Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 101 (всего у книги 123 страниц)

– Уэсли! – проорал я.

Мужчина распрямился. Ванесса развернулась к туннелю. Голос Уэсли в трубке произнес, на сей раз отчетливо и ясно:

– Отличная штука эти свистки для собак, Пат. Мы ни хрена не слышим, а шавки от них с ума сходят.

– Слышь, Уэсли, я…

– Никогда не знаешь, Пат, на чем именно сломается женщина. В эксперименте весь кайф.

Он прервал разговор. Мужчина в туннеле шагнул назад и исчез.

Я поравнялся с Ванессой и, не сбавляя шагу, кинул ей в испуганное лицо:

– Стой где стоишь. Ясно?

Она двинулась было за мной:

– Патрик?

Она схватилась за бедро, скривилась, но попыталась меня догнать.

– Стой где стоишь! – крикнул я, слыша нотки отчаяния в собственном голосе. Я продолжал бежать вперед, полуоборачиваясь к ней на бегу.

– Нет! Что ты…

– Стой, кому сказал, чтоб тебя! – Я швырнул на асфальт перед Ванессой сумку, из которой посыпалось все ее содержимое, в том числе зажим для денег. Ванесса наклонилась его поднять, а я развернулся всем корпусом и заставил себя ускорить бег.

На подступах к туннелю я сбавил скорость. Еще до того, как я увидел Кларенса, у меня в глотке возник и прочно застрял там тягучий едкий ком.

Кларенс, пошатываясь, вынырнул из темноты туннеля. Его обычно печальный собачий взгляд был полон страха и непонимания.

– Иди сюда, – сказал я мягко и упал на колени, чувствуя, как жгучая влага подступает к глазам.

Он сделал еще четыре шага на дрожащих ногах и сел. С трудом разлепляя веки, он все-таки смотрел на меня. Казалось, он пытается что-то у меня спросить.

– Ничего, дружище, ничего, – тихо сказал я. – Не бойся. Не бойся.

Я не позволил себе отвернуться и смотрел на его искаженную болью и недоумением морду.

Он медленно опустил голову, и его вырвало обильной черной жижей.

– О господи. – Хриплый шепот вырвался из моей груди.

Я подполз к нему и дотронулся до его пылающей жаром головы. Он упал на бок и шумно задышал. Я лег рядом с ним. Он не спускал с меня глаз, пока я гладил его ходившие ходуном ребра.

– Эй, Кларенс, – прошептал я, когда его глаза закатились. – Я с тобой, слышишь? Я с тобой.

У него широко раскрылась пасть, как будто он хотел зевнуть, и по его телу от задних лап до головы волной прокатилась судорога.

– Черт, – сказал я, когда он умер. – Черт.

28

– Я хочу сжечь его заживо, – сказал я Энджи по мобильному. – Хочу раздробить этому сраному психопату коленные чашечки.

– Успокойся.

Я сидел в приемной ветлечебницы, куда по требованию Ванессы мы отвезли Кларенса. Я внес обмякшее мертвое тело и положил его на холодный металлический стол. В глазах Ванессы я прочитал просьбу оставить ее одну и вышел в приемную.

– Я хочу оторвать ему башку и помочиться на его труп.

– Ты говоришь, как Бубба.

– Я и чувствую себя, как Бубба. Я хочу, чтобы он сдох, Эндж. Хочу, чтобы он исчез. Прямо сейчас и навсегда.

– Тогда думай, – сказала она. – Не веди себя как неандерталец. Думай. Где он. Как нам его найти. Я проверила дома из списка. Его нигде…

– Он почтальон, – сказал я.

– Что?

– Он почтальон, – повторил я. – Работает на почте в Бэк-Бей.

– Шутишь? – спросила она.

– Нет. Веттерау жил в Бэк-Бей. Если верить соседке по комнате Карен, она тоже постоянно жила там. Домой приходила только забрать одежду и почту.

– То есть ты думаешь, что свои письма она отправляла…

– От Веттерау. Из Бэк-Бей. Доктор Доу всегда посылал деньги на почтовые адреса в Бэк-Бей. Не важно, кто значился на них адресатом, потому что первым делом они попадали в руки почтальону. Ванесса живет в Бэк-Бей. И у нее вдруг начинают пропадать письма. Мы считали, что этот козел гораздо круче, чем он есть на самом деле. Он вовсе не носится по городу и не перехватывает чужую почту. Он ворует ее прямо на рабочем месте.

– Почтальон, блин… – сказала Энджи.

Дверь в кабинет распахнулась, и я увидел Ванессу. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и слушала, что ей говорит ветеринар.

– Мне пора, – сказал я Энджи. – До скорого.

В приемную деревянной походкой вышла Ванесса. Ее покрытое синяками лицо ничего не выражало.

– Стрихнин, – сказала она. – Он вколол его в кусок вырезки, который скормил Кларенсу. Они считают, что именно этим способом он убил мою собаку.

Я положил было руку ей на плечо, но она ее стряхнула.

– Стрихнин, – повторила она и направилась к выходу. – Он отравил мою собаку.

– Я его поймаю, – сказал я, когда мы вышли на улицу. – Я с ним покончу.

Она остановилась на каменных ступенях и взглянула на меня с безжизненной улыбкой:

– Очень за тебя рада, Патрик, потому что у меня ему забрать больше нечего. Будь добр, в следующий раз, когда будешь с ним разговаривать, передай ему это. Больше у меня ничего не осталось.

– Почтальон, – сказал Бубба.

– Сам подумай, – сказал я. – Мы считаем его чуть ли не всемогущим, а на самом деле он крайне ограничен в средствах. У него был доступ к документам через Диану Борн и Майлза Ловелла плюс к письмам людей, живущих в Бэк-Бей. Он перехватывал почту Карен и Ванессы. Он настаивал, чтобы деньги ему пересылали через почтовые отделения в Бэк-Бей. Это означает, что либо он работает в сортировочном отделе центрального почтамта и в этом случае ему нужно каждую ночь перелопачивать сотни тысяч почтовых отправлений, чтобы найти нужные, либо…

– Это его участок, – сказал Бубба.

Я покачал головой:

– Нет. Тогда ему пришлось бы копаться в письмах у всех на виду. Не катит.

– Он водит почтовый фургон, – сказала Энджи.

Я кивнул:

– Забирает почту из синих почтовых ящиков и сбрасывает в зеленые.[109]109
  Синие почтовые ящики располагаются в малонаселенных районах. Почтовые служащие, производящие выемку писем из них, перекладывают их в зеленые почтовые ящики, откуда письма забирают другие служащие.


[Закрыть] Ага. Вот мы его и раскусили.

– Ненавижу почтальонов, – сказал Бубба.

– Это потому, что они ненавидят твоих собак, – сказала Энджи.

– Может, пора и собак научить ненавидеть кое-кого из людей, – сказал я.

Бубба покачал головой:

– Блин, он чего, собаку отравил?

Я кивнул:

– Я видел, как умирают люди, но… Это мне всю душу перевернуло.

– Люди не умеют любить так, как собаки, – сказал Бубба. – Черт. Собаки… – Его голос наполнился нежностью, какой я никогда раньше за ним не замечал. – Они только и могут, что любить тебя. Если обращаться с ними по-человечески.

Энджи протянула руку и похлопала его по тыльной стороне ладони. Он в ответ улыбнулся ей своей мягкой обезоруживающей улыбкой.

Затем обернулся ко мне, и улыбка превратилась в зловещий оскал, когда он хохотнул:

– Ну, малый, ты попал. Сколько способов вздрючить Уэсли ты можешь придумать, братишка?

Он вытянул руку ладонью вперед, и я хлопнул по ней своей пятерней:

– Пару тысяч. Для начала.

Можно сидеть на одной из самых красивых улиц в стране, но, если ты сидишь на ней достаточно долго, даже она начинает казаться уродливой. Мы с Энджи заняли наблюдательный пост на Бикон-стрит, ровно посередине между Эксетер и Фейрфилд, в пятидесяти ярдах левее почтовых ящиков, два часа назад, и за это время я сполна насладился видом черно-красных таунхаусов и витых чугунных решеток, висевших под ярко-белыми мансардными окнами. Я с удовольствием вдыхал насыщенный ароматами цветов летний воздух и наблюдал, как с деревьев падают вниз дождевые капли, блестящими монетками рассыпаясь по тротуару. Я мог бы сообщить точное число домов, на крыше которых были разбиты садики, и сказать, сколько цветочных ящиков было укреплено под окнами. Я досконально выяснил, что здесь живут бизнесмены, теннисисты, джоггеры, собачники и художники – эти выбегали на улицу в заляпанных красками рубашках, чтобы десять минут спустя вернуться с пакетом собольих кисточек в руках.

К сожалению, минут через двадцать все это совершенно перестало меня занимать.

Мимо нас прошел почтальон в дождевике с пухлой сумкой через плечо, и Энджи сказала:

– Черт с ним. Давай просто подойдем и спросим.

– Ну да, – сказал я. – А он пойдет и расскажет Уэсли, что им кто-то интересовался.

Почтальон, осторожно ступая, поднялся по скользким ступеням крыльца, передвинул сумку и принялся рыться в ней.

– Его зовут не Уэсли, – напомнила мне Энджи.

– Другого имени у меня для него пока нет, – сказал я. – Ты знаешь, насколько я ненавижу менять свои привычки.

Энджи побарабанила пальцами по приборной доске.

– Черт, а я ненавижу ждать, – произнесла она и высунула голову из окна машины, подставляя лицо дождю.

Изгиб ее ног, талии и спины заставили меня вспомнить те дни, когда мы были любовниками. Машина сразу стала вчетверо теснее, и я отвернул голову к лобовому стеклу и уставился на улицу.

Она закрыла окно и сказала:

– Когда в последний раз была хорошая погода?

– В июле, – сказал я.

– Думаешь, во всем виноват Эль-Ниньо?

– Глобальное потепление.

– Или признаки второго сдвига полярных шапок? – предположила она.

– Начало библейского потопа. Самое время выводить из гаража ковчег.

– На месте Ноя, если бы Бог тебя предупредил, что бы ты с собой взял?

– На вышеупомянутый ковчег?

– Si. [110]110
  Да (ит.).


[Закрыть]

– Видак и кассеты с фильмами братьев Маркс. Сидюки «Роллинг стоунз» и «Нирваны» – долго я без них не протяну.

– Это ковчег, – сказала она. – Откуда у тебя будет электричество после конца света?

– А переносной генератор с собой взять нельзя?

Она покачала головой.

– Черт, – сказал я. – Тогда я вообще не уверен, что хочу выжить.

– А из людей? – устало сказала она. – Кого бы ты взял из людей?

– A-а, из людей, – протянул я. – Так бы сразу и сказала. Без фильмов братьев Маркс и без музыки? Надо брать тех, с кем не скучно.

– Ну, это само собой.

– Дай подумать, – сказал я. – Крис Рок – чтобы смешил. Ширли Мэнсон – чтобы пела…

– Не Джаггер?

Я яростно затряс головой:

– Ни за что. Слишком смазливый. Отобьет у меня всех телок.

– А, так там и телки будут?

– Без телок нельзя, – сказал я.

– А ты – единственный мужик?

– Но я же поделюсь. – Я скорчил рожу.

– Мужчины. – Она покачала головой.

– А чего такого? Это мой ковчег. Я его сам построил.

– Видела я, какой из тебя плотник. Он бы даже из гавани не вышел. – Она фыркнула и развернулась ко мне: – А как же я? И Бубба? И Дейвин, и Оскар, и Ричи, и Шерилин? Бросишь нас тонуть, пока будешь корчить из себя Робинзона Крузо и забавляться с телками?

В ее глазах плясали лукавые искорки. Мы убивали время, сидя в изматывающе долгой засаде, трепались ни о чем, но даже такая скучная работа вдруг показалась мне интересной.

– А я и не знал, что ты хочешь составить мне компанию, – сказал я.

– Что ж мне, тонуть, что ли?

– То есть, – сказал я, развернувшись к ней так, что наши колени соприкоснулись, – ты хочешь сказать, что, если я останусь одним из последних мужчин на планете…

Она засмеялась:

– Даже тогда у тебя нет никаких шансов.

Но, говоря это, она не отстранилась. Даже придвинулась еще на дюйм.

Я почувствовал, как у меня в груди образовалось нечто вроде прохладной воронки, через которую постепенно начала улетучиваться застарелая боль, оставшаяся с тех времен, когда Энджи ушла из моей квартиры, забрав последний из своих чемоданов.

Веселость в ее глазах погасла, уступив место чему-то теплому, но слишком хрупкому и зыбкому.

– Прости, – сказал я.

– За что?

– За то, что случилось прошлым летом в лесу.[111]111
  Имеются в виду события, описанные в романе «Прощай, детка, прощай».


[Закрыть] За эту девочку.

Она посмотрела мне в глаза:

– Я больше не уверена, что была тогда права.

– Почему?

– Наверное, никто не имеет права рызыгрывать из себя Господа Бога. Посмотри хотя бы на Доу.

Я улыбнулся.

– Что смешного?

– Да так… – Я сжал пальцы ее правой руки. Она моргнула, но не выдернула руку. – Просто в последние девять месяцев я все больше склонялся к твоей точке зрения. Наверное, хорошего выхода из той ситуации вообще не существовало. Возможно, нам следовало оставить ее там. Ей было пять лет, и она была счастлива.

Она пожала плечами и стиснула мою ладонь:

– Мы этого никогда не узнаем. Так ведь?

– Про Аманду Маккриди?

– Вообще про все. Я иногда вот о чем думаю… Когда мы состаримся, смиримся ли мы со всем, что сделали в своей жизни? Или будем без конца оглядываться на прошлое и терзаться, что не сделали того, что должны были сделать?

Я сидел замерев и неотрывно глядя ей в глаза. Я надеялся, что на моем лице она прочитает ответы на все вопросы, которые ее мучили.

Она чуть склонила голову и слегка приоткрыла губы.

Слева от меня сквозь пелену дождя промелькнул белый почтовый фургон. Мигнув задними фарами, он затормозил возле расположенных в пятидесяти ярдах от нас почтовых ящиков.

Энджи отпрянула от меня, а я развернулся лицом вперед.

Из фургона выпрыгнул мужчина в прозрачном дождевике с капюшоном, наброшенном поверх сине-белой почтовой формы. В руках он держал белую пластмассовую коробку, накрытую от дождя пластиковым мусорным пакетом. Мужчина подошел к почтовым ящикам, поставил коробку на землю и открыл ключом зеленый почтовый ящик.

Дождь и низко надвинутый капюшон мешали разглядеть его лицо, но, когда он вытряхивал содержимое белой коробки в ящик, я увидел его губы – пухлые, красные, жестокие.

– Это он, – сказал я.

– Уверен?

Я кивнул:

– На сто процентов. Это Уэсли.

– Или, как мне нравится его называть, Исполнитель, Ранее Известный как Уэсли.

– Это потому, что по тебе психушка плачет.

Пока мы наблюдали за тем, как Уэсли наполняет зеленый ящик, со ступеней крыльца спустился почтальон и окликнул его. Затем подошел поближе, и они некоторое время разговаривали и смеялись.

Они болтали еще около минуты, после чего Уэсли махнул рукой, запрыгнул в фургон и тронулся с места.

Я открыл дверцу, проигнорировав удивленный вскрик Энджи, и побежал по тротуару, размахивая руками и крича:

– Эй! Постой!

Фургон достиг Фейрфилд и покатил дальше на зеленый свет, перестроившись в левый ряд, чтобы свернуть на Глостер.

Я подбежал к почтальону, который, подозрительно прищурившись, посмотрел на меня и спросил:

– Ты чего, за автобусом бежал?

Я согнулся, делая вид, что запыхался:

– Нет. За фургоном.

Он протянул руку:

– Давай, я заберу.

– Что?

– Письмо, что же еще? Ты же хотел ему письмо отдать?

– А? Нет. – Я замотал головой и ткнул пальцем вдоль Бикон-стрит, указывая на Уэсли, который уже поворачивал на Глостер. – Я видел, как вы разговаривали. По-моему, этот парень – мой бывший сосед по общаге. Десять лет не виделись.

– Кто? Скотт?

Скотт.

– Ну да, – сказал я. – Скотти Саймон! – Я хлопнул в ладоши, изображая телячий восторг.

Почтальон покачал головой:

– Извини, приятель.

– Что?

– Обознался ты.

– Да точно говорю! – стоял на своем я. – Это Скотт Саймон. Я его где угодно узнаю.

Почтальон фыркнул:

– Мистер, вы не обижайтесь, но вам к окулисту надо. Этого парня зовут Скотт Пирс, и никто никогда не называл его Скотти.

– Черт, – сказал я, стараясь казаться огорченным, хотя в душе у меня взрывались фейерверки и мне хотелось запеть.

Скотт Пирс.

Попался, Скотт. Попался, мать твою.

Ты хотел позабавиться? Никаких больше пряток. Теперь поиграем во взрослые игры, ублюдок.

29

Всю неделю я следил за Скоттом Пирсом: по утрам провожал его до работы, по вечерам – до дома. Днем, пока я отсыпался, эстафету принимала Энджи. Я оставлял его, когда он забирал свой фургон из гаража на Эй-стрит, и снова садился ему на хвост, когда он отъезжал от здания главного почтамта на берегу канала Форт-Пойнт, сдав последнюю порцию дневной почты. На протяжении всей этой недели он вел себя до отвращения невинно.

Утром он, доверху загрузив фургон мешками с почтой, отправлялся с Эй-стрит. Раскидывал мешки по зеленым почтовым ящикам, разбросанным по Бэк-Бей, откуда их потом забирали почтальоны, доставлявшие письма по конкретным адресам. По словам Энджи, после обеденного перерыва он снова пускался в путь, на сей раз в пустом фургоне, и совершал объезд зеленых почтовых ящиков. Затем отвозил почту на сортировочный пункт и пробивал время окончания рабочего дня на карточке.

Каждый вечер он вместе со своими коллегами-почтовиками пропускал по рюмке односолодового шотландского виски в баре «Селтик Армз» на Отис-стрит. Выпив свою порцию, он неизменно уходил, как бы приятели ни уговаривали его остаться: бросал на стол бумажку в десять долларов – плату за свой «Лафройг» плюс чаевые – и отваливал.

Пешком шел вниз по Саммер-стрит, затем на север по Атлантик-авеню и Конгресс-стрит, где поворачивал направо. Через пять минут он уже был в своей квартире на Слиппер-стрит и весь вечер сидел дома. Спать он ложился в половине двенадцатого.

Мне стоило немалого труда приучить себя думать о нем как о Скотте, а не как об Уэсли. Имя Уэсли ему подходило. Достаточно благородное, заносчивое и холодное. По сравнению с ним имя Скотт звучало банально и как-то простецки. Уэсли могли звать парня, с которым ты учился в колледже, – капитана сборной по гольфу, никогда не приглашавшего на свои вечеринки черных. А вот Скотт носил майки-алкоголички и мешковатые цветастые шорты, обожал погонять мяч, а возвращаясь с попойки, заблевывал заднее сиденье твоего автомобиля.

Потратив немало времени на наблюдение за ним, я смирился с мыслью, что он действительно никакой не Уэсли, а Скотт – человек, который в одиночестве смотрит телевизор, читает, сидя посреди комнаты в узком кожаном кресле с откидывающейся спинкой, под лампой с изогнутой, как лебединая шея, штангой, разогревает себе в микроволновке быстрозамороженную еду и ужинает за кухонной стойкой. Я убедил себя, что Скотт – именно тот, кто мне нужен. Скотт злодей. Скотт говнюк. Скотт – моя мишень.

В первый же вечер своей слежки я обнаружил на противоположной стороне улицы дом с пожарной лестницей, ведущей на крышу. Его квартира располагалась на четвертом этаже – двумя этажами ниже моего наблюдательного пункта. Окна в ней были большими, от пола до потолка, а шторы висели только в спальне и в ванной. Поэтому я имел отличный обзор, позволявший видеть не только освещенную гостиную, кухню и столовую, но даже украшавшие стены черно-белые фотографии в рамках. Они изображали мрачноватые пейзажи – голые деревья, реки под кромкой льда, змеящиеся в тени гигантских заводских зданий; гигантская свалка на фоне далекой Эйфелевой башни; Венеция в декабре; вечерняя Прага под проливным дождем.

Переводя бинокль с картинки на картинку, я ощущал все большую уверенность, что делал снимки сам Скотт Пирс. Безупречные с точки зрения композиции, все они отличались отстраненной стерильной красотой и были холодными, как смерть.

Во все те вечера, что я за ним наблюдал, он не делал ничего необычного, что само по себе начинало казаться крайне странным. Может, в спальне он звонил Диане Борн или другим подельникам, выбирал себе следующую жертву, планировал новую атаку на Ванессу Мур и кого-то еще из моих близких. Не исключено, что у него там был пленник, прикованный к кровати. Возможно, что в те часы, когда он, по моему разумению, ложился спать, на самом деле Скотт читал истории болезни, полученные у психиатра, и ворованные письма. Все могло быть. Но только не тогда, когда я за ним следил.

По словам Энджи, днем он вел себя точно так же – обыкновенно. Пирс никогда подолгу не засиживался в своем фургоне, так что заподозрить его в том, что он читает чужую почту, было нельзя.

– Он четко следует предписанным инструкциям, – докладывала Энджи.

К счастью, на нас подобные ограничения не распространялись. Единственной нашей удачей стало то, что Энджи раздобыла номер Пирса, взломав – вот ведь ирония судьбы! – его собственный почтовый ящик и найдя в нем счет из телефонной компании.

Но кроме этого – ничего. Нам уже начало казаться, что мы никогда не пробьемся сквозь стену лжи, которой он себя окружил.

О том, чтобы проникнуть к нему в квартиру и подкинуть жучка, не могло идти и речи. По вечерам, прежде чем открыть свою дверь, Скотт Пирс отключал сигнализацию. В комнатах под потолком были размещены видеокамеры, как я догадывался, реагировавшие на движение. Но даже если бы нам удалось преодолеть эти препоны, внутри – в этом я ничуть не сомневался – нас поджидали новые сюрпризы, о существовании которых мы даже не подозревали. Скотт Пирс явно принадлежал к числу людей, имеющих не только план Б, но также планы В, Г и Д.

Каждый вечер, сидя на крыше и борясь со сном, я смотрел на него, хотя смотреть было абсолютно не на что, и меня все чаще посещала мысль, что он, возможно, нас раскусил. Он знал, что нам известно, кто он такой. Шансов на это было немного, но они были. Почтальон, с которым я беседовал на улице, мог случайно обронить пару фраз, и этого оказалось бы достаточно. Типа: «Эй, Скотт, какой-то мужик принял тебя за своего бывшего соседа по общаге, но я ему сказал, что он обознался».

Как-то вечером Скотт Пирс подошел к окну. В руках он держал стакан виски. Он посмотрел вниз, на улицу, потом поднял голову и уставился прямо на меня. Хотя нет, меня он не видел. В залитой светом комнате все, что он мог разглядеть в темном окне, было его собственное отражение.

Но, должно быть, увиденное ему очень нравилось, потому что стоял он так долго. Затем поднял стакан приветственным жестом. И улыбнулся.

Ванессу мы перевезли ночью. Спустились на служебном лифте, вышли через заднюю дверь и очутились в переулке за домом, где нас ждал фургон Буббы. В отличие от большинства женщин, впервые попадающих в фургон к Буббе, Ванесса не моргала глазами, не ахала и не пыталась отодвинуться подальше от его владельца. Она уселась на сиденье, тянувшееся от водительской кабины до задних дверей, и прикурила сигарету.

– Рупрехт Роговски, – сказала она. – Я не ошиблась?

Бубба зевнул в кулак:

– Никто никогда не зовет меня Рупрехт.

Она примирительно подняла ладонь.

Энджи тем временем выводила фургон из переулка.

– Прошу прощения, – сказала Ванесса. – Бубба?

Бубба кивнул.

– И какой во всем этом у тебя интерес, Бубба?

– Мужик убил собаку. Я люблю собак. – Он наклонился вперед и уперся локтями себе в колени. – Ты мне вот что скажи. Тебе не в кайф тусоваться с психом, у которого, как они говорят, «антиобщественные наклонности»?

Она улыбнулась:

– А ты разве не знаешь, что именно этим я зарабатываю на жизнь?

– Ну да, – сказал Бубба. – Ты моего кореша от тюряги откосила. Нельсона Ферраре.

– И как поживает мистер Ферраре?

– Да все так же, – ответил Бубба.

В этот самый момент упомянутый Нельсон сидел вместо меня на крыше здания через дорогу от дома Скотта Пирса. Он только что вернулся из Атлантик-Сити, где крутил любовь с официанткой, отвечавшей ему взаимностью, – ровно до тех пор, пока у него не кончились деньги. Приехав в Бостон, он был готов взяться за любое дело, лишь бы срубить немножко бабла и снова отправиться в объятия к своей официантке – на всю заработанную сумму.

– Он по-прежнему влюбляется в каждую встречную женщину? – спросила Ванесса.

– Типа того. – Бубба потер подбородок. – Короче, сестричка, расклад такой. Я теперь при тебе. Присохну, как плесень.

– Как плесень? – переспросила Ванесса. – Очень мило.

– Спать будешь у меня, – сказал Бубба. – Есть со мной, пить со мной. И в суд мы с тобой вдвоем будем ездить. Пока почтальон на воле, ты от меня ни на шаг. Привыкай.

– Жду не дождусь, – сказала Ванесса и повернулась ко мне: – Патрик?

– Да? – отозвался я с переднего сиденья.

– Почему моим телохранителем будешь не ты? Я бы предпочла, чтобы мое тело охранял ты сам.

– Потому что ты не просто клиентка. Я бы слишком за тебя волновался. Хуже меня на эту работу кандидата просто нет.

Она посмотрела на Энджи, которая выруливала на Сторроу-драйв.

– «Волновался»… – повторила она. – Ну конечно.

– Скотт Пирс… – начал Девин.

Это было на следующий вечер. Мы сидели в пабе «У Нэша» на Дорчестер-авеню.

– Скотт Пирс, – повторил он, – родился на Филиппинах в семье офицера, служившего на военно-морской базе в Субик-Бэй. И кочевал с семьей по всему миру. – Девин открыл блокнот и листал его, пока не нашел нужную страницу: – Западная Германия, Саудовская Аравия, Северная Корея, Куба, Аляска, Джорджия и, наконец, Канзас.

– Канзас? – переспросила Энджи. – Не Миссури?

– Канзас, – повторил Девин.

– Сдавайся, Дороти.[112]112
  Дороти Гейл – героиня романа Фрэнка Баума «Волшебник страны Оз», родившаяся в Канзасе.


[Закрыть] Ты проиграла, – сказал напарник Девина Оскар Ли.

Энджи, прищурившись, посмотрела на него и неодобрительно покачала головой.

Оскар пожал плечами, взял из пепельницы потухшую сигару и снова ее раскурил.

– Отец у него был полковником, – сказал Девин. – Полковник Райан Пирс. Служил в военной разведке. Чем конкретно он занимался, в открытых источниках не указывается. Информация засекречена. Но, – он взглянул на Оскара, – у нас везде есть друзья.

Оскар посмотрел на меня и ткнул сигарой в сторону напарника:

– Обрати внимание, как этот белый себя ведет. Всегда говорит «мы», когда имеет в виду мои источники.

– Ну да, я же убежденный расист, – успокоил нас Девин.

Оскар стряхнул сигарный пепел.

– Полковник Пирс разрабатывал методы ведения психологической войны.

– Какие? – спросила Энджи.

– Психологические операции, – ответил Оскар. – Ему платили за то, что он изобретал новые способы пыток, распространения дезинформации и прочих штучек по засиранию мозгов.

– Братьев и сестер у Скотта нет?

– Ни одного, – сказал Девин. – Родители развелись, когда ему было восемь лет. Мать забрала сына и переехала в муниципальный клоповник где-то в Лоуренсе. Хотела добиться запрета на общение отца с сыном. Таскала его по судам. И здесь начинается самое интересное. Она утверждала, что бывший муж использует против нее методы психологического воздействия, давит на нее и пытается выставить ее сумасшедшей. Но доказательств у нее не было никаких. Через какое-то время муж добился отмены запрета и получил право видеться с сыном дважды в месяц. А в один прекрасный день мальчишка – ему тогда было лет десять – приходит домой и видит, что матушка сидит в гостиной на диване со вскрытыми венами.

– Самоубийство, – сказала Энджи.

– Ага, – подтвердил Оскар. – Пацан отправляется жить к отцу на базу, в восемнадцать лет записывается в спецвойска, а потом с почестями увольняется в запас. После…

– С какими почестями?

– С хорошей аттестацией и сохранением всех привилегий, – сказал Оскар. – После участия в панамской операции восемьдесят девятого года, длившейся минут пять. И это меня заинтересовало.

– Почему?

– Ну, – начал Оскар, – эти парни из спецвойск… Армия для них – это карьера. Они не просто тянут лямку пару лет, как какая-нибудь пехота. Они метят в Лэнгли или в Пентагон. К тому же после Панамы у Пирса все козыри были на руках. Он получил реальный боевой опыт. Только дурак стал бы увольняться в таких обстоятельствах.

– Но? – спросила Энджи.

– Но он уволился, – сказал Оскар. – Тогда я позвонил еще одному своему приятелю… – Он покосился на Девина. – Тот покопался и выяснил, что этого вашего Пирса попросту выперли.

– За что?

– Отряд под командованием лейтенанта Пирса крупно облажался. Поразил не ту цель. Он чуть под трибунал не попал. Приказ-то отдавал он. Но у него были связи в высшем командовании, и Пирса вместе с его подчиненными просто уволили. Они все получили то, что на гражданке мы бы назвали выходным пособием. Им дали уйти в отставку со всеми полагающимися почестями. Но – никакого Лэнгли и никакого Пентагона.

– А что это была за цель? – спросила Энджи.

– Они должны были накрыть здание, в котором, по некоторым сведениям, скрывались агенты тайной полиции. Но они ошиблись адресом.

– И?

– В шесть утра они ворвались в бордель и замочили всех, кто там находился. Двух клиентов – оба панамцы – и пятерых проституток. А потом, как говорили, ваш приятель прошелся по помещениям и пырнул штык-ножом каждую женщину. После чего они подожгли здание. Имейте в виду, что это просто слухи, но мой контакт утверждает, что все было именно так.

– А военные, – сказала Энджи, – спустили дело на тормозах.

Оскар посмотрел на нее как на ненормальную:

– Это было в Панаме. Ты хоть помнишь, что там творилось? Мирного населения положили в девять раз больше, чем военных. И все только ради того, чтобы захватить наркоторговца, когда-то работавшего на ЦРУ. И все это – при президенте, который раньше сам возглавлял ЦРУ. Мути там и без того хватало. И никому не хотелось привлекать внимание к отдельным ошибкам. В бою правила простые. Если есть доказательства – фотографии, свидетельства журналистов, – дело одно. Как в магазине: сломал вещь, покупай. А если все шито-крыто, то можешь замочить хоть целую деревню… – Он пожал плечами. – Чего в жизни не бывает? Сожги все дотла, уничтожь следы и маршируй дальше.

– Пять женщин, – сказала Энджи.

– Не он один их убивал, – сказал Оскар. – Они ворвались туда всем отрядом и открыли стрельбу. Девять человек. И каждый производит десять выстрелов в секунду.

– Ну да, не он лично их убил, – сказала Энджи. – Он просто удостоверился, что никто не выжил.

– При помощи штык-ножа, – сказал я.

– Ладно, – сказал Девин и прикурил сигарету. – Если бы мир был населен только хорошими людьми, мы бы остались без работы. Короче, Скотт Пирс увольняется в запас, возвращается в Штаты, пару лет живет с отцом, пока тот не умирает от сердечного приступа, а еще через несколько месяцев Скотт выигрывает в лотерею.

– В каком смысле?

– В смысле Канзасской государственной лотереи.

– Врешь.

Он помотал головой и поднял ладонь:

– Мамой клянусь. Хорошая новость заключалась в том, что он угадал шесть выигрышных номеров. Джекпот составлял миллион двести. А плохая – в том, что эти же шесть номеров угадали еще восемь человек. Он получил выигрыш, заплатил с него налог, и у него на руках осталось примерно восемьдесят восемь тысяч. Купил черный «Шелби GT-500» шестьдесят восьмого года выпуска, летом девяносто второго года появился в Бостоне и поступил на работу в почтовое ведомство. С этого момента, насколько нам известно, он вел себя как образцовый гражданин.

Оскар посмотрел на свою опустевшую кружку и такую же пустую стопку.

– Еще по одной? – обращаясь к Девину, спросил он.

Девин яростно закивал:

– Они угощают.

– Отлично! – Оскар махнул бармену и рукой обвел стол.

Бармен радостно кивнул. И не без причины. Когда по счету платил я, Оскар с Девином заказывали только самое лучшее. И лакали выпивку как воду. И заказывали еще. И еще.

К тому времени, когда мне принесли счет, я уже начал задумываться, не переплатил ли я за информацию. И не окажется ли этот удар фатальным для моей кредитки. И почему у меня нет нормальных друзей, которые предпочитают пить чай.

– Хотите знать, что делает почтовая служба США, когда письма не доходят до адресата? – спросила Ванесса Мур.

– Просвети нас, – сказала Энджи.

Мы сидели на втором этаже склада, служившего Буббе жильем. Примерно треть пола была у него заминирована, потому что Бубба… Ну, Бубба – больной на всю голову. Но он как-то ухитрился разминировать территорию, во всяком случае, на то время, пока Ванесса обреталась у него.

Ванесса попивала кофе, сидя за барной стойкой, которая тянулась от пинбольной машины до баскетбольного кольца. Она только что вышла из душа, и волосы у нее еще не успели высохнуть. На ней была черная шелковая рубашка и драные джинсы. Она была босиком. Медленно поворачиваясь из стороны в сторону на барном стуле, пальцами она теребила висевшую у нее на шее серебряную цепочку.