Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 123 страниц)

Часть третья
Жестокий месяц

24

Наступил апрель. Энджи проводила вечера со своими картонными планшетами и записями по делу Аманды Маккриди перед небольшим алтарем, который она соорудила в маленькой второй спальне моей квартиры, где я прежде хранил чемоданы и коробки, которые собирался отвезти в «Гудвилл»,[63]63
  «Гудвилл индастриз» – организация, основанная в 1902 году Эдгаром Хелмсом. Собирая в богатых кварталах Бостона неисправную бытовую технику и одежду, он нанимал бедняков, которые ее ремонтировали и затем либо продавали, либо приобретали сами. Организация действует по сей день.


[Закрыть] а также где собирали на себе пыль мелкие приборы, ожидая, пока я отвезу их в мастерскую.

Энджи перенесла туда маленький телевизор и видеопроигрыватель и раз за разом пересматривала октябрьские выпуски новостей. Две недели после исчезновения Сэмюэла Пьетро в этой комнате, где с фотографий, развешанных над телевизором, своим флегматичным взглядом смотрела Аманда, Энджи проводила по крайней мере по пять часов в день.

К одержимости я отношусь, в общем, так же, как и большинство из нас, особого ущерба она, насколько я понимаю, Энджи не наносила, по крайней мере пока. Я почти уверился в мысли, что Аманда погибла, но не собирался навязывать свою уверенность кому бы то ни было.

Энджи твердо верила словам Сыра, что Аманда жива, и считала, что указание на место, где ее прячут, можно обнаружить где-нибудь в наших заметках, в каких-то мелочах, обнаруженных нами или полицией. Ей удалось уговорить Бруссарда и Пула одолжить ей свои заметки, а также ежедневные отчеты и протоколы опросов, проводившихся их колегами, работавшими по делу об исчезновении Аманды. И Энджи, как она мне однажды сказала, была убеждена, что рано или поздно все эти бумаги и видеозаписи выдадут содержащуюся в них истину.

Истина, как я однажды сказал ей, заключается в том, что кто-то в организации Сыра надул Маллена и Гутиерреса после того, как они скинули Аманду с утеса. И этот кто-то вывел их из холмов и потом ушел с двумя сотнями тысяч долларов.

– Сыр думал совсем иначе, – сказала она.

– Сыр был профессиональный лжец.

Энджи пожала плечами.

По вечерам она переносилась мыслями в осень ко всем нашим неудачам того времени, а я либо читал, либо смотрел по кабельному старые фильмы, либо играл в бильярд с Буббой. В один условно прекрасный день он сказал:

– Надо бы отвезти тебя в Джермантаун.

К этому моменту я выпил всего полкружки, так что почти не сомневался, что расслышал все правильно.

– Хочешь заключить какую-то сделку в моем присутствии?

Я уставился через бильярдный стол на Буббу. Какой-то болван выбрал в музыкальном автомате песню группы «Смит». Я их терпеть не могу. Уж лучше пусть меня привяжут к стулу и заставят слушать попурри Сюзанн Вега и Натали Мерчант и смотреть, как корчится у них за спиной подтанцовка, чем слушать вой Морриссей в сопровождении «Смитов». Может, я и циник, но, если человек нуждается в любви, мне кажется, стоит перестать выть об этом и для начала попросту трахнуться. Может, это станет первым удачным шагом к новой жизни.

Бубба обернулся к бару и прокричал:

– Какая п… завела эту хрень?

– Бубба, – предостерег его я.

Он поднял палец:

– Ша. – И снова обернулся к бару: – Кто поставил эту песню, а?

– Бубба, – попросил бармен, – не заводись.

– Мне просто интересно знать, кто поставил эту песню.

Джайджай Вэрон, тридцатилетняя пьянчужка, выглядевшая как усохшая мумия сорокапятилетней женщины, вскинула тощую руку:

– Это я, я не знала, мистер Роговски. Прошу прощения. Я сейчас выключу.

– О, Джайджай. – Бубба приветливо помахал. – Привет! Нет, не беспокойся.

– Выключу, правда.

– Нет, нет, милочка. – Бубба покачал головой. – Поули, две порции Джайджай от меня.

– Спасибо, мистер Роговски.

– Да пустяки. Морриссей, однако, такой отстой, Джайджай. Правда. Вот хоть Патрика спроси.

– Да, Морриссей – отстой, – сказал один из группы пожилых мужчин, и несколько завсегдатаев бара высказались в том же смысле.

– Следующий раз поставлю «Амайзинг роял краунс», – сказала Джайджай.

Несколько месяцев назад я познакомил Буббу с творчеством этой группы, и теперь она стала его любимой.

Бубба широко раскинул руки:

– Поули, три порции Джайджай от меня!

Все это происходило в «Живом бутлегере», небольшом баре между Саути и Дорчестером, не имевшем никакой вывески. Кирпичное здание снаружи было выкрашено черной краской, и единственным указанием на то, что в доме находится бар, было название, намалеванное красной краской в правом нижнем углу стены, выходившей на Дорчестер-авеню. Считалось, что заведением вместе со своим мужем Шейксом владеет Карла Дулей, она же Красотка Карлотта, но на самом деле оно принадлежало Буббе, и я ни разу не видел, чтобы здесь когда-нибудь пустовал хоть один стул и пойло бы не текло рекой. Народ собирался хороший. За три года с тех пор, как Бубба открыл заведение, здесь ни разу не было ни драки, ни очереди в сортир, оттого что какой-нибудь наркоман заперся в кабинке и долго не мог ширнуться. Разумеется, всяк сюда входящий знал, кто истинный владелец заведения и как он посмотрит на того, кто даст повод для появления в баре полиции. Поэтому, несмотря на сумрачный интерьер и сомнительную репутацию, в «Живом бутлегере» было так же безопасно, как во время игры в бинго в среду вечером на собрании паствы при соборе Святого Барта. И музыка здесь тоже большей частью была хорошая.

– Не понимаю, зачем устраивать Джайджай сердечную недостаточность, – сказал я. – Музыкальный автомат – твой. Это ты загрузил в него диски со «Смитами».

– Этих чертовых «Смитов» я не загружал, – сказал Бубба. – Они входят в сборник хитов восьмидесятых. Приходится мириться с одной песней «Смитов» ради «Давай, Эйлин» и еще целой кучи всяких других хороших вещей.

– «Катрина и Волны»?[64]64
  «Катрина и Волны» – британско-американская поп-рок-группа.


[Закрыть] – спросил я. – «Бананарама»?[65]65
  «Бананарама» – самая успешная британская группа в истории поп-музыки.


[Закрыть] Настоящие крутые, вроде этих?

– Слушай, – сказал он, – там есть «Нена»,[66]66
  Нена – настоящее имя Габриэле Кернер – немецкая актриса и солистка одноименной группы.


[Закрыть] так что заткнись.

– «Девяносто девять воздушных шаров»? Ладно. – Я прицелился и положил в лузу седьмой шар. – Так что там насчет сделки?

– Мне нужна поддержка. Нельсона сейчас нет в городе, братья Тумей играют вдвоем против шестерых.

– За сто баксов найдешь миллион желающих тебя поддержать. – Я ударил по шестому, но он лишь задел десятый шар Буббы.

– Ну, у меня две причины. – Он ударил битком девятый шар, проследил за его движением по столу и, когда биток упал в боковую лузу, закрыл глаза. Для человека, так много играющего в бильярд, Бубба играл позорно слабо.

Я достал биток, положил на стол и собрался бить четвертый в боковую лузу.

– Причина номер один?

– Я тебе доверяю, а ты мне обязан.

– Это уже две причины.

– Это одна. Заткнись и играй давай.

Я загнал четвертый в лузу, а биток стал так, что стало очень удобно бить второй шар.

– Причина номер два, – сказал Бубба, энергично крутя кий и намазывая его мелом, причем возникали звуки, похожие на писк, – хочу, чтобы ты посмотрел на покупателей.

Я загнал в лузу второй, но биток оказался «похороненным» за одним из шаров Буббы.

– Почему?

– Поверь мне. Не пожалеешь.

– А просто так сказать не можешь?

– Я не уверен, что они те, за кого я их принимаю. Так что поедешь со мной, сам увидишь.

– Когда?

– Вот выиграю эту партию, и поедем.

– Насколько это опасно? – спросил я.

– Не опасней обычного.

– А, – сказал я. – Значит, очень опасно.

– Не строй из себя целку. Бей давай.

Джермантаун узкой полосой прилегает к заливу, отделяющему Квинси от Уэймаут. Свое название он получил в середине восемнадцатого века, когда владелец стекольного завода привозил из Германии рабочих-сервентов[67]67
  Сервент – работник, выполняющий по контракту определенную работу в качестве платы за оказанную ему услугу или с целью выплаты долга.


[Закрыть] и строил здесь жилые кварталы с широкими улицами и просторными площадями так, как это было принято там. Компания, владевшая заводом, прогорела, и стало очевидно, что дешевле отпустить рабочих на свободу, чем отправлять куда-то в другое место. Поэтому немцы выживали, кто как умел.

Потом в небольшом портовом городке последовала целая череда банкротств, которые, казалось, преследовали несколько поколений потомков сервентов. Здесь на протяжении следующих двух столетий появлялись и разорялись свои гончары, изготовители шоколада, чулок, продуктов, приготовленных на китовом жиру, медицинских солей и селитры. Одно время неплохо развивалась переработка трески и продуктов китобойного промысла, но и они со временем переместились на север к Глостеру и южнее к мысу Код в поисках лучших уловов и чистой воды.

Джермантаун стал забытым городом, его воды оказались отрезанными от его жителей проволочной изгородью и загрязнены верфями Квинси, электростанцией, танкерами и фабрикой «Проктер энд Гэмбл», силуэты корпусов которой только и виднелись на горизонте. Давние эксперименты с предоставлением государственного жилья ветеранам войны изуродовали побережье кварталами каменных мешков цвета пемзы, каждый состоял из четырех зданий по шестнадцать квартир, в плане расположенных подковами, внутри которых из луж с ржавой водой на потрескавшемся гудроне торчали металлические кронштейны – предполагалось, что на них будут натягивать веревки, чтобы сушить белье.

Бубба остановил свой «хаммер» перед домом, стоявшим в квартале от моря между двумя строениями, судя по их виду, явно ожидающими сноса. В темноте казалось, что и дом, куда мы собирались войти, тоже покосился и просел, и, хотя мелких деталей в темноте я не видел, дух ветхости над ним определенно тоже витал.

У пожилого человечка, открывшего нам дверь, коротко стриженная борода покрывала челюсти серебряными и черными прямоугольными кустиками, но почему-то не желала расти на сильно вытянутом подбородке, оставляя круг морщинистой розовой кожи, который, временами изменяя форму, напоминал подмигивающий глаз. Ему было от пятидесяти до шестидесяти лет, но тщедушное тело узловато и криво изгибалось, что делало его на вид гораздо старше. Видавшая виды бейсбольная кепка с эмблемой «Ред сокс» казалась слишком маленькой даже для его крошечной головы. Желтая футболка не прикрывала молочно-белый морщинистый живот, черные нейлоновые штаны в обтяжку доходили до лодыжек и у промежности вздувались так, будто там находилось что-то размером со сжатый кулак.

Человечек надвинул на глаза бейсбольную кепку и спросил Буббу:

– Джером Миллер?

Это было излюбленное прозвище Буббы. Так звали героя Бо Хопкинса в фильме «Элита убийц», фильме, который Бубба посмотрел примерно одиннадцать тысяч раз и мог цитировать с любого места.

– А ты как думал? – Огромное туловище Буббы надвинулось на человечка и скрыло его от моего взгляда.

– Я просто спросил, – попятился человечек.

– Пасхальный заяц я, стою у твоего порога со спортивной сумкой, набитой пистолетами. – Бубба навис над человечком. – Дай войти-то, твою мать.

Переступив через порог, мы оказались в темной гостиной. Накурено было так, что хоть топор вешай. Человечек склонился над кофейным столиком, взял из переполненной пепельницы дымящийся окурок, влажно чмокая, затянулся и нетерпеливо уставился на нас сквозь дым.

– Ну, покажи, – сказал он.

– Свет зажечь не хочешь? – спросил Бубба.

– Тут нет света.

Бубба широко, но холодно улыбнулся – сплошные зубы.

– Пошли в комнату, где есть.

Человечек пожал костлявыми плечами:

– Как скажешь.

Мы пошли за ним по узкому коридору, и я обратил внимание, что ремешки на бейсболке не застегнуты и торчат, далеко не соприкасаясь друг с другом. Вообще кепка при взгляде сзади сидела у него на голове как-то странно, на самой макушке. Я пытался сообразить, кого он мне напоминает. Поскольку пожилых людей, носящих футболки и брючки в обтяжку, я знал совсем немного, список возможных знакомых должен оказаться сравнительно коротким. Но было в нем что-то знакомое, и я стал думать, что, пожалуй, меня сбивает с толку борода или бейсболка.

В коридоре пахло, как от грязной воды в ванне, простоявшей несколько дней, от стен несло плесенью. Здесь было четыре двери, еще одна в конце – черный ход. На втором этаже что-то вдруг как будто упало с глухим стуком.

Потолок завибрировал, усиливая басовые колебания динамиков, хотя музыка звучала еле слышно, шепотком, будто доносилась из соседнего квартала.

Мы поравнялись с первыми двумя дверями. Я заглянул в ту, что была слева. Она вела в полутемную комнату. Опущенные жалюзи пропускали так мало света, что я увидел лишь какие-то формы и тени и не сразу догадался, что передо мной кресло с подножием и регулируемым наклоном спинки и стопки либо книг, либо журналов. Из дверного проема повеяло затхлым запахом помещения, где курят сигары и давно не проветривали.

Другая дверь, справа, вела на кухню, залитую белым светом, мне показалось, флуоресцентной лампы не бытового, а промышленного назначения и мощности – такие обычно можно увидеть на стоянках грузовиков. Она не освещала помещение, но уничтожала все краски, и мне пришлось поморгать, чтобы снова обрести способность видеть.

Человечек взял со стойки какой-то небольшой предмет и бросил в мою сторону. Я еле успел поймать это нечто, оказавшееся бумажным пакетом, набитым денежными купюрами. Я передал пакет Буббе.

– Хорошие руки, – сказал человечек и усмехнулся, глядя на Буббу, при этом обнажились желтые прокуренные зубы. – Вашу сумку, сэр.

Бубба ударил спортивной сумкой человечка по груди, да так сильно, что тот сел на пол, покрытый черно-белой плиткой, и расставил по ней руки для опоры.

– Плохие руки, – сказал Бубба. – Может, я просто положу ее на стол?

Человечек посмотрел на него, кивнул и поморгал от яркого света лампы, висевшей как раз перед ним.

Именно нос, решил я, кажется мне таким знакомым. Этот его ястребиный изгиб. Нос выступал над плоским лицом и изгибался так сильно, что его кончик отбрасывал тень на губы.

Человечек поднялся с пола, отряхнул сзади черные брючки, стал у стола, посмотрел на Буббу, который расстегивал сумку, и потер руки.

Глаза его засветились оранжевым светом, как задние фары у автомобиля, на верхней губе выступили капли испарины.

Бубба развел борта сумки.

– Так вот они, мои деточки, – сказал человечек.

В ярком свете лампы маслянисто поблескивали четыре автоматических «Каликоу М-110» из черного сплава с алюминиевой добавкой. Один из самых необычных пистолетов, которые мне доводилось видеть, «М-110» делает сто выстрелов в минуту из одного спирального магазина, такого же, какие используются для карабинов «каликоу». В длину он примерно сорок три сантиметра, на рукоятку и ствол приходятся двадцать, а затворная рама и большая часть рамы собственно пистолета выступают позади рукоятки. Он напоминает мне то, что мы в детстве мастерили из резиновой ленты, бельевых прищепок и палочек от фруктового мороженого, чтобы стрелять друг в друга канцелярскими скрепками.

Но резиновая лента и палочки от фруктового мороженого позволяли делать не более десяти выстрелов в минуту. Этот «М-110», полностью автоматический, способен выпустить сто пуль примерно за пятнадцать секунд.

Человечек положил пистолет на ладонь, оценивая вес, бледные глаза его маслено блестели. Он облизнул губы, будто наслаждение стрельбой мог чувствовать на вкус.

– Запасаетесь на случай войны? – спросил я.

Бубба косо посмотрел на меня и стал пересчитывать деньги из бумажного пакета.

Человечек улыбался пистолету, как котенку.

– Гонения существуют всегда и всюду, дорогой. Надо быть во всеоружии. – Он кончиками пальцев погладил раму пистолета. – О, ты мой, мой, мой, – заворковал он.

И тут я его узнал.

Леон Третт, педофил, фотографию которого Бруссард дал нам в самые первые дни после исчезновения Аманды Маккриди. Человек, подозреваемый в растлении более пятнадцати детей и в похищении двух.

И такого человека мы только что вооружили! Черт побери!

Он вдруг взглянул на меня так, будто понял, о чем я думаю, а я похолодел и в сальном блеске его водянистых глаз почувствовал себя маленьким.

– А магазины? – сказал он.

– Когда буду уходить, – сказал Бубба. – Не мешай, видишь – считаю.

Леон Третт сделал шаг в сторону Буббы:

– Нет-нет. Тогда уже будет поздно. Сейчас.

– Заткнись, – сказал Бубба. – Не видишь, я считаю, четыреста пятьдесят, шестьдесят, шестьдесят пять, – бормотал он себе под нос, – семьдесят, семьдесят пять…

Леон Третт покачал головой, как будто от этого Бубба мог прислушаться к его доводам и отдать магазины.

– Мне нужны магазины сейчас. Я за них заплатил.

Он потянулся к руке Буббы, но тот толкнул его на маленький столик, стоявший под окном.

– Козел! – Бубба смешал в кучу банкноты, которые держал в руках. – Теперь придется все сначала.

– Ты мне магазины дай. – В голосе Третта появились интонации избалованного восьмилетнего ребенка. – Дай мне магазины.

– Да пошел ты, – торопливо проговорил Бубба, снова начавший считать деньги.

Глаза Третта наполнились слезами, он схватил двумя руками пистолет.

– В чем дело, малыш?

Я повернулся на голос и увидел невероятных размеров существо. Это была не амазонка, а женщина-монстр, тучная, покрытая вся густым седым волосом, который поднимался торчком от макушки по крайней мере сантиметров на десять и потом рассыпался по разные стороны головы, скрывая скулы и углы глаз, а также покрывал ее широкие плечи.

Она стояла в дверях кухни, держа в гигантской ручище пистолет. Одета она была с головы до ног в коричневый балахон, с трудом скрывающий могучие колышущиеся телеса.

Роберта Третт. Фотография давала о ней лишь слабое представление, далеко не соответствующее действительности.

– Они мне магазины не дают, – сказал Леон. – Деньги взяли, а магазины не дают.

Роберта медленно обвела глазами кухню. Единственный, кто не обратил на нее внимания, был Бубба. Он считал.

Роберта небрежно ткнула пистолетом в мою сторону:

– Давай магазины.

Я пожал плечами:

– У меня их нет.

– Ты. – Она махнула пистолетом в сторону Буббы: – Эй, ты.

– …восемьсот пятьдесят, – пробормотал Бубба, – восемьсот шестьдесят, восемьсот семьдесят…

– Эй! – прикрикнула Роберта. – На меня смотри, когда я говорю.

Бубба слегка повернул голову в ее сторону, продолжая смотреть на деньги.

– Девятьсот. Девятьсот десять, девятьсот двадцать…

– Мистер Миллер, – сказал Леон с отчаянием в голосе, – моя жена с вами разговаривает.

– …девятьсот шестьдесят пять, девятьсот семьдесят…

– Мистер Миллер, – взвизгнул Леон до того пронзительно, что у меня зазвенело в ушах.

– Одна тысяча. – Бубба остановился, убрал в карман пиджака пересчитанные купюры, а то, что еще предстояло пересчитать, держал в руке.

Леон с облегчением вздохнул, решив, что сейчас все решится само собой. Бубба взглянул на меня так, будто не понимал, из-за чего сыр-бор.

Роберта опустила пистолет.

– Ну, мистер Миллер, если мы сейчас сможем…

Бубба лизнул подушечку большого пальца и взял верхнюю банкноту из пачки, которая оставалась у него в руке.

– Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, сто…

Леон Третт изменился в лице, будто у него в мозгу произошла закупорка кровеносного сосуда. Белое как мел лицо стало алым и вспухло, он схватил незаряженный пистолет двумя руками и стал прыгать с ним взад-вперед, как ребенок, которому срочно надо на горшок.

Роберта Третт снова подняла пистолет, навела ствол на голову Буббы, прищурила левый глаз, прицелилась и взвела курок.

В резком свете лампы фигуры стоявших посреди кухни Роберты и Буббы контрастно выделялись на фоне интерьера, на порождения природы таких размеров обычно взбираются с помощью веревок и специальных крюков, и просто трудно было себе представить, что они могут быть порождением человека.

Я тихонько вытащил свой пистолет, завел руку за спину, снял его с предохранителя.

– Двести двадцать, – бормотал Бубба.

Роберта сделала к нему еще шаг.

– Двести тридцать, двести сорок, слышь, чувак, да застрели ты эту суку, будь добр, двести пятьдесят, двести шестьдесят…

Роберта Третт застыла, будто споткнулась. Казалось, она растерялась, не понимает, что делать дальше, и совершенно незнакома с таким состоянием. Думаю, ей ни разу в жизни не приходилось сталкиваться с таким невниманием к своей особе.

– Мистер Миллер, вы сейчас перестанете считать. – Она выставила распрямленную руку с пистолетом под прямым углом к туловищу, костяшки пальцев на фоне черной стали казались совсем белыми.

– …триста, триста десять, триста двадцать, я же говорю, пристрели эту кобылу, триста тридцать…

На этот раз Роберта не могла сомневаться в том, что услышала. Запястье задрожало, пистолет заходил ходуном.

– Мадам, – попросил я, – положите пистолет.

Она видела, что я стою на месте, но ее явно обеспокоило, что она не видит мою правую руку. Тут-то я большим пальцем и взвел боек, он щелкнул, и этот щелчок был слышен так же ясно, как мог бы быть слышен и сам выстрел.

– …четыреста пятьдесят, четыреста шестьдесят, четыреста семьдесят…

Роберта Третт посмотрела через плечо Буббы на Леона, дуло ее пистолета изрядно подрагивало. Бубба считал.

В глубине дома, в дальнем конце коридора, делившего здание пополам, послышался шум: дверь там резко открыли и сразу же закрыли. Роберта стрельнула глазами в ту сторону, потом снова посмотрела на Леона.

– Останови его, – сказал Леон. – Пусть перестанет считать. Мне это больно видеть.

– …шестьсот, – сказал Бубба, повысив голос, – шестьсот десять, шестьсот двадцать, шестьсот двадцать пять, ну, хватит уж пятерок-то, шестьсот тридцать…

В коридоре послышались тихие приближающиеся шаги, Роберта напряглась.

– Хватит, – сказал Леон. – Перестань считать.

Другой человечек, еще меньше ростом, чем Леон, скованно ступая, вошел в кухню. Его темные глаза широко раскрылись от удивления и замешательства. Я приставил пистолет к его лбу. Грудь у него была до того впалая, что казалось, вместе с грудиной выгнута совсем не в ту сторону, как положено природой человеку. Живот выпирал вперед, как у пигмея. Правый глаз косил и все ускользал от нас, как уносимая морским течением лодка. В белом свете люминесцентной лампы над правым соском краснели мелкие царапины. Если не считать небольшого синего махрового полотенца, он был гол, и потная кожа поблескивала в ярком свете.

– Корвин, – сказала Роберта, – иди к себе.

Корвин Орл. Видно, он в конце концов нашел свою семью.

– Корвин останется здесь. – Я вытянул руку и убедился, что здоровый глаз Орла заглянул в дуло. Он кивнул, покорно уронил руки.

Глаза обитателей дома обратились к Буббе.

– Две тысячи! – воскликнул он и поднял над собой пачку купюр.

– Мы согласны на компенсацию. – Голос Роберты дрожал. – А теперь завершим сделку, мистер Миллер. Дайте нам магазины.

– Дайте нам эти магазины! – взвизгнул Леон.

Бубба через плечо взглянул на него.

Корвин Орл сделал шаг назад, но я строго покачал головой: «Не вздумай». Он сглотнул. Я сделал пистолетом знак приблизиться, и он повиновался.

Бубба усмехнулся. От этой усмешки Роберта совсем сникла.

– Магазины. – Бубба обернулся к Роберте и тут, кажется, впервые заметил направленный на себя пистолет. – Разумеется.

Он поджал губы и послал Роберте воздушный поцелуй. Она заморгала и отшатнулась, словно в нее пшикнули ядовитым газом.

Бубба полез в карман плаща и резко выхватил оттуда руку.

– Э-э-э, – проблеял Леон.

Бубба шлепнул Роберту по запястью, пистолет выскользнул у нее из руки и, описав дугу, полетел через мойку и стойку.

Все, кроме Буббы, пригнулись.

От удара о стену сработал механизм, раздался выстрел. Пуля проделала дыру в дешевом пластике за раковиной и отлетела рикошетом в стену рядом с окном, под которым скорчился Леон. Пистолет с громким стуком упал на стойку и развернулся дулом к запыленной решетчатой сушилке для посуды.

Бубба взглянул на дыру в стене.

– Круто.

Все, кроме Леона, выпрямились. Он сидел на полу, приложив руку к сердцу, и эти его выцветшие глаза смотрели так твердо, что я понимал: он совсем не такая размазня, какой мог показаться, пока Бубба считал деньги. Это была лишь маска, роль, которую, как я решил, он играл, чтобы мы о нем забыли и не обращали на него внимания. Сейчас, сидя на полу и с неприкрытой ненавистью глядя на Буббу, он эту маску сбросил.

Бубба запихнул вторую пачку купюр в карман, подошел к Роберте.

– Ты, Зена[68]68
  Зена – главная героиня телесериала «Зена – королева воинов».


[Закрыть] Большая, на меня пушку наставляла. – Он потер ладонью нижнюю часть лица, наполнив пространство кухни шуршанием щетины о грубую кожу. Руки Роберты безжизненно повисли.

Бубба ласково улыбнулся.

– Ну что, сейчас тебя прикончить? – спросил он очень тихо.

Роберта качнула головой.

– Точно?

Она заторможенно кивнула.

– Ты же, как ни крути, пушку на меня наставляла.

Роберта снова кивнула, хотела что-то сказать, но вместо слов раздалось какое-то хриплое бульканье.

– Это что было?

Она сглотнула.

– Простите, мистер Миллер.

– О, – кивнул Бубба.

Он подмигнул мне, и в его улыбке я подметил уже знакомый мне злой зеленый огонек, верный признак того, что теперь может случиться что угодно. Совершенно что угодно. Леон, цепляясь за кухонный стол, медленно поднимался на ноги.

Бубба не сводил глаз с Роберты, но явно хорошо представлял, что происходит у него за спиной.

– Дотронешься до «Чартера-22», который у тебя под столом прилеплен, я тебе им же яйца отстрелю.

Рука Леона, лежавшая на краю стола, отдернулась и повисла вдоль туловища.

Волосы прилипли к потному лбу Корвина, струившийся по нему пот заливал глаза. Он схватился рукой за притолоку.

Бубба подошел ко мне и, не сводя глаз со своих «покупателей», прошептал одними губами: «Они вооружены до зубов. Уходить придется резко. Понял?»

Я кивнул.

Леон взглянул сначала на стол, потом на буфет, потом на висевшую на стене рядом с дверью ржавую, в комках налипшей грязи сушилку для посуды. Похоже, ею не пользовались уже лет десять.

Орл смотрел туда же, куда и Леон. Потом они переглянулись и как будто приободрились.

Бубба прав. Мы, похоже, попали в Тумстон[69]69
  Тумстон – городок на юго-востоке штата Аризона. В 80-х годах XIX века был известен как центр серебряных рудников. Неподалеку расположена скотоводческая ферма «О’кей кораль», где У. Эрп и Док Холлидей свели счеты с бандой «Ковбои» в знаменитой перестрелке.


[Закрыть] нашего времени. Один неверный шаг и перед нами разыграют ремейк перестрелки в «О’кей корале».

– Пожалуйста, – попросила Роберта, – уходите.

– А как же магазины? – удивился Бубба. – Вы же хотели магазины. Они вам все еще нужны?

– Я…

Бубба коснулся кончиками пальцев ее подбородка.

– Да или нет?

Она закрыла глаза.

– Да.

– Простите, – просиял Бубба. – Но вы их не получите. Нам пора.

Он взглянул на меня, склонил голову набок и направился к двери.

Корвин прижался к стене. Держа пистолет дулом в сторону кухни, я попятился следом за Буббой, увидел белые от ярости глаза Леона и понял, что погоня неизбежна.

Я взял Корвина Орла за шкирку, толкнул на середину кухни, поближе к Роберте. Поймал глаза Леона.

– Только пикни. Убью, – пообещал я. – Оставайся на кухне.

Визгливый голосок восьмилетнего баловня пропал. Вместо него прорезался хрипловатый колючий бас:

– Тебе, парень, еще до входной двери дойти надо. Путь неблизкий.

Я попятился в коридор, по-прежнему держа пистолет дулом в сторону кухни. Бубба стоял в нескольких метрах от меня, посвистывая.

– Может, уже пора валить отсюда? – прошептал я.

Он оглянулся.

– Может быть.

Грохоча сапогами по старым половым доскам и маниакально хохоча, Бубба бросился к выходу. Хохот гулко разносился по всему дому.

Я бросился следом. Я слышал, как обитатели дома возятся на кухне, как открывается дверца сушилки, как затем, вращаясь на петлях, падает, возвращаясь в закрытое состояние, и спиной чувствовал, как в меня целятся.

Бубба не стал тратить время на открывание двери с сеткой, отделявшей нас от свободы, он пробежал прямо сквозь нее, деревянная рама разлетелась на части, зеленая сетка, как вуаль, окутала его голову.

На пороге я рискнул оглянуться. Леон выходил в коридор с вытянутой рукой. Я успел выскочить на улицу, остановился, навел на него пистолет. Долгое мгновение мы целились друг в друга.

Наконец Леон опустил руку и покачал головой:

– В другой раз.

– Разумеется, – согласился я.

На лужайке Бубба, по-прежнему хохоча, избавлялся от остатков рамы с прикрепленной к ней сеткой.

– Я – Конан-Варвар! – кричал он, раскидывая руки в стороны. – Великий убийца злых гномов! Никто из людей не осмелится испытать мою отвагу и силу в битве! Ха-ха-ха!

Мы трусцой припустили к «хаммеру». Добежав до него, я стал лицом к дому, держа пистолет двумя руками, а Бубба забрался внутрь и отпер дверцу у переднего пассажирского сиденья. Дом, казалось, вымер.

Я забрался в машину, и Бубба рванул с места, не успел я закрыть дверцу.

– Зачем обманул с магазинами? – спросил я, когда нас и Треттов разделял по крайней мере квартал.

Бубба проехал под «кирпич».

– Достали они меня. Считать мешали, козлы.

– Так в этом все дело? Потому и зажал магазины?

Он нахмурился.

– Терпеть не могу, когда считать мешают. Ненавижу.

– Слушай, – вдруг вспомнил я, – а что ты такое нес про злых гномов?

– Что?

– У Конана нет никаких злых гномов.

– Точно?

– Точно.

– Черт.

– Прости.

– Ну почему тебе обязательно надо все испохабить? – обиделся Бубба. – Зануда проклятый!