Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 118 (всего у книги 123 страниц)

Глава 19

Убежать она не могла. Не с ребенком в «кенгуру». Не с коляской и не с сумкой, набитой запасными памперсами. Даже если бы она бегала со скоростью олимпийской чемпионки, а мы с Энджи были бы инвалидами, ей все равно пришлось бы открыть машину, пристегнуть ребенка и завести мотор. Она бы просто не успела.

– Привет, Аманда.

Она смотрела, как мы приближаемся, но в ее взгляде не было страха, обычно мелькающего в глазах человека, не желающего, чтобы его нашли. Она глядела на нас спокойно и открыто. Младенец увлеченно сосал ее большой палец – вероятно, решил, что это лучше, чем ничего. Свободной рукой Аманда гладила макушку младенца, на которой курчавились тонкие светло-каштановые волосики.

– Привет, Патрик. Привет, Энджи.

Двенадцать лет.

– Как дела?

Мы подошли к разделявшей нас ограде.

– Да ничего.

Я указал подбородком на младенца:

– Славная девочка.

Аманда с нежностью перевела взгляд на ребенка:

– Правда, хорошенькая?

Аманда и сама была далеко не дурнушка, хотя на конкурс красоты ее не взяли бы – слишком волевое лицо и слишком умный взгляд. Слегка асимметричный нос как нельзя лучше гармонировал с таким же чуть смещенным в сторону ртом. По плечам у нее были рассыпаны искусственно выпрямленные каштановые волосы, окаймлявшие небольшое лицо и визуально делавшие ее меньше ростом, чем она была в действительности.

Малышка заерзала в переноске, впрочем, тут же вернулась к прерванному занятию и с новым пылом принялась сосать большой палец Аманды.

– Сколько ей? – спросила Энджи.

– Почти месяц. Мы в первый раз вышли погулять. Сначала ей вроде понравилось, а потом вдруг расплакалась.

– Ну да, они в этом возрасте все крикуны.

– А у вас тоже есть? – Аманда, все так же продолжая смотреть на девочку, скормила ей еще немножко своего большого пальца.

– Да, дочка. Четыре годика.

– Как ее зовут?

– Габриэлла. А твою?

Девочка закрыла глазки. От Армагеддона до полного блаженства не прошло и двух минут.

– Клер.

– Хорошее имя, – сказал я.

– Правда? – Она улыбнулась мне широкой и в то же время застенчивой улыбкой, полной очарования. – Вам нравится?

– Угу. Не затасканное. И не слишком модное.

– Вас тоже бесит, когда детей называют дурацкими именами вроде Персиваль или Оазис?

– А помнишь ирландский период? – спросила Энджи.

Аманда кивнула и рассмеялась:

– Бесчисленные Деверо и Фионы.

– Я знаю одну пару, – сказал я, – так они своего сына назвали Боно.

Она расхохоталась так громко, что девочка на миг приоткрыла глазки.

– Быть такого не может!

– Не может, – признался я. – Это шутка.

С секунду мы молчали. Улыбки постепенно стирались с наших лиц. Мамаши и спортсмен не обращали на нас внимания, но в парке, на полпути между площадкой и дорогой, я заметил какого-то мужчину. Он держал голову низко опущенной и ходил туда-сюда, стараясь не смотреть в нашу сторону.

– Это, видимо, отец? – спросил я.

Аманда посмотрела через плечо и обернулась ко мне.

– Он самый.

Энджи прищурилась:

– Вроде староват для тебя.

– Меня никогда не интересовали мальчишки.

– Ясно, – сказал я. – И что ты отвечаешь, если тебя спрашивают, кто он? Что он твой отец?

– Иногда. Иногда – что он мой дядя. Иногда – что старший брат. – Она пожала плечами. – Большинство людей этим вполне удовлетворяются. И больше никаких вопросов не задают.

– А чего он не работе? – спросила Энджи.

– Да он вроде как в отпуске. – Она помахала ему, он сунул руки в карманы куртки и двинулся к нам.

– А что вы будете делать, когда отпуск закончится?

Она снова пожала плечами.

– Будем решать проблемы по мере их возникновения.

– Неужели тебе этого хочется – устраивать свою жизнь здесь, в Беркширах?

Она посмотрела по сторонам:

– А чем тут плохо? Беркширы – место получше многих других.

– Значит, ты что-то запомнила? Тебе ведь тогда было всего четыре года.

Глаза у нее сверкнули.

– Я все помню.

Все – то есть слезы, крики, арест двух людей, которые ее любили, и меня, наблюдавшего за происходящим со стороны, хотя именно я был его причиной.

Она помнила все.

Мужчина наконец дошел до нас и протянул Аманде пустышку.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что. – Он обернулся ко мне. – Патрик. Энджи.

– Как дела, Дре?

Они жили всего в миле от собачьей площадки, в типовом двухэтажном доме, стоявшем на главной дороге. Сегодня утром мы проезжали мимо него как минимум дюжину раз. Светло-бежевые стены дома составляли приятный контраст с оконными рамами и столбами крыльца цвета меди. От дороги с широкими тротуарами его отделяло несколько ярдов. Пейзаж скорее напоминал небольшой городок, чем деревню. Через улицу расстилалась лужайка; за ней начиналась грунтовая дорога; дальше виднелась церковь с белой колокольней и протекал ручей.

– Здесь так тихо, – сказала Аманда, когда мы выбрались из машин и сошлись на тротуаре. – Иногда ночью журчанье воды спать не дает.

– Ужас, – сказал я.

– Как я понимаю, ты не большой поклонник природы, – сказал Дре.

– Природу-то я люблю, но на расстоянии.

Аманда вытащила Клер из детского автомобильного сиденья и передала ее мне:

– Не возражаете?

Затем снова влезла в салон и вытащила сумку с памперсами. Дре вынул из багажника «субару» коляску, и мы по тропинке направились к дому.

– Давайте я ее возьму, – сказала Аманда.

– Если ты не против, я ее понесу.

– Ладно, если хотите.

Я уже забыл, какие груднички крошечные. Клер весила максимум восемь с половиной фунтов. Из-за туч выглянуло солнце, и луч упал ей на лицо. Она сморщилась и закрыла глаза кулачками. Но ненадолго, потому что почти тут же убрала кулачки и открыла глаза. Цветом они напоминали выдержанный скотч и глядели на меня с изумлением – во всяком случае, мне так показалось. В них я прочитал немой вопрос, означавший не просто кто ты, но и, главное, где я и что тут происходит.

Я вспомнил, что еще недавно Габби смотрела на этот незнакомый мир, заполненный вещами, не имевшими названий, точно так же. С искренним непониманием. И спросить нельзя, пока не научишься говорить. Впрочем, она еще даже не понимала, что можно научиться что-то такое понимать.

Мы ступили через порог, свет померк, и личико Клер потемнело. Я присмотрелся к ней внимательнее. Она была невероятно хорошенькая. Пухлые щечки, карамельного цвета глаза, ротик как розовый бутон. Нетрудно было предположить, что из нее вырастет настоящая красавица. Скорее всего, от поклонников у нее не будет отбою.

Она захныкала, и Аманда забрала ее у меня. Только тут меня осенило: красавица или нет, но Клер ни капли не походила ни на Аманду, ни на Дре.

– Слушай, Дре, – сказал я, когда мы расселись в гостиной с камином из гладкого серого камня.

– Слушаю, Патрик.

На нем были темно-коричневые джинсы, светло-серая рубашка поло без воротника, темно-синий джемпер. Темно-серую шляпу он так и не снял. В Беркширах он смотрелся так же уместно, как золотой зуб во рту. Из внутреннего кармана куртки он достал оловянную фляжку и глотнул из нее. Аманда глядела, как он сует фляжку назад в карман, и в глазах ее читалось нечто, весьма близко напоминавшее неодобрение. Она села на другом конце дивана и стала укачивать малышку.

Я сказал:

– Мне вот что интересно. Как ты вернешься на работу в службу социальной защиты, если у тебя самого, мать твою так, незаконная семья?

– Пожалуйста, не выражайся. Здесь ребенок, – подала голос Аманда.

– Ей всего три недели, – огрызнулся Дре.

– Все равно я не хочу, чтобы она слышала плохие слова. Скажи, Патрик, а перед своей дочерью ты тоже ругаешься?

– Когда она была младенцем, ругался. Сейчас уже нет.

– А что Энджи об этом думала?

Я взглянул на свою жену с легкой улыбкой. Она ответила мне тем же.

– Вообще-то ее это раздражало. Немножко.

– Вообще-то ее это очень сильно раздражало, – сказала Энджи.

Аманда сверкнула на нас глазами, без слов говоря: вот именно.

– Ладно. Убедила, – сказал я. – Прошу прощения. Больше не повторится.

– Спасибо.

– Так вот, Дре.

– Ну что? Тебя интересует, как я собираюсь работать в службе социальной защиты, если сам сожительствую с несовершеннолетней?

– Что-то вроде того.

Он наклонился вперед и сжал ладони.

– А кто сказал, что это кого-то касается?

Я ухмыльнулся:

– Позволь мне, Дре, поделиться с тобой своими мыслями. У меня четырехлетняя дочь. И я на миг представил себе, как через двенадцать лет она сожительствует с каким-то подонком из соцслужбы, который вдвое ее старше, придерживается морального кодекса продюсера реалити-шоу и прикладывается к фляжке еще до полудня.

– Полдень уже наступил, – сказал он.

– Но вряд ли это твой главный критерий. А, Дре?

Не успел он ответить, как Аманда сказала:

– Молоко уже согрелось. Бутылочка в миске, в раковине.

Дре поднялся с дивана и пошел на кухню.

Аманда сказала:

– Знаешь, Патрик, на твоем месте я бы о морали не рассуждала. Немножко поздно.

– Ты что, считаешь себя выше морали? С высоты своих шестнадцати лет?

– Я не говорила, что я выше морали. Я только имела в виду, что твой праведный гнев здесь не к месту. Если учесть прошлое всех, кто тут присутствует. Иначе говоря, если ты думаешь, что получил второй шанс спасти мою честь после того, как двенадцать лет назад вернул меня матери, которой я была не нужна, то никакого шанса у тебя нет. Не стоит тешить себя иллюзиями. А если тебя мучают угрызения совести, найди себе священника. Такого, у которого у самого совесть чиста. Если такие еще остались.

Энджи посмотрела на меня. Ну что ж, сам нарвался, говорил ее взгляд.

Вернулся Дре с бутылочкой разведенной молочной смеси. Аманда одарила его чуть усталой мягкой улыбкой и стала кормить Клер. Малышка принялась сосать, и Аманда легонько погладила ее по щеке. Я задумался, кто в этой комнате взрослый, а кто – дитя.

– Когда ты обнаружила, что беременна? – спросила Энджи.

– В мае, – ответила Аманда.

Дре сел на диван поближе к ней и к ребенку.

– На третьем месяце, – сказала Энджи.

– Ага, – согласилась Аманда.

Я сказал Дре:

– Должно быть, для тебя это был удар.

– Ну так… Самую малость.

Я перевел взгляд на Аманду:

– Слава богу, что у тебя такая мать. Не слишком внимательная.

– В каком смысле?

– В том, что тебе удалось скрыть от нее беременность, – сказал я.

– Подумаешь. Ничего особенного.

– Ну конечно. Я лично знал двух школьниц, которым это тоже удалось. Одна изначально была толстушка, так что никто ничего не заметил, а вторая просто стала покупать одежду на размер больше и нарочно налегала на фастфуд, так что никто ничего не просек. Родила она в туалетной кабинке, прямо посреди урока. Туда зашел уборщик, увидел эту картину, с криком выбежал и в коридоре грохнулся в обморок. Ей-богу, так все и было. – Я наклонился вперед. – Так что мне известно, что такие случаи не редкость.

– Ну и хорошо.

– Аманда, а ведь ты ни одного фунта не набрала.

– Я занимаюсь спортом. – Она взглянула на Энджи. – А сколько ты набрала?

– Достаточно, – сказала Энджи.

– Она обожает пилатес, – сказал Дре.

Я кивнул, как будто поверил их объяснениям.

– Ты не хочешь, чтобы я при ребенке выражался, а сама кормишь девочку сухой смесью?

– А что такого? Это хорошая смесь.

– Для большинства женщин ничего. Но ты – тигрица. Если кто-нибудь на этого ребенка косо посмотрит, ты ему глотку порвешь.

Она согласно кивнула.

– Ты не из тех, кто станет кормить ребенка сухой смесью, зная, что материнское молоко намного полезнее.

Она закатила глаза.

– А может…

– К тому же ребенок – ты только не обижайся – на тебя совсем не похож. И на него тоже.

Дре встал с дивана.

– Чувак, тебе пора.

– Нет. – Я покачал головой. – Не пора. Сядь. – Я посмотрел на него: – Чувак.

Аманда сказала:

– Клер – моя.

– Мы в этом не сомневаемся, – сказала Энджи. – Но родила ее не ты. Так?

– Дре, сядь. – Аманда прижала малышку к груди и поправила бутылочку у нее во рту. Посмотрела на Энджи, затем на меня. – И что, по-вашему, тут происходит?

Дре уселся на диван. Еще раз глотнул из фляжки, и Аманда бросила на него еще один недовольный взгляд.

– Отмороженные русские висят у вас на хвосте не просто так, – сказала Энджи.

– A-а, – сказала Аманда. – Вы с ними уже встречались?

– Я столкнулся с парой из них.

– Сейчас угадаю с кем. Ефим и Павел.

Я кивнул. У Дре напряглись мышцы лица. Аманда хранила невозмутимое спокойствие.

– И вы знаете, на кого они работают.

– На Кирилла Борзакова.

– По кличке Мясник, – сказала Аманда и снова провела пальцами по щеке Клер.

– Тебе сколько лет? – спросил я.

– А вы слышали про жену Кирилла?

– Про Виолету? Слышали.

– Ее отец – глава мексиканского наркокартеля. Она исповедует религию, в которой принято приносить в жертву животных. Если не чего похуже. В Мексике ей поставили серьезный психический диагноз. Родственники отреагировали на это тем, что убили доктора. Она замужем за Кириллом не только потому, что обоим это выгодно – ее папаша обеспечивает его поставками наркотиков, – но и потому, что единственный на свете человек, у которого с головой еще хуже, чем у нее, – это Кирилл. Они оба законченные психи. И потому обожают друг друга.

– И ты украла у них ребенка? – спросила Энджи. Не успела еще она договорить, как мы оба поняли: это чистая правда.

Бутылочка выскользнула у Клер изо рта.

– Я… Что?

– За тобой охотится русская мафия. И вовсе не потому, что ты настолько виртуозно подделываешь документы, что им не хочется тебя терять. Ефим забрал Софи.

– Что он сделал?

– Забрал ее с собой. И сказал, что, может, они заставят ее сделать еще одну. – Я наклонил голову и присмотрелся к личику Клер. Теперь мне стало окончательно ясно, где я раньше видел эти губы и эти волосы. – Это не твой ребенок, Аманда. Это ребенок Софи.

– Она моя, – сказала Аманда. – Софи она была не нужна. Она хотела ее отдать.

Я повернулся к Дре:

– И нашла единственного человека, который мог тебе помочь.

– Все лучше, чем аборт, – сказал Дре.

– Ну да, я уверен, что у всех спасенных тобой детишек жизнь – просто зашибись. У Клер она точно начинается восхитительно. Вы двое в бегах. Куча бандитов дышит вам в спину. А все ваши деньги добыты подделкой документов и производством наркотиков. Ах да, еще нелегальная торговля детьми. Рискну предположить. Так, Дре? Это и есть конфиденциальная часть твоей работы? Готов спорить, ты специализируешься на матерях, не состоящих в браке? Тепло?

Он смущенно ухмыльнулся:

– Обжечься можно.

– Вы думаете, что у вас все схвачено.

– А чем я отличаюсь от любого законного агентства по усыновлению? Я нахожу родителей для детей, от которых отказываются собственные матери.

– Безо всякого дальнейшего контроля, – уточнила Энджи. – Или ты хочешь сказать, что можешь поднять всю документацию на детей, которыми торгует русская мафия? Неужели ты серьезно?

– Конечно, не всегда, но…

– Аманда, – сказала Энджи. – Почему из всех младенцев, которых ты могла украсть, ты украла именно того, который позарез нужен двум самым отмороженным преступникам в городе?

– Сама понимаешь почему. – Клер спала у нее на руках. Она поставила бутылочку на журнальный столик и встала. – Я могу только предполагать, где в конечном итоге оказываются дети, которых пристраивает Дре. И, – она пристально взглянула на Дре, – я вовсе не считаю, что у них все хорошо. – Она положила Клер в плетеную колыбельку, стоявшую возле камина. – В данном случае я точно знала, что ничего хорошего ее не ждет. Софи – наркоманка. Она соскочила на время беременности. В основном потому, что я заставила ее переехать ко мне и глаз с нее не спускала. Но она родила Клер и опять заторчала.

– У нее были на то причины, – сказал Дре.

– Заткнись, Дре. – Аманда снова повернулась ко мне. – Софи в любом случае не собиралась растить Клер. Этим должны были заниматься Кирилл и его сумасшедшая жена. – Она подошла ко мне и села на краешек журнального столика так, что наши колени почти касались друг друга. – Им нужен этот ребенок. Легче всего было бы просто отдать ее. Я даже думать не хочу, что произойдет, если окажусь наедине с Ефимом и Павлом. У Ефима в кузове грузовика всегда лежит ацетиленовая горелка. Знаешь, какие на стройках используют? С маской? И прочими прибамбасами? – Она кивнула. – Вот кто такой Ефим. А он из них из всех самый уравновешенный. Хочешь спросить, боюсь я или нет? Да я просто в ужасе. Ты скажешь, что, забирая Клер, я подписала себе смертный приговор? Возможно. Но у вас есть дочь. Вы бы хотели, чтобы она росла с Кириллом и Виолетой Борзаковыми?

– Конечно нет, – сказала Энджи.

– И что мне оставалось делать?

– Надо было найти другие варианты. Кроме того, чтобы оставлять ребенка у Борзаковых или устраивать его похищение.

– Нет, – сказала она, – других вариантов не было.

– Почему?

– Побывал бы у них, не спрашивал бы.

– Где – у них?

Она покачала головой, отошла к колыбели и встала рядом, скрестив руки на груди.

– Энджи, можешь взглянуть?

– Конечно.

Энджи поднялась с дивана и приблизилась к колыбели.

– Видишь, у нее на ножке какие-то красные точки? Это ее кто-то накусал?

Энджи наклонилась над колыбелью и вгляделась в малышку.

– Не думаю. По-моему, просто диатез. А почему ты не спросишь у Дре? Он же все-таки врач.

– Не слишком хороший, – сказала Аманда.

Дре прикрыл глаза и склонил голову набок.

– Диатез?

– Ну да, – сказала Энджи. – У маленьких часто высыпает.

– Что мне делать?

– Ни на что серьезное это не похоже, но я тебя прекрасно понимаю. Когда вы собираетесь в следующий раз показать ее детскому врачу?

На секунду на лице Аманды мелькнуло выражение растерянности.

– На ежемесячный осмотр нам завтра. Как ты думаешь, с этим можно подождать?

Энджи мягко улыбнулась ей и сказала, легонько коснувшись ее плеча:

– Безусловно.

С крыльца донесся резкий звук. Мы подскочили. Оказалось, это почтальон просовывал в дверную щель почту: две рекламные листовки и несколько конвертов.

Мы с Амандой одновременно бросились к двери, но я находился ближе. Я поднял с пола три конверта, все три – адресованные Морин Стенли. Здесь был счет из электрической компании, письмо из «Америкэн экспресс» и еще одно – из управления социального страхования.

– Мисс Стенли, я полагаю? – Я протянул конверты Аманде.

Она выхватила их у меня из рук.

Мы вернулись в гостиную. Дре убирал фляжку в карман куртки.

Энджи стояла, склонившись над колыбелью, и смотрела на ребенка. Ее черты постепенно смягчались, пока она не стала выглядеть на десять лет моложе. Она перевела взгляд, и жесткость вернулась на ее лицо. Теперь она смотрела на Дре и Аманду.

– После всей той брехни и полуправды, которую вы пытаетесь нам скормить с тех пор, как мы перешагнули порог этого дома, у меня к вам всего один вопрос. Почему вы все еще здесь?

– Здесь – в смысле на планете Земля? – спросила Аманда.

– Нет, здесь – в смысле в Новой Англии.

– Это мой дом. Я отсюда родом.

– Да, но ты виртуоз в подделке документов, – сказал я.

– Ну, кое-что я действительно умею.

– За тобой охотятся бандиты с горелками, а ты надеешься отсидеться в девяноста милях от них. Ты уже могла бы быть в Белизе. Или в Кении. Но ты осталась. Почему? Я разделяю недоумение своей жены.

Клер заерзала в колыбели и внезапно заревела.

– Ну вот, – сказала Аманда. – Ребенка разбудили.

Глава 20

Она отнесла ребенка в спальню, и примерно с минуту мы слышали их голоса: плач младенца и воркованье Аманды, а затем она закрыла дверь, и все стихло.

– В каком возрасте они перестают орать? – спросил Дре.

Мы с Энджи рассмеялись.

– Ты же у нас врач.

– Я всего лишь помогаю им появиться на свет. Откуда мне знать, что с ними происходит после того, как они покидают материнскую утробу?

– А разве на медицинском факультете не изучают педиатрию?

– Изучают, но это было давно. К тому же тогда это для меня была только теория. А сейчас наступила практика.

Я пожал плечами:

– Все дети разные. Некоторые уже к полутора месяцам хорошо спят.

– А с вашей как было?

– Наша почти до пяти месяцев днем спала, а ночью орала.

– Почти до пяти? Черт.

– Ага, – сказала Энджи. – А потом у нее начали зубки резаться. Это ты сейчас думаешь, что уже все видел. А на самом деле ты понятия не имеешь, что такое орущий ребенок. Я уже не говорю про отиты. Не приведи господи.

Я сказал:

– Помнишь, когда у нее оба уха воспалились и одновременно зуб лез?

– Бросьте, – сказал Дре. – Нарочно издеваетесь?

Мы с Энджи взглянули на него и медленно покачали головой.

– Конечно, в кино и в сериалах такого не показывают, – сказал я.

– Ну да. Как только ребенок по сюжету больше не нужен, его не видно и не слышно.

– А я на днях смотрел сериал. Там отец – агент ФБР, мать – хирург, а ребенку шесть лет. В начале серии они в отпуске, но без ребенка. Ладно, думаю, наверное, оставили ребенка с нянькой. Потом выясняется, что нянька работает в той же больнице, что и героиня. А ребенок где? Надо думать, ездит по магазинам. Или играет в классики на проезжей части.

– Голливудская логика, – сказала Энджи. – Вроде того, как в кино перед больницей или какой-нибудь конторой всегда есть свободное место для парковки.

– А тебе-то какое до всего этого дело? – спросил я Дре. – Ребенок-то не твой.

– Да, но…

– Но что? Позволь задать тебе один вопрос. Раз уж с вашей брехней насчет происхождения ребенка мы разобрались, скажи: ты спишь с Амандой?

Он откинулся назад и заложил ногу за ногу:

– А даже если и сплю? Что с того?

– Этот вариант мы уже обсуждали. Я задал тебе вопрос. Ты с ней спишь?

– А вам-то что?

– Ты не производишь впечатления человека, в которого Аманда могла влюбиться. Ты не ее тип.

– Ей семнадцать лет…

– Шестнадцать.

– На следующей неделе будет семнадцать.

– Вот на следующей неделе я и скажу, что ей семнадцать.

– Я к тому, что в таком возрасте нет и не может быть никаких таких «типов».

– А я к тому, что, какой бы это ни был «тип», ты к нему по-любому не относишься. – Я развел руками. – Извини, но это бросается в глаза. Ты смотришь на нее такими глазами, что сразу ясно: ты только и ждешь, когда же ей наконец стукнет семнадцать. А вот в ее глазах я ничего такого не замечаю.

– Люди меняются.

– Конечно, – сказала Энджи. – Только вкусы у них не меняются.

– Блин, – сказал Дре. Внезапно он показался мне покинутым и одиноким. – Я не знаю. Я просто не знаю…

– Чего ты не знаешь? – спросила Энджи.

Он посмотрел на нее увлажнившимися глазами.

– Я не знаю, почему я продолжаю вредить самому себе. Каждые несколько лет ввязываюсь в очередную историю. Как будто специально, чтобы лишить себя шансов на нормальную жизнь. Мой психоаналитик говорит, что я иду у себя на поводу. Знаю, что поступаю неправильно, но ничего не могу поделать. Воспроизвожу поведенческую схему родителей, которые развелись, и надеюсь, что у меня получится то, что не получилось у них. Я все это понимаю. Мне надо, чтобы кто-нибудь сказал мне: прекрати отравлять себе жизнь. Знаете, как я потерял лицензию на медицинскую практику и оказался в долгу у русских?

Мы покачали головами.

– Наркотики? – предположил я.

– Типа того. Сам я не торчал, дело было не в этом. Познакомился с одной девчонкой. Русской. Точнее, грузинкой. Ее звали Светлана. Она была… что-то потрясающее. В постели просто сумасшедшая. Вне постели – тоже. Красивая до умопомрачения. Она… – Он скинул ногу на пол и уставился на нее. – Однажды она попросила меня выписать ей рецепт на гидроморфон. Я, конечно, отказался. Цитировал клятву Гиппократа, закон штата Массачусетс, запрещающий выписывать рецепты на препараты, не предназначенные для медицинских целей, бла-бла-бла… Короче, она меня уломала. Меньше чем за неделю. Почему? Не знаю. Потому что я бесхребетный. Да это и не важно. Факт тот, что она меня уломала. А через три недели я уже выписывал ей рецепты на оксикодон, на фентанил и на все, что ей было угодно. Когда я понял, что скрывать расход рецептов скоро станет невозможным, то начал тырить препараты из больничной аптеки. Устроился подрабатывать в больницу Фолкнера, чтобы оттуда тоже воровать. Я не знал, но за мной уже следили. Мы со Светланой пару раз заглядывали в казино в Фоксвудсе, и она заметила, что я люблю играть в блек-джек. И провела меня в подпольное казино в Оллстоне. Там у них украинская пекарня, а в задней части – казино. В первый раз я выиграл там кучу бабок. Мне там понравилось. Отличные ребята, с чувством юмора. Полно красивых девушек. И все торчат – по всей видимости, на моих ворованных колесах. Во второй раз я опять выиграл. Значительно меньше, но все-таки выиграл. Потом я начал проигрывать. Они проявили полное понимание. Сказали, что готовы получить должок оксикодоном. Это было очень кстати – к тому времени все деньги Светлана из меня уже вытянула. Они дали мне длинный список. Викодин, палладон, фентора, актик, старый добрый перкодан – полный набор. Когда меня арестовали и лишили практики, мой долг Кириллу достиг двадцати шести тысяч. Но двадцать шесть тысяч – это была мелочь по сравнению с тем, что мне понадобилось в ближайшем будущем. Потому что, если я не хотел мотать срок от трех до шести в тюрьме Сидар Джанкшн, мне понадобились бы деньги на адвокатов. Не меньше двухсот пятидесяти тысяч. Лицензию на занятия медициной у меня отобрали, но я хотя бы за решетку не попал. И судимость на меня не повесили. Пару недель спустя Кирилл подсаживается ко мне – дело было в одном из его ресторанов – и говорит, что это лично он подсуетился, чтобы обошлось без судимости. Стоимость услуги – еще четверть миллиона. Никаких доказательств, что он и правда надавил на судью, у меня не было. Впрочем, это не имело значения. Если Кирилл Борзаков говорит, что ты должен ему пятьсот двадцать шесть тысяч долларов, угадай, сколько ты ему должен?

– Пятьсот двадцать шесть тысяч долларов, – сказал я.

– Именно.

У меня завибрировал мобильник. Номер был незнакомый, и я убрал мобильник назад в карман.

– Вскоре после этого один из подручных Кирилла – полагаю, вы с ним встречались, – приходит ко мне и говорит, что я должен подать заявление на работу в службе социальной защиты. Оказалось, у них в отделе кадров – свой человек. Тоже отрабатывает долг. Я подаю заявление, он закрывает глаза на то, что мое имя есть в базе данных лиц, подвергавшихся судебному преследованию, и я получаю работу, которая значительно ниже моей квалификации. А несколько недель спустя, когда из моего кабинета уходит чрезвычайно милая беременная девушка четырнадцати лет, они звонят мне и говорят, что я должен договориться с ней насчет ребенка.

– Сколько тебе платят за одного младенца? – Голос Энджи был полон презрения.

– Они списывают тысячу с моего долга.

– То есть, чтобы полностью с ними расплатиться, ты должен отдать им пятьсот двадцать шесть младенцев?

Он покорно кивнул.

– И много еще тебе осталось?

– Работать и работать.

У меня снова завибрировал мобильник. Тот же номер. Я опять сунул телефон в карман.

Моя жена сказала:

– Ты же понимаешь, что, даже если ты достанешь им пятьсот двадцать шесть младенцев для продажи на черном рынке…

Он не дал ей договорить:

– …они все равно никогда от меня не отвяжутся.

– Именно.

Мобильник завибрировал в третий раз. Эсэмэска. Я раскрыл телефон.

«Привет, чувак. Сыми трупку. С уважением, Ефим».

Дре снова приложился к фляжке.

– Ты со своим мобильником как пятнадцатилетняя девчонка.

– Как скажешь. Ты у нас эксперт по пятнадцатилетним девчонкам.

Мобильник зазвонил. Я встал с дивана и вышел на крыльцо. Аманда была права. Отсюда отчетливо слышалось журчанье ручья.

– Алло.

– Привет, брат. Чё ты с «хаммером» сделал?

– Бросил возле стадиона.

– Ха. Здорово. Может, когда-нибудь увижу, как на нем Беличик разъезжает.

Сам того не желая, я улыбнулся.

– Чего звонишь, Ефим?

– Друг, ты сейчас где?

– Да тут, недалеко. А что?

– Думаю, может, пересечемся?

– Откуда у тебя мой номер?

Он громко и раскатисто рассмеялся.

– Знаешь, какой сегодня день? – спросил он.

– Четверг.

– Да, друг, четверг. А пятница – важный день.

– Потому что ты хотел, чтобы Хелен и Кенни кого-то нашли для тебя к пятнице.

На том конце провода раздалось хрюканье.

– Кенни и Хелен не смогли бы найти даже курицу в курином супе. Но ты… Я смотрел на тебя, когда стрелял по этой пидорской машине, и видел, что ты испугался. Любой бы испугался. Но еще я видел, что тебе интересно. Ты сидишь там и думаешь: если этот психованный мордвин не собирается меня замочить, на фига он в меня пушкой тычет? Ты из таковских.

– Из каковских?

– Которые не сдаются. Слушай, а что это за присказка про размер собаки?

– Ну, если дословно, то примерно так. Важен не размер собаки в драке, а…

– …размер драки в собаке. Ага.

– Типа того.

– Подозреваю, ты уже выяснил, где эта ненормальная. Аманда.

– С чего ты взял, что она ненормальная?

– Она нас обокрала. Для этого надо быть законченным психом. А если ты еще не знаешь, готов спорить на мешок мышей, что скоро узнаешь.

– Мешок мышей?

– Старая мордовская поговорка.

– А.

– Друг, где она?

– Позволь сначала кое-что у тебя спросить.

– Валяй.

– Что именно она у вас украла?

– Ты что, издеваешься?

– Нет.

– Решил приколоться над Ефимом?

– Ни в коем разе.

– А зачем задаешь идиотские вопросы? Как будто не знаешь, чего мы хотим.

– Откуда мне знать? Я знаю, что вам нужна Аманда, и…

– Аманда нам не нужна. Нам нужно то, что она украла. Некрасиво выходит, чувак. Это что же, Кирилл не может найти девчонку, которая украла его собственность? Ты знаешь про чеченов из соседнего квартала? Они уже над нами в открытую потешаются. Нам придется замочить одного-двух, просто чтобы они заткнулись.

– Так что же она все-таки…

– Младенца, мать твою! И крест. И мне нужно и то и другое. Если этот тупой картежник, который корчит из себя доктора, вернется на работу и добудет мне другого младенца, я отдам его Кириллу, и дело с концом. Он все равно разницы не заметит. Но если к выходным у меня на руках не будет креста и хоть какого-нибудь младенца, будет бойня.

– А взамен вы вернете мне Софи?

– Да ни хрена я тебе не верну. Мы тут не на базаре. Ефим говорит: верни младенца и крест. Ты возвращаешь младенца и крест. Иначе… Иначе мы пустим тебя на собачьи консервы. Вместе с твоей семьей.

С минуту мы оба молчали. На ладони, которой я с силой сжимал телефон, появилась красная полоса, а мизинец онемел.

– Чувак, ты еще живой?

– Пошел в жопу, Ефим.

Он снова издал хриплый смешок.

– Нет, чувак. В жопу пойдешь ты. И ты, и твоя жена, и твоя дочка. Которая в Саванне.

Я посмотрел на дорогу. На иссиня-черный асфальт. Такого же цвета, как деревья возле церкви. Спустившиеся с гор тучи нависали над телефонными проводами, протянутыми меж столбов вдоль дороги. В воздухе висела сырость.

– Думаешь, мы за тобой не следим? – спросил Ефим. – Думаешь, у нас нет друзей в Саванне? Чувак, у нас везде друзья. У тебя тоже есть другая – этот здоровенный поляк, у которого крышу снесло. Он вроде как защищает твою дочку. Ну, значит, мы потеряем пару человек, когда будем ее мочить. Это ничего. У нас людей много.