Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 123 страниц)

Глава 15

Ричи ушел в первом часу ночи, а я вместе с бутылкой перебрался из офиса в квартиру. Не обращая внимания на моргающую красную лампочку автоответчика, включил телевизор, рухнул в свое кожаное кресло и, потягивая из горлышка, стал смотреть Леттермэна, но каждый раз, когда в кадре возникал приспущенный флаг, передо мной представала дергающаяся в пляске смерти Дженна. Обычно я не злоупотребляю горячительными, но на этот раз высосал «Гленливет» до донышка. Мне хотелось отрубиться и обойтись без снов.

Ричи сказал, что имя Сосия ему откуда-то знакомо, но – не более того. Я прикинул, что же мне известно. Куртис Мур – член шайки «Рэйвенские святые», Дженну он убил, вероятней всего, выполняя чье-то поручение, и поручение это дал ему Сосия, муж – или бывший муж – Дженны. Сосия состоял с сенатором Брайаном Полсоном в столь дружеских отношениях, что они фотографировались вместе. При нашей первой встрече сенатор шарахнул по столу кулаком, прибавив: «Это не шутки, Кензи!» Да уж, какие тут шутки. Дженну расстреляли. Больше – и значительно больше – сотни уличных головорезов, смерти не боящихся точат на меня зубы. Хороши шутки. Завтра предстоит ланч с Малкерном и его командой. Здорово я набрался. Дженна убита, Куртис Мур остался без ноги. Я пьян. Призрак в пожарной каске склубился из тьмы в углу за телевизором, экран стал расплываться перед глазами. Бутылка была пуста.

Герой ударил меня пожарным топором по голове, я вздрогнул и выпрямился в кресле. Тускло мерцал экран. Я осоловело поглядел на часы – четверть пятого утра. Жидкий огонь разливался где-то на уровне диафрагмы. Топор, снеся мне полчерепа, оголил нервы. Я выбрался из кресла и побрел в ванную, где меня долго выворачивало. Я спустил воду в унитазе и лег на холодный кафель пола. Комната насквозь провоняла «Гленливетом», страхом, смертью. Второй раз за трое суток меня тошнит. Может, это булимия?

Накатила очередная волна рвоты. Потом полчаса примерно я чистил зубы, потом шагнул под душ, потом сообразил, что забыл раздеться, и исправил это упущение. Когда все это кончилось, уже рассвело. Три таблетки тайленола – и я рухнул в постель, надеясь, что вместе с рвотой из меня вышло и все то, что томило меня страхом и не давало уснуть.

Следующие три часа я то проваливался в забытье, то выныривал из него, и, слава богу, никто не пришел ко мне в гости – ни Дженна, ни Герой, ни нога Куртиса Мура. Иногда и повезет.

– Ненавижу, – сказала Энджи. – Я… это… ненавижу.

– И зря. Тебе очень идет.

Она послала мне свой знаменитый взгляд и снова яростно заерзала по сиденью такси, оправляя юбку.

Дело в том, что Энджи надевает юбку примерно так же часто, как принимается за стряпню, но первое приносит мне гораздо меньше разочарования. И как бы она ни шипела, для нее, я думаю, все это вовсе не такая уж пытка, как она старается изобразить. Ее туалет – настолько обдуманный, чтобы при виде его невольно вылетало восторженное «ах!» – состоял из темно-клюквенной шелковой блузки и черной замшевой юбки. Волосы, откинутые со лба, она заколола над левым ухом, распустив их вдоль правой щеки, причем одна прядь завивалась как раз под глазом. В результате взгляд становился просто смертоносным. Юбка была ужасно узкая, и Энджи все время обдергивала подол и вертелась на сиденье, пристраиваясь поудобнее. Картина в целом получалась не слишком безотрадная.

На мне был серый двубортный костюм в «елочку» с едва заметной черной полоской. Пиджак обтягивал мне бедра, как того требовала нынешняя мода, но все же ее создатели к мужчинам обычно снисходительнее, чем к женщинам, а потому, садясь, я мог расстегнуться.

– Замечательно выглядишь, – сказал я.

– Сама знаю, что замечательно выгляжу, – сварливо отвечала мне Энджи. – Я мечтаю повстречать того, кто придумал покрой этой юбки – уверена, что это мужчина! – и натянуть ее на него: пусть попробует в ней сесть или сделать шаг.

Такси высадило нас на углу, напротив церкви Троицы.

Со словами «милости просим в отель «Копли-Плаза» швейцар распахнул перед нами дверь, и мы вошли. «Копли» – это нечто подобное «Ритцу»: тот и другой вознеслись задолго до моего рождения, тот и другой переживут меня намного. А если челядь в «Копли» не столь расторопна, как в «Ритце», то это, надо думать, оттого, что надобности нет – «Копли» все еще отчаянно пытается избавиться от своего статуса самого забытого отеля. Несмотря на многие миллионы, потраченные на ремонт, перепланировку и отделку, должно пройти еще много времени, прежде чем из нашей памяти изгладятся его темные коридоры и затхлая атмосфера. Начали владельцы с бара, и правильно сделали. Теперь я всегда ожидаю встретить там не Джорджа Ривза и не Боджи, а Берта Ланкастера в роли Хансекера, устраивающего прием при дворе, и прихорашивающегося Тони Кёртиса у его ног. Я сказал об этом Энджи.

– В чьей роли Ланкастер? – переспросила она.

– «Пьянящий аромат успеха», фильм такой был, невежда.

На этот раз Джим Вернан не встал при моем появлении. Вместе со Стерлингом Малкерном они сидели под темно-коричневой сенью дубовых панелей, призванных ограждать их взоры от окружающей банальности. Они заметили нас лишь в тот миг, когда мы приблизились к их уютному уголку. Джим начал было приподниматься, но я остановил его, и он просто подвинулся, давая нам место за столом. Ни верным псам, ни любящим супругам сравниться с конгрессменом не дано.

– Джим, – сказал я, – ты знаком с Энджи. Сенатор Малкерн, познакомьтесь с моим компаньоном Анджелой Дженнаро.

– Рада познакомиться, сенатор, – сказала она, протягивая ему руку.

Малкерн руку эту взял, поцеловал и, не выпуская из своей, подвинулся на диване, увлекая Энджи за собой.

– Нет, мисс Дженнаро, это я рад, – сказал он. Воплощенная обходительность. Энджи уселась рядом с ним, и лишь после этого он отпустил ее руку. Потом, вскинув бровь, взглянул на меня: – Компаньон, говоришь? – и хихикнул.

Джим, разумеется, подхватил. По моему мнению, следовало бы ограничиться легкой полуулыбкой.

– Где же сенатор Полсон? – осведомился я.

Малкерн, продолжая улыбаться Энджи, отхлебнул виски и сказал:

– С такой сослуживицей со службы за уши не оттащишь, а? Где же это Пат вас прятал?

В ответ Энджи улыбнулась совсем уж ослепительно – на все, как говорится, тридцать два зуба:

– В ящике.

– Да ну? – Малкерн сделал еще глоток. – Она мне нравится, Пат! Ей-богу, нравится!

– Не вам одному, сенатор.

Приблизился официант, принял заказ и, бесшумно ступая по толстому ковру, удалился. Малкерн вроде бы приглашал нас на ланч, но на столе были только стаканы. Может, здесь все подают в жидком виде? Джим прикоснулся к моему плечу:

– У тебя вчера выдался жаркий денек.

– В отца пошел! – воскликнул Малкерн, потрясая утренней «Триб». – Такой же герой! Читал? – Он ткнул пальцем в заголовок.

– Ничего, кроме комиксов, в руки не беру.

– Очень лестно о тебе отзываются. Знаешь… для твоего бизнеса это просто замечательно.

– А для Дженны Анджелайн – нет.

– Сам знаешь: «Взявший меч…» – пожал он плечами.

– Дженна была уборщицей, – сказал я. – Из того, что она брала в руки, ближе всего к мечу был нож, которым вскрывают конверты.

Малкерн снова пожал плечами, давая понять, что мнения своего не переменил. Такие, как он, не склонны осмысливать и толковать факты – пусть этим занимаются другие, – он эти факты создает.

– Мы с Патриком желали бы знать, означает ли гибель миссис Анджелайн, что наша работа окончена, – сказала Энджи.

– Боюсь, что нет, моя дорогая, – ответил он. – То есть совершенно определенно – нет. Я обратился к услугам Пата – и вашим, разумеется, – чтобы найти некоторые документы. Пока они не окажутся передо мной на столе, вы по-прежнему работаете на меня.

Энджи улыбнулась:

– Мы с Патриком работаем на себя, сенатор.

Джим взглянул на меня, потом опустил глаза и принялся рассматривать свой стакан. Лицо Малкерна на миг окаменело, затем он с веселым недоумением поднял брови и спросил:

– Да? Отчего же в таком случае я подписал и отправил в ваше агентство чек?

Но Энджи нелегко было сбить с толку:

– Считайте это накладными расходами, сенатор. – Она поглядела на приближавшегося официанта. – Ага, вот и напитки. Благодарю вас.

Я готов был расцеловать ее.

– Скажи-ка, Пат, ты согласен с такой постановкой вопроса? – осведомился Малкерн.

– В весьма значительной степени, – ответил я и хлебнул пива.

– Да, кстати. – Малкерн откинулся на спинку дивана. – Она всегда ведет все ваши переговоры? И вообще, насколько я понимаю, играет первую скрипку?

– Первая скрипка не любит, когда о ней говорят в третьем лице, – сказала Энджи.

– Богат ли ассортимент напитков, сенатор? – спросил я.

– Ради бога, джентльмены, – сказал Джим и вскинул руку.

Если бы дело происходило на Диком Западе, в этот миг послышался бы грохот пятидесяти отодвигаемых стульев и салун мгновенно опустел бы. Но мы сидели в баре фешенебельного бостонского отеля, и Малкерну вряд ли бы подошел пояс с патронташем и двумя шестизарядными кольтами – слишком обширное у него было брюхо. И револьвер в Бостоне никак не может тягаться с подписью или даже с кляксой, поставленной в нужном месте и в нужное время.

Черные глаза Малкерна уставились на меня из-под нависших бровей – это был взгляд змеи, потревоженной в своем гнезде, взгляд пьяного и буйного забулдыги, нарывающегося на мордобой.

– Патрик Кензи, – сказал он и подался вперед, ко мне. От него так разило виски, что сенатор был просто огнеопасен. – Патрик Кензи, – повторил он. – Послушай-ка теперь меня. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволю, чтобы со мной в таком тоне говорил сын одного из моих лакеев. Твой отец, милый мой мальчик, служил мне… вот как собачки служат. И тебе, если хочешь чего-нибудь добиться в нашем городе, придется идти по его стопам. Потому что, – он перегнулся через стол и вдруг крепко ухватил меня за руку, – потому что, если ты мне будешь хамить, клиентов в твоей конторе будет не больше, чем на собрании «Анонимных алкоголиков» в день Святого Патрика. Одно мое слово – и тебе конец. Что же до твоей подружки, то, поверь мне, таска, которую устраивает ей ее измочаленный муженек, покажется ей детскими игрушками.

Энджи готова была выцарапать сенатору глаза, но я успокаивающе положил руку ей на колено. Потом полез во внутренний карман и достал ксерокопию того самого фотоснимка. Я держал ее так, чтобы он был вне пределов досягаемости Малкерна или Вернана, и улыбался едва заметно, холодно, ни на миг не отводя глаз от сенатора. Чуть подавшись назад, чтобы не угореть от перегара виски, я сказал:

– Сенатор, мой отец был одним из ваших лакеев. Вам видней. Однако сообщаю для вашего сведения, что до сих пор ненавижу эту сволочь, хоть его давно и нет в живых. А потому не старайтесь пробудить во мне сыновние чувства. Моя семья – это Энджи. Не он. И не вы. – Я рывком высвободил запястье из его цепких пальцев и в свою очередь стиснул его руку. – И вот еще что, сенатор… Если вы снова вздумаете угрожать мне, я очень сильно осложню вам жизнь… – и с этими словами шлепнул фотографию на стол перед ним.

Если Малкерн и узнал тех, кто на ней запечатлен, то виду не подал. Он все так же не сводил с меня сузившихся глаз – даже зрачки стали размером с булавочную головку. Концентрированный заряд ненависти исходил из них.

Поглядев на Энджи, я отпустил кисть сенатора и поднялся:

– Благодарю за внимание. – Потом потрепал Джима по плечу: – Всегда рад встрече с тобой, старина.

– Счастливо, Джим, – сказала Энджи.

Мы двинулись прочь.

Если бы мы дошли до дверей, уже осенью я сидел бы на пособии для неимущих. Если бы мы дошли до дверей, мне вскоре пришлось бы перебираться в Монтану, в Канзас, или в Айову, или в подобное же захолустье, где, по моим понятиям, царит такая тоска, что никому не хочется вводить эти штаты в сферу своего политического влияния. Если бы мы дошли до дверей, Бостон был бы для нас закрыт.

Мы были в четырех-пяти метрах от выхода, когда за спиной раздалось: «Патрик», – и я понял, что все же немного разбираюсь в природе человеческой. Энджи стиснула мою руку, и мы обернулись с таким видом, словно делали окликнувшему нас Джиму Вернану большое одолжение.

– Пожалуйста, вернитесь и сядьте.

Мы подошли к столу. Малкерн протянул руку:

– С утра я всегда малость не в духе. И потом – у меня слишком своеобразный юмор: не все понимают.

Я пожал ему руку:

– Бывает.

Он повернулся к Энджи:

– Мисс Дженнаро, уж вы простите старого брюзгу.

– Все забыто, сенатор.

– Называйте меня просто «Стерлинг», – с задушевной улыбкой он похлопал ее по руке. Просто воплощение искренней благожелательности и непритворной задушевности.

– Откуда это у тебя? – спросил Джим, кивнув на снимок.

– От Дженны Анджелайн.

– Но это ксерокопия.

– Именно.

– А оригинал? – спросил Малкерн.

– У меня.

– Пат, – сказал он, явно сдерживаясь, но продолжая улыбаться. – А ведь мы тебя наняли, чтобы ты нам документы вернул, а не копии.

– Пока я не разыщу остальные, этот побудет у меня.

– С какой стати? – спросил Джим.

Я ткнул пальцем в первую полосу газеты:

– Очень уж грязно становится. Не люблю. А ты, Энджи?

– И я не люблю.

Я поглядел на Малкерна и Вернана:

– Вот видите – мы не любим грязи. Оригинал останется у нас, и это нам поможет не вляпаться, не изгваздаться. А там видно будет.

– Помощь нужна, Патрик?

– Разумеется. Расскажите мне про Полсона и про Сосию.

– Неосмотрительно со стороны Брайана, – сказал Малкерн.

– В самом деле? – спросила Энджи.

– Идиотская неосмотрительность. То, что может себе позволить рядовой гражданин, непростительно публичному политику. – Он кивнул Джиму.

Тот сцепил пальцы в замок.

– Шесть лет тому назад сенатор Полсон развлекся… хм-м… с одной из проституток мистера Сосии. Это был, скажем так, кутеж. В данных обстоятельствах я вряд ли способен описать его более подробно, но вся эта увеселительная затея вылилась в нечто большее, нежели вечер с вином и женщинами.

– Ни одну из которых не звали миссис Полсон, – вставила Энджи.

Малкерн покачал головой:

– Да это в данном случае не важно. Она жена политического деятеля и понимает, чего от нее ждут в подобных ситуациях. Неприятности возникнут в том случае, если достоянием гласности станут документальные свидетельства этой веселой ночки. Брайан в настоящее время очень громко, хоть и молча, ратует за законопроект о борьбе с уличным терроризмом. Малейшее упоминание о связи с людьми такого сорта, как этот… мистер Сосия, – пиши пропало. Крах.

Мне ужасно хотелось спросить, как это можно ратовать «громко, хоть и молча», но я остерегся, опасаясь, что мой вопрос обнаружит дремучее политическое невежество. Вместо этого я осведомился:

– Как зовут Сосию?

– Марион, – ответил Джим.

Малкерн посмотрел на него.

– Марион, – повторил я. – А каким образом на сцену вышла Дженна? Как она получила эти фотографии?

Перед тем как ответить, Джим вопросительно взглянул на Малкерна и, получив некое телепатическое дозволение, сказал:

– Мы пришли к выводу, что, скорей всего, Сосия попытался его шантажировать, для чего и прислал ему эти снимки. Сами можете судить, до какой степени Брайан напился в ту ночь. Он, что называется, отключился в своем кресле, оставив фотографии у себя на столе. Потом пришла Дженна для обычной уборки, и мы полагаем…

– Минутку, – перебила его Энджи. – Вы хотите сказать, что Дженна была так возмущена снимками, что забрала их? Забрала, сознавая, что в этом случае за ее жизнь никто не даст и ломаного гроша? – В голосе ее звучало явное недоверие.

Джим пожал плечами.

– Поди пойми этот сброд, – сказал Малкерн.

– Но зачем же Сосии было убивать ее? – спросил я. – Мне кажется, он вряд ли хотел, чтобы фотографии, где Полсон снят с каким-то наркоманом, стали, как вы выражаетесь, достоянием гласности.

Малкерн рта еще не успел открыть, а я уже наперед знал, что он скажет. Хотелось бы знать, зачем я вылез с этим вопросом, наперед зная ответ.

– Поди пойми этот сброд, – повторил он.

Глава 16

Остаток дня мы провели в праздности.

Мы вернулись в офис, я флиртовал с Энджи, а она сказала мне, что я мало-помалу оживаю, и телефон молчал, и никого не занесло на нашу колокольню. Из соседней забегаловки нам принесли пиццу, мы выпили несколько банок пива, и попутно я продолжал вспоминать, как смотрелась на заднем сиденье такси ерзающая в черной замшевой юбке Энджи. Поглядев на меня, она угадала ход моих мыслей и обозвала извращенцем. Между прочим, именно в этот раз у меня в голове крутилась совершенно невинная мысль об оплате счетов за междугородные разговоры, но на фоне всех прочих и весьма многочисленных разов мысль эта, конечно, померкла.

У Энджи всегда складывались совершенно особые отношения с окном, возле которого стоял ее стол. Половину рабочего времени она проводила, уставясь в него и покусывая нижнюю губу или постукивая карандашом по нижним зубам. Было очевидно, что мысли ее при этом витают где-то очень далеко. Но сегодня создавалось впечатление будто для нее одной в окне крутят увлекательное кино. Когда я спрашивал ее о чем-нибудь, она неизменно отвечала: «М-м?», и казалось, что находится вообще в другом полушарии. Я догадался, что подобная рассеянность связана с Филом, и особенно не приставал.

Мой пистолет по-прежнему лежал в полицейском управлении, и я не собирался ходить по городу, имея при себе из оружия только детородный орган и надежду на благополучный исход встречи с «Рэйвенскими святыми», которые, вероятно, меня ищут. Нет, нужен был ствол, причем совершенно чистый, поскольку в нашем штате закон очень косо смотрит на тех, кто носит незарегистрированное оружие. Энджи на тот случай, если нам в какой-либо ситуации придется выступать в паре, тоже требовалось нечто огнестрельное. И потому я позвонил Буббе Роговски и попросил его добыть два «непаленых» пистолета. «Без проблем, – ответил он. – К пяти получишь». Как будто я пиццу заказал.

Затем я позвонил Дэвину Эмронклину. Он служит в оперативном подразделении по борьбе с бандитизмом – недавно созданном и находящемся под патронажем мэра. Дэвин, несмотря на малый рост, человек очень могучий, и те, кто пытается сделать ему бобо, только навлекают на себя его гнев. Если все его рубцы и шрамы вытянуть в линию, выйдет, наверно, целая миля. Незаменимый человек практически во всех ситуациях, кроме разве что коктейль-парти на Бикон-Хилл.

– Рад был бы с тобой потолковать, – сказал он. – Но у меня чертова уйма неотложных дел. Давай-ка завтра встретимся на похоронах. И не слушай этого засранца Ферри, ты молодец, что завалил Куртиса.

Я повесил трубку, чувствуя, как в груди, словно после доброго глотка горячительного в сырой вечер, разливается приятное тепло: если Бубба будет прикрывать мне тыл, а Дэвин – фланги, я могу чувствовать себя в большей безопасности, чем презерватив на конгрессе кастратов. Но сейчас же меня осенило: если кто-то по-настоящему хочет убить тебя – уповай только на счастливый случай. Не на Господа Бога, не на армию и уж подавно не на себя самого. Я должен надеяться, что, когда дело дойдет до мести, мои враги окажутся слишком глупы или нерасчетливы. Это единственное, что способно меня спасти.

– Эй, красотка, как наши дела? – окликнул я Энджи.

– А? – вздрогнула она.

– Я спрашиваю, как дела, красотка?

Карандаш забарабанил по зубам. Энджи, не снимая задранных на подоконник ног, чуть развернула свое кресло в мою сторону.

– Эй, – сказала она.

– Что?

– Больше так не делай, ладно?

– Чего «не делай»?

Она повернула ко мне голову, и наши глаза встретились.

– Больше не обращайся ко мне так. Никогда. Или хотя бы – не сейчас.

– Прости, мамочка, я больше не буду.

Энджи развернулась лицом ко мне, и ноги ее оказались на полу.

– И этого тоже не надо. Не строй из себя невинного младенца. Ты – не невинный. – Она посмотрела в окно и вновь перевела взгляд на меня. – Знаешь, Патрик, ты временами бываешь ужасной скотиной. Ты знаешь об этом?

Я поставил банку с пивом на край стола:

– Неужели?

– Да вот представь себе, – отвечала она. – Ты думаешь, мне это легко?.. Легко?.. Приходить сюда каждый день из моего дома… будь он проклят… И работать с тобой, а ты называешь меня красоткой, и заигрываешь со мной, и пялишься на меня, у тебя уж прямо рефлекс, черт бы взял его и тебя! И я… больше этого не… желаю! – Она яростно потерла лицо обеими руками и с глухим стоном запустила их в волосы.

– Энджи… – сказал я.

– Ну что «Энджи», «Энджи»! – Она пнула нижний ящик своего стола. – Ей-богу, Патрик, между этим жирным похабником Малкерном, Филом и тобой… я… я просто не знаю.

В горле у меня стоял ком величиной с небольшую собачку, но все же я сумел выговорить:

– Чего ты не знаешь?

– Ничего не знаю! – Она закрыла лицо ладонями, потом отняла их и взглянула на меня. – Я вообще больше ничего не знаю! – Она вскочила так резко, что вертящееся кресло совершило полный оборот и повернулось к входной двери. – И меня тошнит от идиотских вопросов!

Энджи выбежала из комнаты. Каблуки ее защелкали по ступеням как пули. Перед глазами у меня плавала какая-то пелена. Звук шагов замер. Я выглянул в окно, но никого не увидел. В свете уличного фонаря тускло поблескивала исцарапанная светло-коричневая крыша ее автомобиля.

Прыгая в темноте через три ступеньки, я бросился по вьющейся и обрывающейся в черную пустоту винтовой лестнице. Энджи стояла в нескольких шагах от нижней ступеньки, привалившись к стенке исповедальни. Во рту торчала дымящаяся сигарета, в сумку она прятала зажигалку.

Я встал как вкопанный.

– Ну? – сказала она.

– Что «ну»? Ради бога, Энджи, не начинай все сначала. Для меня все это – как гром среди ясного неба. – Я осекся, переводя дыхание, а она смотрела на меня потемневшими непроницаемыми глазами, и в них я прочел, что вызов брошен и следует поскорее сообразить, что делать дальше. – Я понял, Энджи, понял, в чем беда… У тебя слишком много мужчин-сволочей – Малкерн, Фил, я…

– Не все они – мои мужчины.

– Ну, я неправильно выразился. Но все же, Энджи, что стряслось?

Передернув плечами, она стряхнула пепел на мраморный пол.

– Гореть мне в аду за это.

Я ждал.

– Ничего не стряслось, Патрик, и все плохо. Все. Вчера, когда я думала об этой истории, в которой ты чудом – просто чудом! – уцелел, множество всяких других мыслей пришло мне в голову. Господи Боже, и это – моя жизнь? Фил? Дорчестер? – Она обвела рукой церковь. – Это вот? Я прихожу на работу, пикируюсь и перешучиваюсь с тобой, развлекаю тебя, потом иду домой, где меня раз или два в месяц избивают, сплю с этим подонком – иногда в ту же ночь – и… И все? Так кто же я такая?

– Кто сказал, что это должно продолжаться вечно?

– Да-да, Патрик, ты прав. Завтра с утра пораньше пойду в нейрохирурги.

– Я могу…

– Не можешь. – Она уронила окурок и раздавила его подошвой. – Для тебя все это игра, забава. Ты спрашиваешь себя: «Ну, а какова она в постели?» А потом, когда получишь ответ на свой вопрос, отвалишь в сторонку. – Она покачала головой. – А ведь это моя жизнь. Не игра.

Я кивнул.

Она улыбнулась – жалобно так, и в неверном свете, лившемся справа сквозь зеленое витражное окно, я заметил, что глаза ее увлажнились.

– Кто бы мог подумать, а? Смешно, правда?

– Нет, – ответил я. – Не смешно.