Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 123 страниц)

22

– Мой отец, – сказала Дезире Джею два дня спустя, когда между ними уже начали устанавливаться доверительные отношения, – покупает людей. Это его жизненная цель. Он покупает предприятия, дома, машины, и чего только не покупает, но истинная его цель в жизни – покупать людей.

– Я начинаю это понимать, – сказал Джей.

– Он купил мою мать. В буквальном смысле. Она была родом из Гватемалы. Он поехал туда в пятидесятых проконтролировать строительство дамбы, которая строилась на деньги его компании, и купил мою мать у ее родителей меньше чем за сотню американских долларов. Ей было тогда четырнадцать лет.

– Мило, – сказал Джей. – Вот уж действительно мило!

* * *

Дезире укрылась в старой рыбачьей хижине на Лонгбоут-Ки, которую сняла за непомерную цену, пока не подберет себе что-нибудь получше. Джей спал на кушетке и однажды ночью проснулся от крика Дезире, которой приснился кошмар; в три часа утра они вышли из хижины на прохладный берег моря, оба были слишком взбудоражены, чтобы спать.

На Дезире была лишь фуфайка, которую он ей дал, выношенная синяя фуфайка, сохранившаяся у него со школы, фуфайка с рельефными буквами спасательной службы спереди, за долгие годы надпись эта облупилась и кое-где осыпалась. Денег у Дезире, как он понял, не было, а пользоваться кредитными карточками она боялась из страха, что это может навести на ее след отца, и тот пошлет еще кого-нибудь ее убить. Джей сидел рядом с ней на прохладном белом песке, а волны прибоя ревели и пенились, накатывая из-за стены мрака, и он поймал себя на том, что смотрит то на ее руки, которые она подсунула под бедра, то туда, где белый песок засыпал пальцы ее ног, то на лунный свет, пробивавшийся сквозь спутанную гриву ее волос.

И впервые в жизни Джей Бекер влюбился.

Дезире повернула голову и встретилась с ним взглядом.

– Вы не убьете меня? – спросила она.

– Нет. Ни за что.

– И вам не надо моих денег?

– У вас их нет, – сказал Джей, и оба они рассмеялись.

– Все, кого я люблю, погибают, – сказала она.

– Знаю, – сказал Джей. – Вам чертовски не повезло.

Она засмеялась, но смех ее был горьким и каким-то испуганным.

– Или же они предают меня, как предал Джефф Прайс.

Он дотронулся до ее бедра, там, где кончалась фуфайка. Он думал, что она отведет его руку, но ее ладонь легла на его запястье да там и осталась. Он подождал, не подскажет ли ему прибой каких-нибудь самых верных, самых необходимых слов.

– Я не погибну, – сказал он, кашлянув. – И не предам вас. Потому что если я вас предам, – он сказал это с полной уверенностью, как нечто непреложное, – то тогда уж точно погибну.

И она улыбнулась ему, и белые, как слоновая кость, зубы блеснули в темноте.

Потом она стянула фуфайку и прижалась к нему – загорелая, красивая, трепещущая от страха.

– Когда мне было четырнадцать, – сказала она в ту ночь Джею, лежа рядом с ним, – я была вылитая мама. И отец это заметил.

– И стал вести себя соответственно? – спросил Джей.

– А как ты думаешь?

* * *

– Тревор с вами рассуждал о горе? – спросил нас Джей, когда официантка принесла еще два кофе и одно пиво. – О том, какое оно прожорливое?

– Угу, – сказала Энджи.

Джей кивнул:

– Мне он говорил то же самое, когда нанимал.

Он вытянул перед собой руки на столе, подвигал ими взад-вперед.

– Горе не прожорливо, – сказал он. – Горе – вот здесь, в руках.

– В руках, – повторила Энджи.

– Я ее чувствую руками, – сказал он. – Все еще чувствую… И запахи… – Он похлопал себя по носу. – Святой боже… запах песка на ее коже, соленого воздуха, просачивающегося сквозь щели хижины. Клянусь Господом, горе поселяется не в сердце, оно оккупирует все твои чувства. И иной раз мне хочется отрезать себе нос, чтобы не чувствовать ее запах, отрубить фаланги пальцев…

Он взглянул на нас так, словно внезапно вспомнил о нашем присутствии.

– Сукин ты сын, – сказала Энджи, голос изменил ей, по щекам заструились слезы.

– Черт, – сказал Джей. – Я и позабыл о Филе, Энджи. Прости.

Она махнула рукой и вытерла лицо закусочной салфеткой.

– Энджи, я, ей-богу…

Она покачала головой:

– Просто иногда мне слышится его голос, слышится так ясно, будто можно поклясться, что он тут, рядом со мной. И тогда до самого вечера я слышу только этот голос, а больше ничего.

Я понимал, что не стоит брать ее за руку, но она удивила меня, неожиданно сама потянувшись к моей руке.

Я сплел ее большой палец со своим, и она прислонилась ко мне.

Вот это же, хотелось сказать мне Джею, ты чувствовал к Дезире.

* * *

Идея стянуть у Джеффа Прайса деньги, украденные им в «Утешении», принадлежала Джею.

Тревор Стоун угрожал ему, и Джей верил этим угрозам, но, с другой стороны, он знал, что долго Тревор не протянет. С двумя сотнями тысяч долларов Джей и Дезире не могли бы на шесть месяцев запрятаться так глубоко, чтобы Тревор не достал их своими щупальцами.

Но с суммой больше двух миллионов они могут прятаться от него чуть ли не шесть лет.

Дезире не хотела и прикасаться к этим деньгам. Прайс, говорила она Джею, хотел убить ее, когда она узнала об украденных деньгах. Спасло ее лишь то, что, треснув Прайса огнетушителем, она выбежала из номера «Амбассадора» с такой поспешностью, что даже не захватила с собой ничего из одежды.

– Но ты же опять крутилась возле отеля, когда мы встретились, – заметил Джей.

– Это от отчаяния. И от одиночества. А теперь я больше не чувствую отчаяния, Джей. И больше я не одинока. И у тебя есть двести тысяч долларов. На побег этого хватит.

– Но как долго мы протянем? – сказал Джей. – Он отыщет нас. Дело не в побеге. Бежать мы могли бы в Гайану. Да хоть в страны Восточной Европы, но у нас нет денег на то, чтобы перекупить тех, кто станет отвечать на расспросы агентов Тревора, которых он пошлет на розыски.

– Он умирает, Джей, – возразила она. – Скольких еще агентов он успеет послать? Тебе понадобилось больше трех недель, чтобы отыскать меня, а я ведь оставляла следы, потому что не была уверена, что меня ищут.

– Следы оставлял я, – сказал Джей. – И нас с тобой вдвоем отыскать будет чертовски просто, гораздо проще, чем тебя одну, потому что я слал донесения, а отец твой знает, что я во Флориде.

– Все эти деньги, – сказала она тихо, избегая встречаться с ним взглядом, – проклятые деньги, словно это самая большая ценность в мире, а не просто бумажки!

– Это намного больше, чем бумажки, – сказал Джей. – Это власть; а властью движется мир. Она скрывает вещи и рождает возможности. И если мы не сорвем этот куш у Прайса, это сделает кто-нибудь другой, потому что Прайс глуп.

– И опасен, – сказала Дезире. – Он очень опасен. Неужели ты не понял этого? Он убивал людей. Я уверена в этом.

– Я тоже убивал, – сказал Джей. – Тоже.

* * *

Но убедить ее он не мог.

– Ей было всего двадцать три года, – сказал он нам. – Понимаете? Ребенок. Я нередко забывал об этом, но на мир она смотрела глазами ребенка, даже после всего дерьма, с которым ей пришлось столкнуться в жизни. Она продолжала думать, что все в конечном счете как-нибудь образуется. Она сохранила уверенность, что для нее все каким-то образом окончится благополучно, и не хотела касаться денег, которые явились первопричиной всего дерьма.

* * *

Таким образом, Джей опять стал выслеживать Прайса, но, насколько он мог понять, к деньгам Прайс не прикасался. Он встречался со своими дружками-наркодельцами, и Джей, насадив прослушивающих жучков в его номере, убедился, что всех их чрезвычайно взволновало судно, пропавшее где-то в районе Багамских островов.

– Так это то судно, что недавно затонуло, – сказала Энджи, – а пакетики с героином выбросило на берег.

Джей кивнул.

Итак, Прайс был теперь озабочен, но, судя по всему, к деньгам не притрагивался.

В то время как Джей выслеживал Прайса, Дезире погружалась в чтение. Тропики, как замечал Джей, развили у нее вкус к сюрреалистам и сенсуалистам – литературе, которая так нравилась и Джею, – и, приходя, он заставал ее погруженной в чтение Тони Моррисона или Борхеса, Гарсиа Маркеса, Изабель Альенде или же стихов Неруды. В рыбацкой хижине они готовили рыбу по-туземному, варили морепродукты, насыщая тесное помещение ароматами морской воды и кайенского перца. А потом они любили друг друга. После они покидали хижину и сидели на берегу океана, и она пересказывала ему что-нибудь из того, что прочла за день, и Джею казалось, что это он сам перечитывает книгу, будто сам автор сидит рядом с ним и в мерцающем свете дает волю фантазии. А потом они опять любили друг друга.

Так было до того утра, когда Джей, проснувшись, понял, что будильник не зазвонил и что Дезире в постели рядом с ним не было.

Он обнаружил записку:

Джей,

по-моему, я знаю, где находятся деньги. Для тебя это важно, а значит, это важно и для меня. Я собираюсь их добыть. Мне страшно, но я люблю тебя и думаю, что ты прав. Ведь без них мы не сможем долго прятаться, правда? Если к десяти часам утра я не вернусь, пожалуйста, выручай меня.

Я тебя люблю. Очень.

Дезире.

К тому времени, когда Джей прибыл в «Амбассадор», Прайс уже успел оттуда выписаться.

Стоя на парковке, он глядел вверх на балкон в форме буквы «V», тянувшийся вдоль второго этажа, как вдруг услышал крик служащей.

Взбежав по лестнице, Джей увидел, что женщина корчится возле двери, ведущей в номер Прайса, и кричит. Обойдя ее, Джей заглянул в открытую дверь.

Мертвая Дезире сидела на полу между телевизором и портативным холодильником. Первое, что заметил Джей, были обрубленные фаланги пальцев на обеих ее руках.

С того, что осталось от ее подбородка, на его фуфайку с надписью спасательной службы капала кровь.

Лицо Дезире было сплошной дырой: в него стреляли из автомата с расстояния менее десяти футов. Медового цвета волосы, которые еще прошлым вечером Джей самолично мылил шампунем, слиплись от крови и брызнувших на них кусочков мозга.

Откуда-то очень издалека, как это казалось Джею, до него долетел крик. И гул нескольких кондиционеров, словно в дешевом этом мотеле разом включили тысячи кондиционеров, прогоняя из этих бетонных клеток нестерпимую удушающую жару, и гул этот гуденьем пчелиного роя отдавался в его ушах.

23

– Итак, Прайса я отыскал в мотеле чуть дальше по той же улице. – Джей потер глаза сжатыми кулаками. – Я взял себе номер дверь в дверь с его номером. Убогую комнатенку. И просидел целый день ухом к стене, прислушиваясь к звукам, доносившимся из его номера. Уж не знаю, должно быть, я ожидал услышать что-нибудь, свидетельствующее о раскаянии – плач, стенания, – что-нибудь. Но он лишь смотрел телевизор и пил весь день. Потом вызвал себе проститутку. Еще и двух суток не прошло, как этот подонок застрелил Дезире и отрубил ей пальцы, и вот он уже, как последняя сволочь, требует себе бабу!

Джей зажег сигарету и секунду смотрел на огонек.

– После того, как проститутка отчалила, я отправился к нему. Мы немного повыясняли отношения, и я его малость побил. Я рассчитал, что он схватится за оружие, а там – была не была. Так оно и вышло. Это оказался пружинный ножик дюймов шести в длину. Оружие поганое, но счастье, что он его вытащил. Получилось, что я оборонялся. Вроде того.

Джей обратил к окну усталое лицо, потом выглянул наружу – дождь, похоже, теперь стал слабее. Когда Джей заговорил опять, голос его был бесцветный.

– Я полоснул его ножом по животу от бедра и до бедра и держал за подбородок, чтобы он глядел мне в глаза, когда его кишки вывалились на пол. – Он пожал плечами. – Думаю, что память о Дезире такого заслуживала.

На улице было градусов семьдесят пять, но воздух в закусочной, казалось, промерз и был холоднее кафельных плиток морга.

– И что же вы собираетесь теперь делать, Джей? – спросила Энджи.

Он улыбнулся туманной, призрачной улыбкой:

– Собираюсь обратно в Бостон, чтобы сделать то же самое с Тревором Стоуном.

– И что потом? Хочешь провести остаток жизни в тюрьме?

Он взглянул на меня:

– Наплевать. Если судьба так решит – прекрасно, значит, так тому и быть. Если, Патрик, за всю твою жизнь тебе удалось вкусить хоть малую толику любви, тебе уже крупно повезло. И выходит, мне крупно повезло. В сорок один год я влюбился в женщину чуть ли не вдвое моложе меня, и любовь наша длилась две недели. А потом она умерла. Что ж, мир наш суров. Если выпадает тебе на долю что-то хорошее, будь уверен, что раньше или позже с тобой случится и нечто по-настоящему дурное, просто так, чтобы выровнять чаши весов. – Он быстрой дробью побарабанил по столу. – Так тому и быть… Я это принимаю. Без удовольствия, но принимаю. Чаши моих весов уравновесились. И теперь я собираюсь уравновесить их для Тревора.

– Джей, – сказала Энджи, – но это будет самоубийством.

Он передернул плечами:

– Ерунда. Он умирает. А кроме того, думаете, он уже не приговорил меня? Я слишком хорошо осведомлен. В ту секунду, когда я прервал ежедневное общение с ним отсюда, я подписал себе смертный приговор. Зачем, думаете, он послал с вами Клифтона и Кушинга? – Он закрыл глаза и шумно вздохнул. – Нет уж. Все решено. Сволочь получит пулю.

– Через пять месяцев он умрет!

Джей опять передернул плечами:

– Для меня это слишком долгий срок.

– А если обратиться к закону? – сказала Энджи. – Вы можете свидетельствовать, что он заплатил вам за то, чтобы вы убили его дочь.

– Ценная идея, Энджи. Судебное заседание состоится месяцев через шесть-семь после его смерти. – Он кинул на чек несколько банкнот. – Я поквитаюсь с этим старым говнюком. На этой неделе. Умирать он будет долго и мучительно. – Он улыбнулся. – Вопросы есть?

* * *

Почти все вещи Джея все еще находились в однокомнатной квартирке в меблированных комнатах «С возвращением» в центре Сент-Питерсбурга. Он намеревался завернуть туда, похватать вещички и отправиться в путь на машине, так как на самолеты полагаться трудно, а в аэропортах его легко могли выследить. Без сна, отдыха и каких-либо проволочек он собирался провести за рулем двадцать четыре часа и, достигнув Восточного побережья, очутиться в Марблхеде примерно в два тридцать утра. А там, как он планировал, он должен был вломиться к Тревору Стоуну и замучить старика до смерти.

– Дьявольский план, – заметил я, когда мы сбежали со ступеней закусочной и под проливным дождем ринулись к машинам.

– Нравится? Меня как осенило!

Не в силах измыслить ничего иного, мы с Энджи решили сопроводить Джея в Массачусетс. Возможно, нам удастся, обсуждая это с ним на стоянках и возле бензозаправок, либо отговорить его, либо предложить ему какое-то другое, более здравое решение его проблемы. «Челику», взятую нами напрокат в «Престижном импортс», в том же месте, где Джей арендовал свой «3000 JT», мы собирались транспортировать обратно на тягаче, с тем чтобы счет они выслали Тревору. Живой ли, мертвый ли, – оплатить этот счет ему раз плюнуть.

Недотепа, конечно, раньше или позже, но обнаружит наше исчезновение и полетит домой со своим компьютером и своими медвежьими глазками, размышляя по пути, как бы объяснить Тревору то, что он упустил нас. Кушинг, как я полагал, удалится к себе в преисподнюю, захлопнув крышку гроба до тех пор, пока не понадобится вновь.

– Он сошел с ума, – сказала Энджи, когда мы, держась за хвостовыми огнями Джея, двигались в сторону автострады.

– Джей?

Она кивнула:

– Он думает, что влюбился в Дезире за две недели, но это полная ерунда.

– Почему?

– Тебе попадались люди – взрослые люди, которые влюбляются за две недели?

– Но это не значит, что такое невозможно.

– Наверное. Но думаю, он влюбился в Дезире гораздо раньше, чем они встретились. Прекрасная девушка, одиноко сидящая в парке, ждущая своего избавителя. Да об этом каждый парень мечтает!

– О прекрасной девушке, одиноко сидящей на скамейке в парке?

Она кивнула:

– И ждущей, когда ее спасут.

Впереди Джей въехал на пандус 275 Северной: красные хвостовые огни машины расплывались под дождем.

– Может быть, ты и права, – сказал я. – Весьма возможно. Но как бы там ни было, если у тебя случился скоропалительный роман в чрезвычайных обстоятельствах, а потом вдруг твой предмет у тебя отнимают выстрелом в лицо, помешательство твое объяснимо.

– Допустим.

Она включила понижающую передачу, так как «челика» въехала в лужу размером с Перу и задние колеса на секунду повело влево. Машина забуксовала, потом выправилась, и мы одолели лужу. Энджи опять включила четвертую скорость, тут же перевела на пятую, нажала на газ и догнала Джея.

– Допустим, – повторила она. – Но он замышляет убийство калеки, Патрик.

– Калеки-преступника, – сказал я.

– Откуда нам знать? – сказала она.

– Из того, что рассказал нам Джей и что подтвердила и Дезире.

– Нет, – сказала она, когда в десяти милях впереди нас в небо поползли желтые спинные плавники Солнечного моста. – Ничего Дезире не подтвердила. Джей сказал, что подтвердила. И опираться мы можем лишь на то, что рассказал нам он. Подкрепить это словами Дезире мы не можем. Она мертва. И подкрепить это, обратившись в Тревору, мы не можем, потому что он при всех обстоятельствах станет это отрицать.

– Эверетт Хемлин, – сказал я.

Она кивнула:

– Я бы считала, что нам следует позвонить ему, как только мы доедем. С телефона-автомата, чтобы Джей не слышал. Я хочу услышать из уст Эверетта, что все было именно так, как это рассказывал Джей.

Дождь барабанил по брезентовому верху «челики» с такой силой, словно забрасывал машину кубиками льда.

– Я верю Джею, – сказал я.

– А я – нет. – Она на секунду задержала на мне взгляд. – В этом нет ничего личного. Просто он в горе. А потом, теперь я вообще никому не верю.

– Никому, – повторил я.

– Кроме тебя, – сказала она. – Это само собой. Иными словами, подозреваются все.

Я откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Подозреваются все.

Даже Джей.

Бредовый мир, в котором отцы отдают приказы убивать дочерей, лечебные учреждения не лечат, а человек, которому я еще недавно, не задумываясь, доверил бы свою жизнь, вдруг оказывается недостойным доверия.

Наверное, прав был Эверетт Хемлин. Наверное, честность в наши дни стала понятием устарелым. Наверное, это назревало уже давно. Или даже хуже: наверное, она всегда была лишь иллюзией.

Подозреваются все. Все под подозрением.

Постепенно это становилось мантрой.

24

Заросшая травой пустынная щебеночная дорога заворачивала к заливу Тампа. Вода и берег за стеной дождя тонули во мраке, и было трудно определить, где кончалось одно и начиналось другое. По обеим сторонам дороги вдруг возникали белые домики, некоторые под вывесками, с надписями, расплывавшимися туманными пятнами. Домики словно парили в воздухе, не имея опоры. Спинные плавники Солнечного моста не приближались и не удалялись, тоже словно нависнув над ветреной тьмой, врезанные в лиловато-синий мрак.

Когда мы ехали вверх по трехмильному пандусу, ведшему к среднему пролету моста, нам навстречу из-за стены воды вынырнула с противоположной стороны машина, направлявшаяся на юг, водянистые огни ее фар проплыли мимо. В зеркальце заднего вида я наблюдал два одиноких огонька фар, оспинками испещрившие тьму в миле за нами. В два часа ночи, под проливным дождем, растекавшимся лужами по обеим сторонам дороги, мы взбирались вверх к гигантским желтым плавникам, словно ночь эта сама по себе не была достаточным наказанием нераскаявшимся грешникам.

Я зевнул и внутренне содрогнулся при мысли провести еще двадцать четыре часа втиснутым в тесное пространство «челики». Я покрутил радио, не найдя ничего, кроме станций, специализирующихся на низкосортном классическом роке, и поймав потом лишь пару танцевальных мелодий и несколько вопиющих примеров так называемого мягкого рока – ни то ни сё, ни рыба ни мясо – идеально для невзыскательного слушателя.

Я выключил радио, когда дорога круче пошла вверх и вокруг исчезло все, кроме спинных плавников. Хвостовые огни машины Джея посверкивали мне впереди подобно красным глазам дикого зверя, а справа от нас ширился залив и струились перила ограждения.

– Великанский мост, – сказал я.

– И к тому же Богом проклятый, – продолжила Энджи. – Ведь это же новостройка, а настоящий Солнечный мост, вернее, то, что от него осталось, слева от нас.

Она прикурила от зажигалки на приборной доске, а я взглянул влево, но не разглядел ничего за пеленой воды.

– В начале восьмидесятых, – продолжала она, – первый Солнечный мост разрушила проходившая под ним баржа. От ее удара рухнул средний пролет, а с ним полетело вниз и несколько автомобилей.

– Откуда ты все это знаешь?

– Оттуда. – Она чуть приоткрыла окошко, и в образовавшуюся щель полетели кольца сигаретного дыма. – Прочла вчера в краеведческой книге. У тебя в номере тоже такая имелась. А когда они открывали этот новый мост, с парнем, который спешил на открытие, случился сердечный приступ уже на въезде со стороны Сент-Пита. Его машина полетела в воду, и он погиб.

Я взглянул из окна – залив под нами уходил вниз, как дно шахты лифта.

– Ты врешь, – боязливо сказал я.

Она подняла вверх правую руку:

– Слово скаута!

– Положи обе руки на руль, – сказал я.

Неожиданно через приоткрытое оконце Энджи донесся шлепающий звук шин, скользящих по мокрой дороге. Слева от нас. Я взглянул налево, а Энджи прошипела:

– Какого черта!

Она крутанула руль, и мимо нас, вторгшись на нашу полосу, стрелой пролетел золотистый «лексус» на скорости не меньше семидесяти миль в час. Колеса «челики» со стороны пассажира ударились о бордюрный камень между полосой и ограждением, и весь корпус машины содрогнулся и завибрировал, в то время как рука Энджи налегла на руль, выпрямляя курс.

«Лексус» сиганул мимо, мы же опять рванули на полосу. Хвостовые огни «лексуса» не горели. Он шел прямо перед нами посередине между двумя полосами, и в луче света, падавшего от плавников, я на мгновение различил прямую как палка скелетообразную фигуру водителя.

– Это Кушинг, – сказал я.

– Черт! – Энджи просигналила резким рожком «челики», я же открыл бардачок и вытащил оттуда пушку, сперва мою, затем Энджи. Ее пушку я сунул за кронштейн экстренного тормоза, свою же зарядил.

Голова Джея впереди вытянулась – он глядел в зеркало заднего вида. Энджи не снимала руку с рожка, но издаваемое им унылое блеяние заглушил грохот, когда мистер Кушинг носом своего «лексуса» саданул в зад «3000 JT» Джея.

Правые колеса маленькой спортивной машины подпрыгнули на бордюрном камне, и со стороны, противоположной водительской, в воздух посыпались искры, когда машина, отскочив от ограждения, накренилась вправо, к Джею. Джей с силой крутанул руль влево, и машина съехала с бордюра. Его зеркало бокового вида слетело и, пронесясь сквозь дождь подобно ракете, стукнулось в наше ветровое стекло, образовав на нем паутину трещин прямо возле моего лица.

Когда нос машины Джея повело влево, а правое заднее колесо опять очутилось на бордюре, Энджи ударила в хвост «лексуса». Мистер Кушинг не дрогнул, по-прежнему тесня своим «лексусом» машину Джея. Серебристый колпак колеса соскочил и, скатившись с решетки нашего радиатора, исчез под колесами. Маленький легкий «3000 JT» не мог тягаться с «лексусом», еще секунда – и он полетит от удара, как пушинка, и Кушинг шутя и играючи сбросит его с моста.

Я видел, как мотнулась взад-вперед голова Джея, когда он попытался, крутя руль, противостоять новому, более жесткому удару «лексуса», который Кушинг направил на борт машины со стороны водителя.

– Держи машину, – сказал я Энджи и, опустив оконное стекло, высунулся под проливной дождь и порывы воющего ветра, нацелил пушку в заднее стекло «лексуса». Дождь заливал мне глаза, но я трижды выстрелил. Вспышки выстрелов, как зарницы, разорвали тьму, и заднее стекло «лексуса», разлетевшись в куски, посыпалось на багажник. Мистер Кушинг тронул тормоза, и я нырнул внутрь машины, в то время как Энджи протаранила «лексус», так что машина Джея оказалась далеко впереди.

Однако отскочил от бордюра Джей слишком стремительно, и правые колеса «3000 JT», оторвавшись от земли, зависли в воздухе. Энджи вскрикнула, а из салона «лексуса» вырвались вспышки выстрелов.

Ветровое стекло «челики» разлетелось.

Дождь и ветер сыпанули градом осколков нам в волосы, в лицо и шею. Энджи бросила машину вправо, и шины опять проехались по бордюру, скрежеща колпаками по цементу. «Тойота» на секунду словно съежилась, а потом опять вернулась на полосу.

Впереди машина Джея кувыркнулась.

Она подпрыгнула на борту со стороны водителя, потом перевернулась крышей вниз, а «лексус», набрав скорость, с силой толкнул ее к самому барьеру, едва не закрутив волчком.

– Черт бы их побрал! – прошипел я и, привстав с сиденья, наклонился над приборной доской.

Я так далеко подался вперед, что кисти моих рук, просунувшись сквозь разбитое ветровое стекло, легли на капот. Стараясь твердо держать руку, несмотря на то, что мелкие осколки впивались мне в кисти и лицо, я сделал еще три выстрела, целя в салон «лексуса».

По-видимому, я в кого-то попал, потому что «лексус», дернувшись, оторвался от машины Джея, и его бросило поперек левой полосы. Машина стукнулась о барьер под последним из желтых плавников, стукнулась сильно, так, что ее накренило в сторону, а затем качнуло назад, и тяжелый золотистый корпус, подпрыгнув, опустился багажником вперед на разделительную линию перед нами.

– Давай назад! – крикнула мне Энджи, крутя баранку «челики» вправо и стараясь избежать столкновения с багажником «лексуса», маячившим перед нами.

Золотистая машина наплывала на нас сквозь тьму. Энджи обеими руками вращала руль, я же пытался сесть на место.

Мы не преуспели – ни она, ни я.

Когда мы врезались в «лексус», тело мое очутилось в воздухе. Пронесясь над капотом «челики», я шлепнулся на багажник «лексуса» и тут же, не снижая скорости, как дельфин в своем прыжке, грудью врезался в мокрую, в капельках воды пополам с осколками стекла гальку покрытия. Я услышал, как справа от меня что-то грохнуло о цемент с такой силой, будто ночь раскололась пополам.

Плечо мое стукнулось о покрытие, и в ключице что-то хрустнуло. Я покатился по земле, перекувырнулся и опять покатился. Правой рукой я крепко держал пушку, и она дважды выстрелила, между тем как небо надо мной стало вращаться, а мост качнулся и осел.

Движение мое прекратилось, когда я зацепился за что-то окровавленным, вопящим от боли плечом. Левое плечо мое одеревенело и одновременно словно обвисло, я был скользким от крови.

Но правой рукой я все еще мог сжимать мою пушку, и хотя бедро, на которое я приземлился, казалось мне наполненным острыми камешками, ноги были целы. Оглянувшись, я увидел, что дверца «лексуса» со стороны пассажира открыта. Машина была от меня метрах в десяти, а ее багажник был намертво сцеплен с покореженным носом «челики». Я стоял пошатываясь, а из «челики» со свистом хлестала вода, по моему лицу струилась вода, смешавшаяся с кровью, – густая, как томатная паста.

Справа от меня, на другой стороне, затормозил и встал черный джип, и водитель что-то кричал мне, но слов его за шумом ветра и дождя не было слышно.

Не обращая внимания на его крики, я переключился на «лексус».

Из «лексуса» выкарабкался, приземлившись на одно колено, Недотепа; его белая рубашка была красной от пропитавшей ее крови, на месте правой брови зияла рваная дырка. Я заковылял к нему, в то время как он, помогая себе дулом пистолета, попытался встать с колена. Ухватившись за открытую дверцу, он смотрел, как я приближаюсь, и по тому, как прыгал его кадык, я понимал, что он борется с тошнотой. Он бросил неуверенный взгляд на пистолет в своей руке, потом перевел взгляд на меня.

– Не надо, – сказал я.

Он опустил глаза ниже, поглядел, как откуда-то из его груди хлестала кровь, и пальцы его крепче сжали рукоять пистолета.

– Не надо, – повторил я.

«Пожалуйста, не надо», – думал я про себя.

Но он все же начал поднимать пистолет и, мигая от дождя, глядел на меня в упор. Короткое тело его покачивалось, как у пьяного.

Я дважды выстрелил ему в грудь, в самую середину, прежде чем он успел оторвать пистолет от бедра, и он шлепнулся о машину, округлив рот в подобие какого-то робкого овала, словно собираясь спросить что-то. Он хотел было схватиться за открытую дверцу машины, но рука его скользнула в переднюю щель. Его тело начало крениться вправо, локоть заклинило в щели, и так он и умер – полуосев на землю, зажатый, как в тиски, дверцей машины, с невысказанным вопросом, запечатлевшимся в глазах.

Я услышал какой-то прерывистый звук и, поглядев через крышу машины, увидел мистера Кушинга, наводившего на меня поблескивавший ствол. Он целился, крепко прищурив глаз, обхватив курок костистым бледным пальцем. Он улыбался.

Потом из середины его шеи вдруг вырвалось пухлое красное облачко, тут же залившее воротник его рубашки.

Он нахмурился и потянулся рукой к шее, но прежде чем рука коснулась шеи, он упал вперед, ударившись лицом о крышу машины. Автомат, скользнув по ветровому стеклу, нашел свое пристанище на капоте. Длинное худое тело мистера Кушинга наклонилось вправо и исчезло за капотом машины, мягко шлепнувшись о землю.

За ним из темноты вынырнула Энджи с пушкой, все еще протянутой в его сторону. Капли дождя с шипением падали на все еще горячий ствол; в темных волосах Энджи поблескивали стеклянные крошки, лоб и переносицу пересекали тонкие, как лезвие бритвы, царапины, но в целом она вышла из аварии, пострадав меньше, чем пострадал Недотепа или же я.

Я улыбнулся ей, и она ответила мне усталой улыбкой.

А потом она поглядела через мое плечо:

– Господи Иисусе, Патрик… Господи…

Я повернулся и увидел то, что так грохнуло, когда меня выбросило из «челики».

«3000 JT» Джея лежал в пятидесяти метрах от нас вверх колесами. Большая часть кузова оказалась за смятым ограждением, и первым моим чувством было изумление, что машина не свалилась с моста. Задняя часть машины находилась на мосту, но две трети ее зависли над пустотой; машину удерживали от падения лишь крошащийся цемент и два покоробленных металлических кольца. На наших глазах передняя часть машины опустилась чуть ниже в пустоту, и зад ее приподнялся над цементной опорой. Стальные кольца скрипнули.

Кинувшись к ограждению, я встал на колени, чтобы посмотреть на Джея. Он висел вниз головой, пристегнутый к сиденью поясом безопасности. Его колени оказались возле подбородка, а голова чуть ли не касалась днища машины.

– Не двигайся, – сказал я.

Он скосил глаза в мою сторону:

– Не волнуйся. Двигаться не буду.

Я посмотрел на ограждение. Скользкое от капелек дождя, оно вновь издало стонущий скрип. По ту сторону ограждения виднелась узкая полоска цементного основания – удержаться на нем мог разве что ребенок, да и то еще не достигший четырехлетнего возраста, но сидеть сложа руки и ждать, пока опора увеличится, я не мог. Под полоской цемента была лишь пустота – черная дыра пространства – и вода, тяжелая и жесткая, как поверхность скалы в ста ярдах под нею.