтобы рассказать друг другу, кто из нас когда ухитрялся вляпаться в какое дерьмо и как мы из него выбирались.
Но Оскар и Дэвин уже несколько лет как не работали в бостонской полиции; они на паях купили выставленный на продажу за долги бар в городке Гринвуд, откуда родом была семья Оскара. Бар располагался чуть выше по улице от предполагаемого места захоронения Роберта Джонсона, и Оскар с Дэвином превратили его в блюзовый клуб. По моим последним данным, бар не приносил приятелям прибыли, но Оскар и Дэвин слишком редко просыхали, чтобы этим обеспокоиться. Барбекю, которые они устраивали в пятницу по вечерам на парковке перед клубом, обрели ранг местной легенды. Назад в Бостон они уже никогда не вернутся.
Значит, этот вариант отпадал. Впрочем, вариант в любом случае был так себе. Чего я действительно хотел, так это просто поехать домой. Обнять свою дочь, обнять свою жену. Залезть под душ и смыть с кожи запах своего страха. Именно об этом я думал, когда поворачивал с Эрборуэй к парку Франклина, направляясь в свою часть города. В этот миг у меня зазвонил мобильник. На экране высветилось имя Джереми Дента.
– Твою мать, – произнес я вслух.
В CD-плеере у меня играл альбом «Sticky Fingers», и громкость была откручена на максимум, потому что этот альбом только так и можно слушать. Сейчас как раз звучала песня «Dead Flowers», и обычно я всегда подпевал Джаггеру, когда он доходил до слов: «Kentucky Derby Day».
Я выключил музыку и поднес к уху телефон.
– Счастливого почти Рождества, – сказал Джереми Дент.
– Счастливого почти Фестивуса,[122]122
Фестивус – альтернативный праздник, отмечаемый в США 23 декабря в знак протеста против коммерциализации Рождества.
[Закрыть] – отозвался я.
– Можешь на минутку заглянуть в офис?
– Сейчас?
– Сейчас. У меня для тебя рождественский подарок.
– Да неужели?
– Ага, – сказал он. – И называется он «постоянная работа». Желаешь обсудить?
Медицинская страховка, подумал я. Деньги на няню. Детский сад. Возможность начать откладывать на колледж. Новый глушитель для машины.
– Еду.
– До скорого. – Он положил трубку.
Я проехал уже половину парка Франклина. Если со светофорами на Коламбия-роуд мне бы повезло, то минут через десять я бы был дома. Вместо этого я свернул налево, на Блу-Хилл-авеню, и направился обратно, в деловой центр города.
– Рита Бернардо едет работать в… ты не поверишь, Джакарту. – Джереми Дент откинулся в кресле. – Там сейчас бум в сфере безопасности. Со всем этим джихадом у нас от клиентов отбоя нет. Плохо для мира, но замечательно для бизнеса. – Он пожал плечами. – Как бы там ни было, она летит в Джакарту, чтобы там больше не взрывались дискотеки. У нас образовалась вакансия. И мы хотим предложить ее тебе.
– В чем уловка?
Он налил себе вторую порцию скотча и качнул бутылкой в сторону моего стакана. Я отрицательно помотал головой.
– Никакой уловки. Мы изучили твое досье и пришли к выводу, что твои следовательские навыки, не говоря уже об опыте работы, слишком ценны, чтобы мы прошли мимо них. Можешь начать прямо сейчас.
Он толкнул ко мне папку, которая скользнула по столу и приземлилась ко мне на колени. Я открыл ее. Изнутри к обложке была прикреплена фотография мужчины лет тридцати. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Стройный, с темными вьющимися волосами, довольно длинным носом – еще бы полдюйма, и он выглядел бы крючковатым, – и кожей цвета кофе с молоком. Одет он был в белую рубашку с узким красным галстуком, а в руке держал микрофон.
– Ашраф Битар, – сказал Джереми. – Кое-кто зовет его Бараком Младшим.
– Активист из Матапана, – наконец узнал я это лицо. – Боролся против постройки стадиона.
– Он много против чего боролся.
– Любит попозировать перед камерами, – сказал я.
– Он политик, – сказал Джереми. – Его по определению можно включать в олимпийскую сборную по самолюбованию. Но тот, кто поведется на матапанские корни и адрес, сильно просчитается. За покупками он ездит исключительно в «Луис».[123]123
«Луис» – фешенебельный бутик в Бостоне.
[Закрыть]
– На какие деньги? Шестьдесят тысяч в год?
Джереми пожал плечами.
– Так что от меня требуется?
– Изучить под микроскопом всю его сраную жизнь.
– Кто заказчик?
Джереми отпил скотча.
– Для тебя это не важно.
– Ладно. Когда приступать?
– Сегодня. А еще лучше – вчера. Но клиенту я сказал, что ты приступишь завтра.
Я тоже глотнул из стакана.
– Не пойдет.
– Я только что предложил тебе постоянную работу в фирме. Чего ты выпендриваешься?
– Откуда же я мог знать? Я сейчас работаю над одним делом. Надо же мне семью кормить. Как я его брошу на середине?
Он медленно моргнул, всем своим видом демонстрируя, насколько мало его заботят мои проблемы.
– Сколько тебе нужно времени, чтобы полностью освободиться?
– Еще пару дней.
– То есть под Рождество.
– Так и есть.
– Предположим, ты начнешь сразу после Рождества. Значит, я могу сказать клиенту, что ты закончишь его расследование, – он ткнул пальцем в папку, – к Новому году?
– Если разберусь со своим нынешним делом к Рождеству, то да.
Он вздохнул.
– И сколько он тебе платит, твой нынешний наниматель?
– Прилично, – соврал я.
Домой я пришел с цветами, которых не мог себе позволить, и китайской едой навынос, которую в общем-то позволить себе тоже не мог. Принял душ, о котором мечтал весь вечер, переоделся в джинсы и футболку с единственного концертного тура группы «Pela» и сел ужинать со своей семьей.
После ужина мы играли с Габби. Потом я почитал ей книжку и уложил спать. Затем вернулся в гостиную и рассказал жене обо всем, что произошло со мной за день.
Не успел я закончить, как Энджи направилась на крыльцо курить.
– Значит, твои водительские права у русской мафии?
– Да.
– Значит, они знают наш адрес?
– Да. Обычно в водительских правах содержится подобная информация.
– А если мы сообщим в полицию, что они похитили девочку…
– Они будут крайне мною недовольны, – вместо нее закончил я. – Я уже говорил, что «Дюхамел» предлагает мне постоянную работу?
– Тысячу раз, – сказала Энджи. – Значит, бросаешь это дело? Прямо сейчас?
– Нет.
– Да.
– Нет. Они похитили семнадцатилетнюю…
– …девочку. Да, я тебя прекрасно расслышала и в первый раз. Но я не хуже расслышала и вторую часть. Ту, что про машину. За рулем которой сидел ты. И которую они расстреляли. А потом забрали у тебя права. Так что они в любой момент могут заявиться сюда и похитить нашу дочь. Мне очень жаль семнадцатилетнюю девочку, но у меня тут четырехлетняя, и ее безопасность для меня важнее.
– Даже ценой чужой жизни?
– Даже.
– На фиг такие расклады.
– Ни разу не на фиг.
– Именно что на фиг. Это ты попросила меня взять это дело.
– Не шуми. Да, я тебя попросила…
– Хотя прекрасно знала, чем поиски Аманды закончились в прошлый раз. Для меня. Для нас. Ты действовала из лучших побуждений. А сейчас, когда опасность грозит нам, ты требуешь, чтобы я умыл руки.
– Речь идет о безопасности нашей дочери.
– Речь идет не только об этом. Мы уже влезли в это дело. Если ты хочешь забрать Габби и поехать к своей матери, я скажу, что это отличная идея. Они обе будут рады встрече. А я собираюсь найти Аманду и выручить Софи.
– Для тебя эти девчонки важнее, чем твоя собственная…
– Нет. Даже не пытайся повернуть разговор в эту сторону. Даже не пытайся.
– Не кричи так, говорю тебе. Пожалуйста.
– Ты знаешь, что я за человек. В тот момент, когда ты убедила меня, что я должен помочь Беатрис, ты уже знала, что я не остановлюсь, пока не найду Аманду. А теперь ты хочешь мне сказать, что все кончено? Ничего подобного. Все будет кончено, когда я ее найду.
– Найдешь кого? Аманду? Или Софи? Ты их уже не различаешь.
Кажется, наш конфликт разгорался не на шутку – еще чуть-чуть, и вспыхнет атомная война. И она, и я понимали, чем это чревато. Брак между ирландским характером и итальянским темпераментом часто заканчивается битьем тарелок. Перед рождением дочери мы посещали семейного психолога, который учил нас сдерживаться и не жать при первой же ссоре на ядерную кнопку. В большинстве случаев это помогало.
Я сделал глубокий вдох. Моя жена тоже глубоко вдохнула и затянулась сигаретой. На крыльце было холодно, даже промозгло, но мы оделись по погоде и потому не ощущали дискомфорта. Я медленно выдохнул. Этот выдох копился во мне двадцать лет.
Энджи прижалась к моей груди. Я обнял ее, она уткнулась лицом мне под подбородок и поцеловала меня в ямку на шее.
– Ненавижу с тобой ссориться, – сказала она.
– А я с тобой.
– Но при этом мы ухитряемся довольно часто не соглашаться друг с другом.
– Это потому, что мы так любим мириться.
– Я обожаю мириться, – сказала она.
– Я тоже.
– Как ты думаешь, мы ее разбудили?
Я подошел к двери, разделявшей нашу спальню и детскую, и стал смотреть на свою спящую дочь. Она лежала не столько на животе, сколько на груди, повернув голову направо и выпятив попу. Загляни я через два часа, нашел бы ее спящей на боку, но до полуночи она обычно принимала позу молящейся грешницы.
Я закрыл дверь и вернулся в постель.
– Дрыхнет без задних ног.
– Я ее переправлю.
– Куда?
– К маме. Если Бубба согласится ее отвезти.
– Позвони ему. Ты прекрасно знаешь, что он скажет.
Она кивнула.
Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы предугадать реакцию Буббы. Скажи Энджи Буббе, что ей позарез надо, чтобы он летел в Катманду, он ответит, что он уже на месте.
– А как он пушку на борт протащит?
– Она же живет в Саванне. Я уверен, что у него там есть связи.
– Габби будет дико рада увидеться с бабушкой. В этом можно не сомневаться. Она с самого лета только об этом и говорит. О бабушке и о деревьях. – Энджи посмотрела на меня. – Тебя это устроит?
Я посмотрел на нее.
– Я собираюсь наехать на реальных отморозков. И, как ты справедливо заметила, им известно, где мы живем. Если бы я мог, я посадил бы ее на самолет сегодня вечером. А что насчет тебя? Что ты намерена делать? Пристегнуть шпоры и тряхнуть стариной?
– Ну да. Может, вдвоем быстрее справимся.
– Не вопрос. Только скажи: с тех пор, как родилась Габби, на сколько ты с ней разлучалась? Самое большее?
– На три дня.
– Именно. Когда мы ездили в Мэн, и все три дня напролет ты беспрестанно ныла, что тебе ее не хватает.
– Я не ныла. Всего пару раз констатировала очевидный факт.
– А потом еще несколько раз. И еще. Это и называется нытье.
Она шлепнула меня по голове подушкой.
– Ну и что? В любом случае это было в прошлом году. Я с тех пор повзрослела. К тому же она будет в восторге от нового приключения. К бабушке в гости, да еще и с дядей Буббой! Если бы мы проговорились об этом сегодня, она бы вообще спать не легла. – Она перекатилась на меня. – Каков план ближайших действий?
– Найти Аманду.
– Снова.
– Снова. Забрать у нее крест. Обменять его на Софи. Вернуть всех по домам.
– А кто сказал, что Аманда тебе его отдаст?
– Ну, все же Софи – ее подруга.
– Насколько я поняла, Софи – ее Роберт Форд.[124]124
Форд Роберт Ньютон по прозвищу Боб (1862–1892) – знаменитый грабитель времен Дикого Запада, ради награды застреливший главаря банды.
[Закрыть]
– Не уверен, что все настолько плохо. – Я поскреб в затылке. – Мне слишком мало известно. Поэтому мне надо ее найти.
– И как ты собираешься это сделать?
– Хороший вопрос.
Она протянула руку через меня и подняла с пола сумку с моим ноутбуком. Открыла ее, вытащила папку с надписью «А. Маккриди» и вытряхнула ее содержимое на подушку справа от моей головы.
– Это снимки ее комнаты?
– Да. Нет, не эти. Эти – из комнаты Софи. Посмотри дальше. Ага. Вот эти.
– Похоже на гостиничный номер.
– Довольно безлико.
– За исключением футболки «Соке».
Я кивнул.
– И знаешь, что самое странное? Она даже за них не болеет. Никогда ни с кем не обсуждала достижения команды. Ни разу не была на стадионе «Фенуэй-Парк». Никогда не интересовалась вопросом, о чем думал Тео, когда заключал контракт с Хулио Луго или когда менял Кевина Геббарда на Эрика Ганье.
– Может, все дело в Беккете?
– Ась?
– Может, она просто влюблена в Джоша Беккета?
– С чего ты это взяла?
– Это его футболка, так ведь? Девятнадцатый номер. Что это ты вроде как побледнел?
– Эндж.
– Что?
– Она одержима не «Ред Соке».
– Нет?
– И в Джоша Беккета она не влюблена.
– Я бы в него тоже не влюбилась. Тогда откуда у нее эта футболка?
– Где мы нашли ее двенадцать лет назад?
– В доме Джека Дойла.
– А где располагался этот дом?
– В какой-то дыре в Беркширах. Сколько там было до границы с Нью-Йорком? Миль пятнадцать? Двадцать? У них в городке даже кофейни не было.
– Как он назывался?
– Городок?
Я кивнул.
Она пожала плечами:
– Не помню. А ты?
– Беккет.
– Обними папу.
– Не хочу.
– Солнышко, ну пожалуйста.
– Не хочу, – повторила Габби и топнула ногой.
Она была не в духе. Мы стояли в терминале С аэропорта Логан. Бубба и Габби – с билетами в руках – присоединились к на удивление небольшой очереди на личный досмотр. Габби злилась на меня, как может злиться только четырехлетний ребенок: она складывала руки на груди, топала ногами – одним словом, выдавала полный набор детских капризов.
Я опустился перед ней на одно колено. Она отвернулась.
– Солнышко, мы же с тобой обо всем договорились. Когда ты не слушаешься дома, это что?
– Это наши проблемы, – сказала она, чуть помолчав.
– А когда не дома?
Вместо ответа она замотала головой.
– Габриэлла, – сказал я.
– Это наш позор.
– Вот именно. Так что давай обними папу. Можешь дуться сколько угодно, но ты должна меня обнять. Такое наше правило, так ведь?
Она уронила Мистера Луббла и прыгнула мне на шею. Она обхватила меня так крепко, что костяшки ее пальцев врезались мне в позвонки. Ее щека прижалась к моей шее.
– Скоро мы за тобой приедем, – сказал я.
– Сегодня?
Я посмотрел на Энджи. Господи.
– Нет, не сегодня. Но очень скоро.
– Ты все время куда-то уезжаешь.
– А вот и нет.
– А вот и да. Вечером я ложусь спать, а тебя нет. Утром я встаю, а тебя опять нет. А теперь ты и маму с собой забираешь.
– Папа работает.
– Папа всегда работает.
По ее голосу я понял, что приближается очередная истерика.
Я поставил ее на ноги перед собой. Посмотрел ей в глаза, так похожие на глаза ее матери, только меньше.
– Зайка, это в последний раз. Хорошо? Больше я никуда уезжать не буду. И тебя больше никуда не отпущу.
Она смотрела на меня. У нее задрожала губа, а на глаза навернулись слезы.
– Обещаешь?
Я поднял правую руку:
– Обещаю.
Энджи присела рядом со мной и поцеловала нашу дочь. Я отступил на пару шагов, чтобы дать им попрощаться.
Ко мне подошел Бубба.
– В самолете небось рыдать будет? – спросил он.
– Сомневаюсь, – ответил я. – Но если вдруг устроит скандал, а народ вокруг начнет возбухать, разрешаю тебе их покусать. Или хотя бы облаять. А если увидишь, что к ней приглядываются какие-нибудь русские…
– Чувак, – сказал Бубба. – Если хоть кто-нибудь на нее не так посмотрит, я его на ленточки порву.
Они прошли за барьер и обернулись к нам. Бубба одной рукой поднял Габби, а второй подхватил с ленты конвейера сумки с багажом. Они помахали нам руками.
Мы помахали им в ответ, и они растворились в толпе пассажиров.
Часть III
Белорусский крест
Глава 18Под низко висящими в бледном небе облаками мы свернули с платной магистрали Массачусетса и, следуя указаниям навигатора, покатили к Беккету. Городишко находился в самом сердце Беркширов, в двадцати пяти милях к югу от границы штата Нью-Йорк. Окружающие холмы стояли засыпанные снегом; черная дорога была скользкой. Никакой главной улицы в Беккете не оказалось. Как мы ни кружили, не обнаружили ничего похожего на городской центр, где обычно располагаются магазины, парикмахерская, прачечная и контора местного риелтора. Кофейни, как совершенно справедливо заметила Энджи, в городке тоже не имелось. Желаете посидеть с приятелями за чашечкой кофе? Отправляйтесь в Стокбридж или в Ленокс. Чего в Беккете было в избытке, кроме домов и холмов, так это деревьев. Еще мы увидели пруд, по форме напоминавший амебу, а по цвету – крем-соду. И снова – деревья. Многие из них вершинами уходили в низко нависшие тучи.
Мы потратили все утро, колеся по Беккету, включая его западный район. На юг, на север, на запад, на восток, туда и обратно, обратно и туда. Большая часть дорог заканчивалась тупиками. Наградой нам были недовольные взгляды владельцев домов, к которым мы подъезжали, чтобы тут же понять, что дальше пути нет, и, шурша колесами по гравию, сдавать машину назад. Но ни одно из этих сердитых лиц не принадлежало Аманде.
После трех часов бессмысленных блужданий мы решили устроить обеденный перерыв. В нескольких милях от Беккета, в местечке под названием Честер, нашли забегаловку. Я заказал сэндвич с индейкой без майонеза. Энджи взяла чизбургер и коку. Я пил свою минералку и пытался убедить себя, что нисколько ей не завидую. Энджи ест все подряд, а содержание холестерина у нее в крови как у новорожденного младенца. А мой рацион на девяносто процентов состоит из рыбы или курицы, но по уровню липопротеидов низкой плотности я могу конкурировать с отставным борцом сумо. Вот вам и справедливость. Кроме нас, в забегаловке было еще восемь посетителей. Все, как один, в тяжелых рабочих ботинках и клетчатых фланелевых рубахах, бейсболках и джинсах. Затесавшиеся в эту компанию две женщины щеголяли уродливыми свитерами, какие можно получить в подарок на Рождество от престарелой тетушки. Особой популярностью здесь также пользовались стеганые жилеты с капюшоном.
– Как бы разузнать, что у них тут к чему, – сказал я.
– Купить местную газету, – ответила она.
Я огляделся по сторонам в поисках забытой кем-нибудь газеты, но безрезультатно, и потому уставился на кассиршу за стойкой в надежде привлечь к себе ее внимание.
Это была девчонка лет девятнадцати. С симпатичным, несмотря на прыщи, лицом и примерно сорока фунтами лишнего веса. Она смотрела перед собой делано-безразличным взглядом, но я сразу догадался, что внутри она прямо-таки кипит от злости. Если у нее и дальше так пойдет, то вскоре ей грозит превратиться в тетку, которая собственным детям дает на завтрак чипсы, а на бампер своей машины лепит наклейки с грозными предостережениями и большим количеством восклицательных знаков. Но пока она оставалась просто одной из многих разочарованных жизнью молодых девиц с паршивыми перспективами на будущее. Наконец ее взгляд зацепился за меня, и я тут же поинтересовался, не продают ли они газеты.
– Чего продаем? – переспросила она.
– Газеты. У вас можно купить газету?
Ответом мне было равнодушное молчание.
– Газета. Это примерно как главная страница, только без анимированных баннеров.
Ноль эмоций.
– На главной странице обычно помещают фотографии. И подписи под ними. А иногда в левом нижнем углу можно видеть цветную диаграмму.
– Это ресторан, – сказала она, как будто этим все объяснялось. Отошла к кофемашине, оперлась о стойку, достала мобильник и принялась молотить пальцами по клавишам – отправляла кому-то эсэмэску.
Я посмотрел на ближайшего к нам соседа, но он был полностью поглощен едой. Я перевел взгляд на Энджи. Она пожала плечами. Я развернулся на стуле. Возле входа в обеденный зал было что-то вроде стойки с печатной продукцией. Я подошел к ней. Верхний ряд занимали бюллетени по купле-продаже недвижимости; на нижнем были выставлены туристические буклеты, посвященные местным красотам. Я просмотрел обложки. Ничего интересного. В основном реклама. Я открыл один из буклетов и сразу наткнулся на цветную карту с обозначением всех автозаправок, зеленых театров, антикварных лавок, торгового центра в Ли и стеклодувной мастерской в Леноксе, а также магазинов, где можно было приобрести кресла из Андирондака, стеганые одеяла и одежду ручной вязки.
Найти на карте Беккет и Западный Беккет для нас не составило никакого труда.
Мы узнали, что здание на холме, которое мы миновали утром, было школой танцев под названием «Подушка Иакова», а пруд, мимо которого мы проезжали с дюжину раз, оставался безымянным. Помимо них единственными достопримечательностями были охраняемый штатом лес Мидлфилд и парк Макмиллана, к которому примыкал парк для выгула домашних животных.
– Собачья площадка, – произнесла Энджи именно в ту секунду, когда я заметил его на карте. – Думаю, имеет смысл туда заглянуть. Все равно других идей нет.
Девица за стойкой шлепнула перед Энджи тарелку с чизбургером, с утомленным видом толкнула ко мне сэндвич с индейкой и исчезла где-то в глубинах кухни прежде, чем я успел сказать, что вообще-то просил без майонеза.
Пока мы изучали карту, большинство посетителей испарились. Кроме нас, в забегаловке оставалась только средних лет пара; они сидели молча, предпочитая пялиться в окно на дорогу, а не друг на друга. Я встал, прошел вдоль стойки и нашел завернутый в бумажную салфетку прибор из ножа и вилки. Вернувшись на свое место, я ножом стал счищать с сэндвича майонез. Энджи с интересом понаблюдала за моими действиями, после чего вернулась к своему чизбургеру. Я откусил от сэндвича и сейчас же заметил, как повар, мелькавший в глубине кухни, двинулся куда-то в сторону. Послышался хлопок двери; до меня донесся слабый запах табачного дыма и приглушенные голоса: видимо, он разговаривал с вышедшей раньше девицей.
На вкус сэндвич был отвратительным. Индейка – сухая, как мел; бекон – как резина; салат коричневел на глазах. Я уронил его на тарелку.
– Как твой бургер?
– Гадость, – сказала Энджи.
– А чего ты его ешь?
– От скуки.
Я посмотрел на чек, который положила перед нами выпускница школы хороших манер. Шестнадцать баксов за два говенных сэндвича и еще более говенный сервис. Я сунул под тарелку двадцатку.
– Неужели ты дашь ей чаевые?
– Еще как дам.
– Она их не заслужила.
– Не заслужила.
– А чего тогда?
– Прежде чем стать частным сыщиком, я столько лет проработал официантом, что дал бы чаевые даже Сталину.
– Или его правнучке.
Мы оставили деньги, взяли карту и ушли.
В парке Макмиллана имелись бейсбольное поле, три теннисных корта, большая детская площадка для школьников и маленькая, зато яркая – для дошколят. Сразу за ними тянулись две площадки для выгула собак: одна, огороженная, овальной формы, предназначалась для собак мелких пород, вторая, тянувшаяся вокруг первой, – для крупных псов. Складывалось впечатление, что кто-то немало постарался, чтобы сделать площадки максимально удобными для четвероногих питомцев – повсюду валялись теннисные мячики, а под каждым из четырех питьевых фонтанчиков стояли металлические миски. Еще мы увидели обрезки каната, каким обычно привязывают лодки. Собакам в Беккете жилось отлично.
В этот ранний вечерний час народу в парке было немного. Два молодых парня, средних лет женщина и пожилая пара выгуливали двух веймарских легавых, одного лабрадудля и брехливого корги, который командовал всем этим собачьим войском.
Никто из посетителей парка не опознал Аманду по показанной нами фотографии. Или не пожелал опознавать. В наше время люди не питают доверия к частным сыщикам, часто считая нас еще одним символом эпохи, ознаменовавшей кончину неприкосновенности частной жизни. С этим трудно спорить.
Парни с легавыми отметили сходство Аманды с героиней «Сумерек», если не считать прически, рисунка скул, носа и близко посаженных глаз. Затем они принялись спорить, как точно звали актрису, игравшую ее роль, – Кристен или Кирстен, но я не стал дожидаться, пока спор перейдет в разборку, напоминающую схватку между поклонницами вампира Эдварда и оборотня Джейкоба, и направился к женщине.
Она была одета со вкусом, но под глазами у нее залегли мешки такого размера, что в них можно было складывать мелочь. Верхние фаланги указательного и среднего пальцев у нее пожелтели от никотина. Единственная из посетителей парка она держала свою собаку – лабрадудля – на поводке. Каждый раз, когда псина его дергала, отбиваясь от наседавших на нее трех остальных, лицо женщины кривилось в сердитой гримасе.
– Даже если бы я ее знала, с какой стати стану вам об этом говорить? – сказала женщина. – Я вас знать не знаю.
– Если бы вы узнали меня поближе, я бы вас не разочаровал.
Она уставилась на меня немигающим взглядом, не выражавшим никакой особенной враждебности и оттого казавшимся особенно враждебным.
– Что натворила эта девушка?
– Ничего, – сказала Энджи. – Просто сбежала из дома. А ей всего шестнадцать лет.
– Я тоже в шестнадцать лет сбежала из дома. Но через месяц вернулась. До сих пор не пойму зачем. Могла бы не возвращаться. Осталась бы там.
Говоря «там», она ткнула подбородком в сторону детской площадки, на которой толпились детишки с мамашами, куда-то за парковку и высившиеся за ней синей грудой Беркширские холмы. Наверное, она полагала, что по ту сторону горного хребта ее ждала лучшая жизнь.
Энджи сказала:
– Девочка горько пожалеет о том, что убежала. У нее впереди – Гарвард, Йель. Любой университет по ее выбору.
Женщина дернула поводок.
– И ради чего? Чтобы получить работу в какой-нибудь конторе с зарплатой чуть выше минимальной? И повесить свой сраный диплом на стенку? И потратить следующие тридцать-сорок лет жизни на то, чтобы научиться спекулировать ценными бумагами и лишать людей работы, домов и пенсионных сбережений? А иначе для чего она училась в Гарварде? И она будет спать сном невинного младенца и объяснять себе, что во всем виновата не она, а система. А потом в один прекрасный день у нее обнаружат опухоль в груди. Ну да, милая, не повезло тебе, но что ж тут поделаешь? Поэтому ты уж окажи нам услугу, золотце, и сдохни поскорей к чертовой матери!
Когда она договорила, в глазах у нее стояли слезы. Дрожащей рукой она полезла в сумочку за сигаретами. Мне вдруг стало трудно дышать, словно воздух наполнился мелкими колючками. Энджи тоже стояла как оглушенная. Я отступил на шаг. Парочка геев и пожилая чета смотрели на нас любопытными взорами. Женщина выдала свою тираду не повышая голоса, но в ее интонациях было столько ярости и боли, что нам всем сделалось не по себе. Нельзя сказать, что меня это удивило. В последнее время мне все чаще приходится сталкиваться с чем-то подобным. Задаешь человеку простой вопрос или отпускаешь самый невинный комментарий, а в ответ на тебя обрушивается лавина гнева и горьких сожалений. Люди перестали понимать, что с ними происходит. И как до этого дошло. Словно однажды утром они проснулись и обнаружили, что все дорожные указатели украдены, а все карты стерты. В бензобаках нет топлива, в гостиной – мебели, а в твоем доме живут чужаки.
– Сочувствую вам, – выдавил я из себя. Что еще я мог сказать?
Она трясущейся рукой поднесла сигарету ко рту и прикурила от такой же трясущейся зажигалки.
– При чем тут ты?
– И все равно я вам сочувствую.
Она кивнула и беспомощно посмотрела на нас с Энджи.
– Просто надоело все, сил нет смотреть на это паскудство.
Она прикусила нижнюю губу и опустила глаза. Дернула поводок и повела своего лабрадудля прочь из парка.
Энджи тоже закурила, а я приблизился к пожилой чете, держа в руках фотографию Аманды. Мужчина стал ее рассматривать. Женщина даже не подняла на меня глаз.
Я спросил ее мужа, не узнает ли он Аманду.
Он еще раз взглянул на снимок и покачал головой.
– Ее зовут Аманда, – сказал я.
– Мы по именам друг друга не знаем, – отозвался он. – Это собачья площадка. Вот эта женщина, которая только что ушла, это «мама» Везунчика. По-другому ее никто не называет. Мы знаем, что когда-то у нее был муж, была семья, а теперь никого нет. Почему, неизвестно. Какая-то печальная история. Мы с женой – «родители» Далии. А эти два джентльмена – соответственно «папы» Лайнуса и Шрёдера. А вы – вы просто «пара скотов, которая довела до слез „маму“» Везунчика. До свидания.
Собачники двинулись к боковому выходу из парка, где стояли их припаркованные машины. Мы видели, как они открывают дверцы и псы запрыгивают на сиденья. Торча посреди собачьей площадки без всякой собаки, мы чувствовали себя последними идиотами. Обсуждать было нечего, поэтому мы просто стояли, пока Энджи докуривала свою сигарету.
– Пойдем, что ли? – сказал я.
Энджи кивнула.
– Только давай через другие ворота.
Она указала на выход с другой стороны собачьей площадки, и мы пошли туда, лишь бы не встречаться с людьми, только что облившими нас презрением. Ворота вели на детскую площадку, за которой начинался тротуар, где мы оставили свою машину.
На детской площадке было многолюдно. Матери, дети, коляски, бутылочки, памперсы… Мы насчитали с полдюжины женщин и одного мужика, одетого в спортивный костюм. Рядом с ним мы заметили трехколесную прогулочную коляску. Он пил воду из пластиковой бутылки длиной с мою ногу. Казалось, он позирует перед женщинами, которым это нравилось.
Всем, кроме одной.
Она стояла в стороне, в нескольких футах от них, ближе к ограде, отделявшей детскую площадку от собачьей. Ребенок – девочка – висел у нее на груди в рюкзаке-переноске спиной к материнской груди, что давало младенцу возможность смотреть на мир. Однако мир малютку не интересовал. Гораздо больше ее интересовал рев. Мать сунула ей в рот большой палец, чем успокоила кроху, но лишь на секунду. Сообразив, что это не сосок груди, не бутылочка и даже не пустышка, она заорала снова, колотясь так, словно через нее пропускали электрический ток. Я вспомнил Габби в этом возрасте. Когда она временами вела себя так же. И каким беспомощным и бесполезным я себя тогда чувствовал.
Мать девочки постоянно оглядывалась через плечо. Я предположил, что она отправила кого-то за бутылочкой или пустышкой и теперь с нетерпением ждет посланца, недоумевая, куда он запропастился. Она принялась покачиваться на месте, пытаясь угомонить орущего младенца, но недостаточно интенсивно, чтобы эта метода сработала.
Наши с ней взгляды встретились. Мне хотелось подойти к ней и сказать, что дальше будет легче. Надо просто пережить эту фазу. Но в этот миг она прищурила глаза. Прищурился и я. У нее отвисла челюсть. У меня тоже. На лбу у меня выступила испарина.
Мы не виделись двенадцать лет, но это точно была она.
Аманда.
С ребенком.
