Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 99 (всего у книги 123 страниц)

Он повернулся ко мне. Я убрал пистолет в прицепленную к ремню кобуру, опасаясь, что не выдержу и влеплю ему пулю в лоб.

– Уэс.

– Да, Пат.

– Не называй меня так.

– О. – Он кивнул. – Нашел слабину. Знаешь, что самое интересное? Никогда нельзя сказать заранее, где у человека самое больное место, пока в него не потыкаешь.

– А это не слабина. Просто предпочтение.

– Разумеется. – Глаза его сияли. – Продолжай себя в этом убеждать, Пат… рик.

Я хмыкнул, сам того не желая. Упертый он тип, этот Уэсли.

Вертолет одной из новостных станций пролетел над нами и пошел описывать круги над эстакадой. Количество машин на улице стало заметно больше – наступал час пик.

– Я терпеть не могу женщин, – ровным голосом произнес Уэсли, следя глазами за вертолетом. – Я считаю, что умственные способности этого биологического вида… – он пожал плечами, – … крайне ограниченны. Но физически они… – Он улыбнулся и закатил глаза. – Когда мимо проходит какая-нибудь красотка, мне приходится собирать в кулак всю свою волю, чтобы не пасть перед ней на колени. Интересный парадокс, тебе не кажется?

– Нет, – сказал я. – Просто ты женоненавистник, Уэсли.

Он фыркнул:

– Ты имеешь в виду, как Коди Фальк? – Он прищелкнул языком. – Изнасилование – не мой профиль. Слишком просто и скучно.

– Ты предпочитаешь уничтожать людей морально?

Он поднял бровь.

– Как свою сводную сестру. Ты довел ее до того, что жизнь ее превратилась в сплошной ужас. И она нашла единственный способ, каким могла выразить свое отчаяние, – секс.

Он поднял бровь чуть выше.

– Ей это нравилось. Неужели ты это серьезно? Господи, Пат, – или как там тебя, – разве не в этом суть секса? В забвении. И не надо рассказывать мне политкорректные байки про «духовную общность» и «занятия любовью». Смысл секса в том, чтобы трахаться. Смысл секса в том, чтобы низвести себя до животного состояния. Первобытного. Дикого. Доисторического. Мы царапаемся, кусаемся и стонем как животные. Все, что мы используем, – все эти афродизиаки, все эти кнуты, и цепи, и разные позы, – все это служит одной-единственной цели. Достичь забвения. Впасть в звериное состояние, перечеркнуть тысячелетия эволюции. Просто трахаться, Пат. Достичь забвения.

Я похлопал в ладоши:

– Отличная речь.

Он поклонился:

– Тебе понравилось?

– Прекрасно отрепетированная.

– Я шлифовал ее годами.

– Дело только в том, Уэс…

– Так в чем же дело, Пат? Скажи мне.

– Невозможно объяснить поэзию компьютеру. Ты можешь научить его грамоте, можешь научить рифмовать строки, но он никогда не поймет, что такое красота. Высшие материи. Суть вещей. И ты не понимаешь, что это такое – «заниматься любовью». Что секс может быть чем-то большим, чем просто траханье.

– Так именно этим ты занимаешься с Ванессой Мур? Высокодуховным сексом?

– Нет, – ответил я. – Мы просто трахаемся.

Он хмыкнул:

– Ты когда-нибудь любил, Пат? Женщину?

– Конечно.

– А когда-нибудь достигал того духовного экстаза, о котором говорил?

– Ага.

Он кивнул.

– Ну и где она теперь? Или она была не одна? Где они все теперь? Я хочу сказать, если бы это было так прекрасно, так, блин, возвышенно, то почему ты сейчас не с одной из них? Почему вместо этого разговариваешь со мной, а время от времени присовываешь Ванессе Мур?

Ответа у меня не нашлось. По крайней мере, такого, каким мне хотелось делиться с Уэсли.

Но доля истины в его словах присутствовала. Если любовь умирает, если отношения разваливаются, если остается один секс, то возникает вопрос: а была ли это любовь? Или это просто ложь, за которую мы прячемся, пытаясь доказать себе, что мы – не животные?

– Когда я кончил в свою собственную сводную сестру, – сказал Уэсли, – это ее очистило. Поверь мне, Пат, я ее не принуждал. И ты даже не представляешь, насколько ей понравилось. Благодаря этому она обрела себя, нашла свое истинное «я». – Он повернулся ко мне спиной и стал смотреть на вертолет, который, описав широкий круг над мостом, направился в нашу сторону. – А когда она увидела свое истинное «я», все иллюзии, на которые она опиралась как на костыли, рассыпались. И сама она рассыпалась. Ее это сломало. Будь она сильнее и храбрее, это сделало бы ее неуязвимой. Но она сломалась. – Он снова повернулся ко мне.

– Или это ты ее сломал, – сказал я. – Кое-кому может прийти в голову, что Карен уничтожил ты, Уэс.

Он пожал плечами:

– Для каждого из нас существует точка, достигнув которой мы или ломаемся, или становимся сильнее. И Карен нашла свою.

– С твоей помощью.

– Возможно. Не дай Карен слабину, откуда тебе знать, может, она стала бы гораздо счастливей? А где твоя критическая точка, Пат? Ты никогда не задумывался, какие составляющие своего представления о счастье ты должен утратить, чтобы превратиться в тень себя прежнего? Что именно ты должен потерять, а? Семью? Напарницу? Машину? Друзей? Дом? Как долго ты продержишься, прежде чем ощутишь себя голым как новорожденный младенец? Когда с тебя слетит вся шелуха… И тогда… тогда, Пат… Кем ты станешь? Что будешь делать?

– До того, как я тебя убью, или после?

– А зачем тебе меня убивать?

Я вытянул руки и шагнул к нему.

– Ой, Уэс, даже и не знаю. Если у меня все отнять, я могу подумать, что терять мне больше нечего.

– Конечно, Пат, конечно. – Он приложил руку к груди. – Но неужели ты думаешь, что я не обзавелся страховкой как раз на такой случай?

– Типа Стиви Замбуки, которого ты нанял, чтобы убрать меня с дороги?

Он опустил глаза к пакету у меня в руках.

– Полагаю, мне более не следует рассчитывать на услуги Стиви?

Я бросил пакет ему под ноги.

– Вроде того. Кстати, он удержал две тысячи в качестве компенсации за причиненное беспокойство. Ох уж эти мафиози, а, Уэс?

Он покачал головой:

– Патрик, Патрик. Надеюсь, ты понимаешь, что я рассуждал чисто гипотетически? Зла на тебя я не держу.

– Здорово. Жалко, что не могу сказать тебе то же самое, Уэс.

Он опустил подбородок на грудь.

– Патрик, поверь мне, в шахматы со мной тебе играть не стоит.

Я щелкнул пальцами его по подбородку.

Когда он поднял голову, радостную жестокость в его глазах сменила чистая ярость.

– А я, пожалуй, сыграю, Уэс.

– Вот что, Пат. Забери деньги. – Он говорил сквозь зубы. На его лице внезапно выступила испарина. – Забери деньги и забудь обо мне. Мне сейчас не до тебя.

– Зато мне до тебя, Уэс. Еще как.

Он засмеялся:

– Бери деньги, дружище.

Я засмеялся в ответ:

– А я-то думал, ты можешь раздавить меня как букашку. Ты меня разочаровал.

В его голубых глазах снова прорвалась затаенная злоба.

– Я могу, Пат. Просто мне сейчас некогда.

– Некогда? Уэс, дружище, а у меня времени полно. Я специально для тебя расчистил свое расписание.

Уэсли стиснул челюсти, поджал губы и несколько раз кивнул сам себе.

– Ладно, – сказал он. – Ладно.

Я посмотрел налево и увидел стоявшую на эстакаде, ярдах в пятидесяти дальше и в нескольких футах выше нас, «хонду» с поднятым капотом и включенными аварийными огнями. Мимо, громко гудя, неслись машины, водители некоторых из них показывали средний палец, но Энджи как ни в чем не бывало продолжала ковыряться во внутренностях «хонды», не забывая снимать меня и Уэсли фотоаппаратом, пристроенным на кожухе масляного фильтра.

Уэсли поднял голову и протянул мне затянутую в перчатку руку. В его глазах вспыхнули зеленоватые искры холодного гнева.

– Значит, война? – спросил он.

Я пожал его руку.

– Ага, – сказал я. – Война.

25

– Так где ты оставил машину, Уэс? – спросил я, пока мы спускались по лестнице.

– Не на парковке, Пат. А ты, если не ошибаюсь, поставил свою на шестом.

Мы добрались до площадки шестого этажа. Уэсли отступил от меня на пару футов. Я прислонился к косяку дверного проема.

– Твой этаж, – сказал он.

– Ага.

– Собираешься сесть мне на хвост?

– Да, Уэс, была такая мысль.

Он кивнул, потер подбородок, и вдруг – и доли секунды не промелькнуло – все его тело пришло в движение. Я и охнуть не успел, как его обутая в мокасин нога врезалась мне в челюсть. Меня швырнуло на парковочную площадку, и я приземлился между двумя машинами.

Вскочив на ноги, я потянулся за пистолетом, выхватил его из кобуры и направил на Уэсли, когда он снова набросился на меня. Секунды за четыре он обрушил на меня не меньше дюжины ударов кулаками и ногами; пистолет я выронил, и он улетел куда-то под машину.

– На крыше ты меня обыскал только потому, что я это тебе позволил, Пат.

Я рухнул на четвереньки, и он двинул мне ногой в живот.

– Ты и жив до сих пор только потому, что я так решил. Но не исключено, что сейчас я передумаю.

Следующий его удар ногой я предугадал. Краем глаза я видел, как сгибается его лодыжка, а ступня отрывается от пола. Он заехал мне по ребрам, а я вцепился в его лодыжку. Невдалеке раздался шум мотора – с пятого этажа приближался автомобиль. Не я один услышал его – Уэсли тоже.

Свободной ногой он пнул меня в грудь, и я выпустил его лодыжку.

По стене у основания пандуса чиркнул свет фар.

– Увидимся, Патрик.

Его шаги прогрохотали по металлической лестнице. Я попытался подняться на ноги, но мое тело решило все за меня, в результате чего я перекатился через себя и улегся на спину, заставив подъезжающую машину резко остановиться, взвизгнув тормозами.

– О господи! – воскликнула женщина, выпрыгивая с пассажирского сиденья.

Парень, сидевший за рулем, вышел из машины и встал, положив руку на крышу:

– Эй, мужик, ты как, живой?

Женщина двинулась ко мне, и я поднял вверх указательный палец:

– Один момент.

Я достал мобильник и набрал номер Энджи.

– Да?

– Он с минуты на минуту выйдет с парковки. Ты его видишь?

– Что? Нет. Подожди. Да, вот он. – У нее за спиной гудели машины.

– Видишь где-нибудь поблизости черный «мустанг»?

– Ага. Он к нему идет.

– Сфотографируй номер, Эндж.

– О’кей. Кирк задание понял. Конец связи.

Я нажал отбой и взглянул на стоявшую надо мной пару. Они были одеты в одинаковые черные футболки с надписью «Металлика».

Я сказал:

– «Металлика» сегодня вечером выступает во Флит-центре?

– Э-э… Да.

– Я думал, они распались.

– Нет. – Перевернутое лицо парня побледнело, как будто я только что предсказал наступление апокалипсиса. – Нет, нет, нет.

Я убрал мобильный обратно в карман и поднял обе руки:

– Не поможете?

Они встали по бокам от меня и ухватили меня за руки.

– Только аккуратно, – попросил я.

Они подняли меня на ноги. Парковка несколько раз качнулась вверх-вниз у меня перед глазами; мозг взорвался снопом ярких искр. Я коснулся ребер, затем ощупал грудь и плечи и, наконец, потрогал челюсть. Вроде ничего не сломано. Однако все болит. Очень.

– Может, вызвать охранника? – предложил парень.

Я прислонился спиной к припаркованной машине, провел языком по зубам, проверяя, все ли на месте.

– Нет, все в порядке. Хотя лучше бы вам отойти подальше.

– Почему?

– Потому что сейчас меня точно вырвет.

Они отскочили, двигаясь почти так же резво, как Уэсли.

– Может, я чего не догоняю, – сказал Бубба, протирая мой исцарапанный лоб спиртовой салфеткой, – но, по-моему, тебе начистил рыло какой-то хрен, который выглядит как Нильс Крэйн.

– Ага, – выдавил я, прижимая к распухшей челюсти грелку со льдом размером с футбольный мяч.

– Я даже не знаю, – сказал Бубба, обращаясь к Энджи, – как мы теперь с ним будем тусоваться.

Энджи оторвала глаза от фотографий Уэсли, которые успела проявить и напечатать. Бубба за это время осмотрел меня на предмет переломов и растяжений, забинтовал покрытые синяками ребра, продезинфицировал царапины и ссадины, появившиеся у меня на теле после близкого знакомства с полом гаража и перстнем на правой руке Уэсли. Что хотите думайте об интеллекте Буббы – или отсутствии такового, – но полевой медик из него отличный. Не говоря уже о том, что его арсенал обезболивающих не идет ни в какое сравнение с запасом обычного врача.

Энджи улыбнулась:

– С тобой с каждым днем все больше хлопот.

– Ха! – сказал я. – Хорошая прическа.

Энджи прикоснулась пальцами к вискам и скривилась.

Зазвонил лежавший возле ее локтя телефон, и она подняла трубку.

– Привет, Девин, – сказала она через несколько секунд. – Что? – Она взглянула на меня. – Челюсть у него похожа на розовый грейпфрут, но в общем и целом все в порядке. Что? Конечно. – Она отодвинула трубку от уха: – Девин интересуется, когда ты успел превратиться в беспомощную барышню.

– Кто ж знал, что он кунгфуист сраный? – сквозь зубы прошипел я. – Или дзюдоист. Или хрен знает кто еще. Оглянуться не успеешь, а у тебя уже мозги по стенке размазаны.

Она закатила глаза.

– Что-что? – сказала она в трубку. – А, хорошо. – Снова посмотрела на меня: – Девин спрашивает, почему ты просто его не застрелил.

– Хороший вопрос, – сказал Бубба.

– Я попытался, – сказал я.

– Он попытался, – повторила Энджи, обращаясь к Девину. Послушала, кивнула и сказала мне: – Девин говорит, в следующий раз пытайся лучше.

Я горько усмехнулся.

– Он принял твой совет к сведению, – сказала она Девину. – А что там с номерами? – Она помолчала, слушая его ответ. – Хорошо, спасибо. Ага. В ближайшее время что-нибудь сообразим. Пока.

Она положила трубку.

– Номера ворованные. Сняты с «меркьюри-кугар» вчера вечером.

– Вчера вечером, – повторил я.

Она кивнула:

– Сдается мне, наш Уэсли все рассчитывает наперед.

– И ногами машет как в кордебалете, – сказал Бубба.

Я откинулся в кресле и поманил их к себе ладонью свободной руки:

– Давайте, не стесняйтесь. Вываливайте до кучи свои шуточки.

– Издеваешься? – спросила Энджи. – Да ни за что.

– Мы эту тему будем доить еще не один месяц, – сказал Бубба.

Приятеля Буббы из Массачусетского финансового управления в прошлом году осудили за мошенничество, так что помочь нам он ничем не мог. Зато с Энджи наконец связался ее контакт из налоговой службы. Она ответила на звонок и начала что-то строчить в блокноте, время от времени одобрительно хмыкая своему собеседнику. Я сидел, потирая опухшую челюсть, а Бубба засыпал кайенский перец в полости экспансивных пуль.

– Прекрати, – сказал я.

– А чего? Мне скучно.

– Что-то последнее время ты часто скучаешь.

– С кем поведешься…

Энджи бросила на нас взгляд, положила трубку и улыбнулась мне:

– Попался.

– Уэсли?

Она кивнула:

– Платил налоги с восемьдесят четвертого по восемьдесят девятый, а потом исчез.

– Хорошо.

– Дальше – еще лучше. Угадай, где он работал.

– Ни малейшей идеи.

Бубба насыпал еще немного перца в металлическую оболочку пули:

– В больницах.

Энджи швырнула в него ручкой:

– Ну вот, испортил мне весь рассказ. Откуда ты узнал?

– Угадал. Успокойся. – Бубба скорчил рожу, потер голову и вернулся к своим пулям.

– В психиатрических больницах? – спросил я.

Энджи кивнула:

– В том числе. Одно лето в клинике Маклина. Год в Бригхемской больнице. Еще год в Центральной Массачусетской. Полгода в «Бет-Израэль». Судя по всему, работник из него был никудышный, но папаша постоянно находил ему новые места.

– В каких отделениях?

Бубба поднял голову и открыл было рот, но, перехватив гневный взгляд Энджи, ничего не сказал и снова занялся своими пулями.

– В административных. Занимался уборкой помещений, – сказала Энджи. – Потом работал в архиве.

Я сел за стол и просмотрел свои записи, сделанные в городском архиве.

– А где он работал в восемьдесят девятом?

Энджи сверилась со своим блокнотом:

– Бригхемская больница. Архив.

Я кивнул и протянул ей свои записи.

– «Наоми Доу, – прочитала она. – Родилась в Бригхемской больнице одиннадцатого декабря 1985 года. Скончалась в Бригхемской больнице семнадцатого ноября 1989 года».

Я отбросил бумаги, встал и пошел на кухню.

– Ты куда?

– Позвонить.

– Кому?

– Старой знакомой.

– Мы тут работаем, – сказал Бубба, – а у него одни бабы на уме.

С Грейс Коул мы встретились на Фрэнсис-стрит, в самом сердце квартала Лонгвуд, застроенного больницами и прочими медицинскими учреждениями. Дождь прекратился, и мы пешком двинулись по Фрэнсис-стрит и пересекли Бруклин-авеню, направляясь к реке.

– Что-то ты… неважно выглядишь, – сказала она и склонила набок голову, изучая мою челюсть. – Работу, как я понимаю, так и не сменил.

– Зато ты выглядишь сногсшибательно, – сказал я.

Она улыбнулась:

– Всегда ты скажешь что-нибудь приятное.

– Но это же чистая правда. Как там Мэй?

Мэй звали дочку Грейс. Три года назад, когда возникла серьезная угроза моей жизни, им обеим пришлось переехать в конспиративную квартиру, находившуюся под защитой ФБР. Грейс это обстоятельство едва не стоило хирургической стажировки, которую она проходила после интернатуры. Оно же разнесло в клочья остатки наших отношений. Мэй тогда было четыре года. Умненькая и хорошенькая, она любила смотреть вместе со мной фильмы братьев Маркс. До сих пор при воспоминании о ней у меня на душе начинали скрести кошки.

– У нее все отлично. Учится во втором классе. Со школой никаких проблем. Любит математику и ненавидит мальчишек. В прошлом году я видела тебя по телевизору. Показывали, как в каменоломне Куинси нашли несколько трупов. Ты мелькнул в толпе…

– Ммм…

С листьев плакучих ив, высаженных вдоль реки, капала вода. Сама река сияла после дождя, словно покрытая мутноватой хромовой пленкой.

– Ты все так же трешься среди всяких подозрительных личностей? – Грейс указала на мою челюсть и царапины у меня на лбу.

– Кто, я? Не-е. Это я в душе поскользнулся.

– А ванна у тебя чисто случайно была набита булыжниками?

Я улыбнулся и покачал головой.

Мы посторонились, пропуская двоих бегунов, которые пронеслись мимо нас, шумно дыша и излучая яростную энергию.

Наши локти на миг соприкоснулись, и Грейс сказала:

– Мне предлагают работу в Хьюстоне. Через две недели я уезжаю.

– Хьюстон, – сказал я.

– Был там когда-нибудь?

Я кивнул.

– Большой город, – сказал я. – Жарко там. И заводов много.

– И есть центр передовых медицинских исследований, – сказала Грейс.

– Рад за тебя, – сказал я. – Честно.

Грейс пожевала нижнюю губу и перевела взгляд на скользящие по мокрому асфальту машины.

– Я тысячу раз снимала трубку, чтобы тебе позвонить.

– И что тебя останавливало?

Она еле заметно пожала плечами, не сводя глаз с дороги.

– Наверное, телерепортаж о трупах в каменоломне. Я ведь видела тебя в толпе.

Ответить мне было нечего, и я стал вместе с ней смотреть на дорогу.

– У тебя кто-нибудь есть?

– Строго говоря, нет.

Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась:

– Но ты надеешься?

– Да, надеюсь, – сказал я. – А у тебя?

Она повернулась и посмотрела на больницу:

– Есть один врач… Не знаю, как он воспримет мой переезд в Хьюстон. Ты даже не представляешь, как это все трудно.

– Что ты имеешь в виду?

Она взмахнула рукой, указывая на дорогу, и снова уронила ее.

– Постоянно выбирать – карьера или личная жизнь? И постоянно сомневаться, а не ошиблась ли ты. А потом наступает день, когда ты принимаешь решение. Делаешь выбор. Правильный или неправильный. Но это твоя жизнь.

Грейс в Хьюстоне. Грейс не в этом городе. Я не виделся с ней почти три года, но мысль о том, что она где-то рядом, почему-то действовала на меня успокаивающе. А скоро ее здесь не будет. Интересно, почувствую ли я, что после ее отъезда в ткани города появилась прореха?

Грейс полезла в свою сумочку:

– Вот то, о чем ты просил. Ничего странного я не заметила. Девочка утонула. Жидкость в легких ничем не отличалась от воды в пруду. Время смерти соответствует изложенной версии случившегося. Возраст совпадает. Обстоятельства происшествия тоже. Ребенок упал в ледяную воду, был немедленно доставлен в больницу, где и скончался.

– Так, значит, она скончалась не дома?

Она покачала головой:

– В операционной. Ее отец сразу сделал ей искусственное дыхание, запустил сердце. Но было слишком поздно.

– Ты с ним знакома?

– С Кристофером Доу? – Она помотала головой. – Слышала о нем.

– И что о нем говорят?

– Гениальный хирург. Странный человек. – Она протянула мне картонную папку, посмотрела на реку и обвела взглядом улицу. – Ну ладно. Мне, наверное, пора. Приятно было с тобой повидаться.

– Я тебя провожу.

Она коснулась пальцами моей груди:

– Я буду тебе очень благодарна, если ты от этого воздержишься.

Я посмотрел ей в глаза и увидел в них нечто напоминающее сожаление. Нечто похожее на легкую панику от неуверенности в будущем. Как будто стены окружающих зданий сжимались вокруг нее, грозя раздавить.

– Мы ведь любили друг друга, правда? – спросила она.

– Конечно любили, – ответил я.

– Жаль, что так получилось.

Я стоял на берегу и смотрел, как она уходит от меня в своей синей хирургической робе и накинутом сверху белом лабораторном халате. Ее светло-пепельные волосы слегка намокли от все еще висевшей в воздухе влаги.

Я любил Энджи. Наверное, всегда любил. Но какая-то часть меня все еще любила Грейс Коул. Некий призрак меня все еще жил в том времени, когда мы спали в одной постели и строили планы на будущее. Но эта любовь и мы сами, какими были тогда, остались в прошлом. Так складываешь в коробку старые фотографии и письма, точно зная, что никогда не будешь их перечитывать.

Когда она растворилась вдали, на фоне медицинских зданий, затерялась в толпе врачей и медсестер, я понял, что согласен с ней. Жаль, что все так получилось. До слез жаль.

К тому времени, когда я вернулся в квартиру, Бубба успел уложить пули в белые коробки, которые поставил возле своего кресла. Устроившись за обеденным столом, они с Энджи играли в «Стратега», угощаясь водкой и слушая Мадди Уотерса.

В настольных играх Бубба не силен. Обычно ему не хватает терпения и партия заканчивается тем, что он швыряет в партнера игровую доску. Но в «Стратега» победить его очень трудно. Должно быть, все дело в бомбах, которые он закладывает в самых неожиданных для тебя местах. А его разведчики ведут себя как камикадзе: он посылает их на верную смерть, хотя его детское лицо лучится при этом чистым счастьем.

Я ждал, пока Бубба не захватит флаг Энджи, изучая медицинские заключения о смерти Наоми Доу и не находя в них ничего подозрительного.

Бубба воскликнул:

– Ха! Выдавай моим воинам своих дочерей!

Энджи взмахнула над доской рукой, скидывая фишки на пол.

– Блин, не умеет она проигрывать.

– Умею, но не люблю, – сказала Энджи и наклонилась поднять фишки. – Почувствуй разницу.

Бубба закатил глаза, а затем посмотрел на бумаги, которые я разложил перед собой на столе. Он встал с кресла, потянулся и заглянул мне через плечо:

– А это что такое?

– Документы из больницы, – сказал я. – Медицинская карта матери Наоми. Справка о рождении девочки. Заключение о смерти.

Он уставился на бумаги:

– Бред какой-то.

– Ну почему же бред? Какое слово тебе не дается?

Он отвесил мне подзатыльник:

– Как так получается, что у нее две группы крови?

Энджи, сидевшая на другом конце стола, подняла голову:

– Что-что?

Бубба ткнул пальцем сначала в свидетельство о рождении Наоми, а затем в свидетельство о смерти:

– Здесь у нее первая группа, резус отрицательный.

Я посмотрел на свидетельство о смерти:

– А здесь третья, и резус положительный.

К нам подошла Энджи:

– О чем это вы?

Мы показали ей оба документа.

– И что бы это могло значить? – произнес я.

Бубба фыркнул:

– Только одно. Ребенок, который родился тогда, – он ткнул пальцем в свидетельство о рождении, – и ребенок, который умер, – он переместил палец на свидетельство о смерти, – это два разных ребенка. Вы, блин, оба иногда такие тупые.