Патрик Кензи (ЛП)

Текст добавлен: 1 июля 2025, 07:39

Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

Жанр:

Крутой детектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 123 страниц)

Помещение сыскного бюро Хемлина и Коля занимало весь тридцать третий этаж башни Хэнкока, ледяной громады возведенного И. М. Пэем небоскреба из голубоватого стекла. Все здание состояло из зеркальных панелей, каждая двадцати футов в высоту и шестидесяти в ширину. Пэй спроектировал башню так, чтобы в стекле панелей четко отражались окружающие здания и, приближаясь к небоскребу, ты видел светлый гранит и красный песчаник церкви Св. Троицы и импозантный известняк отеля «Копли-Плаза», пойманные в неумолимую ловушку дымчатого стекла. В целом это даже красиво, а стекла, надо признать это, держались прочно и не выпадали, как могли бы.

Кабинет Эверетта Хемлина выходил на сторону церкви Св. Троицы, а в холодный ясный вечер вроде сегодняшнего вид из него открывался чуть ли не до Кембриджа. Вообще-то оттуда можно было разглядеть и Медфорд, но не думаю, что нашлись бы любители заглядывать так далеко.

Мы попивали снятое Эвереттом с полки бренди и поглядывали на его фигуру – стоя возле своей стеклянной стены, он устремлял взгляд на город, ковром раскинувшийся внизу у его ног и светившийся мириадами огней.

Выглядел он что надо, этот Эверетт. Прямой как палка, кожа натянута так туго на жесткий его костяк, что мне всегда казалось – стоит провести по его телу острым краем бумажного листа, и плоть моментально расползется раной. Серебристые, как оружейная сталь, волосы плотно прилегали к черепу, и я никогда не видел на его щеках не то чтобы щетины, а даже тени небритости.

О работоспособности его слагали легенды – он зажигал свет, входя в контору ранним утром, и тушил его поздним вечером. Сам он не раз говорил, что человеку, которому для сна требуется больше, чем четыре часа, доверять не стоит, потому что лень и стремление к роскоши – прямой путь к предательству, а спать больше четырех часов – роскошь. Еще мальчишкой во время Второй мировой войны он служил в армии, но и теперь, пятьдесят лет спустя, он выглядел лучше большинства мужчин его возраста.

Бросить работу Эверетта Хемлина могла заставить только смерть.

– Вам известно, что обсуждать это я не имею права, – сказал он, устремив взгляд на наши отражения в стекле.

Я в свою очередь устремил взгляд на его отражение.

– Не для протокола, Эверетт, пожалуйста.

С мягкой улыбкой он поднес к губам стаканчик и пригубил бренди.

– Ты знал, что застанешь меня одного, Патрик. Ведь правда же?

– Я мог это предположить. Свет в твоем квадрате виден с улицы, если знать, куда смотреть.

– Без моего компаньона я, конечно, был бы беззащитен перед вами, реши вы положить старика на обе лопатки.

Энджи хмыкнула.

– Брось, Эверетт, – сказала она. – Будет тебе!

Он отвернулся от оконного стекла, и глаза его блеснули.

– Ты, как всегда, сногсшибательно выглядишь, Энджела.

– Лестью нас с толку не собьешь и от вопросов наших не отмахнешься, – сказала Энджела, но при этом все-таки покраснела и румянец залил волной ее шею под подбородком.

– Ну давай, милашка ты эдакий, – проговорил я. – Скажи теперь и мне, как хорошо я выгляжу.

– Дерьмово ты выглядишь, парень. Все еще стрижешься сам, как я вижу.

Я засмеялся. Мне, как и другим, всегда нравился Эверетт Хемлин. Чего нельзя было сказать о его компаньоне Адаме Коле. Эверетт без труда умел расположить к себе людей, качество, не очень согласующееся с его военным прошлым, его строгостью и его умением четко разграничивать добро и зло.

– Зато мои волосы полностью мои, Эверетт.

Эверетт потрогал жесткий ежик волос на макушке.

– Ты хочешь сказать, что я переплатил за накладку?

– Эверетт, – сказала Энджи, – если ты будешь так добр, что сообщишь нам, почему у «Хемлина и Коля» отказались заниматься делом Тревора Стоуна, мы не станем больше обсуждать твою прическу и твою лысину, могу тебе это обещать.

Эверетт легонько мотнул головой – движение, в котором я по опыту усмотрел отказ.

– Нам тут требуется помощь, – сказал я. – Мы пытаемся отыскать двоих – Дезире Стоун и Джея.

Он обошел свое кресло и, прежде чем сесть, казалось, тщательно его осмотрел, а потом, усевшись, повернул так, чтобы глядеть прямо на нас, и положил руки на стол.

– Патрик, – начал он, и тон его был мягок почти по-отечески, – ты знаешь, почему Хемлин и Коль предложили вам работу через семь лет после того, как вы отвергли наше первое предложение?

– Позавидовали нашей клиентуре?

– Вряд ли. – Он улыбнулся. – Строго говоря, Адам поначалу был против этой идеи.

– Неудивительно. Он нас недолюбливал.

– Да уж. – Он откинулся в кресле, согревая в горсти свой стаканчик бренди. – Я убедил Адама, что вы оба – опытные следователи с удивительными, некоторые бы даже назвали их поразительными, показателями раскрываемости преступлений. Но что это даже и не все, и ты, Энджела, пожалуйста, не обижайся на то, что я сейчас скажу, – я это не в обиду тебе.

– Да-да, Эверетт, конечно.

Он подался вперед и впился мне в глаза пристальным взглядом.

– Я особенно был заинтересован в тебе, Патрик, потому что, мой мальчик, ты напоминал мне Джея, а Джей напоминал меня в молодые годы. У вас обоих была голова на плечах, была энергия, но дело даже не в этом. Вы оба обладали качеством, чрезвычайно редким в наши дни, – вы работали с азартом, со страстью, как мальчишки. Взялись бы за любое дело, даже мелкое, и вели бы его так, как крупное дело. Видишь ли, вы с ним оба любили работу как таковую, а не ту или иную работу. В работе вам все нравилось, и те три месяца, что вы оба работали здесь бок о бок со мной, приходить сюда было одно удовольствие. Здесь все дышало вашей увлеченностью – ваши розыгрыши, ваша мальчишеская веселость, ваш юмор, ваша целеустремленность… – Он опять откинулся в кресле и потянул носом воздух. – Все это тонизировало.

– Эверетт… – только и произнес я, не очень зная, что бы еще добавить.

– И если б в мире было побольше таких, как Джей, или я, или даже ты, Патрик, мир наш был бы намного лучше. Ты скажешь, что кичиться этим – верх себялюбия, но я стар, и себялюбие мне простительно.

– Ты не кажешься старым, Эверетт, – сказала Энджи.

– Милая моя девочка! – Он улыбнулся Энджи. Потом кивнул каким-то своим мыслям, вперив взгляд в стаканчик с бренди. Встав опять с кресла и прихватив с собой стаканчик, он отправился к окну и стал глядеть на панораму города. – Я верю в честность, – сказал он. – Никакое иное человеческое свойство не может с ним сравниться. И я пытался прожить как честный человек. Это очень трудно. Большинству мужчин это свойство незнакомо, как и вообще большинству людей – они бесчестны. Для большинства честность в лучшем случае понятие устаревшее, в худшем же – вредная наивность. – Повернувшись к нам, он улыбнулся, но улыбка его была какой-то усталой. – Думаю, сейчас закат этого понятия и к концу века оно совсем вымрет.

– Эверетт, – сказал я, – если б ты только мог…

Он покачал головой:

– Я не вправе обсуждать аспекты дела Тревора Стоуна или же исчезновение Джея Бекера с тобой, Патрик. Я просто не должен этого делать. Единственное, что я могу тебе сказать, это посоветовать помнить, что я говорил о честности и о людях, ее лишенных. И защищаться, вооружившись этим знанием. – Он опять прошел к креслу и сел в него, слегка повернув кресло к окну. – Спокойной ночи, – сказал он.

Я взглянул на Энджи, а она – на меня, а потом мы оба поглядели ему в затылок. Я опять увидел отражение его глаз в стекле, но на этот раз глаза его не глядели на мое отражение, а лишь разглядывали свое собственное. Он внимательно глядел на свой туманный образ, уловленный стеклом наряду с огоньками других зданий и отражениями чьих-то чужих жизней.

Мы оставили Эверетта в его кресле со взглядом, обращенным на панораму города и себя самого, – отражение, утопающее в густой синеве вечереющего неба.

Уже в дверях нас остановил его голос, и тон этого голоса был мне непривычен. В тоне этом по-прежнему чувствовались и опыт, и умудренность, и профессионализм вкупе с дорогим бренди, но был в его тоне и легкий оттенок страха.

– Будьте осторожны во Флориде, – сказал Эверетт Хемлин.

– Мы не говорили, что отправляемся во Флориду, – сказала Энджи.

– Будьте осторожны, – повторил он и, опять откинувшись в кресле, сделал маленький глоток. – Пожалуйста.

Часть вторая
К югу от границы

Мне никогда еще не приходилось летать на личном авиалайнере, поэтому сравнивать это мне было совершенно не с чем. Я не мог, даже совершив мысленный прыжок, сопоставить этот полет с пребыванием на личной яхте или же на личном острове, поскольку никогда не бывал ни там, ни там. Единственное, чем я владел лично, был мой латаный-перелатаный «порше-63». Поэтому… личный самолет оставалось сравнивать лишь с моим личным автомобилем, и они оказывались очень похожи, только самолет был больше. И быстрее. И имел бар. И летел.

Недотепа и Шатун заехали за нами ко мне на квартиру на темно-синем лимузине, который также был больше моей машины. Признаться, он был даже больше моей квартиры.

От меня мы промчались по Коламбия-роуд, к удивлению нескольких зевак, по-видимому, недоумевавших, что это за свадьба такая или пикник старшеклассников в девять утра да еще в середине марта. Прорезав транспортную сутолоку часа пик и скользнув вдоль туннеля Теда Уильямса, мы подъехали к аэропорту.

Вместо того чтобы влиться в поток машин устремлявшихся к главному терминалу, мы сделали петлю и направились к южному краю летного поля и, миновав ряд грузовых терминалов, продуктовых автопогрузок, складов и конференц-отель, о существовании которого я даже понятия не имел, мы очутились возле служб аэропорта.

Шатун пошел внутрь, а мы с Энджи тем временем обрыскали машину в поисках орешков и апельсинового сока и, набив карманы, принялись дискутировать, не прихватить ли еще и шампанского.

Шатун вернулся вместе с каким-то коротышкой, который затрусил к коричнево-желтому мини-фургону с надписью «Специальная авиация».

– Хочу лимузин, – сказал я Энджи.

– Парковаться возле твоего дома – повесишься.

– А зачем мне тогда дом? – Наклонившись к шоферскому креслу, я спросил Недотепу: – А сортир тут есть?

– Есть отделение с контейнером, – пожал плечами тот.

Мы тронулись, держась в хвосте мини-фургона, к будке охраны. Шатун и водитель фургона вылезли и предъявили охраннику свои удостоверения, и он, записав в блокнот номера, вручил Шатуну пропуск, который тот, вернувшись в машину, положил на приборную доску. Оранжевый шлагбаум поднялся перед фургоном, и мы, проехав мимо будки, очутились на летном поле.

Фургон обогнул какое-то маленькое здание, мы последовали за ним по узкой дорожке между двумя взлетными полосами, за которыми влажно поблескивали в утреннем тумане бледные огни других взлетных полос. Я увидел грузовые самолеты и элегантные лайнеры и маленькие белые вертолеты, бензовозы, две простаивавшие «скорые помощи», припаркованную пожарную машину, три других лимузина. Казалось, мы ступили в мир, дотоле от нас сокрытый, где от всего за километр несло властью, силой, влиятельностью, мир, обитатели которого были такими важными шишками, что просто не могли утруждать себя нормами обычного передвижения в пространстве или чем-то столь банальным, как расписание рейсов, составленное посторонними. Мы находились в мире, где место в салоне первого класса коммерческого авиалайнера почитается второсортным, а потянувшиеся перед нами окаймленные посадочными огнями взлетные полосы и являлись истинными коридорами власти.

Я гадал, который из лайнеров принадлежит Тревору Стоуну, пока мы не очутились прямо перед ним. Лайнер этот выделялся даже в компании «сессн» и «лиров». Это был белоснежный «Гольфстрим» с вытянутым и чуть наклонным носом «кондора», с корпусом, устремленным вперед, как пуля, крыльями, плотно прижатыми к фюзеляжу, и хвостовой частью в форме спинного плавника. Изящная, ничего лишнего, машина классической конфигурации.

Мы взяли из лимузина вещи, и еще один служащий «Специальной авиации», выхватив их из наших рук, поместил вещи в багажное отделение в хвостовом отсеке.

– Ну а насколько потянет такой самолетик? – спросил я Шатуна. – Не меньше миллионов семи, наверное?

Он коротко хохотнул.

– Веселится, – заметил я, обращаясь к Энджи.

– До упаду, – сказала она.

– Если не ошибаюсь, мистер Стоун заплатил за этот «Гольфстрим» двадцать шесть миллионов.

Слова «этот „Гольфстрим“» он произнес так, словно в гараже Марблхеда стояла по меньшей мере еще парочка таких самолетов.

– Двадцать шесть! – Я толкнул в бок Энджи. – Держу пари, что запрашивали за него двадцать восемь миллионов, но на два миллиона цену удалось скостить.

На борту нас встретили капитан корабля Джимми Маккен и второй пилот Херб – веселые ребята: рот до ушей и кустистые брови, то и дело ползущие вверх за зеркальными стеклами очков. Они заверили нас, что мы находимся в надежных руках и что волноваться не стоит – вот уж который месяц аварий у них не было, ха-ха-ха, профессиональный юмор летчиков. Юмор высший класс. Обхохочешься.

Мы предоставили им колдовать над своими приборами и рукоятками и измысливать новые восхитительные способы отправления наших душ непосредственно в пятки под наше жалобное повизгивание, а сами направились в салон. Он также показался мне больше моей квартиры, но, может быть, я просто находился под впечатлением.

Там были бар, фортепиано и три кушетки в глубине салона. В ванной был душ. Пол был устлан лиловым ковром. Справа и слева располагались шесть кожаных кресел, перед двумя из которых находились столики вишневого дерева, прикрученные к полу. Сиденья кресел были удобно наклонены.

Пять кресел были незаняты. В шестом сидел Грэм Клифтон, он же Недотепа. А я даже не видел, когда он вышел из лимузина. Он сидел к нам лицом с ноутбуком в кожаном чехле на коленях и закрытой авторучкой на его крышке.

– Мистер Клифтон, – сказал я, – я не знал, что вы летите с нами.

– Мистер Стоун решил, что там вам может понадобиться помощь. А я хорошо ориентируюсь на побережье Флориды.

– Обычно мы не прибегаем к чьей-либо помощи, – сказала Энджи, усаживаясь в стороне от него.

Он пожал плечами:

– Мистер Стоун на этом настаивал.

Я поднял трубку телефона, вмонтированного в мой подлокотник.

– Что ж, попробуем заставить мистера Стоуна изменить свое решение.

Недотепа прикрыл мою руку своей, заставив положить трубку обратно в подлокотник. Для такого коротышки он был удивительно силен.

– Мистер Стоун своих решений не меняет, – заметил он.

Я взглянул в черные бусинки его глаз и увидел там лишь свое собственное подрагивающее отражение.

* * *

В Международный аэропорт Тампы мы прибыли в час дня, и липкий зной охватил нас еще прежде, чем шасси самолета коснулись покрытия взлетно-посадочной полосы. Капитан Джимми и второй пилот Херб при том, что в других случаях жизни они могли показаться не семи пядей во лбу, в профессиональном отношении, то есть в том, как они подняли самолет в воздух, как приземлились, как справились с турбулентностью над Вирджинией, оказались на высоте – судя по всему, им по плечу было бы даже посадить ДС-10 на кончик карандаша в разгар бури.

Первое, что поразило меня во Флориде, кроме ни с чем не сравнимого зноя, – это зелень. Казалось, Международный аэропорт Тампы отвоевал себе кусок посреди мангровых зарослей, и всюду, куда ни глянь, глаз видел разные оттенки зеленого: темно-зеленую листву мангровых деревьев, мокрую сероватую зелень их стволов, зелень аккуратных холмов при въезде и выезде из аэропорта, веселую зелень трамвайчиков, снующих взад-вперед между терминалами, как если бы «На острие бритвы» ставил Уолт Дисней.

Потом я поднял глаза вверх, на небо, и там была синева невиданного мною раньше оттенка, такая густая и яркая по сравнению с кораллово-белыми петлями трассы с ее развязками, что я готов был поклясться, что синева эта нарисованная. «Гуашью нарисованная», – думал я, когда мы ехали в трамвайчике и яркий свет лился к нам в окна – таких агрессивных, напористых красок я не видел со времен моих хождений в ночной клуб в середине восьмидесятых.

И влажность, господи боже, какая же здесь влажность – я понял это, едва выйдя из самолета; влага, как раскаленной губкой, окутала мою грудь и просверлив ее, вонзилась прямо в легкие. В Бостоне, когда мы вылетали, было градусов тридцать с лишним, и это после долгой зимы казалось оттепелью. Здесь же было никак не меньше восьмидесяти, а то и больше, а влажная мохнатая пелена сырости еще и добавляла к температуре градусов двадцать.

– Придется бросить курить, – сказала Энджи, когда мы прибыли на терминал.

– Или дышать, – сказал я. – Одно из двух.

* * *

Тревор, разумеется, заказал нам машину, которая ждала нас. Это был громадный, с четырьмя дверцами «лексус» с серебристым покрытием, номерами Джорджии и южным двойником Шатуна за рулем. Водитель этот был высок и возраста самого неопределенного – между пятьюдесятью и девяноста. Звался он «мистер Кушинг», и я заподозрил, что по имени его не называл никто и никогда. Возможно, даже и для его родителей он был «мистером Кушингом». Одет он был в черный костюм, а на голове у него, несмотря на пекло, красовалась водительская фуражка, однако когда он открывал нам с Энджи дверцу, кожа его руки была сухая, словно присыпанная тальком.

– Добрый день, госпожа Дженнаро, мистер Кензи, – произнес он. – Добро пожаловать в Тампу.

– День добрый, – отозвались мы.

Мистер Кушинг захлопнул дверцу, и мы очутились в охлажденной кондиционером атмосфере, он же, обойдя машину, распахнул дверцу, противоположную водительской, перед Недотепой. Потом мистер Кушинг уселся за руль и вручил Недотепе три конверта, из которых тот взял один, а два других передал нам.

– Там ключи от ваших номеров в отеле, – сообщил мистер Кушинг, выруливая с обочины. – Вы, госпожа Дженнаро, остановитесь в апартаментах 6–11, а вы, мистер Кензи, в апартаментах 6–12. Там же, в конверте, вы найдете ключи от машины, которую взял напрокат для вас мистер Стоун. Машина стоит на парковке отеля. Парковочный номер – на обороте конверта.

Недотепа раскрыл свой маленький, размером с записную книжку, ноутбук, нажал какие-то кнопки.

– Мы живем в отеле «Харбор-Айленд», – сказал он. – Почему бы нам сначала не сделать крюк и не принять там душ, а уж потом направиться в мотель «Двор Мэриотт», где предположительно останавливался этот Джефф Прайс?

Я покосился на Энджи:

– Звучит заманчиво.

Недотепа кивнул, и его компьютер загудел. Наклонившись вперед, я разглядел, что на экранчике компьютера показалась карта Тампы. Потом изображение разделилось на квадратики городских кварталов, становясь все подробнее, пока на экране не замигала точка, в которой я признал мотель «Двор Мэриотт». Точка утвердилась в центре экрана, а на улицах вокруг нее обозначились названия.

Я все время ждал, что магнитофонный голос скажет мне, в чем состоит моя задача.

– Запись стирается через три секунды, – сказал я.

– Что? – не поняла Энджи.

– Не важно.

Отель «Харбор-Айленд» выглядел очень цивилизованным и относительно новым. Он вознесся в старом районе центра города, и, подъезжая к нему, мы проехали по белому мостику, длина которого не превышала длины небольшого автобуса. Кругом были рестораны, несколько модных лавок и яхт-клуб, бассейн которого поблескивал и золотился на солнце. Вся архитектура была выдержана в южном карибском стиле – белые, очищенные пескодувкой стены, светло-желтая штукатурка, ракушечные тротуары.

Уже возле самого отеля к переднему стеклу автомобиля вдруг метнулся пеликан, и мы оба, я и Энджи, инстинктивно пригнули головы, но диковинная птица, подхваченная ветром, секунду парила в воздухе, а потом, сделав низкую петлю, переместилась на какие-то сваи в доке.

– Во громадина какая! – воскликнула Энджи.

– И ловка, нечего сказать!

– И вид у нее допотопный.

– Мне не нравится.

– Ну да, – согласилась она, – поневоле испугаешься.

Мистер Кушинг доставил нас к дверям отеля, и посыльный, взяв наши вещи, сказал: «Сюда, пожалуйста, мистер Кензи, госпожа Дженнаро», хотя мы никому и не представились.

– Встретимся у вас в номере в три часа, – сказал Недотепа.

– Заметано, – ответил я.

Мы оставили его за оживленной беседой с мистером Кушингом и вслед за нашим невероятно смуглым провожатым проследовали к лифту и затем к нашим апартаментам.

Апартаменты были роскошные, с видом на залив Тампы и три пересекающих его моста. Молочно-зеленая вода искрилась на солнце, и все это было так красиво, первозданно и умиротворяюще, что казалось, еще немного – и меня вырвет.

Энджи вошла ко мне через дверь, соединявшую наши номера, и мы прошли на балкон, задвинув за собой стеклянную дверь.

Она переоделась, сменив строгий темный костюм на голубые джинсы и белый сетчатый топ на бретельках, и я старался помешать глазам и мыслям все время возвращаться к тому, как облегает сетчатый топ ее грудь и плечи, чтобы сосредоточиться и суметь обсудить с ней, чем нам предстоит здесь заняться.

– Как скоро бы ты хотела отделаться от Недотепы? – спросил я.

– Чем скорее, тем лучше. – Она перегнулась через перила и затянулась сигаретой.

– Номер вызывает у меня подозрения, – сказал я.

Она покачала головой:

– Как и машина напрокат.

Солнце заливало светом ее черные волосы, зажигая в них рыжинки – темно-рыжие огоньки. Этих рыжинок я давно не замечал, с лета, когда их накрыла сгустившаяся тьма. От жары щеки ее раскраснелись.

Может быть, место это не так уж и плохо.

– Почему вдруг Тревор так взял нас в оборот?

– Ты имеешь в виду Недотепу?

– И Кушинга тоже. – Я махнул рукой в сторону двери за нами. – И все это дерьмо.

Она пожала плечами:

– Бесится из-за Дезире.

– Возможно.

Она повернулась и оперлась о перила спиной, стоя на фоне залива и задрав лицо к солнцу.

– А потом, ты ведь знаешь, как это бывает у этих богатых мужиков.

– Нет, – сказал я, – не знаю.

– Ну, вот, например, когда идешь к такому на свидание.

– Подожди минуточку, я сейчас ручку достану записать.

Она метнула в меня пепел.

– Он будет всегда пускать тебе пыль в глаза – вот, дескать, стоит ему пальцами щелкнуть, и все расстилаются перед ним, и отныне каждое твое желание или то, что он считает твоим желанием, будет предугадываться и исполняться, и лакеи будут открывать тебе дверцу автомобиля, швейцары кланяться в дверях, метрдотель станет подставлять тебе стул под задницу, а твой богатый ухажер примется заказывать тебе еду. От всего этого ты вроде должна расслабиться и чувствовать себя на седьмом небе, а вместо этого чувствуешь себя дура дурой, как будто своих мозгов у тебя нет. А может быть, – вдруг добавила она, – дело вовсе в другом – может быть, Тревор просто хочет показать нам, что все, чем он владеет, к нашим услугам.

– Но все же и номер, и прокатный автомобиль вызывают у тебя подозрения?

Она покачала головой:

– Он привык к власти и, наверное, с неохотой передоверяет другим то, что мог бы сделать сам, если бы позволяло здоровье. И поскольку Джей пропал…

– Он хочет быть в курсе всех наших действий.

– Именно.

– Парень мне нравится, и все такое, – сказал я.

– Но тем хуже для него, – согласилась Энджи.

* * *

Когда мы взглянули из окна, расположенного повыше, мистер Кушинг стоял возле своего «лексуса» у фасада. Заодно я поинтересовался парковочным гаражом и заметил, что выезд из него находится с тыла отеля и ведет на улочку модных лавок. С того места, где стоял Кушинг, выезда ему видно не было, как не было видно и мостика, по которому мы подъезжали к острову, где находился отель.

Наш автомобиль был голубым «додж-стелфом», взятым напрокат в заведении, называвшемся «Престижный импорт» и расположенном на Дэйл-Мэбри-бульвар. Мы отыскали автомобиль и выехали на нем с парковки и с острова Харбор-Айленд.

Энджи все время сверялась с лежавшей у нее на коленях картой, и мы свернули на Кентукки-бульвар, отыскали Дэйл-Мэбри и поехали в северном направлении.

– Масса ломбардов, – сказала Энджи, глядя из окна.

– И стрип-клубов, – прибавил я. – Половина их закрыта, а половина – новенькие.

– Почему же не открыть закрытые, вместо того чтобы открывать новые? – удивилась Энджи.

– В этом-то и загвоздка, – сказал я.

Флорида, которую мы видели до сих пор, была Флоридой как бы открыточной – атоллы, мангровые деревья, пальмы, сверкание воды и пеликаны. Но пока мы катили по Дэйл-Мэбри пятнадцать, если не больше скучнейших миль по плоской равнине – а такого плоского пейзажа мне еще не приходилось видеть, – в удушающем прорезиненном зное под куполом яркой синевы, я склонялся к мысли, что нам открылась подлинная Флорида.

Энджи оказалась права насчет ломбардов, как и я оказался прав насчет стрип-клубов. И тех, и других приходилось не меньше одного на каждый квартал. А еще мы проезжали бары с ошеломляющими названиями вроде «У-лю-лю», или «Сектор приза», или «Румяные щечки», перемежаемые фаст-фудами и кафе для автомобилистов и даже пивными для пьяниц за рулем. Там и сям пейзаж разнообразили парковки трейлеров, автосервисы для них же и большее количество свалок подержанных автомобилей, чем даже на Линнской автостраде.

Энджи потянула себя за пояс джинсов.

– Господи, даже джинсы взмокли.

– Так сними их.

Она дотянулась до кнопки кондиционера и, щелкнув чем-то между сиденьями, подняла толстые стекла окон.

– Ну, как теперь? – спросила она.

– Мне больше по душе мое прежнее предложение.

* * *

– Вам не нравится «стелф»? – Эдди, служащий пункта проката, казался озадаченным. – Всем он так нравится.

– Вне всякого сомнения, – сказала Энджи, – но мы предпочли бы что-нибудь не столь вызывающее.

– Bay, – воскликнул Эдди, обращаясь к другому служителю, появившемуся в раздвижной стеклянной двери за его спиной. – Слышь, Дон, им «стелф» не нравится!

Дон скривил загорелое лицо и уставился на нас с таким выражением, словно мы свалились с Юпитера.

– Не нравится «стелф»? А всем нравится.

– Это мы уже слышали, – сказал я, – но он не совсем отвечает нашим задачам.

– Так чего ж вам надо? Может быть, «эдсел»? – спросил Дон.

Слова эти Эдди оценил. Он шлепнул ладонью по конторке, и оба они разразились звуками, больше всего похожими на ржанье.

– Мы ищем что-нибудь похожее на ту зеленую «челику», что стоит у вас на парковке, – сказала Энджи.

– С поднимающейся крышей? – спросил Эдди.

– Уж конечно, – заверила Энджи.

* * *

Мы взяли машину, не помыв ее и не заправив. Дону и Эдди мы сказали, что нас поджимает время, и слова эти озадачили их еще больше нашего желания расстаться со «стелфом».

– Поджимает? – переспросил Дон, сверяя наши водительские удостоверения с прокатной квитанцией, заполненной мистером Кушингом.

– Ага, – сказал я. – Ну, это когда дел много и надо спешить.

К моему удивлению, он не спросил меня, что такое «спешить». Он просто пожал плечами и кинул мне ключи.

Мы сделали остановку возле ресторанчика «Крабовый домик», чтобы изучить карту и выработать план действий.

– Эти креветки просто невообразимы, – воскликнула Энджи.

– Как и этот краб, – сказал я. – Попробуй. Давай, ты – мне, а я – тебе.

Мы обменялись кусочками, и они действительно оказались вкуснейшими.

– А ведь как дешево, – заметила Энджи.

Ресторанчик был действительно домиком, или хижиной, обшитой досками и старой фанерой, столы были выщерблены и поцарапаны, еду подавали на бумажных тарелках, а наше пиво из пластикового пакета мы разливали в вощеные стаканчики. Однако еда, не идущая ни в какое сравнение с морепродуктами, которые мне когда-либо подавали в Бостоне, стоила чуть ли не вчетверо дешевле тамошней.

Мы сидели на задней веранде, в тени с видом на болотистые заросли тростника и светло-коричневую воду, протянувшиеся метров на пятьдесят, до самой задней двери очередного – о господи! – стрип-клуба. Белая птица с ногами не короче, чем у Энджи, и шеей под стать ногам села на перила веранды и стала заглядывать нам в тарелки.

– Господи, – воскликнула Энджи, – а это еще что за чучело?

– Это белая цапля, – сказал я. – Она нам ничего не сделает.

– Откуда ты знаешь, что это такое?

– Из «Родной природы».

– А-а, ты уверен, что ничего не сделает?

– Ну, Энджи, – сказал я.

Она вздрогнула.

– Ну, значит, я далека от природы. Прости мне это.

Цапля соскочила с перил, села возле моего локтя и стала тянуть голову к моему плечу.

Я взял лапку краба, швырнул ее за перила, и, смазав меня по уху крылом, цапля перемахнула через перила и нырнула в воду.

– Ну вот, – сказала Энджи, – теперь она не отстанет.

Я поднял со столика свою тарелку и стаканчик: